Вопреки (Генюль Асланбей (Шадоглу)
— Примите мои поздравления! — вежливо улыбнулся врач. — Да… я… — Генюль, честно признаться, совершенно растерялась. Она была безумно счастлива, потому что уже и не надеялась услышать эту радостную новость, и в то же время все еще никак не могла до конца поверить, что сказанное врачом — правда. — Скажите, — не выдержала она, — это точно? Никакой ошибки? — Какие уж тут ошибки! — усмехнулся врач. — Ведь вам же только что сделали УЗИ, Генюль ханым. Все яснее ясного: вы беременны, почти десять недель. С малышом все в порядке. Поздравляю вас! — Спасибо! — расплылась в улыбке Генюль. — Вы и представить себе не можете, как я рада! Из консультации она чуть только не бегом выбежала. Вдохнув полной грудью, она огляделась по сторонам: ей хотелось кричать на всю улицу, хлопать в ладоши и прыгать от радости. Совсем как в детстве, когда отец подарил ей на день рождения велосипед. Ей тогда до смерти надоело клянчить у Мирана, чтобы дал ей покататься на своем, который бабушка после долгих уговоров согласилась ему купить. Генюль попросила и себе точно такой же, но маме отчего-то не понравилась эта идея. Она утверждала, что, во-первых, это опасно, и можно упасть и пораниться, а во-вторых, нечего, дескать, Азизе ханым тратиться на Генюль, ведь у нее же есть родители. Отец тогда сказал, что «Султан, пожалуй, права», и Генюль приуныла, потому что если уж отец против, то не видать ей, судя по всему, велосипеда. А в день ее рождения отец разбудил Генюль с утра пораньше и сказал, что ей срочно нужно идти во двор. Она вышла, недоумевая, зачем папе понадобилось тащить ее на улицу, и прямо у качелей увидела его — новенький, блестящий, ярко-красный! У Генюль аж дыхание перехватило от радости. В тот же день они с Мираном устроили гонки: три раза Генюль выиграла. Правда, сейчас она начала подозревать, что Миран тогда ей поддался… Генюль зашла в кафе, заняла столик в самом дальнем углу, заказала себе апельсиновый фреш и шоколадное мороженое, а после, подумав немного, достала телефон. Открыв «Контакты», она, разумеется, сразу же нашла номер Азата и почти нажала «Вызов», но быстро спохватилась и передумала. В конце концов они с Азатом так долго этого ждали, поэтому она не может сказать ему об этом по телефону. Ей нужно видеть глаза мужа, слышать его голос, почувствовать, как он сожмет ее ладонь, а потом ласково улыбнется. Можно даже, обрадовалась Генюль, устроить романтический ужин на двоих (в каком-то фильме она видела нечто подобное), приготовить любимые блюда мужа, вкусный десерт, зажечь свечи… Может быть, это банально, но ей хотелось, чтобы все было именно так. Однако же, Генюль буквально распирало от счастья и гордости, и ей требовалось хоть с кем-нибудь поделиться. Мать, к сожалению, не взяла трубку. Генюль вздохнула: мама очень редко звонит ей, и во время их разговоров они, как правило, говорят только об Аслане. Мама чуть ли не по минутам пересказывает ей события тех полутора лет, когда Аслан умер практически для всех, кроме нее. Иногда Генюль даже приходила в голову предательская мысль, что лучше бы уж он и вправду умер тогда, в той аварии, впрочем, если подумать, то так ведь оно и было. Мама, разумеется, надеялась, что однажды он откроет глаза и станет вновь таким, каким был прежде, хотя врачи предупреждали ее, что даже если Аслан и выйдет из комы, то изменения, что произошли за это время в мозгу — необратимы, и потому он остался бы инвалидом до конца дней. И вот однажды мама позвонила прямо среди ночи, и Генюль сразу поняла, как только увидела ее входящий вызов, что именно сейчас услышит. Ей было жаль, что она так и не смогла узнать своего младшего брата, за то недолгое время, что он был рядом, так и не успела познакомиться и сблизиться с ним. Ей не хватило времени узнать его привычки: любил ли он, к примеру, просматривать ленту новостей в своем смартфоне по утрам, нравилось ли ему прилечь и немного подремать после обеда… Миран вот обожает поваляться после еды, а временами (Рейян не так давно поделилась по секрету) и поиграть в компьютерную игру. Генюль так и не успела спросить, нравился ли Аслану крепкий кофе или он больше любил с молоком, сколько ложечек сахара он клал в чашку… Бабушка однажды обмолвилась, что Аслан был точной копией деда. Как-то раз они разговорились, Генюль случайно, просто к слову пришлось, сказала, мол, ей очень жаль, что она так и не успела по сути познакомиться со своим братом. И тут бабушка вдруг неожиданно разоткровенничалась: — Когда мне однажды позвонили из Диярбакыра и сообщили, что нашли его, я не поверила, потому что до того дня таких звонков было предостаточно, и каждый раз частные детективы ошибались. Я думала даже, что зря трачу деньги, потому что внука давно нет в живых. Наверное, казалось мне, он и впрямь умер тогда… Но все же я поехала туда, в тот пансион. И когда они показали сначала фотографию, а потом дали увидеть его издали, я чуть в обморок не упала. Никаких анализов не нужно было делать. Ни к чему! Потому что я увидела Нихата. Как две капли воды. А с детских фотографий (он попал к ним в пятилетнем возрасте) на меня смотрел твой отец: его глаза, брови, губы… Когда задумывался о чем-то, всегда хмурился и смотрел исподлобья. — Так ты и впрямь не знала, куда его увезли? — спросила Генюль. Бабушка покачала головой: — Не знала. Одно время я даже думала, что врачи в той больнице мне солгали, потому что смерть малыша произошла по их вине, и чтобы мы не подали в суд, они придумали эту дикость с похищением. Потому что не было никаких следов! Я не могла их отыскать, как ни старалась — не получалось! Поэтому я и промолчала. Зачем, думала, делать еще больнее твоей матери и моему сыну. Тем более, что он и так чувствовал свою вину, как там ни крути, все это произошло из-за него. Когда же я обо всем узнала, Аслану было уже почти пятнадцать лет, а Ахмета не было в живых. Да еще и директор того приюта предупредил меня, что мальчик не совсем здоров. К тому же, у него были опекуны, он знал, что это не родные ему люди, но все равно они заботились о нем. Я же… Я ведь уже все решила тогда. Ну, с местью, с ролью Мирана во всей этой истории… Втянуть еще и Аслана я не могла. Иной раз думала: пока не время. Когда все закончится, вот тогда я введу его в семью, чтобы он занял место, которое всегда принадлежало ему по праву. Даже если сама погибну, но его я все равно верну тебе и твоей матери, и вы, возможно, еще сможете стать одной семьей. Ну, а я… Мне казалось, что для меня уже слишком поздно. Он ведь вряд ли меня когда-нибудь простит и полюбит. Не сможет! Так и вышло… Генюль тяжело вздохнула: все это и впрямь печально, но, видно, ничего уж тут не поделаешь. Ну, а теперь вот пришлось попрощаться с братом уже навсегда. Мама после его смерти осталась жить в Карсе, переехала на новую квартиру, стала регулярно ходить к психоаналитику, и очень скоро Генюль стала замечать, что чуть ли не в каждом разговоре она вспоминает этого самого доктора Озана. В последний раз обмолвилась, мол, Озан бей нашел ей нового специалиста, очень милую женщину, а сам он теперь стал для нее «хорошим другом». — Что ж, если они сблизились, то твоей маме это пойдет на пользу, — сказал Генюль Азат. — Ты думаешь? — удивленно приподняла брови Генюль. — А почему нет? — пожал плечами Азат. — Она ведь у тебя еще не старая и, как говорится, интересная женщина, свободная… — Если подумать, — протянула Генюль, — ты, пожалуй, прав… Генюль заказала себе еще мороженого, на этот раз клубничного, чашечку кофе и вновь достала телефон. Ну, хоть кто-то же должен ответить, думала она, слушая долгие гудки. — Да что ж такое-то, — пробормотала Генюль, — когда вы все так мне нужны, вы точно сквозь землю провалились! Она уже собиралась сбросить вызов, как вдруг в трубке раздался бабушкин голос: — Алло! — Бабушка! — радостно воскликнула Генюль. — Наконец-то! А то я звоню-звоню… — Здравствуй, моя красавица! Что случилось? — радостный тон сразу же сменился озабоченным и обеспокоенным. — Ты в порядке? — В полном порядке, бабушка, — улыбнулась Генюль. — Ты как? — Все хорошо, милая, не переживай. Я как раз хотела тебе позвонить, потому что Хандан тут вновь собирается к вам погостить вместе с Хюмой. Думаю, они как раз ко дню рождения твоего мужа и приедут. — Что ж, — улыбнулась Генюль, — это просто замечательно! А если еще и вы соберетесь, то лучше и не придумаешь. — Поживем — увидим, детка. — Бабушка, — Генюль наконец-то решила перейти к делу, — у меня для тебя есть очень важная новость. Только… Словом, ты никому пока не говори, ладно? Потому что, так уж вышло, я тебе первой сейчас сообщу! Даже Азат еще не знает, я ему хочу сказать, когда мы будем только вдвоем и… В общем, пока это тайна, хорошо? Бабушка?.. Ты меня слышишь? — Я вся внимание, Генюль! — отозвалась бабушка, и Генюль прямо воочию увидела, как она еле заметно усмехнулась. Так, как она всегда делала, когда замечала, что Генюль с Мираном сделали нечто такое, в чем им вовсе не хочется признаваться, дабы их не отругали. Например, за то, что однажды они разбили старинную фарфоровую вазу или же рассыпали кофе в кладовой, потому что у Мирана руки крюки, и он случайно задел и опрокинул банку, когда доставал с полки мед. — В общем, ты была права, как и всегда! — воскликнула Генюль. — Я беременна! Десять недель, представляешь?! — Милая моя! — голос бабушки чуть дрогнул. — Видишь, я же знала, что все непременно будет хорошо! Аллах да благословит и убережет тебя, девочка моя! — Спасибо тебе, — улыбаясь, проговорила Генюль. — Что бы я делала без тебя? Ну, ладно, бабуля, мне пора уже бежать домой, а то я тут в кафе застряла. Подумаю, как лучше все устроить, чтобы сказать Азату. А ты… ты пока никому, договорились? — Хорошо, родная! — Целую тебя! Пока! Генюль подозвала официантку и попросила счет. Следует и впрямь ехать домой и сегодня же вечером все сказать Азату. Потому что вряд ли бабушка сможет долго хранить тайну, непременно проболтается если не Мирану, так Насуху Аге, потому что у них нет секретов друг от друга, ну, а следом узнает и весь особняк Шадоглу.***
Когда они с Азатом переехали жить в Стамбул, то первое время, разумеется, сами не верили своему счастью: они были вдвоем, и потому каждую минуту могли наслаждаться друг другом. Через два месяца поверенный привез им бумаги, подписанные бабушкой, по которым она передавала Генюль ее долю наследства, а сверх того еще перевела весьма внушительную сумму на ее счет. После этого они с Азатом решили, что могут позволить себе съехать из их крохотной квартиры и подыскать себе уютный дом. Вскоре и Азат получил то, что ему причиталось: его отец и Насух Ага решили не мешать счастью сына и внука. Уже через год мать Азата смогла приехать навестить их, чему он был несказанно рад. Хандан ханым без устали повторяла, что «в доме как-то пусто, но она непременно поможет навести уют». Она и впрямь таскала Генюль по магазинам, а потом помогала развешивать новые занавески, стелить скатерти и расставлять в буфете новый сервиз. Азат еще смеялся, что мама, видимо, слишком уж соскучилась. Хандан ханым же в ответ лишь часто моргала, чтобы не расплакаться, а потом обнимала сына и крепко прижимала его к себе. Еще через некоторое время приехал отец Азата, чтобы помочь открыть новый филиал фирмы, который и возглавил Азат. Помимо деловых переговоров они с Джихан беем несколько вечеров подряд провели на террасе одного кафе на набережной и все никак не могли наговориться. Азат, стоит сказать, после визита родителей будто воспрянул духом. Да, они с Генюль уехали, чтобы быть подальше от семейных раздоров, но полностью разорвать все связи у них не получилось, да и не хотели они этого. Размолвка с родителями удручала Азата, и когда они наконец-то оттаяли и приняли его выбор, это не могло не обрадовать. Правда, даже к этой радости примешивалась изрядная порция горечи: все случившееся с Ярен не могло не удручать и не причинять боль. Что ж, вздыхала Генюль, видимо, на роду им написано оплакивать участь своих родных братьев и сестер. Даже в этом они оказались с Азатом похожи. Честно признаться, тогда Генюль немного завидовала Азату, потому что она со своими близкими не виделась, а ей так хотелось обнять их. Мама и бабушка звонили ей время от времени, но тем не менее, она все равно отчаянно по ним скучала. Да, конечно, мама была занята тем, что пыталась привести в порядок свою личную жизнь, но Генюль все равно временами очень хотелось, как в детстве, прижаться к ней и почувствовать себя защищенной. Миран и Рейян звонили им с Азатом чаще остальных, и именно от них Генюль с Азатом узнавали последние новости из Мидьята: о рождении малыша Умута, о трагической гибели Хазар бея, о том, что случилось с Фюсун Асланбей, о Ярен и об окончательном примирении Джихан бея и Насуха Аги… — Ты серьезно?! — как правило, восклицал Азат, и сразу же становилось понятно, что ему позвонил Миран, дабы поделиться новостями. — Нет, ты правда не шутишь? — переспросил он однажды, узнав про очередную Мидьятскую сенсацию в семействе Шадоглу. Миран, судя по всему, ответил, что шутить даже и не думал, но Азат все равно рассмеялся: — Поверить не могу! Ну, дай Аллах им счастья! Ты представляешь, что случилось? — спросил он у Генюль после того, как закончил разговор. — Что? — Мой дед женился на… — Азат выдержал театральную паузу, — на Азизе ханым. То есть, вернее будет сказать, Айше. На твоей бабушке. — Не может быть! — Сама посмотри! — Азат протянул ей свой телефон. Миран как раз прислал ему фотографию на которой все семейство радостно хлопало в ладоши несколько стесняющимися бабушке и Насуху Аге, стоящим в центре и держащимся за руки. Генюль улыбнулась и тут же кинулась звонить бабушке, чтобы, во-первых, поздравить лично, а во-вторых, до конца уж убедиться, что это не сон. — Я за тебя очень рада! — сказала она ей, и бабушка, поблагодарив ее, ответила, что раз уж все так сложилось, то пусть хотя бы остаток жизни они проведут с Насухом Агой вместе. Генюль и вправду очень обрадовалась, поскольку бабушка была по сути единственным, не считая матери, оставшимся у нее близким человеком. Все, что было прежде, окончательно ушло в прошлое, Генюль это давным-давно поняла. Пожалуй, в тот самый момент, когда Азат не дал ей совершить непоправимое и шагнуть вниз с той крыши. Она тогда будто очнулась от страшного кошмара и поняла, что прежде была попросту безумна. Теперь же наваждение прошло, морок будто рассеялся, но как жить дальше?.. Ей пришлось постепенно, по крупицам собирать свою жизнь, она изо всех сил пыталась склеить разбитую чашку так, чтобы она вновь не рассыпалась в прах. И именно Азат помог ей в этом. Просто потому, что он и сам знал, каково это: пытаться начать все с чистого листа.***
В раннем детстве Генюль казалось, что у нее есть все, о чем можно желать, она росла, как принцесса, в огромном доме, в большой семье, окруженная любящими родителями, дядюшками, тетушками, бабушкой и любимыми братьями. Фырата она, как и Мирана, считала своим старшим братом и обожала его ничуть не меньше. Они росли вместе, вместе играли, ходили в школу, иной раз прогуливали занятия, покрывали друг друга перед взрослыми, чтобы, если вдруг и влетело, то всем троим, дабы кому-то одному не пришлось отдуваться за остальных. Собственно, и все остальные, начиная, разумеется, с бабушки, считали Фырата членом семьи. Бабушка не просто позволяла ему играть со своими родными внуками, она на равных позволяла ему сидеть с ними за одним столом, платила за его обучение в частной школе, куда ходили Генюль и Миран, и которую ранее окончили ее отец и дядюшки. Бабушка дарила ему подарки наравне со своими собственными внуками, а позже, когда они уже стали взрослыми, полностью доверила ему все финансовые дела компании. Генюль ни разу не задумывалась, в чем причина подобного отношения, потому что тогда ей все казалось более чем естественным. Да и остальные члены семейства относились к этому как к само собой разумеющемуся. Ну, разве только мама нет-нет да ворчала, что «в этом доме забыли приличия, раз всякие голодранцы держат себя тут чуть не за хозяев, а Азизе ханым поощряет подобную наглость». А вот, дядя Али, к примеру, напротив бабушку поддерживал и всегда говорил, мол, Эсма столько лет живет с ними, поэтому стала почти родней, а Фырата он привык считать «кем-то вроде младшего брата». Папа же был абсолютно равнодушен, говорил только, мол, его мать знает, что делает, ей видней. И только спустя много лет Генюль узнала правду о тайне рождения Фырата… Когда Генюль было восемь, родилась Элиф, и с того момента титул «прекрасной принцессы рода Асланбей», как, бывало, шутя, называл ее дядя Али, перешел к младшей сестренке. Генюль и без того, случалось, ревновала бабушку к Мирану, потому что ей казалось, будто его она любит сильнее. Иногда, когда они с Мираном ссорились, а бабушке случалось разнимать их, Генюль упрекала ее, дескать, Мирану достается больше внимания. Почему бабушка не отругает его первого, ведь именно он, скажем, отнял у Генюль ее новенькую тетрадку с наклейками и спрятал, желая подшутить. — Генюль, ну как тебе, право, не совестно? — вздыхала бабушка, слушая ее упреки. — Да? А почему ты тогда постоянно защищаешь Мирана? Почему ты его первого поцеловала сегодня, когда приехала домой? И почему ты именно к нему идешь вечером желать спокойной ночи, а не ко мне? — Да потому что тебе спокойной ночи пожелают мать с отцом. А у Мирана нет родителей, он — сирота, неужели ты забыла об этом? — Нет, — Генюль вздыхала и обнимала ее, — я помню, бабушка. Но просто… мне бы хотелось, чтобы ты и меня любила. Бабушка ласково гладила ее по волосам и целовала в лоб: — Я очень тебя люблю, девочка моя, запомни и никогда не сомневайся в этом! — Правда? — на лице сама собой расцветала улыбка. — Чистая правда, красавица моя! — бабушка прижимала ее к груди, и Генюль становилось легче. После рождения Элиф именно ей стала доставаться львиная доля внимания взрослых, и Генюль, бывало, даже родного отца ревновала к своей кузине. Зачем, скажите, он купил ей большую куклу в старинном национальном костюме? Генюль вот он такую не подарил! Да и дядя Али почти совсем перестал играть с Генюль и Мираном, а со своей дочерью готов возиться дни напролет. Иногда она, обозлившись на целый свет, убегала куда-нибудь на задний двор, чтобы посидеть в одиночестве. Там ее неизменно находил Фырат и принимался утешать. Он всегда умел найти нужные слова, чтобы Генюль поняла: она, судя по всему, по большей части придумала эту глупую обиду, а на самом деле никто и не думал причинять ей боль. Уже много лет спустя Миран обмолвился, что и он испытывал похожие чувства: с появлением Элиф ему стало казаться, будто бабушка его разлюбит, и он очень боялся и переживал по этому поводу. А бабушка как-то рассказала ей, что когда-то и ее отец точно так же ревновал своих родителей к братьям, очевидно, такова уж судьба старших братьев и сестер… Генюль не представляла себе жизни без Мирана, он был для нее столь же неизменной частью существования, как солнце, воздух, стены родного дома. Они, бывало, и получаса не могли провести друг без друга, начинали отчаянно скучать и со всех ног бежали друг к другу, чтобы затеять новую игру. Миран вечно придумывал что-то из ряда вон выходящее, у нее аж дух захватывало, когда он предлагал, скажем, залезть на крышу старого сарая, чтобы устроить там «тайник пиратов». Правда, Генюль побоялась лезть на крышу, потому что как-то раз она уже пробовала, но перепачкалась в пыли, а когда спрыгнула на землю, то больно ударилась коленкой. Да еще и от отца получила выволочку, мол, следует вести себя так, «как подобает воспитанной девушке», а мама на удивление согласилась с ним и не заступилась за нее. Но зато Генюль смогла потихоньку стянуть у матери новые сережки, благо, они лежали бесхозные у зеркала в ванной комнате. Можно было попросить у бабушки какое-нибудь ненужное ей ожерелье, как они это делали раньше (бабушка все равно ведь те украшения не носила, так чего им зря лежать-то). Но как-то раз Миран умудрился сломать застежку браслета, подаренного некогда бабушке дедом, и с тех пор бабушкины украшения они больше не трогали. Правда, сама бабушка не особенно-то расстроилась, но Миран заявил, что, дескать, очень виноват, и больше не стоит трогать вещи старших. Но потом время прошло, тот случай почти забылся, и тут вдруг Миран придумал новую игру в пиратов и предложил на этот раз одолжить «какую-нибудь блестяшку у тетушки Султан». Фырат выпросил у своей матери старую коробку из-под печенья, где она раньше хранила какие-то старые письма и фотографии. Они положили туда сережки и Миран полез их прятать. А после они полдня рисовали «карту острова сокровищ», чтобы найти их. Правда, сначала хорошо было бы сразиться с пиратами, но ни Миран, ни Фырат, ни уж тем более Генюль не желали становиться «капитаном пиратского корабля», так как его, разумеется, должны были победить и посадить в заточение в крепость на необитаемом острове, то есть, в старой прачечной, где хранили всякий ненужный хлам. Фырат с Мираном принялись спорить, кому из них быть «пиратом», и Фырат напомнил, что Миран уже второй раз отлынивает от «роли злодея». На что Миран тут же заявил, что у Фырата «лучше получается», и вообще не понятно, зачем спорить. Тогда Фырат предложил позвать ученика и воспитанника шофера Ферхата, Мамхута, пусть, дескать, он отдувается, но тот отказался, потому что именно в этот момент ему нужно было срочно выполнить какое-то очередное распоряжение хозяев. Генюль надоел глупый спор, и она уже собралась было пожертвовать собой и исполнить роль пирата, но тут мама обнаружила пропажу сережек, и в доме начался переполох. — Это тот голодранец взял, — кричала мама, — я просто уверена, больше некому! — Какой еще голодранец? — не понял дядя Али, который как раз в тот момент вернулся домой. — Которого вы с Азизе ханым притащили в наш дом, неизвестно зачем! — Султан, перестань немедленно кричать, будто тебе потолок на голову падает, — строго взглянула на маму бабушка. — И прежде чем голословно обвинять всех подряд, лучше вспомни, где ты оставила свои серьги? — Я не знаю! Вернее, я… кажется, я сняла их, когда принимала душ. Но в ванной их нет! Значит, кто-то из прислуги зашел и забрал! Допросите всех, включая и вашу обожаемую Эсму, иначе я сейчас полицию вызову! — Тетя, — пряча глаза, вдруг проговорил Миран, — не надо полицию. И Эсма ничего не брала, потому что… это я. Я взял. Прости меня! — Да как ты посмел залезть без спроса в мою спальню, хулиган?! — возмутилась мама. — Ну, это уже переходит все границы! Видите, — повернулась она к бабушке, — до чего довело ваше попустительство всем его мерзким выходкам, мама! Но на этот раз я сама его выдеру так, что год сидеть не сможет! Миран охнул, вздрогнул и отступил на шаг назад, встав поближе к бабушке. — И что все это значит? — тем временем спросила та у Мирана. — Я больше не буду, — прошептал он. — Только ты не сердись! — Миран не брал. Это был я! — выступил вперед Фырат. — Час от часу не легче! — всплеснула руками мама. — Значит, обоих их нужно отлупить, чтобы впредь не занимались всякими гадостями! — Я сама его накажу, Султан ханым, умоляю, простите! — пролепетала прибежавшая на шум Эсма. — Не надо! — не выдержав, крикнула Генюль. — Мы вместе все придумали. Потому что хотели играть в пиратов, ну, скажи им, Миран! — Все, хватит! — махнула рукой бабушка. — Кажется, мы все выяснили: твои серьги нашлись, Султан, целые и невредимые. Так что прекрати эту глупую истерику! А вы, мои милые пираты, — покачав головой, проговорила она, обращаясь к Мирану и Фырату — на три дня лишены десерта, прогулок и всех игр! Миран будет сидеть у себя в комнате и заниматься исключительно уроками, а то, ко всему прочему, учитель мне тут жаловался, что он перестал проявлять должное прилежание и старание в изучении, в частности, математики. А что до Фырата, то ему не помешает помочь матери в домашних делах. Я ясно выразилась? — Да, бабушка! — тяжело вздохнув, хором проговорили Миран и Фырат. В школе Генюль, еле-еле могла дождаться конца уроков, чтобы побежать на третий этаж, где располагался класс Мирана, и позвать его во двор, там можно было посидеть и поболтать, например, о том, как они поедут на пикник с папой и дядей Али. Папа давно уже обещал ей, но все никак не мог собраться. Да и дядя Али был в последнее время был очень занят, но тут вдруг он объявил, что самое время сдержать обещание… Вечерами, когда все укладывались спать, они с Мираном, случалось, убегали из своих комнат и тайком пробирались на верхнюю террасу. Там можно было посидеть на скамейке под навесом, посмотреть на звезды и рассказывать друг другу страшные истории про призраков, которые они придумывали прямо на ходу. Несколько раз они заставали там бабушку, она сидела как раз на их любимой скамейке и задумчиво перебирала свои любимые четки, с которыми почти не расставалась. Она никогда не ругалась на них, если замечала, напротив, подзывала к себе, усаживала рядом и обнимала за плечи. Генюль обожала сидеть вот так, прижавшись к бабушке, потому что в ту минуту ей было так тепло и уютно, что хотелось каким-нибудь волшебным образом остановить время. А потом они повзрослели; в их жизнь вновь пришли горе и скорбь. Погибли отец и дядя Али, а семья была вынуждена переехать в Карс. Генюль скучала по отцу, ей было очень жаль его. Пусть он бывал иногда строг, мог даже и прикрикнуть, если Генюль случалось слишком уж набедокурить (разумеется, в компании Мирана и Фырата). Тем не менее, он, бывало, и утешал ее, если она грустила или расстраивалась, а стоило ей попросить, скажем, новые туфли на каблуках, про которые мама говорила, мол, они не для маленькой девочки (а разве ж она маленькая, в тринадцать-то лет!), он покупал ей их буквально в тот же самый день. Правда, мама недовольно поджимала губы, почему это Ахмет вечно все делает ей наперекор, но он улыбался и говорил, что просто хотел сделать приятное дочери. В те дни больше всех поддерживал ее именно Миран. Он буквально не отходил от нее, обнимал, утешал, говорил, что понимает ее лучше всех, ведь у него тоже погибли родители. Мама тогда дни и ночи проводила в больнице рядом с Элиф, а бабушка, если не ездила навещать их, то практически не выходила из своей комнаты. Миран пару раз тогда обмолвился, что очень за нее переживает, потому что она постоянно плачет, когда остается одна и думает, что никто ее видит. Эсма же сказала им, когда услышала их разговор, что надо просто подождать, время, дескать, лучший лекарь. А потом, спустя еще несколько лет, когда раны и вправду немного затянулись, Генюль вдруг поняла, что Миран ей стал гораздо ближе, нежели брат. Она, когда случалось им остаться вдвоем, открыто любовалась им, потому что он сделался настоящим красавцем, высоким, статным, с темной шевелюрой и умопомрачительными зелеными глазами под длинными-предлинными ресницами. Когда он задумывался о чем-то, всегда прищуривался, а потом поднимал взгляд, у Генюль дыхание перехватывало, когда она замечала, как дрожали его ресницы, будто крылья бабочки. — Какой у тебя шикарный парень! — сказала ей один раз Клер, ее подруга по пансиону, с которой они учились в Лондоне. Генюль показала ей фотографию со школьного выпускного Мирана, на которой они стояли рядом, и он держал ее под руку. Рядом с ней стояла мама, а по другую руку от Мирана — бабушка и Элиф. — И не побоялась же ты его одного оставить, а вдруг уведут? Или он маменькин сынок, который слова поперек своей родительнице не скажет? — Он не парень, — вздохнула Генюль. — То есть, я хочу сказать, не мой парень! Это мой двоюродный брат. И матери у него нет, как и отца. — Ох, прости! Просто я увидела, что он пришел на праздник с какой-то вашей родственницей, как я теперь понимаю, — Клер указала на бабушку, — и подумала, это его мама. Они немного похожи… — Это наша бабушка, и она действительно его воспитала, как мать. — Он просто душка! — закатила глаза Клер. — Я бы на твоем месте его из рук не выпустила! Или у тебя еще кто есть? — Нет, никого нет, — быстро помотала головой Генюль. Клер потом еще долго листала фотоальбом и без конца допытывалась у нее, кто есть кто. Увидев Фырата, она вновь решила, что это парень Генюль, и вынесла вердикт, что «тоже ничего, но кузен гораздо симпатичнее». Пришлось объяснять, что и Фырат ей всего лишь друг и только. На расспросы же о «своем парне» и обо всем прочем Генюль уклончиво отвечала, что лучше бы сменить тему. Тем более, что у нее всякий раз начинали гореть огнем уши и щеки, когда она слышала откровения Клер и ее приятельниц, когда те начинали вслух, нимало не стесняясь, обсуждать свои любовные приключения. Притом, их нисколько не смущало, что Клер встречалась с парнем, который до нее побывал в статусе жениха Элен, а теперь начал ухаживать за Меган. Генюль же не хотелось признаваться, что у нее за всю ее жизнь никого и ничего не было, даже самого завалящего поцелуя, даже в лоб, потому что у них в Мидьяте ее мигом заклеймили бы «доступной женщиной», если бы она открыто встречалась с мужчиной, который не был представлен ее семье и не сделал предложение. Не говоря уж о том, что ничего подобного ни мать, ни бабушка просто не допустили бы. Да и самой Генюль это никогда в голову бы не пришло! Но здесь были другие нравы, и Генюль не хотелось выглядеть белой вороной. Поэтому-то она решила ничего не говорить толком, пусть ее новые подружки думают, что у нее когда-то там что-то было, да и вообще, она уже настолько умудренная опытом женщина, что ей все это давным-давно прискучило. Когда же Генюль вернулась домой, то, обнаружив, что Миран все еще находится в Штатах, заскучала. Она не могла больше выходить по вечерам посидеть в кафе с подругами, поболтать… Ну, вернее, послушать, как они обсуждают платья, косметику и своих новых мужчин. Можно было, конечно, пойти с мамой, но та постоянно тормошила ее, мол, надо купить вот такое платье, чтобы выглядеть красивее, зачем Генюль использует такую яркую помаду, увидит бабушка — не оберешься «дурацких наставлений». Иногда Генюль брала с собой Элиф, и тогда младшая сестренка буквально покоя ей не давала, потому что нужно было то зайти с ней в одну лавку, чтобы купить подарок для Фырата, то пройтись по парку, потому что там, видите ли, продают самые вкусные засахаренные каштаны. То она тащила Генюль в кафе-мороженое за шоколадным коктейлем, а то вдруг поделилась «страшной тайной»: ей до смерти хочется сделать короткую стрижку и перекраситься в блондинку. Но так как бабушку сразу же хватит инфаркт, если Элиф только заикнется об этом, Генюль должна молчать и унести эту тайну в могилу. Всякий раз, когда Генюль звонил Миран, она, разговаривая с ним, чувствовала, как сладко замирает сердце. Она упивалась звуками его голоса настолько, что частенько даже и внимания не обращала, что именно он говорит. Когда мама заметила это, она загадочно улыбнулась и заявила, мол, что как никто понимает свою дорогую дочь. А потом вдруг и бабушка стала намекать, что если Миран ее и впрямь привлекает, как мужчина, то лучшего и желать нельзя! Мама же с той поры только и твердила, что раз уж все так сложилось, нельзя упускать такую возможность. — Какую возможность, мама? — спросила один раз Генюль. — Да как ты не поймешь! — всплеснула руками мама. — Миран же получит все, что ему осталось от Мехмета, а сверх того — состояние твоей бабки. И поверь мне, она немало нажила, потому что в ее руках все, чем располагал твой дед, а он был, мягко говоря, не самым бедным человеком. Плюс ко всему, ты наконец станешь располагать состоянием твоего отца, которое Азизе тоже прибрала к рукам после его смерти, дескать, пока ты не вырастешь и не выйдешь замуж! Ну, вот — время пришло! Да, конечно, есть еще ее обожаемая Элиф, но все же именно Миран — главный наследник Асланбеев. А с Элиф хватит и того, что осталось от Али. Генюль не было никакого дела до состояния, но быть с Мираном — и впрямь, большего желать невозможно. Миран, как ей казалось, ответил взаимностью, и очень скоро они сыграли свадьбу. А потом… потом начался весь этот ужас. Сейчас Генюль предпочитала думать, что тогда на нее попросту напала тяжелая болезнь. Она жила точно в тумане, ее ничего не волновало, кроме одного: быть с Мираном. Она изо всех сил старалась привлечь его внимание, напрочь игнорируя тот факт, что вовсе не нужна ему. Он женился на ней просто потому, что так было нужно для их с бабушкой плана мести; так он не ушел бы из семьи, и никакие посторонние чувства не смогли бы смутить его и заставить свернуть с выбранной дороги. Но тут в его жизнь вошла Рейян, и вся месть, если так можно выразиться, полетела под откос. Генюль же злилась, пыталась даже уничтожить Рейян, наивно полагая, что Миран сразу же вернется к ней. Сейчас даже стыдно вспоминать о том, какой же дурой она была тогда! И это не говоря о том, что чуть было все не закончилось трагедией. Генюль даже и представлять не хотела, что было бы, если бы она тогда все-таки застрелила Мирана. Или чуть раньше — ей удалось погубить Рейян, или же сама погибла бы. Азат вошел в ее жизнь именно тогда, когда она поняла, что вела себя глупо и чуть было не сгубила и свою жизнь, и жизнь своего брата. Ведь как ни крути, Миран был и оставался ее братом, и только так она его любила, остальное же — просто блажь. Азат помог понять ей это, да и она стала для него для начала тем плечом, на которое можно опереться, а потом — самым близким и дорогим человеком. Ведь и ему пришлось немало пережить, и все, что случилось с Элиф, нанесло незаживающую рану. Да, он не любил ее, а поняв, что их план помирить враждующие семьи, не удался, и вовсе растерялся и не знал, как поступить. Трагедия, оборвавшая жизнь Элиф и вовсе выбила почву из-под ног, и Азату, как и Генюль, пришлось учиться жить еще и с этой раной, стараться идти дальше, нести в себе эту боль, но в то же время не дать утонуть в ней окончательно. Они с Генюль сошлись вопреки всему: казалось, что между ними вечно будет стоять многолетняя вражда Асланбеев и Шадоглу, трагедия, унесшая жизнь Элиф, непонимание его родителей и неудержимая ярость тетушки Фюсун, чтоб ей пусто было. Впрочем, мнение Фюсун ханым волновало их в последнюю очередь, а на все остальное они решили не обращать внимания. Главное, как говорили им Рейян и Миран, думать о том, что впереди их ждет только счастье. Надо просто верить в это.***
Жизнь понемногу налаживалась, все плохое постепенно уходило в прошлое, даже родители Азата смягчились и стали приезжать в гости. Казалось, все беды остались позади и можно было наслаждаться счастьем, но тут добавилась еще одна проблема. Генюль очень хотела подарить мужу ребенка, но отчего-то Всевышний не посылал им благословения. Иногда ей снилось, как она берет на руки очаровательного малыша, так похожего на Азата, и она понимала, что теперь-то наконец у них с Азатом будет большая и крепкая семья, о какой можно только мечтать. Просыпалась же Генюль чуть ли не в слезах, потому что понимала — это ей приснилось, а в реальности… В реальности она уже который год ходила по врачам, сдавала кучу анализов, потом врачи разводили руками, назначали новые анализы, и все повторялось снова и снова. Миран однажды предложил ей найти специалиста за границей. В один из визитов он заявил, что как только приедет домой, сразу же «займется этим вопросом». Потом он действительно прислал Генюль координаты медицинского центра в Берлине, где работала Азра, и врача, ее хорошего знакомого. Как, со слов Азры, уверял Миран, это высококлассный специалист, который лечит даже самые, казалось бы, безнадежные случаи бесплодия. Генюль с Азатом съездили в Берлин, показались чудо-специалисту, но тот сказал, что они вовсе не его пациенты, поскольку у обоих все в порядке. — Вот видишь, милая, я же тебе сколько раз говорила: волноваться нечего! — воскликнула бабушка. Полгода назад она смогла наконец приехать и повидаться с Генюль. Азат устроил Гюнюль сюрприз ко дню рождения: пригласил Мирана с Рейян. А они, в свою очередь, приготовили еще один — привезли с собой Умута, а заодно и бабушку. Ну, точнее, это она, во-первых, очень соскучилась по Генюль, а во-вторых, как шутил Миран, не захотела отпускать «своего маленького львеночка». — Ты о себе, Миран, — рассмеялась Генюль, — или об Умуте? — О них обоих! — отозвалась бабушка. — Потому что, сама понимаешь, глаз да глаз за ними. — Это точно! — поддакнула Рейян. — Как же это дед отпустил вас одну, Айше ханым? — улыбнулся Азат. — Ой, — закатил глаза Миран, — лучше и не спрашивай! Собственно, мы собирались и его взять с собой, а заодно и дядю. Он, знаешь ли, по тебе соскучился! Но у них там открытие нового отеля, которое без них, сам понимаешь, никак не обойдется. — А Миран воспользовался поводом, чтобы спихнуть все это на дядю с дедушкой и улизнуть, — хихикнула Рейян. — Мне просто нужен отдых! — беззаботно улыбнувшись, проговорил Миран. — Кроме того, проектом руководил дядя, вот пусть и отдувается! Да и Мелек была вынуждена остаться, чтобы не пропускать занятия в школе, так как скоро у них там какие-то очередные проверочные тесты, так что кто-то должен присмотреть за ней, пока нас нет. Стоит сказать, что Насух Ага звонил бабушке раз по пять на дню, чтобы справиться, как у нее дела, как дела у малыша Умута, у Мирана и Азата с Генюль, и не забыла ли бабушка вовремя принять лекарства. Не так давно, рассказал Генюль Миран, у бабушки в очередной раз слишком уж поднялось давление, и они с Насухом Агой, не обращая внимания на ее протесты, отвезли ее в больницу. Врач сказал, что ничего особо серьезного, но к здоровью нужно относиться более бережно. Затем он выписал ей лекарства, и бабушка, может быть, выкинула бы их подальше, кабы не бдительность ее мужа, а заодно и внука. И теперь «эти два надзирателя», как она их называла, зорко следили, чтобы она не пропускала прием лекарств. Иногда бабушка сама звонила Насуху Аге, и Генюль всякий раз тактично выходила из комнаты, чтобы дать им поговорить, пару раз она слышала бабушкино «я тоже по тебе очень скучаю, но потерпи уж, скоро приеду», и улыбалась, поскольку было неимоверно трогательно слышать подобные речи. И вот в один прекрасный день Генюль не выдержала и призналась в своих страхах. Миран с Рейян в тот день уехали на яхте на прогулку по морю, им захотелось побыть вдвоем. Они вообще, как посмеивался Азат, решили устроить себе второй медовый месяц. Поэтому Умут оказался на попечении бабушки и Генюль с Азатом. Но в тот день Азат с утра отправился в офис, так как там возникли небольшие трудности, а Генюль с бабушкой повели Умута гулять на набережную. Сначала Генюль кормила с ним чаек, а потом племянник выпросил у бабушки яблоко в карамели и занялся лакомством. На сладкую вату так не уломал, поскольку это просто невозможно, хмынула про себя Генюль, бабушка в этом смысле не изменилась: «эту гадость» они с Мираном в свое время ели исключительно тайком, пока она не видела. Затем Умут бегал за чайками и голубями, сетуя, что не может «поймать и погладить». Генюль позвала его и предложила пойти на карусель, но Умут заявил, что хочет посмотреть на волны. Наконец он увлекся строительством песчаного замка, без конца дергая при этом бабушку, чтобы она полюбовалась, как у него красиво получается. Генюль с умилением смотрела на него и наконец, тяжело вздохнув, рассказала бабушке о том, что тревожило ее больше всего на свете. Та, разумеется, сразу же кинулась утешать ее и убеждать, что ничего страшного не произошло и не произойдет. — Но ребенка-то все равно нет, бабушка! — вздохнула Генюль. — Хваленый немецкий врач сказал то же, что и остальные… Все они говорят одно и то же, вот только результатов, увы, никаких! — Значит, и впрямь надо подождать. — Но сколько можно ждать, бабушка? — покачала головой Генюль. — Мне ведь не двадцать лет, а еще немного и будет уже поздно! У тебя вот в мои годы были уже почти взрослые дети. И у мамы… Бабушка вздохнула и, совсем как когда-то в детстве, погладила Генюль по голове: — Послушай, Генюль, девочка моя, — ласково глядя на нее, проговорила она, — мне кажется, ты слишком уж — как бы сказать? — зацикливаешься на этом. Просто не думай постоянно об одном и том же, не накручивай себя зря, поверь, до добра это не доводит. Отвлекись. Проводи больше времени с мужем, гуляйте по своим любимым местам, выезжайте к знакомым… Словом, живите обычной жизнью, наслаждайтесь друг другом. — Бабушка, — грустно улыбнулась Генюль, — тебя Рейян проинструктировала? Она мне позавчера то же самое говорила. — Она права, — пожала плечами бабушка. — Если ты не будешь постоянно думать об одном и том же, то однажды… — … произойдет чудо? — грустно улыбнулась Генюль. — Ты просто хочешь меня утешить, вот и все! Спасибо тебе, — она взяла бабушку за руку, — но, честно говоря, мне уже не кажется, что чудо и впрямь случится. — А ты сейчас говоришь точь-в-точь как твой дядя Али и тетушка Салиха, светлая им память. — Правда? Глаза бабушки вдруг потемнели, она глубоко вздохнула и медленно кивнула: — Да. Они ведь поженились совсем юными, Али был так влюблен в нее! Она была такая живая, веселая, немного своевольная, но очень добрая, нежная, ласковая, чуткая… И она была безумно влюблена в Али. Иногда она мне напоминала меня саму, ту, какой я была когда-то до того, как в том проклятом пожаре сгорело мое счастье. Твоя мать, бывало, ссорилась с ней, они были слишком разные, ну и… соперничество за роль старшей невестки в доме, сама понимаешь! Иногда просто коса на камень находила, и еле-еле удавалось их по разным углам развести. Как дети… Генюль, затаив дыхание слушала, потому что раньше бабушка практически никогда не говорила об этом. — Они с Али прожили почти пять лет, и вот точно так же, как и вы, бегали по врачам, и те говорили им, что все хорошо, надо ждать, но бедняжка Салиха была в отчаянии. Однажды она пришла ко мне и долго плакала, обнимая мои колени: «Мама, — говорила, — я себя чувствую пустоцветом, я не оправдала надежд, не подарила вам внука, на что же я тогда годна, Али лучше меня оставить». Я ей велела не болтать глупостей, потому что мой сын никогда бы не бросил ее из-за этого. Он сам так говорил, да я и без того знала, ведь он же был моим сыном. Если уж Али полюбил, то значит, он на все был готов ради любимой женщины. Она была для него всем, и потому он скорее бы умер, чем отказался от нее. Не знаю, говорили они еще обо всем или нет, но однажды сын признался мне, что подумывает о том, чтобы усыновить малыша. Твой отец его отговаривал, считал, что это «просто блажь», а я… я решила предоставить им самим право решать. И вдруг, когда они уже почти совсем смирились со своей судьбой, Салиха поняла, что беременна. Бабушка отвернулась и вытерла непрошеные слезы, которые не смогла сдержать, как ни старалась. Генюль придвинулась ближе к ней и обняла за плечи: — Не плачь, не надо, — тихо проговорила она, — не расстраивайся! Ведь все давно прошло. Пусть воспоминания о прошлом больше не ранят нас… — От этих воспоминаний никуда не деться, милая, — отозвалась бабушка. — Но ведь это даже хорошо, что мы храним в памяти тех, кто был нам дорог. Значит, они не умерли, и пока наши сердца бьются, они будут жить. Все они… Генюль еще теснее прижалась к ней и кивнула, шмыгнув носом, потому что ей тоже с трудом удалось не разрыдаться. — Все, Генюль, — повернулась к ней бабушка, — как говорит Миран, нечего попусту разводить сырость. Видимо, я стала совсем старой, отсюда эта излишняя сентиментальность. — Ты не старая, ты очень красивая! — положив голову ей на плечо, сказала Генюль. — Помнишь? Бабушка кивнула: так всегда говорила Элиф. Когда Мирану и Генюль случалось слишком набедокурить, они, предчувствуя грозу, которая непременно пронесется над их головами, подсылали Элиф к бабушке, чтобы та ее задобрила и уговорила не наказывать шалунов слишком сурово. Бабушка делала вид, что сердится, и всякий раз начинала сокрушаться, мол, внуки от рук отбились и совсем «не жалеют и не щадят свою бабушку, а ведь она уже, можно сказать, совсем старая». И тогда Элиф обнимала ее и говорила эту фразу, которая неизменно заставляла бабушку улыбнуться и сказать, что все они — ужасные подлизы, но так уж и быть, она их прощает на сей раз. — Я тебя люблю! — прошептала Генюль. — И я тебя, сердечко мое. И запомни: все у тебя будет хорошо, я просто уверена. Ладно, пойдем посмотрим, что там построил наш Умут, а то что-то он как-то подозрительно притих. Бабушка поднялась со скамейки и направилась к Умуту, который, как выяснилось, нашел себе компанию из двух девочек и с упоением показывал им свой «замок из песка» и обещал научить их, как построить точно такой же.***
И вот сегодня Генюль поняла, что чудеса и вправду случаются, Рейян была права, и бабушка тоже говорила ей правду. Вернувшись домой, она тут же занялась приготовлением ужина. До возвращения Азата оставалось совсем немного, и Генюль, подумав немного, позвонила в службу доставки горячей еды из ресторана. В конце концов они должны отметить такое радостное событие, не так ли? — Ого! У нас сегодня гости? — воскликнул Азат, войдя в столовую и увидев праздничный стол. — Впрочем, — удивленно приподнял брови он, — накрыто на двоих. Мне это нравится! — Мне тоже! — проговорила Генюль, положив руки ему на плечи. — Сегодня у нас с тобой есть повод устроить праздничный ужин. — Вот как? — Азат обнял ее за талию и притянул к себе. — Что празднуем? Надеюсь, я не пропустил никакой важной даты? — Ты не похож в этом на своего отца! — усмехнулась Генюль, вспомнив рассказ Азата, как однажды его отец забыл о годовщине свадьбы с его матерью, за что она потом два месяца с ним не разговаривала. — Надеюсь, — Азат нежно провел ладонью по ее волосам, заправил непослушную прядь за ухо, и наконец поцеловал в губы. — В общем, я сегодня была у врача, — Генюль решила не тянуть и сразу перейти к делу. — И? — глаза Азата радостно заблестели. — Да! — радостно воскликнула Генюль. — Я беременна. Врач сказал, уже почти десять недель! Ты был прав! Вы все были правы: ты, Миран, Рейян, твоя мать, врачи, бабушка, — вы все верили и твердили в один голос, что все будет хорошо. А я просто параноик! — То-то мне отец какие-то туманные намеки делал, когда я сегодня по телефону с ним разговаривал. Мол, он знает, каково это, быть дедом, но вот, мол, когда увидит родных внуков, счастье будет полным и окончательным. — Ну, бабушка! — вскричала Генюль. — Проболталась-таки Насуху Аге, а он, видимо, уже не выдержал и рассказал Джихан бею. — И прекрасно! — воскликнул Азат. — Пусть и они тоже радуются так же, как и мы. — Действительно! Генюль взглянула в глаза мужа, в которых плясали озорные искорки, улыбнулась ему, и он, рассмеявшись от счастья, заключил ее в объятия.