Скорбь (Ахмет Асланбей)
Дождь все усиливался, но Ахмет, напрочь игнорируя просьбы матери и братьев, все еще стоял у могилы отца и никак не мог себя заставить тронуться с места. Он не верил. До сих пор не мог поверить в то, что отца больше нет. Он теперь лежит там, под землей, в этой холодной и пустой могиле, и больше уже никогда не обнимет его, не назовет своим дорогим сынком, не скажет, что по-настоящему гордится им, поскольку именно он, Ахмет, «самый настоящий Асланбей». Всякий раз, когда отец хвалил его, на душе точно цветы расцветали, и в общем-то, только отец его и мог похвалить. Потому что матери вечно все не нравится: то ей не так, и это не эдак! Если она даже его и похвалит сегодня, то завтра непременно найдет, к чему придраться. Разумеется, он же не этот нытик Али и не ее любимчик, драгоценный Мехмет. — Ахмет, мой дорогой племянник, надо идти! — тронула его за плечо тетушка Фюсун. — Да, — вздохнула она, — это ужасная трагедия, но ты должен быть сильным. Ведь мой брат всегда возлагал на тебя большие надежды. Если кому и продолжать его дело, то тебе, поэтому ты обязан быть сильным. — Да, тетя Фюсун, — кивнул он, — я знаю. Спасибо вам! — Пойдем? — подошел к нему Мехмет. На тетку брат даже и не взглянул, лишь сдержанно кивнул ей. Мать же тем временем уже ушла вперед под руку с Али, правда, у ворот кладбища ее остановили какие-то очередные знакомые отца, и она была вынуждена вновь остановиться, чтобы выслушать их соболезнования и слова поддержки. Ахмет пропустил тетку вперед, и она, ускорив шаг, заторопилась к своей машине, а затем окликнул Мехмета; ему не хотелось оставаться одному. Брат остановился, подождал его, молча положил руку на плечо, вздохнул, и они медленно побрели к ожидавшей их машине. Дома было тихо; кухарка заглянула в гостиную только лишь затем, чтобы спросить у матери, когда подавать ужин, и, получив ответ, что, дескать, как обычно, поспешила удалиться. Ахмет, до этого сидевший на диване, целиком и полностью погруженный в свои мысли, поднял голову и уставился на мать: как она может? Как может быть такой хладнокровной?! Она ведет себя так, будто ничего не случилось, будто не похоронила только что своего мужа, с которым прожила вместе много лет. — Мама, — проговорил он, — ты… Неужели кто-то вообще будет сегодня ужинать? Мать вздохнула, покачала головой, после чего подошла к нему и села рядом: — Ахмет, сынок, — она погладила его по плечу, — иди лучше к себе, приляг, тебе надо отдохнуть. Ахмет дернул плечом, сбрасывая ее руку: — Тебе, что, совсем все равно, да? Она вновь вздохнула: — Нет. Мне не все равно, — тихо проговорила она. — Успокойся только! — Не хочу я успокаиваться! — взорвался Ахмет. — Поняла? Не хочу, и все! Ты зато, я вижу, спокойна за нас за всех. — Ахмет! — она придвинулась ближе и хотела было приобнять его за плечи, но он резко вскочил с места, и, не дослушав очередных нотаций, которые мать непременно принялась бы ему читать, вылетел за дверь. С братом он столкнулся на пороге, чуть не сбил его с ног, но даже не и подумал остановиться. Вбежав к себе в комнату, Ахмет со всей силы долбанул дверью о косяк, после чего схватил со стола записную книжку и запустил ею в стену. Следом полетели стакан и графин с водой. — Дерьмо! — выругался он и со всего размаху кинулся на постель, зарывшись лицом в подушку. — Ты чего тут дом громишь? — заглянул к нему Мехмет. — Иди ты!.. — отозвался Ахмет. — Вместе с ней — куда подальше! — Хватит, прошу тебя! — Мехмет присел рядом и потряс его за плечо. — Ты же ничего уже не поправишь… — Отец умер, брат, понимаешь, умер?! — резко сев на постели, Ахмет взглянул брату в глаза. — А она даже не заплакала! Ни разу! Утром (отца еще и похоронить не успели!) велела убрать из комнаты его вещи и фотографии. А сейчас — ты видел? — приказала ужин готовить, будто ничего не случилось, и отец просто вышел из дома по делам! — Горе все переживают по-разному, — вздохнул Мехмет. — Иногда так проще… заниматься повседневными делами… И потом, после отца ведь и впрямь осталась его фирма, этот дом, и маме теперь придется одной всем заниматься. Думаешь, ей легко? — Не защищай ее, Мехмет, все это полная ерунда: фирма, дела… Она просто его не любит, вот и все! Никогда не любила, а только и делала, что доводила своими вечными упреками. Все ей было не так, а он… — голос Ахмета дрогнул, — он ради нее на что угодно был готов. Жизни без нее не мыслил! Как… как она могла так с ним поступить?! — Ну, перестань ты, — Мехмет сжал его руку, — хватит, не изводи себя попусту! И не придумывай того, чего не было на самом деле! Давай лучше и правда поспи немного, успокойся. Ахмет махнул рукой и промолчал: Мехмет, может быть, в чем-то и прав, но вот только он не знает главного, поэтому и защищает мать. Если бы он слышал тогда то же, что и Ахмет, он не стал бы сейчас нести эту чушь про то, что Ахмет, мол, «все себе выдумал». Ничего он не выдумывал. Он прекрасно слышал все своими собственными ушами!***
То, что между отцом и матерью не все гладко, Ахмет начал замечать уже давно. Когда три года тому назад родители провожали их с Мехметом в США, они оба радовались за своих сыновей, улыбались, желали им удачной и легкой дороги; мать просила звонить ей как можно чаще и изо всех сил старалась не расплакаться. Али был мрачным и задумчивым, поскольку, как он сам признался, тоже хотел бы поехать с братьями, но мать считала, что ему пока еще рано. После того, как объявили посадку на их рейс, мать все же не выдержала и заплакала. — Ну, ты чего, Азизе? — ласково проговорил отец и обнял ее за плечи. — Не в последний же путь их провожаем! — Упаси Аллах, Нихат, что ты говоришь! — воскликнула она. — То и говорю, что нечего плакать, верно? — подмигнул отец Ахмету. — Посмотри лучше, какие они у нас красавцы, совсем взрослые стали! — Мам, правда, не расстраивайся ты так, мы же не навсегда расстаемся! — Мехмет тоже обнял ее и поцеловал в щеку. — Не грусти! И знай, что ты — лучше всех на свете! — А ну, отойди, это моя мама! — усмехнувшись, Ахмет легконько толкнул Мехмета в бок, а тот в ответ громко рассмеялся и тоже, шутя, толкнул его. Мать же, глядя на них, наконец-то улыбнулась. Когда-то в детстве они с Мехметом, приходя домой из школы, со всех ног кидались к матери, которая ждала их во дворе. И Ахмет прекрасно помнил, как бежал изо всех сил, стараясь обогнать брата. А если Мехмет все же успевал первым, то Ахмет все равно не сдавался, он отталкивал брата от матери и всякий раз повторял, что это, мол, только его мама, поэтому пусть-ка братец не лезет! Первый их с Мехметом год обучения и пребывания за границей пролетел быстро, и можно даже сказать, что они целиком и полностью посвятили время лекциям, семинарам и отчетным проектам. Ну, да, конечно, они с братом не упускали возможности повеселиться, съездить в казино, закрутить умопомрачительный роман… Правда, Ахмет тут значительно обошел Мехмета, тот подцепил себе девицу с факультета журналистики и встречался с ней потом целых полтора года, а вот Ахмет у противоположного пола пользовался большим успехом. Он легко сходился с девушками, заводил интрижку и так же легко расставался с ними. Ахмет, если честно, не хотел тогда ехать на каникулы домой в Мидьят, потому что у него как раз в самом разгаре был роман с красоткой-англичанкой Джоан. Однако, брат уговорил его, дескать, мать с отцом будут ждать, они соскучились, и обидятся, если Мехмет с Ахметом не приедут. Правда, никакого радостного приема, увы, не случилось, потому что, когда они вернулись домой, сразу же узнали далеко не радостные новости: мать попала в автомобильную аварию, она в больнице, и врачи остерегаются давать какие-либо прогнозы. Мехмет тут же бросился в больницу, но к матери его не пустили, сказали, что она пока в реанимации, но операцию перенесла хорошо, и если «будет положительная динамика», ее скоро переведут в обычную палату. Отец был тогда сам не свой, он все дни проводил взаперти у себя в спальне, даже в столовую не всегда выходил. Али тоже практически безвылазно сидел в своей комнате и не хотел ни с кем разговаривать. Ахмет однажды заглянул к нему и спросил, не знает ли он каких-нибудь подробностей, почему мать поехала в какую-то там деловую поездку одна, кто ее вез и почему этот негодяй еще на свободе. Али ответил, что он ничего не знает, он уехал тогда в гости к своему приятелю и вернулся уже ближе к ночи, а мать как раз в то самое время увезли в больницу. — Она… эти врачи сказали, что может случиться худшее, ты понимаешь, Ахмет? Худшее… Почему они так говорят? — Не бери в голову, — вздохнул Ахмет, — они просто ничего не понимают. А мама… с ней все хорошо будет, вот увидишь! Али махнул рукой и отвернулся, очевидно, ему не хотелось, чтобы брат видел, как он плачет. Тут как раз пришел Мехмет, и Ахмет предпочел оставить их одних, потому что старшему брату Али всегда доверял больше и был ему ближе. Отца Ахмет нашел в гостиной, он сидел на диване, держал в руках их с матерью свадебную фотографию и время от времени проводил ладонью по изображению. — Все это из-за меня! — прошептал он. — И зачем я только… — Пап, — Ахмет сел рядом, — не расстраивайся, не надо! — Да, сынок, — рассеянно отозвался отец, не отрывая взгляда от фотографии матери. Вскоре матери действительно стало лучше, но Мехмет тогда отказался возвращаться в Штаты до тех пор, пока она совсем не поправится, и Ахмет уехал один, заявив, что от него тут все равно толку мало. Мать, хвала Аллаху, поправилась, ее жизнь оказалась вне опасности, правда, ей пришлось сделать пластическую операцию, так как лицо значительно пострадало в аварии, но самое главное, что она осталась жива. А вот когда они с Мехметом приехали на каникулы в последний раз, ровно за полгода до гибели отца, Ахмет сначала не придал значения, почему мать почти не смотрела в сторону отца, когда они вышли встретить своих сыновей и сказала ему едва ли пару слов за праздничным ужином. На другой день за завтраком она объявила, что ей нужно подписать какой-то очередной договор, и потому вернется она чуть позднее обычного. Отец кивнул, сказав, мол, ей виднее и, не попрощавшись, встал из-за стола и вышел. Ахмет поинтересовался у Мехмета, не заметил ли он, что отец с матерью, кажется, в ссоре, но тот лишь отмахнулся от него. Затем он попытался разузнать что-либо у Али, но тот пожал плечами и заявил, что ничего особенного не случилось, «все как обычно». Вечером, когда братья уже ушли спать, Ахмет вспомнил вдруг, что хотел попросить отца одолжить ему свою машину, чтобы съездить к старым школьным приятелям, которые, как он узнал также недавно вернулись в Мидьят. А раз так, то там наверняка будет и сестра его лучшего друга Левента, Бурджу, и Ахмету до смерти хотелось пустить ей пыль в глаза. Отца он нашел в кабинете: дверь была чуть приоткрыта, и там горел свет. Ахмет хотел уже было постучать и войти, как вдруг услышал голос отца: — Не могу я так больше, понимаешь ты, или нет? Ну, что мне еще сделать, скажи, горло себе перерезать, чтобы ты меня простила? — Не трудись понапрасну! — холодно произнесла мать, и Ахмет замер под дверью, превратившись в слух. — За что ты так со мной? — голос отца чуть дрогнул. — Даже приговоренным к смерти, бывает, дают второй шанс! На коленях тебя умоляю: прости только! Дай мне последний шанс, я тебе клянусь… чем хочешь, жизнью своей, детьми… — Замолчи, Нихат! — воскликнула мать. — Не смей! Никогда, ты слышишь меня, не смей клясться жизнью детей, потому что ты все равно забудешь все свои клятвы завтра же, как только протрезвишься! — Что ты за человек? — чуть не плача, проговорил отец. — Тебе плевать на мои слезы и мои мучения, у тебя совсем жалости нет, да, Азизе? — Увы, Нихат, — спокойно проговорила мать. — Больше нет… жалости. Не осталось, не взыщи уж! И ты не хуже меня знаешь, почему, и кто в этом виноват. — Тебе доставляет удовольствие надо мной издеваться, отомстить хочешь, да? — рявкнул вдруг отец. — Ах ты… — Не подходи ко мне! — со злостью вскричала мать. — Азизе… — тон отца резко сменился на умоляющий. — Иди спать, Нихат, — а в голосе матери послышалось презрение. — Нам больше не о чем говорить! Вслед за этим раздались шаги, она явно оставила отца одного и направилась к двери, поэтому Ахмет кинулся бежать, чтобы она его не застукала под дверью. Машину он, конечно, у отца просить не стал, поехал на своей. Вернулся он от своих приятелей довольно поздно, в доме уже, судя по всему, все улеглись спать. Ахмету захотелось попить воды, и он пошел на кухню. Отец сидел за столом, подперев рукой щеку и уже изрядно осоловелым взглядом гипнотизировал стакан, стоявший перед ним. Чуть поодаль, в опасной близости от края стола, стояла ополовиненная бутылка с коньяком. — А, сынок, это ты, — подняв голову, улыбнулся отец. — Иди сюда, Ахмет! — он указал на стул рядом с ним. — Пап, ты чего тут? — спросил Ахмет. Он даже не знал, что и думать, поскольку никогда прежде ему не доводилось видеть своего отца в таком состоянии. — Плохо мне, сынок, — покачав головой, проговорил отец. — Что случилось? — встревожился Ахмет. — Может быть… убери тогда это, — кивнул он на бутылку. — И к доктору надо! — Доктора тут ни при чем, — хмыкнул отец. — Случилось… Да, сынок, почти двадцать лет тому назад со мной случилась твоя мать! Такая она была… Чудо просто какое-то! Я ее… Она же мне под кожу въелась, понимаешь, сердце мое, душу вынула! Я все ей отдал… А теперь… Ну почему, скажи, почему она так?.. Да, виноват перед ней, я ж не отрицаю, но разве можно так жестоко отвергать раскаяние, скажи мне, можно? — Пап, — Амхет был совершенно сбит с толку, — ну… Я не знаю. Вы, что, поссорились? Отец молча кивнул и налил себе коньяку: — Поссорились, — тихо проговорил он. — Из-за чего? — Не могу я без нее, — отец стукнул кулаком по столу, — сдохнуть легче, чем видеть… Не любит она меня, сыночек! — проговорил он заплетающимся языком. — Не знаю даже, может… и не любила никогда. Нет! — он резко помотал головой. — Нет, неправда, ей же было хорошо со мной, я знаю! Но если теперь уже не простит, то… и жить незачем! — Все будет хорошо, пап, — Ахмет осторожно погладил его по плечу. — Ты не переживай. И… тебе лучше пойти спать. Отец вновь кивнул и, пробормотав, чтобы Ахмет не брал в голову все, что он наговорил, велел ему идти к себе. На другой день отец и мать, как ни в чем ни бывало, обсуждали за столом какие-то дела фирмы, и Ахмет, украдкой поглядывая то на одного, то на другую, силился понять, помирились они или нет. Подкараулив мать, когда она была одна в гостиной он поинтересовался, не замечала ли она, что отец плохо себя чувствует в последнее время, потому что стал много пить, а это, мягко говоря, нехорошо. В ответ мать пожала плечами и сказала: ничего подобного, отец здоров, а что стал налегать на горячительные напитки, так просто у него «слишком много свободного времени». Не выдержав, Ахмет поговорил с Мехметом, но тот вновь не придал значения его словам, дескать, ничего особенного, мало ли, какие у родителей могут быть разногласия, сами разберутся. А что отец там ему плакался, так это он просто перебрал со спиртным. Ахмет так разозлился, что чуть было не ударил брата. Впрочем, тут же одернул он сам себя, было бы чему удивляться. Мехмет и Али на мать молиться готовы, и потому в упор не видят ее недостатков. Да и она тоже хороша! Неужели специально мучает отца, хочет сделать ему больно, заставить заплатить за какую-то совершенную им ошибку. Разве это правильно? Неожиданно Ахмету вспомнился один эпизод из детства, когда ему было лет двенадцать. Он тогда точно так же невольно подслушал и подсмотрел то, что не предназначалось для его глаз и ушей. Сейчас Ахмет уже не помнил, почему его вдруг понесло в полуночный час на улицу, кажется, в комнате было душно и он не мог уснуть. Мать с отцом сидели на верхней террасе на скамейке, и Ахмет, который тоже намеревался немного побыть там и подышать свежим воздухом, вынужден был спрятаться в нише у лестницы, чтобы его не заметили. Отец обнял мать за плечи, поцеловал ее и спросил: — Ну, что, моя милая и ласковая женушка простила меня, да? — Нихат, — отозвалась мать, — ты иногда ведешь себя как ребенок… — Просто без тебя моя жизнь не имеет смысла, запомни, Азизе! — сказал отец, вновь прижимая ее к себе и покрывая поцелуями ее шею. — Не здесь же, Нихат! — попыталась высвободиться из его объятий мать. — Если сюда придут… — Ну, кто сюда придет среди ночи, сама посуди! — хохотнул отец, и вслед за этим его ладонь скользнула вниз, на бедро матери. Ахмет, весь красный, как спелый помидор, кинулся бежать, дабы его не застали, как говорится, на горячем. С той поры он, стоит сказать, стал частенько представлять, как вот точно так же, целует Айсель, самую симпатичную девчонку из класса, прижимает ее к себе, а она так и млеет в его объятиях. Тогда он просто не обратил внимания, а теперь вспомнил: отец спросил, простила ли его мать. Выходит, в тот раз они тоже были в ссоре, и отец просил прощения, старался ее задобрить. Получается, нечто подобное время от времени между ними случалось, а теперь вот мать не хочет больше его слушать. Так или иначе, мать ведет себя глупо и непочтительно! Что бы там отец ни сделал, он, во-первых, сожалеет об этом, а во-вторых, он — ее муж и хозяин в доме, значит, именно его слово здесь закон. Так, во всяком случае, отец учил их братьями. Жаль только, что Мехмет с Али его слова мимо ушей пропускали! Просто поразительно: отец страдает, а все делают вид, будто так и надо! Конечно, матери ведь нет дела ни до кого, кроме ее любимчика, и потому, стоило только им порог переступить, сразу же кинулась обхаживать Мехмета. Так всегда было, с самого детства, и Ахмет невольно сжал кулаки, потому что давняя обида и ревность вновь всколыхнулись в его душе, точно взбудораженная ветром речная гладь.***
Иногда Ахмету казалось, что он ненавидит своих братьев за то, что они отнимают у него любовь матери. Ведь та его выходка, когда он отпихивал Мехмета от матери и говорил, пусть, мол, он не трогает «его личную маму», не была шуткой. Он действительно хотел, чтобы мать принадлежала ему одному. Вот, скажем, у одного из его одноклассников, Мурата, не было ни братьев, ни сестер. Правда, и отца у него не было, он погиб, когда Мурату было три года, но зато материнская любовь принадлежала ему одному и не приходилось делить ее с братьями. Тем более, когда мать отчего-то отдает им предпочтение. Когда Ахмет, случалось, упрекал мать, дескать, на него ей плевать, а вот плаксу Али и зануду Мехмета она просто на руках носит, она раздражалась и начинала кричать, что он — неблагодарный эгоист, думающий только о себе. Его это выводило из себя еще больше, он грубил ей, говоря, что она просто-напросто лжет, когда говорит, мол, «все ее дети для нее одинаковы», и заканчивалось все тем, что мать прогоняла его. И спасибо, если не залепила перед этим пощечину. А вот Али, например, она никогда не била, ну, если не считать раннего детства, когда Ахмет уговорил его перепрыгнуть через огромную грязную лужу, а Али упал, изгваздался с головы до ног, а потом подобрал огромный ком грязи и бросил его в Ахмета. Мать отшлепала их обоих, сказав, что не ожидала такого безобразия, и в другой раз они будут думать, прежде чем устраивать драку посреди улицы да еще прямо в луже. Стоит сказать, что Ахмет не хотел всерьез навредить брату, просто ему забавно было наблюдать, как Али выставлял себя перед матерью не меньшим, как она выражалась, хулиганом. Но по большому счету это было всего лишь шуткой, и если младший брат ненароком ударился или ушибся, Ахмету мгновенно становилось жаль его. Опять-таки, это странно, но Али вызывал у него куда большую ревность, нежели Мехмет. Наверное, потому что Мехмет все время был рядом, сколько Ахмет себя помнил. Да и Мехмет не знал того времени, когда был единственным ребенком. Собственно, времени-то этого было совсем немного, поскольку они с Мехметом были погодками, и потому Ахмет и не воспринимал его как старшего. Они, если подумать, всегда были равны, вместе играли, придумывали разные шалости и вместе же отвечали за свои проделки перед родителями. Да и наказывали их вместе, если уж случалось перейти, как говорится, границы, как в тот раз, когда они развели во дворе костер из старой мебели, и мать чуть удар не хватил, когда она застукала их за этим занятием. Отец в тот раз выпорол обоих, не делая снисхождений, хотя раньше он не наказывал Ахмета. Второй раз отец вышел из себя и отходил Ахмета ремнем когда застал его в их с матерью постели в компании одной девицы из ночного казино. Ахмет, решив воспользоваться отъездом родителей, ушел, как говорится, в загул… А вот Али появился, когда Ахмету было четыре, а Мехмету пять, и они оба прекрасно помнили этот момент. Подробности, конечно, стерлись из памяти, но Ахмету запомнилось, во-первых, как они с братом донимали отца и Бегюм, которая взяла тогда на себя функции их няньки и воспитательницы, куда пропала мама, и когда она вернется. Им сказали, что она уехала к доктору, но разве можно находится у доктора так долго?.. А потом отец привез мать домой, но не одну, а вместе с малышом Али. Им сказали, что это — их новый брат, и они должны помогать оберегать и защищать его, ведь он — самый младший, и нуждается в своих сильных и смелых старших братьях. Отец склонился над колыбелькой и без конца повторял, что «малыш такой красивый, весь в мамочку пошел», а мать, стоило только Али заплакать, взяла его на руки, приговаривая, что «ее маленький львенок не должен ничего бояться». Мехмет, казалось, вот-вот расплачется, наблюдая эту картину, да и Ахмету было не по себе. Им с братом казалось, что отец с матерью теперь будут любить Али гораздо больше их. Вообще, если подумать, мать наверное можно понять: Мехмет — старший, и он главный наследник Асланбеев, а Али — младшенький, его, видите ли, надо постоянно оберегать, чтобы никто не обидел. А Ахмет что? Просто сын, который, к тому же, постоянно доставляет неприятности: то подерется с кем-нибудь в школе, то нагрубит родителям, а то затеет драку с младшим братом. Хотя Ахмет именно потому и задирал Али, чтобы мать и отец поняли — он нисколько не лучше, просто ему повезло родиться позже братьев. Отец, правда, всегда утешал Ахмета, когда замечал, что он грустит из-за ссор с братьями и матерью. Он говорил, что братья никогда не смогут стать такими же смелыми и дерзкими, как его милый Ахмет, а что до матери, то не стоит на нее зря обижаться. Она всего лишь женщина, и потому ей не понять, что мужчина должен быть прежде всего сильным и ни перед кем не склонять головы. А братья просто-напросто пошли в нее, вот и ведут себя иногда как слабаки. Но если Ахмет будет настойчивее, то сможет показать им пример. Они должны на него равняться! И все же… иной раз ему отчаянно хотелось, чтобы мать обнимала его так же, как Мехмета, гладила по голове, когда брат просил ее о чем-то, она выполняла его просьбу, а тот благодарил ее, уверяя, что она — самая лучшая. Или чтобы сказала Ахмету, что он — свет ее глаз, как она называла Али, когда у него болело ухо, и она прижимала его к себе, баюкала, как младенца, и повторяла, что все пройдет. Хотя, если подумать… его ведь мать тоже успокаивала, когда он боялся грозы в раннем детстве, и сажала его к себе на колени, когда он говорил, что ему скучно, а все игрушки надоели. Он обнимал ее за шею, целовал в щеку, смотрел ей в глаза и говорил, что она — самая красивая. Мать ведь и впрямь казалась ему тогда необыкновенной, сказочной красавицей. Наверное, каждый ребенок так относится к своей матери, пока не повзрослеет и не поймет, что она — обычная женщина, и иногда она может быть вздорной и жесткой. Отец не то чтобы сердился, но всякий раз пытался убедить Ахмета, что ему следует быть «настоящим мужчиной» и не разводить «сопливые нежности», нечего, мол, держаться за материну юбку. Ему, вне всяких сомнений, хотелось быть смелым и храбрым мужчиной, но это вовсе не означает, что он разлюбил маму. Но вот она, кажется, считала иначе. Ничего, может быть, однажды она поймет… Не может не понять, что Ахмет ничем не хуже того же Мехмета, не говоря уж об Али.***
Сейчас воспоминания о детстве отзывались ноющей болью в груди; невыносимо жалко, что все ушло, и ничего уже не вернешь: ничего не поправишь. Детство осталось далеко в прошлом, да и в настоящем теперь сплошной мрак. Как теперь все они станут жить без отца? И как теперь смириться, что по утрам отец не будет выходить в столовую, садиться на свое место, ставить сахарницу поближе к себе, отодвигая при этом кофейную чашку, потому что он терпеть не мог кофе… И он больше никогда не назовет Ахмета своим храбрым львом, не обнимет его. Через три дня после похорон отца Ахмет, вернувшись с кладбища (он ездил туда каждый день, ему становилось легче после этих визитов, когда он стоял у могилы, слушал тишину и вспоминал те дни, когда отец был рядом с ним), обнаружил, что дома творится не поймешь что. Ферхат, верный телохранитель и шофер отца, фактически его правая рука, был занят тем, что инструктировал новых охранников, как им следует выполнять свои обязанности. Прежних же, как выяснилось, мать велела рассчитать еще вчера днем. Кухарка Бегюм тоже была занята тем, что паковала чемоданы. Мать заявила, будто и в ее услугах больше не нуждается, правда, она заплатила ей якобы втрое больше положенного жалованья. И, что уж совсем не лезло ни в какие ворота, мать выставила на улицу тетку. — Она совсем спятила, что ли? — возмутился Ахмет. Сделать он, разумеется, ничего не мог, а братья опять пожали плечами, заявив, мол, мама знает, что делает. Подхалимы! — Вы и в самом деле уезжаете, тетя Фюсун? — спросил он тетку, заглянув к ней. — Да, племянник, — кивнула она. — Твоя мать ясно дала понять, что под одной крышей нам не ужиться. Если подумать, то она права. — Но это и ваш дом тоже, вы же родная сестра отца! — Хорошо, хоть ты это помнишь, дорогой мой! — вздохнув, тетка погладила его по щеке. — Поразительно… Как ты похож на моего бедного брата! Ты один унаследовал его черты и характер. Такой же, как и он: решительный, твердый и прямолинейный. Если что-то было не по нем, он решительно давал понять, что не намерен терпеть то, что ему неугодно. Жаль, — вздохнула она, — что это не распространялось на… — она резко замолчала и отвернулась. — На мать, да? — в упор взглянул на нее Ахмет. — Вы же это хотели сказать, тетя Фюсун? Фюсун помолчала, а потом грустно улыбнулась и проговорила: — Нихат очень любил твою мать, Ахмет, она для него была светом в окошке, он ради нее готов был на что угодно. Он ведь женился на ней вопреки воле нашего отца, ввел ее в семью, сделал госпожой, позволил заниматься семейным бизнесом, лишь бы она была довольна. Если бы она его по-настоящему любила, я бы и слова не сказала, но… — Мать не любила отца? — тихо спросил Ахмет. — Я не хочу настраивать тебя против нее, дорогой, она же, какая бы ни была, твоя мать! Но… раз уж ты сам спросил, то мне всегда казалось, что мой брат по-настоящему любил ее, а она — лишь позволяла ему любить себя. И это еще полбеды! Но она ведь постоянно давала ему понять, что он уделяет ей недостаточно внимания, а хуже всего, что она унижала его достоинство. Каково мужчине пережить такое, я просто не представляю! — Что вы имеете в виду? — прищурился Ахмет. — Раз уж у нас с тобой зашел разговор… Я скажу тебе, Ахмет, ты уже взрослый, и ты должен знать правду! Твоя мать всю жизнь безумно ревновала моего брата, буквально дышать ему не давала! Разумеется, Нихат никогда не подавал повода, но ей повод и не нужен был. Она могла устроить скандал просто потому, что ей почудилось, будто эта ваша экономка улыбнулась твоему отцу, когда подавала чай. Нихат убеждал ее, что она выдумывает проблемы на пустом месте, старался задобрить ее, на руках ее носил! — Да, я знаю, — отозвался Ахмет. — Я сколько раз видел, как отец целовал ее… просил у нее прощения. — За то, — Фюсун наставительно подняла вверх указательный палец, — в чем он не был виноват. Один раз я стала свидетельницей совсем уж отвратительной сцены, когда твоя мать ударила моего брата по лицу, унизила его, да еще при мне. Но он готов был терпеть от нее унижения, потому что боготворил ее. Что ж, — она вновь тяжело вздохнула, — теперь уже ничего не вернешь. Брата больше нет… А Азизе… Аллах ей судья, я на нее зла не держала и не держу! — Если вам что-то будет нужно, тетя Фюсун, то на меня вы можете рассчитывать. — Спасибо, милый, — она обняла его, — ты один не поддался дурному влиянию, как твои братья, и всегда знал, что я люблю вас! Прощай же! — До свидания, тетя! После ее отъезда Мехмет поинтересовался, давно ли Ахмет так проникся к тетушке, что вышел проводить ее да еще и поцеловал ее на прощание. — Она нам не чужая, — ответил Ахмет. — А ее вышвырнули отсюда, как бродяжку! — Давно пора было это сделать, — передернул плечами Мехмет. — Вот именно, — поддакнул Али, который как раз в тот момент вернулся домой из колледжа. — Тебя не спросили! — огрызнулся Ахмет. — А ты, — повернулся он к Мехмету, — мог хотя бы слово поддержки ей сказать, выйти попрощаться. — Еще не хватало! — скривился Мехмет. — После того, что она тут наговорила, пусть спасибо скажет, что ей хотя бы два дня дали свое барахло собрать. Я бы на месте мамы давным-давно выставил ее за порог. — Только и знаете, — со злостью воскликнул Ахмет, — что поддакиваете друг другу и строите перед ней из себя пай-мальчиков. Надеетесь, что мамочка похвалит и больше денег даст на карманные расходы? — Ты чего, белены объелся, что ли? — усмехнулся Али. — Заткнись, понял? — рявкнул Ахмет. — Не смей так со мной разговаривать, я не твои приятели, которым ты можешь просто так хамить! — Что здесь за крик? — мать вошла в гостиную и остановилась, недоуменно глядя на своих сыновей. — Ничего, мам, — быстро отозвался Али, — просто мы тут немного поспорили. — Наш Ахмет, — ехидно усмехнулся Мехмет, — пожалел несчастную тетушку, которая осталась без крыши над головой. — Это не смешно! — возмутился Ахмет. — А ты… — повернулся он к матери, — ты хоть понимаешь, что творишь вообще?! — Ахмет, — гордо вскинув голову и взглянув на него в упор, проговорила мать, — я понимаю, что ты весьма расстроен случившимся, поэтому не стану на тебя сердиться, но все же, милый мой, держи себя в руках! Я твоя мать, на случай, если ты забыл, и не потерплю дерзостей! — Это ты забыла обо всем на свете! — выкрикнул ей в лицо Ахмет. — Отца еще не успели похоронить, а ты начала тут свои порядки заводить. Хочешь уничтожить все, что напоминало бы о нем, верно? Это твоя благодарность за то, что он сделал для тебя и для нас всех? — Ахмет!.. — ахнул Мехмет. Али же только охнул и отступил подальше, к окну, чтобы ненароком и ему не попало, потому что мать резко побледнела, плотно сжала губы и некоторое время молча буравила Ахмета тяжелым взглядом потемневших глаз. Это свидетельствовало о том, что она рассержена, как никогда, и горе тому, кто попадется под горячую руку. — С тетушкой пообщался, да? — процедила она сквозь зубы. — Больше некому было задурить тебе голову этой чушью! — То, что отец отдал тебе свою жизнь, а ты этого так и не оценила — это чушь? — Ахмет сам удивлялся своей смелости, но молчать и дальше он не мог. Слишком много боли и горечи скопилось у него в груди. — Ты так любишь повторять, что все и всегда должно совершаться по-справедливости, а сама… Это справедливо, по-твоему, выгонять родную сестру отца и обращаться с ней, словно с какой-то приживалкой? Справедливо, что ты измучила отца своей ревностью, пользуясь при этом всем, что он наживал и приумножал, не покладая рук и… Он не договорил, потому что щеку обожгла хлесткая и весьма болезненная пощечина. — Запомни раз и навсегда, — взорвалась мать, — во-первых, никогда больше не смей повышать на меня голос и говорить в подобном тоне! Во-вторых, что касается «ревности», то поменьше слушай бредней своей дорогой тетушки! Я не настолько спятила, чтобы ревновать твоего отца к кому бы то ни было, чего не скажешь о нем, раз уж зашла речь, и ты так хочешь правды! А в-третьих, все, что Нихат и его отец и дед наживали годами, он же столь усердно просаживал в притонах! И если сейчас состояние Асланбеев сохранено и приумножено ради детей и наследников, то есть, ради вас: тебя и твоих братьев, — то это исключительно моя заслуга, понял? Потому что я с утра до ночи, вот уже который год тащу этот воз на своих плечах, но ради вас я готова вынести и вынесу что угодно! Никогда, — тут голос ее чуть дрогнул и она резко отвернулась, — никогда не думала, что услышу от тебя подобные гнусности! — Мама, — смутился Ахмет, ему вдруг сделалось стыдно, он уже жалел, что сорвался и высказал ей все, — я… Извини меня! — Уйди прочь с глаз моих! — мать быстро смахнула со щек слезы, хотела было прибавить что-то еще, но лишь махнула рукой, отвернулась и направилась к выходу. — Мама, мама, постой! — бросился за ней Мехмет. — Ты совсем уже! — Али покрутил пальцем у виска и побежал следом.***
Три дня подряд мать делала вид, что не замечает его, а братья встали на ее сторону. Мехмет еще в тот же день, когда случилась ссора Ахмета с матерью, часа два читал ему мораль на тему, как плохо он поступил, и как у него только язык повернулся брякнуть матери, что она якобы неблагодарная, потому что не хотела ценить данные ей отцом блага. Ахмет, если честно, и сам уже был не рад, что поругался с матерью, потому что когда она заплакала, у него сжалось сердце. Всю ночь он не спал, у него из головы не шла эта, будь она трижды проклята, ссора. Черт бы побрал тетку Фюсун, зачем только она наговорила ему про отца с матерью всякой чуши. Если подумать, то она ведь могла и приврать, или преувеличить, ну, или же просто знала и видела одну, так сказать, сторону медали. Фотографию, где Ахмет с Мехметом и родителями стоят рядом с каруселью в парке аттракционов, он нашел у отца в шкафу. Кто уж знает, как она туда попала, почему отец хранил ее среди своих старых ежедневников и прочих ненужных вещей, выбросить которые все не доходили руки. Он помнил тот день: утром они с Мехметом поругались из-за мандарина. Брат схватил из вазы самый большой, оранжевый, с маленьким зеленым листочком. Ахмет сразу же его приметил, как только сел за стол, но брат опередил его. Ахмет кинулся отнимать мандарин у брата, тот его оттолкнул и обозвал дураком, на что он ударил Мехмета по плечу, а после все ж таки ухитрился отнять вожделенный мандарин. Мехмет расплакался, а мать, которая тут же примчалась на шум, покачала головой и, прикрикнув на них, чтобы немедленно прекратили ругаться за столом, предложила разделить мандарин поровну. Отец, войдя в столовую, поинтересовался, почему де у них у всех троих «такие кислые физиономии», ведь, во-первых, сегодня такая хорошая погода, а во-вторых, «его сестра отбыла наконец-то за границу, и хорошо бы задержалась подольше». По такому поводу он решил сводить своих сыновей повеселиться. Ахмет помнил, как они с братом верещали от радости, катаясь на карусели, и как отец крепко прижимал его к себе, когда он вызывался идти на самый «страшный» аттракцион, где сцепленные друг с другом открытые вагончики неслись с бешеной скоростью вверх и вниз по рельсам. А потом он со всех ног кинулся к ожидавшим их матери и брату и, с гордостью и превосходством глядя на Мехмета, спросил, видел ли он, как они с папой «ехали на поезде и не боялись». Отец купил им с Мехметом по огромной порции сладкой ваты, и мать разрешила им полакомиться. Так уж и быть, один раз можно, заявила она. Отец, подумав, купил порцию и себе и то и дело предлагал матери присоединиться. — Нихат, ну перестань, — смеялась мать, — ты хочешь, чтобы мне плохо стало прямо здесь? И так уж мутит… — Тебе плохо? — тут же встревожился отец. — Тогда поехали домой! — Нет-нет, все в порядке, не обращай внимания! Было немного… нехорошо, но уже прошло. Ты же знаешь… Мать была тогда беременна, и потому видимо временами не очень хорошо себя чувствовала. Отец, подумав немного, предложил сфотографироваться, и они отправились в фотоателье. — Где ты нашел это фото? — мать положила руку ему на плечо, улыбнулась и присела рядом с ним на диван. — Я и забыла, что мы тогда были у фотографа. — А тот день помнишь? — тихо спросил Ахмет. — Помню… — задумчиво проговорила она. — Вы с Мехметом были так рады. Потом чуть не целую неделю все вспоминали, как вам было весело. Ты еще постоянно спрашивал Нихата, когда мы пойдем туда снова. — Мам, — он поднял голову и посмотрел ей в лицо, — ты… — Знаешь, Ахмет, — перебила она его, — запомни одно: он был вашим отцом и по-своему любил вас. Тебя же он особенно выделял, ты всегда был папиным сыном, да? — она улыбнулась и провела ладонью по его волосам. — Только это ты должен помнить и хранить в сердце. Все остальное… похоронено вместе с ним. — А ты, — глядя ей в глаза, спросил он, — ты… помнишь? Ну, что-то о нем… такое… — Помню, — вздохнув, кивнула мать, — я все помню, милый. В том числе и то, как он однажды поддержал меня в очень трудный период моей жизни. Это было очень давно… У меня вновь опустились руки, и мне хотелось исчезнуть навсегда. А он сидел рядом со мной, держал за руку и угощал сливами… Странно, — почти шепотом произнесла она, — почему он сам так быстро забыл об этом? А потом эти воспоминания быстро сменились другими. И все остальное… я тоже никогда не забуду! Не смогу… — Мам, — Ахмет, как в детстве, придвинулся ближе к ней и положил голову ей на плечо, как это любил делать Мехмет, — ты… прости меня, ладно? Я, правда, не хотел тебя обидеть! Сам не знаю… нашло что-то, я вообще плохо соображал, что несу! Может быть, у матери с отцом и правда были какие-то трудности и разногласия, но теперь уж ничего не поправишь, Мехмет абсолютно прав. И она права: пусть все остается в прошлом. А горе и скорбь им лучше будет пережить всем вместе, как это было всегда, ведь, как любит повторять мать, они — одна семья. — Ты тоже не сердись на меня, — сказала мать. — Если я делаю что-то, то все это — ради вас. Я умру ради тебя и твоих братьев, понимаешь? — Не надо, — он сжал ее руку. — Не надо умирать, мам! — Мальчик мой… — тихо проговорила она, обнимая его за плечи. — Ты только моя мама, да? — как когда-то в далеком детстве прошептал он ей на ухо и уткнулся в шею. — А еще ты, как любит повторять брат, — самая лучшая на земле! — прибавил он. И сердце сладко замерло от нежности, когда мать крепко прижала его к себе.