Обещания (Али Асланбей)
Али как раз закончил проверять финансовый отчет, когда в кабинет, как всегда без стука, заглянул Ахмет: — Слушай, ну ты точно со мной не поедешь? — спросил он, войдя в кабинет и встав, привалившись спиной к двери. — Нет, Ахмет, — отозвался Али, — извини, но мне некогда. — Опять? — хмуро уставился на него брат. — Я тебе еще вчера сказал, что у меня много срочных дел, и я не смогу. — Али, — Ахмет подошел ближе и уселся на стул прямо напротив него, — хватит меня за идиота держать. Ты же просто не хочешь ехать, верно? — Зачем тогда спрашиваешь, — усмехнулся Али, — если и без того знаешь ответ? — Почему? — вперился в него глазами Ахмет, сделавшись при этом удивительно похожим на их отца. — Ты никогда не навещаешь могилу папы, когда брат Мехмет был жив, он всегда ездил со мной, а ты еще тогда отлынивал. — Что значит «отлынивал»? — пожал плечами Али. — Просто… я не хочу, и все! Тебе это нужно — поезжай, я же тебя не держу! — Ясно, — вздохнул Ахмет, — ты неисправим. Не знаю уж, какую обиду ты затаил, но учти и запомни: он был твоим отцом и только этим уже заслужил, чтобы ты уважал его память! Ладно уж мать, к ее безразличию я привык, ей какие-то там их ссоры с отцом и мифическая ревность оказались важнее, но ты-то! — Считай, что я, как ты любишь выражаться, целиком и полностью пошел в нее, — отрезал Али. — И прошу тебя, Ахмет, не устраивай мне каждый год этот глупый допрос! — Я все понял, — махнул рукой брат. — Передай дома, чтобы к ужину меня не ждали! Раз меня никто не желает понимать, то я буду делать то, что считаю нужным. — Как скажешь! — передернул плечами Али. И как только брат Мехмет выносил его вечное нытье, вздохнул он. Каждый раз одно и то же: как только приближается годовщина смерти отца, Ахмет закатывает сцены, точно истеричная девица. Брат Мехмет, светлая ему память, не желал раздражать его лишний раз и пытался гасить скандалы тем, что шел у него на поводу. А именно — составлял Амхету компанию и ездил с ним не только навестить могилу отца, но и потом — посидеть часок-другой в каком-нибудь баре. Али же не мог себя пересилить, как ни старался: душные притоны с громкой музыкой и вином (а то чем и покрепче) рекой он не переносил. Нет, конечно, когда ему было лет семнадцать сей «запретный плод» так и манил его, хотелось приобщиться к «взрослой жизни настоящего мужчины», как, бывало, говаривал тот же Ахмет. И разумеется, несколько раз Али все же удалось дорваться, так сказать, до сладкого, ну а потом, действительно повзрослев, он понял, что это просто блажь, и только. Что же до визитов на кладбище… здесь он тоже никак не мог себя заставить. Он, как и мама, был на могиле отца лишь в день похорон и чуть позже — один-единственный раз пошел на поводу у Ахмета и поехал туда с братьями. Они тогда вернулись домой после окончания университета (точнее, Мехмет получил диплом бакалавра, а Ахмет не захотел оставаться в США один и вернулся с ним, доучивался он уже дома), и им захотелось навестить последнее пристанище любезного папеньки… Али тогда скромно постоял в сторонке, наблюдая, как Ахмет, задумчиво глядя куда-то вдаль, гладит листья росших на могиле темно-бордовых цветов. Мать, несмотря на то, что лично никогда туда не приезжала, платила за то, чтобы за могилой ухаживали, и Али считал невиданным великодушием с ее стороны. Мехмет похлопал Ахмета по плечу и сказал, что пора ехать домой. Ахмет же упрямо тряхнул головой и заявил, что хочет побыть еще немного. Али вздохнул и медленно побрел назад, решив подождать братьев у машины. Ему не хотелось и дальше стоять там и вспоминать… Ахмет, видимо, тоже предавался воспоминаниям, но в отличие от Али ему они были приятны. А вот сам Али, сколь ни старался, никак не мог вспомнить что-нибудь хорошее. Вернее, иногда у него всплывали в памяти кое-какие картинки, когда отец, например, подарил ему большой набор красок. В детстве Али увлекался рисованием, но отцу это почему-то не нравилось; он считал, будто мальчику не пристало «сидеть сиднем и малевать дурацкие каракули», потому что это «бабское занятие». Мама, правда, заметила, что большинство всемирно известных художников — мужчины, и тогда отец подарил Али на день рождения краски, о которых тот мечтал. А вслед за этим Али вспомнил, как отец запретил ему потом даже думать о том, чтобы учиться на художника, потому что «надо заниматься серьезным делом, а не мазней». Хуже по его мнению было бы только желание стать артистом, потому что это вообще уж… Почему-то ему казалось, что «подобным занимаются не мужчины, а…» — здесь он всегда прибавлял непечатное ругательство. Али, собственно, на тот момент и сам уже несколько охладел к рисованию, ему хотелось изучать юриспруденцию, что отцу явно пришлось по душе, и он с радостью согласился отправить его за границу вслед за братьями. Однако, Али решил остаться. В конце концов он, думал он, не только ведь в Америке можно учиться. Отец назвал его в очередной раз трусом и маменькиным сынком, который все никак не отцепится от ее юбки, но Али уже было все равно. Он просто не мог уехать и оставить мать совсем одну. Вернее — один на один с этим чудовищем…***
Когда старшие братья уехали, то Али поначалу заскучал без них. Да, хоть Мехмет с Ахметом и относились к нему как к малышу, за которым надо присматривать и стараться защитить его от всякого рода неприятностей, но все же с ними ему бывало весело. Когда они (особенно брат Мехмет) принимали его в свою компанию, он бывал чрезвычайно горд и всякий раз старался, что называется, не ударить в грязь лицом. После их отъезда он вдруг остро почувствовал, что ему их не хватает: Ахмет больше не задирал и не подкалывал его, не прятал его вещи и книги, а Мехмет не покрывал перед родителями, когда Али с приятелями сбегали с занятий куда-нибудь в кино или кафе. Большую часть времени Али проводил дома, но изредка выбирался и повеселиться с друзьями. Однажды утром, где-то за пару недель до того ужасного дня отец и мать немного повздорили за завтраком. Отец пришел в столовую чуть позже обычного, и ему не понравилось, что они с матерью уже приступили к завтраку. Он заявил, что хозяина дома можно было и подождать, а не «делать вид, будто он тут пустое место». — Нихат, не заводись с утра пораньше, а? — раздраженно бросила ему мать. — Али нужно торопиться на занятия, а у меня на десять часов назначена встреча с поставщиками. И согласись, было бы верхом глупости надеяться, что в колледже изменят расписание лишь потому, что Нихат Асланбей изволит почивать в этот час! — Оставь свои идиотские насмешки! — стукнул кулаком по столу отец. — Прибереги их лучше для своих… поставщиков, Азизе! — О, началось! — закатила глаза мать. — Что ж, если тебе угодно, продолжай в том же духе. Но я из-за тебя опаздывать не намерена! Сынок, ты идешь? — как ни в чем ни бывало повернулась она к нему. — Иду, мам! Пока, пап! — кивнул он отцу, но тот лишь проводил их с матерью мрачным взглядом. — Мам, а папа… — начал было Али, когда мать поцеловала его на прощание. — Не обращай внимания, дорогой, — улыбнулась она, — просто он… слишком устал вчера. Собственно, Али не особо удивился, так как отец частенько раздражался, и они с мамой принимались спорить, но потом спор прекращался, и они мирились. К ужину отец и вовсе не явился, а на другой день отец разругался с теткой, которая в очередной раз обозвала его «недоумком и подкаблучником» и заявила, что будет «жить так, как ей хочется». Затем она собрала свои вещи, вызвала такси и сказала, что ни отец, ни даже целая армия ее в доме не удержит. Отец обозвал ее «грязной потаскухой» и велел «не возвращаться больше никогда». Али предпочел на всякий случай вообще не попадаться им на глаза, потому что отец в таком состоянии явно плохо себя контролировал, а что до тетки, то ее Али, честно признаться, всю жизнь терпеть не мог. Его бесило, что Фюсун всякий раз, когда принималась ругаться с отцом и матерью, не упускала возможности оскорбить их, особенно мать. Она не раз в глаза называла ее «нищенкой, которая прибрала к рукам состояние Асланбеев», и это было еще самое мягкое выражение. Мать, правда, в долгу не оставалась, и один раз Али слышал, как она заявила тетке, что та — всего лишь приживалка в этом доме, поскольку зависит целиком и полностью от брата. А отец, рассмеявшись, прибавил, что «точнее и не скажешь». Зато когда на тетку снисходило, так сказать, вдохновение, она дарила им с братьями подарки и называла «своими милыми мальчиками». Один раз она попыталась было обнять Али (ему тогда лет восемь, что ли, было) и «немного потискать своего любимого племянника», но он вырвался и убежал, сказав, что ему нужно готовить уроки. Ему были неприятны ее объятия, потому что потом тетка всякий раз начинала тормошить его и спрашивать, как он учится, не обижают ли его, готов ли он дать отпор обидчикам, неужели родная мать не учит его, что врагам нельзя давать спуску и прочий бред. Он не понимал, почему в принципе обязан с ней откровенничать, так как рассказать о своих обидах и полностью довериться он мог только матери. Ну, или брату Мехмету, в самом крайнем случае… После отъезда Фюсун отец дня два раздражался по пустякам, повышал голос на всех, кто попадался ему под руку, и наконец однажды мать не выдержала и заявила, что если сестрица испортила ему настроение — это не повод злиться на весь свет. Отец рявкнул, что «это не ее ума дело» и вновь ушел, хлопнув дверью. На другое утро Али встал чуть раньше обычного, решил прогуляться немного по двору, а после вернулся в дом, зашел без стука в гостиную и увидел, как отец обнимает мать и гладит ее по волосам и по спине. Они не заметили его, и Али поспешил удалиться. — Не сердись на меня больше, ладно? — услышал он из-за двери голос отца. — Я вовсе не сержусь, — отозвалась мать. — Если бы ты знала, как я тебя люблю, Азизе! — воскликнул отец, и Али решился наконец деликатно постучать в дверь и позвать их завтракать. Обрадовавшись, что к родителям вернулось хорошее расположение духа, Али без труда удалось уговорить их отпустить его на вечеринку, которую устраивали его школьные приятели. Отец пожал плечами, а потом неожиданно подмигнул ему и пожелал хорошо повеселиться. Несколько оставшихся до той вечеринки дней прошли тихо и мирно, а утром того рокового дня отец с матерью опять начали спорить по каким-то рабочим вопросам. Кажется, отец был против заключения очередного контракта, а мать настаивала, что это принесет им прибыль. Отец вновь вспылил, заявил, что пусть мать делает, что хочет и ушел к себе. Али отправился в колледж, предвкушая замечательный вечер, потому что на празднике должна была быть Фелис, которая уже давно ему нравилась, и за которой он давно мечтал, как выражался брат Ахмет, приударить, но все никак не мог решиться. Кстати сказать, Ахмет с Мехметом вот-вот должны были вернуться на каникулы домой, и он решил непременно расспросить их о том, как ему понравиться Фелис. Однако, вечеринка сорвалась. Его приятель Ришат, который все организовывал, пригласил еще и компанию, где верховодил Кудрет, нахал и проходимец из параллельного класса, который, во-первых, постоянно кичился тем, что его старший брат научил его водить автомобиль, родители разрешили ему курить (врал, разумеется, как сивый мерин) и, самое главное, увивался за Фелис. Али терпеть его не мог, и это было взаимно. Когда в прошлом году Али не попал в футбольную команду, Кудрет его поднял на смех, мол, «тюфякам там и не место». Али пришлось немного проучить его, и наплевать, что маму потом вызвал директор и сказал ей, мол, уж от кого, а от Али бея такого не ожидал. Когда же Али все ей объяснил, то мама пришла в негодование и заявила, что это господину директору нужно внимательнее следить за тем, кого он принимает в школу. А потом еще Ахмет порывался «поучить проходимца манерам», но мать ему не позволила, сказав, что конфликт уже исчерпан. Словом, с Кудретом и его приятелями Али был не в самых лучших отношениях, и потому он решил никуда не ехать вернуться домой. Вспомнив, что отец, кажется, тоже обещал вернуться пораньше, он решил не посвящать отца в свои разногласия с приятелями и не говорить ему, что раздумал ехать на праздник. Отец принялся бы читать ему мораль, что «нельзя быть столь изнеженным, он же не девчонка». Поэтому самым лучшим выходом Али показалось переждать какое-то время, а потом уже вернуться, якобы вечеринка закончилась чуть раньше обычного. В старом сарае за гаражами, где хранили ненужные запчасти и прочий хлам, в самом дальнем углу стояла небольшая деревянная скамья, а еще лежали складной стул и зонтик от солнца. Али с братьями давным-давно уже нашли их и устроили там «шалаш», где, бывало, играли в индейцев или просто прятались друг от друга. Сев на скамейку, Али вытянул ноги, закрыл глаза и задремал, потому что слишком устал в тот день. Проснулся он от неясного шума, доносившегося со двора. Али встал, вышел на улицу, увидев, что уже наступил вечер и почти стемнело. Во дворе по-прежнему слышались чьи-то громкие крики, а потом раздался вой сирены. Али, перепугавшись, сразу же бросился туда. Он так и замер у ворот, испуганно вжавшись в стену: на мраморных плитах у лестницы была кровь… Эсма прижимала дрожащие ладони ко рту, стараясь изо всех сил сдержать рвущиеся наружу рыдания. Отец почему-то стоял на коленях, закрыв лицо руками. Его руки (это Али до сих пор иногда видит в кошмарных снах) тоже были перепачканы кровью. Двое врачей склонились над носилками, они о чем-то переговаривались, передавали друг другу ватные тампоны, шприцы, подключали какие-то аппараты. Али не сразу понял, что там, на тех носилках, была мама… Отец медленно поднялся на ноги, подошел к ним и дрожащей рукой хотел было дотронуться до мамы, но один из врачей остановил его: — Нельзя терять время, потому что каждую минуту может случиться худшее. — Помогите ей! — хрипло проговорил отец. Врачи его уже не слушали и, подхватив носилки, заторопились к выходу. Бледный, как полотно, Ферхат пошире распахнул перед ними ворота, а потом помог донести носилки до машины скорой помощи. Али еще долго стоял посреди двора, глядя на жуткие пятна крови на мраморе и мамину туфельку, которая сиротливо лежала у самой лестницы. — Мама… — прошептал он. — Мамочка! Он не понимал, почему его словно парализовало, почему он не бросился маме на помощь, не поехал с ней. И что значит «может случиться худшее»? — эти слова напугали его сильнее всего. — Ты что тут делаешь, сынок? — вывел его наконец из задумчивости голос отца. — Он вышел во двор в сопровождении Ферхата и велел ему как можно скорее готовить машину. — Что… почему мама… как? — только и мог произнести Али. — Сыночек! — отец вдруг как-то по-детски жалобно всхлипнул и прижал его к груди, отчего Али совершенно опешил. — Милый ты мой! — он попытался было увернуться, потому что, во-первых, от отца пахло спиртным, а во-вторых, хотелось наконец узнать, что произошло. — Что с мамой? — поднял на него взгляд Али. — Она… случайно упала с этой проклятой лестницы, Али, — ответил отец. — Но ты… ты не волнуйся, все будет хорошо. Поехали, Ферхат, что ты там копаешься?! — напустился он на своего шофера. — Все готово, Нихат бей, — отозвался Ферхат и как-то странно посмотрел на отца. — Я тоже хочу с тобой! — воскликнул Али. — К маме… — Тебе нельзя, — помотал головой отец. — Надо все узнать. Я потом тебе все скажу. Иди пока спать, сынок. Разумеется, Али не сомкнул глаз всю ночь, а утром, ни свет ни заря, встал и отправился на кухню, надеясь, узнать хоть какие-нибудь новости. — … его к ней не пустили, сказали, что, я плохо понял, там какие-то тяжелые травмы, переломы… И пока никого к ней не пускают, — услышал Али голос Ферхата. — Помоги ей Аллах! — воскликнула Эсма. — Надеюсь, все будет хорошо. — Врач этот сказал, что пока рано говорить о том, что госпожа вне опасности, — вздохнул Ферхат. — Представляете, — прибавил он с плохо скрываемой злостью, — он еще и слезу пустил там, дескать, жить не будет, если с ней что случится! Какой же подонок! Нет, я знал, что он бывал жесток, но такого… — Я до сих пор не могу в себя прийти, брат Ферхат! У меня перед глазами стоит этот ужас, когда он бросил ее на землю и… ногами… Это же натуральное зверство! Она, бедняжка, даже и кричать уже не могла, потому что была без сознания. — Вам ведь тоже досталось? — спросил Ферхат. — Пустое! — отозвалась Эсма. — Я пыталась схватить его за руку, чтобы он прекратил, но он ведь сильнее. Он просто оттолкнул меня. Как и вас. — Я не пойму, как я его не прикончил там, на месте, — воскликнул Ферхат, — когда увидел… Как можно быть таким нелюдем, сестра Эсма? Бить женщину ногами по лицу! Мать своих детей. При всех… — Он ко всему прочему слишком много выпил. Но вы правы, брат Ферхат: я тоже не могу понять, как он теперь будет спать по ночам? И что скажет своим детям. — Потом прощения просить станет, как уже бывало. И она ведь… ради детей терпит этот кошмар. На ватных ногах Али вернулся в свою комнату, запер дверь и бросился на кровать, зарывшись лицом в подушку. Мама не падала с лестницы. Отец избил ее и чуть было не свел в могилу! Он бил ее ногами по лицу, как сказал Ферхат, и все, кто был во дворе: прислуга и охрана, — видели это. И никто маме не мог помочь! Разве что, вот, Ферхат пытался и Эсма… А потом Али вновь, как наяву, увидел те жуткие пятна крови во дворе, у лестницы и мамину туфельку. Не выдержав, он разрыдался, и сам не помнил, сколько времени проплакал. Вечером он застал отца в гостиной. Тот сидел на диване и смотрел в одну точку. Али развернулся и хотел было уйти, но тут отец заметил и окликнул его: — Али, как ты, сынок? — Как там мама? — взглянул ему в глаза Али. — Ей… скоро станет лучше. Ты не переживай! — Я хочу ее видеть! — Пока нельзя, — вздохнул отец. — Врачи говорят, что надо делать операцию, а потом уже можно будет ее навестить. Скоро приедут твои братья и… — Ясно, — он уже развернулся, чтобы уйти, но тут отец вновь окликнул его: — Али! Подойди, сынок. Прошу тебя! Али подошел и покорно сел рядом. Отец обнял его за плечи и погладил по голове: — Милый ты мой! — прошептал он, целуя его в макушку. — Маленький… Ты не переживай, твоя мама поправится, она вновь будет с нами, и все будет хорошо. Прости меня, сыночек, прости, родной, я… не уберег ее! А у меня никого ведь нет, кроме нее и вас. Никого! Али вскинул голову, взглянул отцу и в глаза и закусил губу. Ему не хотелось вновь расплакаться перед ним. И вообще он чувствовал, что ему противно находиться рядом с ним. Как он мог?! Как мог так поступить с мамой, а теперь ведет себя так, будто это и впрямь был несчастный случай. В ушах снова зазвучали голоса Ферхата и Эсмы: «избивал ногами при всех», «она, бедная, даже и кричать уже не могла, потеряла сознание». Снова и снова Али вспоминал черную туфельку с золотой пряжкой, которая валялась у лестницы. И отцовские руки, перепачканные кровью мамы. Нет, он никогда этого не забудет. И простить его просто-напросто не сможет. Мать вернулась домой только через несколько месяцев. Мехмет, который тоже был вне себя от беспокойства, не уехал тогда после каникул обратно а в США, дождался ее возвращения. Али был ему благодарен; в первые дни после приезда, когда мама еще была в реанимации, брат приходил к нему, утешал, уверял, что мама поправится, и ему становилось немного легче. Ахмет тоже убеждал их обоих не дергаться понапрасну, потому что врачи в той клинике замечательные, и маме непременно помогут. — Слава Аллаху, авария оказалась не такой уж и серьезной. — Какая авария? — не понял Али. — Ох, мелкий, — Ахмет, сочувственно взглянул на него, — тебе надо больше отдыхать, ты весь на нервах. Автокатастрофа, в которую попала мама. И зачем только она одна поехала?.. — Ах, да! — рассеянно кивнул Али, поняв, что отец придумал новую историю, чтобы объяснить состояние мамы. Ему было уже наплевать, братья поверили, а он… Он бы, конечно, мог рассказать, но, во-первых, поначалу ему было просто не до этого, потому что все мысли были только о маме. А потом он уже не видел в том смысла, а кроме того, Ахмет, пожалуй, и не поверил бы, настолько он обожал отца. Уже спустя много лет Али узнал от Мехмета, что ему тоже было известно о том, как вел себя отец по отношению к матери. Когда-то и Мехмету довелось увидеть, как отец ударил ее. А еще Али вспомнил случай, когда мать почти две недели провела в спальне, и никого туда не пускала. Им с братьями (Али было тогда лет шесть) сказали, что она больна гриппом и не хочет, чтобы они также подхватили заразу. А однажды она и вовсе уехала, как им опять же объяснили, куда-то к родственникам. Получается, понял Али, что отец и тогда просто-напросто избил ее, а она постаралась, чтобы Али и его братья не видели ее в таком состоянии. Когда мама наконец-то приехала домой, именно тогда Али почувствовал, что на душе стало спокойно. — Я очень переживал, мамочка, — шепнул он ей на ухо, когда обнял ее после долгой разлуки, — тебе лучше? — Все уже хорошо, милый, не переживай, я в порядке! — она поцеловала его и ласково погладила по голове, как когда-то в детстве. — Теперь все будет хорошо, — улыбнулся Мехмет, — потому что мама у нас — самая лучшая на свете, правда, Али? — Конечно! В тот самый день Али дал себе обещание больше не оставлять мать одну и защищать ее. Он старался не покидать надолго особняк, и всегда быть поблизости, если мать оставалась вместе с отцом. Правда, со дня своего возвращения мама и сама постаралась, насколько он понял, дистанцироваться от отца. Братья этого, кажется, так и не узнали, поскольку постоянно жили тогда за границей, но он видел своими собственными глазами: мать съехала от отца в отдельную спальню. Тетка, которая вернулась домой из очередного своего, как отец выражался, «загула», разумеется, обо всем узнала и заявила отцу, что он, как обычно, «стелется перед своей женой ковриком и совершенно напрасно». Отец буркнул только, что ее это не касается, и вообще пусть она не лезет, а готовится к свадьбе с Орханом Бакырджиоглу. Тетка вспылила и вылетела из гостиной, хлопнув дверью. Вечером Али спустился на кухню, чтобы попросить Эсму сварить кофе, и увидел там отца, сидящего за кухонным столом. Он с тоской смотрел на мать, которая налила кофе в чашку и поставила перед ним: — Пей. Я тебе покрепче заварила. — Спасибо! — отозвался отец, сделал пару глотков, поморщился, после чего подпер рукой щеку и вновь виновато, точно набедокуривший ребенок, уставился на нее. Мать даже не обернулась, она достала из буфета сахарницу, а после вновь взялась за кофеварку. — Азизе! — позвал ее отец. — Ну, послушай, я ведь… я не хотел! — Разумеется, ты не хотел, — передернула плечами мать. — Скажи спасибо Ферхату, что он вытащил тебя оттуда! Тебе же не семнадцать лет, Нихат, ты совсем спятил: устраивать драку в каком-то грязном баре! — Да к черту этот бар, Азизе, — махнул рукой отец. — Я же не про то! Прости меня… Ну, скажи, что мне сделать, чтобы ты простила? — Нихат, — устало вздохнула мать, — мы уже все обсудили. Хватит! Отец стукнул кулаком по столу, вскочил на ноги и схватил мать за руки: — Азизе, ради всего святого… Али дернулся было, чтобы помочь ей, но она сама оттолкнула отца: — Прекрати немедленно! — воскликнула она. — Милая моя, — зашептал отец, целуя ей руки, — дорогая, несравненная… Лучше уж убей меня, Азизе, но только не мучай так! Али кашлянул, и мать с отцом, вздрогнув, отпрянули друг от друга: — Ты чего тут? — хмуро взглянул на него отец. — Я… кофе хотел, — ответил Али, не сводя глаз с матери. — Садись, сынок, сейчас я сама сделаю, — улыбнулась она. Отец некоторое время молча смотрел на них, а потом, так и не сказав больше ни слова, поднялся и вышел, так и не допив свой кофе. Потом он еще пару раз заставал подобные сцены: отец просил прощения, а мать говорила ему, чтобы он «не тратил время попусту». Частенько отец возвращался домой поздно ночью и при этом, как говорят, на бровях. В этом случае он или кричал чуть не на всю округу, что в этом доме «ему нет никакой жизни», либо начинал «откровенничать» с каждым, кто попадался ему на глаза, в том числе и с Али. Пару раз Али довелось выслушать, что отец жить не может без матери, что он на нее всю жизнь молиться был готов, а она теперь «не может простить ему единственного проступка, совершенного случайно». Али вздыхал и пожимал плечами; ему было не жаль отца, а когда тот прибавлял, что мать, он и его братья — смысл его жизни, больше всего хотелось высказать ему в лицо все, что он думает. Останавливало лишь то, что отец был пьян, как сапожник, и потому вряд ли понял его. Больше всего Али боялся, что однажды отец снова решит поднять руку на маму. Он понял, что если подобное повторится, да еще у него на глазах, никто и ничто его не удержит. И этот день станет для отца последним. Пусть ему потом придется отвечать за это, но зато мама освободится наконец, думал он. Отца же он буквально возненавидел. Во всяком случае тот больше не вызывал в нем никаких теплых чувств, и Али твердо был уверен, что ничто уже не сможет изменить его отношения.***
Правда, сейчас Али про себя благодарил Аллаха за то, что он отнес его от совершения этого тяжкого греха. Потому что мама не пережила бы этого. Она сама готова была на любые жертвы ради своих детей. Но вот если бы кто-то из них решил принести себя в жертву ради нее, она ни за что не смогла бы смириться с этим. Окончательно Али понял это когда погиб Мехмет. Мать была так подавлена, что хотелось самому умереть хоть тысячу раз, лишь бы избавить ее от страданий. А кроме того, он ведь тоже любил брата и дорожил дружбой с ним. Когда отца не стало, Али дал себе еще одно обещание: поддерживать маму и дальше и помогать ей во всех делах, чтобы ей не приходилось справляться со всем одной. Правда, мама сказала, что ему прежде всего стоит закончить колледж, и желательно, чтобы она при этом не краснела за него перед преподавателями. Хорошо хоть брат Мехмет как раз к тому моменту получил диплом бакалавра и начал работать в компании, и мама могла по крайней мере хотя бы часть обязанностей переложить на него. Когда же Али наконец окончил колледж, то объявил, что также станет работать в компании, потому что ему хочется помочь маме и старшему брату. Ахмет, правда, посмеивался над ними, называл «мамочкиными подлизами», но и он в конечном итоге тоже заявил, что мама может положиться на него. Али вздохнул: если бы еще брат не был так похож на отца в этой своей вспыльчивости и неконтролируемой злости. Когда он выходил из себя, то мог наговорить каких угодно дерзостей и гадостей, а иногда и вовсе, по примеру папеньки, распускал руки, в чем уже успела убедиться его жена Султан. Домой Али вернулся еще до ужина; Миран с Генюль сидели в гостиной и сосредоточенно орудовали новыми фломастерами Генюль, раскрашивая какие-то картинки. Увидев его, они с радостными восклицаниями побросали свои рисунки и наперебой стали просить поиграть с ними. — А где мой папа? — спросила Генюль, вскинув на него выжидающий взгляд. — Папа? — замялся Али. — Он… у него еще остались кое-какие дела. — Мой папа тоже всегда поздно приходил, — вздохнул Миран. — Дядя Али, — взглянул он на него, — а я, когда вырасту, тоже буду приходить поздно, и никто меня не станет за это ругать, правда? — Я стану! — уперев руки в бока, проговорила Генюль. — Вот так: Миран, — она явно подражала интонациям мамы, — тебе пора уяснить, что нужно все делать вовремя! А если ты этого понять не можешь, то мне просто не о чем с тобой разговаривать! — Понятно? — рассмеялся Али, подхватывая Генюль на руки. — Учти это, Миран, и не расстраивай свою любимую сестру и подругу. — Ладно уж, не буду! — улыбнулся Миран. Оставив детей в гостиной, Али направился к себе. Салиха, как выяснилось, была в детской вместе с мамой. Али услышал их голоса и осторожно заглянул в комнату: — Она почти целый день плачет, мама Азизе! — Салиха, казалось, и сама готова была расплакаться. — Ну, что такое, моя красавица! — воскликнула мама и взяла на руки малышку Элиф. — Тихо, тихо, моя деточка, скоро все пройдет! У нее просто зубки режутся, — вновь повернулась она к Салихе. — Вам кажется? — всхлипнула Салиха. — Мне не кажется, дитя мое, я знаю, поверь мне, вот, скажем, твой муж был на удивление спокойным ребенком, в отличие от его старших братьев. Но вот когда у него зубки резались, он так плакал, что мне казалось, весь Мидьят слышал! Али постучал в дверь, и, заглянув в комнату, поинтересовался, не помешает ли он трем своим милым и самым любимым женщинам.***
В Салиху Али влюбился с первого взгляда, стоило ему только увидеть внучку Селима Аги, одного из деловых партнеров матери. Она была удивительной девушкой: стройная черноглазая красавица с удивительной улыбкой, которая, казалось, заставляла ее и без того прекрасные глаза сиять, и делала ее еще красивее. Они могли чуть ли не полдня спорить по поводу прочитанной недавно книги, а потом Салиха лукаво улыбалась и говорила, что, судя по всему, каждый останется при своем. Али смеялся и говорил, что она права… Когда мать и Селим Ага объявили им, что ничего не имеют против их встреч, Али каждый день ездил к ней домой и привозил ей в подарок охапки цветов и коробки конфет. — Али бей, да я же растолстею, если буду поглощать столько шоколада! — улыбалась Салиха. — Неправда, Салиха ханым, — отвечал он ей, — вы всегда будете самой красивой на земле! — Да ты потерял разум, братишка! — смеялся Ахмет, хлопая его по плечу. — Что ж, главное — не упусти цыпочку! Ты уже… был с ней, успел? — Ахмет! — вспыхнул Али, чувствуя, как его бросило в жар. — Ты что? — У, как все запущенно-то! — расхохотался Ахмет. — Ну, слушай, что надо делать… — Нет уж, уволь меня! — вскинул руки Али. — Я… как-нибудь и без тебя разберусь! — Ну гляди! А то вдруг она уже… это… опытная! Наплачешься потом! — Слушай… — Оставь его в покое! — строго взглянул на него Мехмет. — А ты не слушай тот вздор, что он несет. У нашего Ахмета просто шуточки такие — глупые и неудачные. — Я уже понял… День свадьбы был для Али одним из самых счастливых на земле. Он смотрел на свою невесту, такую юную и такую прекрасную и понимал: теперь его жизнь навеки будет связана с ней, и он обязан сделать все, чтобы она была счастлива. Он поклялся себе, что его жена ни слезинки не уронит из-за него, а его детям никогда не придется пережить того ужаса, который испытал он тогда, в свои неполные тринадцать лет, когда мать увезли на скорой помощи, а он смотрел на кровь на мраморных плитах и молился про себя об одном: чтобы мама снова была здорова. Когда после долгих ожиданий и слез отчаяния Салиха наконец-то объявила ему о своей беременности, и чуть позже — когда родилась Элиф, Али напомнил самому себе об этой клятве. А еще принес новую: пообещал, что его дочь никогда не разочаруется в нем. Он, ее отец, будет для нее близким человеком, к которому она всегда сможет прийти за защитой, поддержкой и утешением. Когда-то, в раннем детстве, он мечтал, чтобы его собственный отец тоже гордился им, как Амхетом. Ему иногда казалось, что он действительно недостаточно сильный и упорный, каким бы хотел его видеть отец. Правда, брат Мехмет, а вслед за ним и мама убеждали его, что это просто-напросто ерунда, и он — такой, какой он есть, и это тоже прекрасно. Позже он убедился, что они были правы.***
— Она такая красивая, совсем как ты! — улыбнулся Али, целуя жену в щеку. Мама, уложив Элиф, ушла посмотреть, как там Миран и Генюль, потому что в гостиной наступила какая-то подозрительная тишина, а заодно и распорядиться насчет ужина. — Тихо! — шикнула на него Салиха. — Сейчас разбудим, и тогда все наши с твоей мамой труды пройдут прахом. — Я просто не могу перестать вами любоваться! — он вновь не утерпел и поцеловал Салиху на этот раз в губы. — Ты лучше расскажи, как у тебя дела? — отозвалась тем временем Салиха и положила руки ему на плечи. — Да все как обычно. Ахмет поехал днем на кладбище, сказал, кстати, что к ужину не вернется, у него там еще какие-то дела, — вздохнул он. — Ты с ним не поехал? — спросила Салиха, заглядывая ему в глаза. Али помотал головой: — Нет. — Я понимаю, — вздохнула она, — иногда так легче. Знаешь, я тоже ведь всякий раз сама не своя, когда хожу навещать маму. — Дело не в этом, — Али отошел к окну. — Это я Ахмету так говорю, хотя, думаю, он уже мне не верит. Просто я не хочу туда идти. И думать о нем не хочу. Мне проще было бы вообще не вспоминать, что этот человек был моим отцом. — Ты… ты никогда мне про него ничего не говорил, — Али услышал, как Салиха подошла к нему и встала у него за спиной. — Ты не ладил с ним? Твои братья, как я поняла, любили его. И я думала… — Не ладил, — отозвался Али. — Он считал меня рохлей, маменькиным сынком, как он любил выражаться. Только потому что я не любил и не хотел драться с братом, когда тот ломал мои игрушки. Ну или, я не знаю, спорил со мной о чем-нибудь. Меня это расстраивало, конечно, но мама говорила, что я наоборот веду себя правильно, что нельзя бить своего брата. И Ахмету она то же самое говорила. Никого нельзя бить, Салиха! А он… — Твой отец?.. — тихо спросила Салиха. Али повернулся к ней и кивнул. — Он бил тебя… вас? — Не меня, — тихо проговорил Али, почувствовав вдруг, что если сейчас не расскажет обо всем, его просто разорвет изнутри. — Нас, меня и братьев, он никогда не трогал. Салиха тихо ахнула: — Маму Азизе?.. — Ты себе представить не можешь этот ужас, Салиха! Он ее… изувечил, понимаешь? Я не видел этого — того, как он… Но зато я видел, что с ней было, когда там, во дворе, врачи говорили, что могут и не довезти. И кровь… А ведь это, как я потом понял, было не единожды. Он же столько говорил маме, что любит ее! И она его ничем никогда не разочаровывала! Она любила нас и заботилась! Но он… Да как только рука поднялась! Никогда, я никогда не прощу его, Салиха! Даже и после смерти. — Тшш! — Салиха обняла его и нежно провела ладонью по волосам, а потом — по щеке. — Это ужасно, верно! Но ведь теперь все в прошлом, слава Аллаху. — Если бы я знал раньше, я бы все сделал, чтобы защитить маму. — Ты был ребенком, а дети… Иногда детей оберегают ото всех трудностей и семейных склок. Дедушка мне сказал однажды, что отец как-то раз тоже поднял руку на мою маму. За это он пригрозил ему расправой, если она еще раз пожалуется. Наверное, еще и поэтому он был так зол на него. И вообще, — она тяжело вздохнула, — к несчастью, так поступают многие мужчины. Наверное, им кажется, что так они устанавливают свою власть. — Или им просто надо меньше пить, как Ахмету, — буркнул Али. — Ты прав, — вновь вздохнула Салиха. — Только я прошу тебя, никому не говори. Особенно маме, ей… Я не хочу, чтобы она снова об этом вспоминала и знала, что мне все известно. Потому что она не хотела втягивать нас в их конфликты. — Разумеется, — ответила Салиха, — не скажу, обещаю тебе! — Если я когда-нибудь… Я тебе клянусь, ты можешь сразу или убить меня или бросить! — Али! — укоризненно взглянула она на него. — Впрочем, это я так… на всякий случай. Но я давным-давно уже дал себе клятву, что никогда таким, как он, не стану! — Не станешь, — отозвалась Салиха, еще крепче прижимаясь к нему. — Потому что ты не такой! Ты не никогда таким не был и не будешь, я это знаю. Иначе, — в глазах ее заплясали озорные огоньки, — я бы за тебя не вышла, Али Асланбей. — И я не узнал бы, что значит быть счастливым! — он подхватил ее на руки и закружил по комнате. Салиха взвизгнула от счастья, и тут же в комнате раздался громкий плач малютки Элиф. — Разбудил! — воскликнула Салиха. — Ай, Али, да поставь меня уже на пол! Он осторожно опустил Салиху на пол и вместе с ней подошел к колыбельке дочери: — Что такое, малышка? — улыбнулся он. — Смотри скорее, — взяв со полки погремушку в виде бабочки о потряс ее над колыбелькой, — вот летит самолетик! Там много-много пассажиров, и они все летят к моей принцессе на праздник! И тут вдруг — бах! — навстречу еще один самолетик! Они чуть не столкнулись, представляешь?! И все это только потому… — Очень жизнеутверждающая история! — усмехнулась Салиха. — Как раз для того, чтобы спокойно уснуть! — А что? — развел руками Али. — Миран, помню, всегда засыпал. И Элиф, гляди, успокоилась. Дочка и вправду перестала плакать и, улыбаясь, тянула ручки к отцу. — Тебе просто повезло, она твой голос услышала и обрадовалась, да, моя радость? — подмигнула Салиха дочке и взяла ее на руки. — Мне и вправду повезло, потому что у меня есть вы, — отозвался Али, целуя жену и дочку. — И я тебе клянусь, что и ты, и Элиф никогда во мне не разочаруетесь. — Что ж, — мягко улыбнулась Салиха, — тогда помоги мне уложить ее и пойдем ужинать, ведь уже самое время, а твоя мама не любит, когда опаздывают. Али снова поцеловал ее, почувствовав, что на душе у него стало легче после того, как он поделился с женой воспоминаниями о прошлом. Она права, подумал он, все это действительно, к счастью, осталось в прошлом. И уже никогда не повторится.