Верность (Бегюм)
— Харун бей, Харун бей, — Бегюм еле поспевала за шустрым мальчишкой, не желающим ни секунды посидеть на месте, — стойте, вы же так упадете и убьетесь! Когда-то, когда Мехмет бей и Ахмет бей были младше, чем Харун сейчас, и она, случалось, присматривала за ними, то обычно они, пусть и ненадолго, но все же слушались и успокаивались. Но Харуна было не остановить, он носился по дому и по двору, как вихрь, и существовал, пожалуй, только один способ, к которому Бегюм с радостью прибегала. Она вышла наперерез расшалившемуся ребенку, чуть наклонилась, широко расставила руки и в следующее же мгновение поймала радостно хохочущего Харун бея в свои объятия. — Вот вы где, мой драгоценный! — воскликнула она, целуя его в щеку. — Поймала я вас! — Поймала, Бегюм! — кивнул Харун и обнял ее за шею. — А ты мне купишь мороженое? — лукаво прищурившись, попросил он. — Куплю, моя радость! — кивнула Бегюм и боязливо оглянулась, будто ее могли услышать. Хотя, разумеется, здесь, в городском парке, хозяйка не могла ее услышать и отругать за то, что «слишком уж балует мальчишку, которого следует воспитывать в строгости». К счастью, Фюсун ханым и дома не слишком-то часто принималась играть роль строгой матери, не дающей спуску своему единственному наследнику. А вот Орхан бей, напротив, разрешает своему любимому сыну все, но опять-таки в отсутствие Фюсун ханым, дабы, как он выражался, «не создавать лишних конфликтов». Что и поделать, вздохнула Бегюм, если у супругов Бакырджиоглу столь разнятся взгляды на воспитание их единственного сына. — Так пойдем скорее! — неугомонный Харун вновь потянул Бегюм за рукав. — Пошли же, Бегюм! А то все мороженое раскупят сейчас и нам не достанется! — Иду, моя радость, иду, — улыбнулась она, — но ты не переживай, непременно нам достанется самое вкусное! Она купила Харуну большую порцию его любимого клубничного мороженого, усадила на лавочку, чтобы поел спокойно и достала салфетки, дабы были под рукой на случай, если мальчик перепачкается. Несколько раз Харун, довольно улыбаясь, протягивал рожок с мороженым Бегюм, чтобы она тоже попробовала. Она отказывалась, мол, не привыкла да и не любит сладкого, но Харун так умильно смотрел на нее при этом, что сердце заходилось, и она откусила крохотный кусочек вафельного рожка, чтобы сделать приятно своему любимому воспитаннику. К Фюсун ханым Бегюм перебралась ровно шесть лет тому назад, как раз когда родился Харун. Однажды Фюсун ханым совершенно неожиданно явилась прямо к Бегюм домой, свалилась, как говорится, точно снег на голову. Бегюм к тому времени жила одна в своей квартире в Мардине, и потому несказанно удивилась, увидев свою прежнюю хозяйку. Фюсун ханым сначала поинтересовалась, продолжает ли Бегюм по-прежнему служить в доме ее покойного брата, а узнав, что ей пришлось уйти оттуда, принялась расспрашивать, когда она ушла, известно ли ей что-либо об Азизе ханым и ее сыновьях. Однако же, так и не узнав ничего существенного (Бегюм попросту и нечего было сказать), Фюсун ханым поинтересовалась, не желает ли она пойти к ней на службу. У нее, как оказалось, недавно родился сын, и ей нужен кто-нибудь, кто будет приглядывать за малышом. И лучше всего, если это будет проверенный человек, которого Фюсун ханым хорошо знает. Бегюм обрадовалась, поскольку за долгие годы она привыкла к работе в доме Асланбеев, своей семьи у нее не было, да и деньги, знаете ли, тоже не лишние.***
В дом Асланбеев Бегюм попала в неполные восемнадцать лет. В те времена она как раз готовилась к свадьбе со своим женихом. То есть, разумеется, с тем, кого ей сосватал отец, но Бегюм понравился скромный и работящий молодой человек. Он был сыном их ближайших соседей: отец Бегюм работал вместе с его отцом в бакалейной лавке. Бегюм иногда помогала отцу, стояла за прилавком, и в такие дни хозяин лавки получал большую выручку, потому что покупатели охотно заглядывали туда, дабы перекинуться парой слов с симпатичной продавщицей. Отцу, правда, не слишком-то нравилось, что на дочь пялятся все, кому не лень, но прибавка к жалованью, благодаря помощи Бегюм, была существенная, а им предстояли большие расходы. Увы, свадьба не состоялась, потому что за неделю жених Бегюм трагически погиб: зашел с друзьями после работы в чайную, там они засиделись допоздна, а когда возвращались домой и, чтобы сократить путь, шли через полузаброшенный квартал, на них напали грабители. Завязалась драка, и несчастного пырнули ножом прямо в сердце. Бегюм была сама не своя от горя, она ведь уже успела влюбиться в своего Мустафу, больше того, они, уверенные, что свадьба не за горами, и собиравшиеся прожить вместе всю жизнь до глубокой старости, не стали дожидаться официального заключения брака в муниципалитете, ведь это же пустая формальность. Во всяком случае, так любил говорить Мустафа, а той страшной трагедии, разумеется, никто не мог предвидеть. Но, увы, теперь, как выразился отец Бегюм, пристроить ее кому бы то ни было будет трудновато… Впрочем, тогда это ее нисколько не волновало, ей жизнь была не мила без любимого. Бегюм так горевала, что слегла, до того ей было худо. А потом, когда состояние ее ухудшилось настолько, что матери пришлось вызвать к ней тайком знакомую повитуху, выяснилось, что Мустафа оставил ей память о себе. К несчастью, ребеночку тому не суждено было появиться на свет. Бегюм потом в течение долгих лет видела во сне своего суженого с улыбающимся малышом на руках: Мустафа кружил его на вытянутых руках, мальчик радостно смеялся, а Бегюм плакала и звала их, но они ее не слышали. Примерно через полгода после тех трагических событий хозяин бакалейной лавки заявил: ему надо сказать ей пару слов в каком-нибудь укромном уголке, чтобы посторонние не слышали. Он отвел ее в кладовую и предложил «стать его постоянной подругой». Бегюм ни в чем не будет нуждаться, уверял он, в ее распоряжении будет даже собственный автомобиль, от нее лишь требуется «быть поласковее», если она понимает, что это такое. Бегюм понимала и поэтому решительно отвергла притязания хозяина. Он усмехнулся и предупредил, что она «горько пожалеет об этом», поэтому пусть хорошенько подумает еще раз. В этом нет ничего страшного да и греха, если вдуматься, никакого. А кроме того, Бегюм ведь уже и без того запятнала свою честь, так что… его предложение — это лучшее, на что она может рассчитывать, ведь замуж ее, «опозорившую свой род внебрачной связью», никто уже не возьмет. В заключение своей пламенной речи он попытался было поцеловать ее, но Бегюм сумела вырваться, заявила, что пусть лучше убьет ее, но падшей женщиной она никогда не станет. — Да ты уже стала, дура! — расхохотался хозяин. — Но если тебе нравится корчить из себя невинность, то продолжай. Вот только… в другом месте! Словом, выбирай, дорогуша: или ты со мной, или завтра же выметайся с работы. Вместе со своими родственниками! Ко всему прочему хозяин лавки прибавил, что мог бы овладеть строптивицей прямо там и сию же минуту, но он де «не привык никого принуждать силой», ему нужно, чтобы девушка отдалась ему сама и была покорной. Бегюм ушла оттуда, сказав на прощание, что лучше уж умрет, но никогда не будет принадлежать этому человеку. Отец, правда, рассердился на нее, заявил, что не в ее положении «строить из себя святую невинность», и по ее вине теперь все пострадают. Мать, к сожалению, поддержала отца… Бегюм смертельно обиделась на них и ушла из дома, впрочем, если бы она не сделала этого, то, пожалуй, рассерженный донельзя отец прогнал ее. Приют Бегюм нашла в семье своей двоюродной сестры Эдже. В свое время она вышла замуж против воли своих родных, и потому семья с ней практически не зналась. Эдже уверяла, что Бегюм их не стеснит, и уж кусок хлеба для нуждающегося в ее доме всегда найдется. Тем не менее, Бегюм стала искать работу, дабы не жить у сестры нахлебницей. Сначала она нанялась приходящей прислугой в дом директора местной школы, но тот в скором времени получил наследство, и по такому случаю продал свой дом и переехал в Адану. Перед отъездом он выправил Бегюм безупречную рекомендацию, благодаря которой она могла рассчитывать на получение хорошей работы. Так она и оказалась в доме Хамита Асланбея, которому как раз потребовалась прислуга, которая убирала бы дом и готовила обед. Хозяин дома был человеком строгим, но как говорят, справедливым. Он никогда не повышал почем зря голос и не придирался по пустякам. Главное, чтобы в доме было чисто, а обед и ужин подавали вовремя. Супруга же его, Гюнеш ханым, была дамой весьма вздорной и временами даже грубой. Она не церемонилась с Бегюм, и если ей было что-то не по душе, могла в сердцах даже оплеуху отвесить. Хамит Ага на это обычно тяжело вздыхал, качал головой и говорил, мол, на жену его не стоит сердиться, она не со зла, просто у нее «нервы не в порядке». Бегюм опускала взгляд и вздыхала в ответ, дескать, она не обижается. Честно говоря, она жалела Хамита Агу, ведь нелегко ему приходилось с такой женой. Сыну Хамита Аги, Нихату, в ту пору было лет восемь-девять, а младшей дочери, Фюсун, не исполнилось еще и трех. К девочке Гюнеш ханым Бегюм не подпускала, за ней ухаживали две специально нанятые для этой цели няни, которые, к слову сказать, сменялись раз в месяц-два. Гюнеш ханым не нравилось, как они следят за девочкой или же та или иная была настолько красива, что неизбежно обращала на себя внимание Хамита Аги. Сыном же Гюнеш ханым практически не занималась, если только отчитывала его за дерзость, лень, неаккуратность, невоспитанность, непочтительность к родителям или сестре. Если Хамит Ага пробовал вступиться за Нихата, то и ему доставалось от жены, которая принималась кричать, что нечего потакать «несносному мальчишке и тем самым портить его». Бегюм жалела мальчика, у нее сердце сжималось, когда она видела, как он плачет от обиды после очередного наказания, полученного от излишне строгой матери. Однажды Бегюм шла из прачечной на кухню и вдруг увидела Нихат бея, который сидел на скамейке на заднем довре, забравшись на нее прямо с ногами, и изо всех сил старался сдерживать слезы и не всхлипывать. Не выдержав, она села рядом и погладила его по голове: — Что такое, Нихат бей, кто вас обидел? — спросила она. Мальчик вздрогнул, вскинул голову и тут же отвел глаза в сторону: — Никто! — буркнул он. — Чего тебе? Я просто… гуляю! Тут тихо, никого нет. — А, ну да, — кивнула Бегюм, — здесь ведь и впрямь хорошо. В тенечке… И не жарко! Может быть, вы хотите свежей пахлавы? — предложила она. — Или апельсинов? — Мне нельзя! — вздохнул он. — Почему? Живот разболелся? — встревожилась Бегюм. — Она меня наказала! — с недетской злостью проговорил Нихат бей. — Ну, подумаешь, не выучил я эту дурацкую математику! Завтра бы сделал. Что, небо на голову упадет?! А она разоралась… и побила меня! За что?! — он вновь шмыгнул носом и отвернулся. Бегюм вздохнула и, ласково улыбнувшись, вновь предложила Нихат бею пойти на кухню и угоститься чаем со сладостями. А что до Гюнеш ханым, то ее ведь, кажется, дома нет, и она ничего не узнает. Бегюм будет молчать, как рыба, и ни за что не выдаст их маленький секрет. — И про место это ей не говори, хорошо? — просиял Нихат бей. — Разумеется! — тут же согласилась Бегюм. С той поры между ней и молодым хозяином установилось некое подобие дружбы: если Гюнеш ханым злилась на сына, и ему доставалось от нее за те или иные проступки, Нихат бежал на кухню к Бегюм и жаловался на несправедливость. Бегюм утешала его и угощала разными вкусностями, чтобы не расстраивался. Иногда Бегюм пыталась убедить Нихат бея, чтобы он не грубил родителям, навлекая тем самым на свою голову их гнев, убеждала, что лучше договориться мирно, нежели спорить и ругаться. Нихат же обижался еще больше, говорил, что даже она его не понимает, а что до «всех этих», то он о них и вовсе говорить не хочет. Бегюм вздыхала и молча обнимала его за плечи. Да, он любил, чтобы все было только по его, но тем не менее, стоит признать, что и Гюнеш ханым могла добрее к своему родному сыну. А еще Бегюм думала, что будь у нее сын, она любила бы его, будь он даже таким же самолюбивым и заносчивым, как Нихат бей, но тем не менее жаждущим тепла и поддержки. Когда же Нихат подрос, то отчего-то стал стесняться «проявления слабости», особенно после того, как Фюсун ханым однажды застала чаепитие на кухне и высмеяла брата, сказав, что он «совсем уже совесть потерял, раз якшается с грязной кухаркой». А на следующий день Гюнеш ханым отхлестала ее по щекам и пригрозила, что выгонит из дома с позором, ославив на весь свет, если она еще раз вздумает «набиваться в няньки» к ее сыну. — Не расстраивайся из-за нее, Бегюм, — сказал ей в тот же день Хамит Ага, когда она принесла ему кофе в кабинет. — Я просто хотела как лучше, Хамит Ага, — вздохнула Бегюм. — Знаю, — улыбнулся он и взял ее за руку. Честно говоря, улыбка, ласковый голос и прикосновения хозяина всякий раз заставляли ее сердце трепетать, но Бегюм даже и подумать боялась, что бы это могло значить… Так или иначе Нихат бей быстро позабыл о том, как любил секретничать с Бегюм и бежал к ней за утешением. Став подростком, он только и делал, что бунтовал против родителей, ругался с ними и кричал, что те никогда его не любили, поэтому пусть не ждут от него уважения. Мать и сестра злились на него еще больше, а отец хоть и старался, чтобы все жили мирно, но ему никак не удавалось помирить домочадцев друг с другом. Нихат бей прогуливал школу, ночами напролет пропадал со своими приятелями в притонах и игорных домах, утащил у отца из сейфа крупную сумму денег и проиграл ее, пару раз его задерживала полиция за вождение без водительских прав и к тому же в нетрезвом виде. Машину он, разумеется, взял отцовскую и, конечно же, без разрешения. Гюнеш ханым к тому времени уже болела, и потому несколько ослабила контроль, но вот Хамит Ага хватался за голову. Теперь уже он колотил нерадивого сына, но в ответ тот лишь выкидывал очередную пакость. Пару раз Бегюм пыталась воззвать к разуму Нихат бея, надеясь, что сможет вновь разбудить в нем того одинокого мальчика, который расстраивался из-за несправедливо нанесенной обиды. Но Нихат бей лишь раздраженно отмахивался от нее и велел не совать нос в то, что ее совершенно не касается. После смерти Гюнеш ханым Нихат, казалось, немного присмирел и даже стал понемногу помогать отцу вести дела, и Хамит Ага радовался, что сын наконец-то повзрослел. Но тут начала чудить Фюсун ханым: теперь уже она ругалась с учителями, курила, прогуливала занятия, дралась с уличными мальчишками, — и у несчастного Хамита Аги таким образом прибавилось седых волос на голове… В итоге он не нашел ничего лучше, чем отправить дочь учиться в закрытый пансион, дабы там ее научили манерам, однако же она в очередной раз затаила обиду. Нихат бея отец отослал из дома после несчастья с горничной Мюжгян. Честно говоря, Бегюм до сих пор не могла поверить, что тот мальчик, что плакал тогда на заднем дворе от несправедливой обиды, мог сотворить такое: принудить несчастную девушку к близости и толкнуть ее тем самым на отчаянный шаг. Да, конечно, он вырос человеком, не терпящим никаких возражений, любящим, чтобы все было только так, как нравится ему, но тем не менее, совершить столь низкий поступок — даже для него было бы слишком. Бегюм упрямо отказывалась верить в то, что это правда… Кроме того (Мюжгян призналась в этом Бегюм по секрету) за четыре дня до трагедии девушку бросил ее жених, изменил ей с другой, и она и без того была сама не своя… Бегюм три ночи потом не могла уснуть, так как видела перед глазами бедняжку, повесившуюся в прачечной… Родным девушки сказали, что она наложила на себя руки из-за измены, и Бегюм временами задавала себе вопрос, а может быть, так оно и было на самом деле. Ведь даже мать Мюжгян заявила, что не желает ничего знать и не намерена хоронить «грешницу, что сотворила над собой такое». Однако же Хамит Ага бросил сыну в лицо именно это ужасное обвинение, а тот лишь недоуменно пожал плечами в ответ. Хамит Ага вышел из себя, отхлестал сына по щекам, накричал на него, что лишит наследства, а после отправил учиться за границу. Вернулся Нихат бей уже совсем взрослым мужчиной, и отец его надеялся, что сын наконец-то взялся за ум. Правда, он, кажется, бросил университет, но тем не менее семейный бизнес взял в свои руки, тем более, что Хамит Ага тогда уже тяжело заболел. Однажды, вскоре после возвращения Нихат бея, Бегюм случайно увидела его на заднем дворе, на той самой скамейке, где он так любил прятаться от матери в детстве, в обществе Азизе. Бегюм нравилась эта девушка; ее порекомендовала никто иная, как Эдже, ее милая кузина. Она заверила Бегюм, что девушка эта трудолюбива, добра, а кроме того, ей очень нужна работа, чтобы прокормить себя и младшую сестру, оставшуюся на ее попечении. А Хамит Ага как раз попросил Бегюм взять кого-нибудь — убирать в комнатах и работать в прачечной. Азизе превосходно справлялась с работой, была немногословна, не собирала сплетен, и вообще предпочитала по большей части отмалчиваться, отделываясь лишь краткими, односложными ответами. Правда, младшая сестра ее, Ханифе, оказалась не в пример разговорчивей, и как-то раз она обмолвилась, что их с Азизе родные погибли на пожаре, выжили лишь они вдвоем. Азизе несколько месяцев провела в больнице и до сих пор все еще страдает от последствий тех страшных ожогов, которые получила тогда. В тот же день Бегюм, набравшись наглости, спросила у Нихат бея, что ему надо от этой несчастной девушки. — Тебе какое дело? — тут же ощетинился Нихат. — С каких пор я обязан перед тобой отчитываться, ты совсем уже разум потеряла, Бегюм? — Простите, Нихат бей, — вздохнула она, — я не хотела показаться бестактной! Но… просто я же вас с детства знаю! — Именно поэтому, — в упор взглянул он на нее, — я сейчас с тобой и разговариваю. Любой другой человек на твоем месте уже вылетел бы из этого дома, поняла? — Поняла, — кивнула Бегюм. — Простите еще раз, но просто я беспокоюсь об этой девушке. Она… ей в жизни и так уже досталось, и мне не хотелось бы, чтобы вы, ну, дали ей какую-то надежду, или просто… были с ней, а потом она осталась бы совсем одна. — Если бы я этого хотел, то уже «был бы с ней», как ты выражаешься, — хмыкнул Нихат бей. — Не переживай зря, я ей ничего не сделаю. Ну, ничего такого, о чем ты подумала. Я… — он вновь взглянул ей прямо в глаза и вздохнул, — ты понимаешь, она мне очень понравилась! Она меня выслушала! А меня прежде никто не слышал, ну, если только ты, Бегюм! Вскоре после этого разговора он объявил всем, что намерен жениться на Азизе, велел называть ее хозяйкой дома и относится со всем почтением. Хамит Ага согласился с выбором сына, думая, что рядом с Азизе он сможет наконец окончательно измениться к лучшему. — Я даже и не знаю, что сказать, Азизе, — развела руками Бегюм, когда они с Азизе остались одни на кухне, чтобы выпить чаю после работы. — Вы о чем, тетушка Бегюм? Ах, да! Обо мне и о Нихат бее, верно? — Не пойми меня неправильно, дочка, — сказала Бегюм, — я не хочу тебя… как бы это сказать… расстраивать и спускать с небес на землю, но ведь Нихат бей, он… Как ни прискорбно это признавать, но он всегда был человеком, так скажем, несколько эгоистичным. А ты… — Я знаю, тетушка Бегюм, — перебила ее Азизе, — понимаю, что станут говорить. Я его недостойна, ведь я — простая, неотесанная, как говорит Фюсун ханым. И не она одна… — Азизе горько усмехнулась. — Мне часто говорили подобное. Не по себе выбираю, слишком много из себя понимаю, да? А может быть, так и есть, не знаю?.. Отвернувшись к окну, Азизе вдруг обхватила себя руками за плечи, словно она замерзла, несмотря на то, что было тепло. Она долго смотрела куда-то вдаль, словно видела там не двор и каменный забор, а нечто такое, что ведомо было лишь ей одной. — Да я ведь не об этом, дочка, — покачала головой Бегюм. — Я лишь подумала, что по характеру вы с Нихат беем слишком разные, вот и все. Азизе пожала плечами и повернулась к ней: — Да, — кивнула она, — я знаю: Нихат бей, может быть, действительно очень сложный человек, как говорит его отец. Ему ведь тоже нелегко пришлось! Но я за многое ему благодарна, и если он нуждается во мне, я постараюсь сделать все, чтобы он больше не чувствовал себя одиноким. Да и я рядом с ним чувствую себя нужной и… желанной. Неужели я даже этого не заслуживаю? — Ну, раз так, девочка моя, дай тебе Аллах счастья! — Бегюм обняла ее и ласково погладила по голове. — Труднее будет привыкнуть называть вас госпожой, Азизе ханым! — улыбнулась она. — Ну, я не обижусь, — отозвалась Азизе, обнимая ее в ответ, — если даже вы и ошибетесь! Как знать, подумала Бегюм, может быть, Нихат бей и впрямь переменился, ведь людям свойственно меняться. Вдруг он действительно обретет свое счастье рядом с Азизе, да и она, если говорить прямо, достойна всего наилучшего, поскольку ей и без того уже пришлось пережить много горя, несмотря на столь юный возраст. Она не стала больше ничего говорить и высказывать свои опасения насчет того, что Нихат бей всегда был излишне эгоистичен, чтобы всерьез думать о ком-то и о чем-то, кроме сиюминутных удовольствий. Хотя, несмотря ни на что, на душе у Бегюм все равно было неспокойно.***
Стоит сказать, что первые несколько лет Нихат бей и Азизе ханым жили вполне себе счастливо, и Нихат относился к своей жене с должным вниманием и почтением. Она же изо всех сил старалась стать хорошей женой и хозяйкой, и ей, надо заметить, превосходно это удавалось. Азизе ханым следила за всеми расходами, контролировала, чтобы в доме должным образом поддерживался порядок, помогала Бегюм составлять меню на каждый день и закупать продукты, иногда сама с удовольствием готовила. Нихат бей даже позволил ей помогать ему и на фирме, и впоследствии это сыграло ему на руку, потому что она не дала потом Нихат бею спустить все в трубу. Но к сожалению, Нихат бей так и не оставил прежних своих привычек. Бегюм убедилась в этом аккурат в день рождения Ахмет бея. Служанка Чичек, которая помогала Бегюм по кухне и убиралась в доме, оставила работу вскоре после рождения Мехмет бея. Муж Чичек, который уехал на заработки в Анкару, наконец-то вернулся, сумев сколотить сумму, достаточную для того, чтобы купить собственный домик, поэтому Чичек попросила у хозяев расчет и, разумеется, получила его. Маленького Мехмета Азизе ханым не доверяла никому, первое время она его и с рук-то почти не спускала. Она сама кормила сынишку, пеленала, купала, стирала и гладила пеленки, комбинезончики и распашонки, вставала к малышу по ночам, а нанятая Нихат беем няня, которой вменялось в обязанности все вышеперечисленное, попросту скучала, сидя на кухне у Бегюм, радуясь, что никто ее нагружает работой. Кончилось все тем, что Нихат бей решительно настоял, что уж хотя бы ночью младенец должен находиться в детской под присмотром няньки, поскольку ему надоело вскакивать от криков, а потом ворочаться с боку на бок, не в силах заснуть вновь. У Мелис в кармане были безупречные рекомендации, кроме того, она окончила курсы первой медицинской помощи, что опять же являлось явным ее преимуществом перед другими кандидатками. Кроме того, она была довольно миловидной: стройная, с тонкой талией, длинными ногами, прямыми черными волосами. Свои выразительные, миндалевидные глаза Мелис подводила косметическим карандашом, губы красила яркой помадой и таким образом, когда она проходила по двору, охранники у ворот чуть шеи себе не сворачивали, глядя ей вслед. Правда, спустя несколько дней Бегюм пришлось окоротить девицу, заставив ее снять непотребные обтягивающие брюки, надеть платье поскромнее и тщательно умыться. В конце концов она же на работу пришла, а не на танцульки! Хорошо хоть хозяйка не видела! За Мехмет беем, правда, Мелис смотрела безукоризненно, хотя и ворчала время от времени, дескать, хозяйка ей прохода не дает своими нравоучениями. — Я между прочим окончила курсы! — гордо вскинув голову, воскликнула она один раз, придя к Бегюм на кухню перекусить. — А она… Что она понимает в том, как правильно ухаживать за ребенком? И сколько можно придираться: так не стой, так не держи, он не любит, когда его трясут. Что вообще может любить или не любить полугодовалый младенец?! — Она мать, Мелис, — отрезала Бегюм, — а ты должна только помогать присматривать за малышом, а не учить ее! — Если я лучше знаю, то пусть она поучится, нечего строить тут из себя… госпожу! — нагло заявила Мелис. — Хочешь вылететь отсюда, — усмехнулась Бегюм, — тогда учи на здоровье! — Это мы еще посмотрим, кто отсюда вылетит! — пробормотала Мелис. Поначалу Бегюм не обратила внимания на эти слова, но как-то раз, убирая кофейные чашки со столика на террасе, она заметила Мелис, которая как раз вывезла во двор коляску с малышом Мехметом. Следом вышли Нихат бей с Азизе ханым, которая тогда была беременна вторым ребенком. Муж время от времени возил их с сыном на прогулки в парк, дабы, как он выражался, пребывание на свежем воздухе пошло на пользу. Нихат бей обнял Азизе за плечи и что-то шепнул на ухо, отчего она рассмеялась, но тут вспомнила, что забыла дома бутылочку с водой для сынишки. Нихат бей повернулся к Мелис и велел ей быстро принести бутылочку. Мелис обворожительно улыбнулась и убежала в дом. Через несколько минут она вернулась, протянула бутылочку Азизе ханым, а после повернулась к Нихат бею, вновь улыбнулась и будто невзначай коснулась его руки. Бегюм лишь вздохнула и покачала головой: чего, скажите, добивается эта дуреха? Ведь с огнем же играет, неужели не ясно?! Азизе ханым легла в больницу за пару недель до родов, потому как врач настоял, что «надо понаблюдать»: ребенок как-то там неправильно лежал, и это могло вызвать осложнения. Тем вечером Бегюм не успела вовремя перемыть всю посуду после ужина, потому что Мехмет плакал, а Мелис никак не могла его успокоить. Бегюм, оставив все дела, пришла в детскую, где и провела несколько часов, нянчась с малышом. Мелис, недовольно усмехнувшись, заявила, что «мальчишка слишком избалован, и вообще он ее не любит». На что Бегюм возразила: Мехмет еще слишком мал, ему не хватает матери, а кроме того, у него режутся зубки, поэтому-то он такой беспокойный. Уложив мальчика спать, Бегюм вернулась на кухню, где неожиданно застала Мелис и Нихат бея. Мелис разливала чай, а Нихат бей стоял рядом, пристально наблюдая за ней. Затем вдруг совершенно бесцеремонным образом положил руку ей сначала на талию, а потом — чуть ниже. Бегюм кашлянула, хозяин и Мелис вздрогнули и обернулись. Нихат бей поблагодарил Мелис за чай и, усмехнувшись, вышел. Бегюм же, в который раз, попыталась воззвать к разуму глупой девчонки, чтобы вела себя осмотрительнее, но та ответила, что и без нее знает, как поступить. С посудой Бегюм провозилась допоздна, а после, подумав немного, достала из холодильника овощи и принялась чистить, чтобы утром не тратить на это время. Потом она убирала кухню и закончила работу уже глубокой ночью. Она уже собиралась идти спать, как раздался телефонный звонок. Телефонов в доме было два: в кабинете Нихат бея и на кухне. Бегюм и хозяйка таким образом могли звонить, скажем, в продуктовую лавку, чтобы заказать продукты, и не дергать Нихат бея, лишний раз не заходить в его кабинет. Хозяин собирался в самое ближайшее установить телефон у себя в спальне, а заодно и в гостиной, но пока что у него не доходили руки. Звонили из больницы: Азизе ханым родила здорового, крепкого мальчика, с матерью и младенцем все в порядке, и она настояла, чтобы мужу сообщили немедленно, не дожидаясь утра, потому как он сам об этом просил. Обрадованная Бегюм бросилась наверх, в спальню Нихат бея да так и замерла, точно окаменев. Дверь в детскую, которая находилась напротив спальни хозяев (Азизе ханым специально велела подготовить именно эту комнату, чтобы быть рядом, если вдруг что), была раскрыта настежь. Бегюм заглянула туда, удостоверилась, что Мехмет спокойно спит, но вот Мелис отсутствовала, что показалось несколько странным. Дверь же в комнату Нихат бея оказалась чуть приоткрытой, и оттуда вдруг послышалось хихиканье Мелис, которое тут же сменилось неприличными, сладострастными стонами. Бегюм почувствовала, как у нее запылали щеки от стыда и одновременно злости: он совсем уже совесть потерял, что ли? Жена в больнице, только что в муках родила ему еще одного ребенка, а он тем временем притащил в ее постель какую-то бесстыжую и развлекается тут с ней! Да и она тоже хороша! На что только надеется, скажите на милость?! Отогнав непрошенные гневные мысли, Бегюм, как ни в чем ни бывало, постучала в дверь. — Какого черта?! — раздался из-за двери недовольный голос Нихат бея. — Кто там? — Это я, Нихат бей, — отозвалась Бегюм. — Ты спятила, на часы посмотри! — Простите, Нихат бей, но вы же сами приказали… Только что звонили из больницы, велели передать: мальчик родился! — О Аллах! — воскликнул он. — Стой, Бегюм, подожди! — велел он. За дверью раздалась возня и приглушенный шепот, а затем Нихат бей, выглянул в коридор: — Что там с Азизе? — спросил он. — Сказали, все в порядке. Мальчик здоров, она все перенесла хорошо, как и в прошлый раз. Они хотели вам утром сообщить, но ханым настояла, чтобы немедленно вам позвонили. — Спасибо, Бегюм! — довольно улыбнулся он. — Мальчик! Сын! У меня еще один сын, представь себе только! Ты… иди пока, разбуди там Ферхата и скажи, пусть машину готовит, я прямо сейчас поеду, оденусь только. — Хорошо, Нихат бей, — кивнула она. Бегюм вновь замешкалась, остановившись у двери в детскую — захотелось проверить, не проснулся ли ненароком Мехмет, затем она направилась исполнять хозяйский приказ и вдруг услышала из комнаты Нихат бея его голос: — Чего разлеглась? Сказал же: вставай и выметайся отсюда! — Но, Нихат бей, а как же… — пролепетала Мелис. — Мы же с вами… Я так хотела быть с тобой! — Побыла, — хмыкнул он, — и хватит с тебя. Вставай быстро, одевайся и иди пока к ребенку, поскольку это твоя основная обязанность. На другой день перед ужином Нихат бей вернулся домой и первым делом пришел на кухню к Бегюм: — Дай мне чего-нибудь пожевать, — попросил он совсем как когда-то в детстве. — Я такой голодный… — Прошу вас! — Бегюм поставила перед ним жаркое, которое буквально только что сняла с огня. — Как там хозяйка, Нихат бей? — спросила она. — Вы видели ее? — Угу, — кивнул Нихат. — Все хорошо, — проговорил он с набитым ртом, — врач сказал, через два дня можно будет их выписать. Бегюм, — воскликнул он, прожевав мясо, — ты себе не представляешь, какой он… красивый! Такой крохотный!.. У него глаза, ты бы видела, совсем как мои! — Ну, так он же ваш сынок, Нихат бей, — улыбнулась Бегюм. — Да, но Мехмет-то больше на Азизе похож, а Амхет — мы решили, что назовем его в честь деда — как Азизе сказала, моя копия. И это правда! — Пускай Аллах хранит его, Нихат бей, — кивнула Бегюм, — и пусть растет вам на радость. — Иншаллах! — отозвался он. — Да, Бегюм, тут еще кое-что… — Нихат закашлялся, отпил большой глоток воды и поднял на нее глаза. — Словом, рассчитай-ка эту девицу, Мелис. Чтобы завтра уже и духу ее в доме не было, ясно? — Да, разумеется, но… — замялась Бегюм, стараясь подобрать слова, чтобы не разозлить его. — Ну, что ты так смотришь? — раздраженно дернул плечом Нихат. — Догадалась ведь, верно? Да, я ее… ну, ты поняла. А что было делать-то? — развел он руками. — Азизе опять беременная, ей врач запретил, сказал, что ребенку это повредит, ну и вообще… Я не железный, а эта девка сама напросилась: ты же видела, как она постоянно передо мной крутилась! Между прочим, жена мне раз чуть сцену не закатила из-за нее, дескать, девушка ведет себя неприлично, но я ее успокоил, мол, это у нее гормоны от беременности, вот и чудится не знамо что. Короче говоря, — он поднялся из-за стола, — выстави ее. Азизе, понятное дело, ничего не должна узнать, скажем, что эта девка не справлялась со своими обязанностями, Мехмету она не понравилась, или что-нибудь в этом роде. Азизе только рада будет, она эту девку недолюбливала… Потом, если надо будет, новую наймем. И желательно, чтобы она была постарше! Опыта побольше, — невозмутимо проговорил Нихат, после чего встал из-за стола. Мелис безутешно рыдала, повторяя, что это несправедливо: — Я все делала для него, тетушка Бегюм, так за что же он со мной так? — спросила она, жалобно глядя на нее, и, очевидно, поняв, что Бегюм все известно. — На что ты вообще надеялась? — всплеснула руками Бегюм. — Что Нихат бей падет к твоим ногам? Дуреха в ответ лишь обреченно кивнула и обиженно шмыгнула носом: — Я хотела, чтобы он бросил ее и остался со мной, — сказала она. — Да ты, видно, совсем без мозгов, Мелис! — воскликнула Бегюм. — Связаться с женатым мужчиной, у которого работаешь служанкой… — Она тоже была служанкой! — дерзко проговорила Мелис. — Фюсун ханым как-то раз обмолвилась… И чем она лучше меня?! — Тем, — вышла из себя Бегюм, — что он выбрал ее, захотел жениться и женился! Тобой же он просто воспользовался, а ты с радостью ему позволила! — Я думала, — вздохнула Мелис, — что даже если он на мне и не женится, то снимет квартиру, станет часто навещать. Я буду его любимой женщиной, с которой он обретет тихий семейный очаг! Бегюм лишь рукой махнула и не нашлась, что ответить. Она накормила глупую Мелис обедом, а после рассчитала ее, как и велел Нихат бей, а напоследок посоветовала ей найти честного и работящего мужчину, который будет любить ее, и создать с нем крепкую семью. Разумеется, Бегюм ничего не сказала хозяйке о том, что произошло, а Нихат бей как будто еще больше присмирел, несколько раз даже помогал жене купать малыша, чего ранее за ним не водилось, потому как он говорил, что для «всего этого нужна мать». Через несколько лет родился Али бей, ну, а потом хозяин, как говорится, взялся за старое. Что уж там случилось, что он себе надумал, одному Аллаху ведомо, но с Азизе ханым Нихат бей стал ссориться, отчего-то он ревновал ее ко всем, кто оказывался рядом с ней, включая даже личного своего шофера Кемаля, а потом и вовсе стал поднимать на нее руку. Когда Бегюм впервые увидела, как Нихат бей ударил свою жену после того, как она сделала ему замечание, что он, дескать, вел себя с каким-то там деловым партнером как последний грубиян, она чуть дара речи не лишилась. Потом скандалы с рукоприкладством случались частенько, и несколько раз хозяйка вынуждена была сидеть взаперти в спальне, чтобы дети и остальная прислуга не видели синяков и кровоподтеков на лице. Бегюм, помнится, пыталась как-то подбодрить ее, говорила какие-то слова утешения, но Азизе ханым прервала ее, сказав, что это лишнее. Пару раз хозяйка даже вынуждена была лечиться в больнице, а Нихат бей в те дни, пока ее не было дома, запирался в кабинете в компании с бутылкой виски или коньяка. Ферхат говорил, что хозяин не в себе, Фюсун ханым смеялась, повторяя, что брат ее — просто подкаблучник, о чем она твердила испокон веков. А сама Бегюм тщетно пыталась найти слова, чтобы убедить Нихат бея не губить себя, свою семейную жизнь и — самое главное — свою жену, которая ему поистине Небом была послана. Детям Бегюм по просьбе самой же Азизе ханым говорила, что мама больна гриппом, поэтому врач запретил ей выходить и навещать ее нельзя, потому что они могут заразиться. Нихат бей в такие дни ходил мрачный, грубил и кричал на всех вокруг (особенно доставалось Фюсун ханым, если она бывала дома и младшему сыну, если он начинал плакать, что хочет к мамочке), пару раз доставалось и Бегюм. Потом, когда хозяйка выходила из комнаты, бросала на него гневные взгляды, не говоря при этом ни слова, он делался смирным, как ягненок. — Милая, может быть, попросить Бегюм приготовить тебе еще кофе? — спрашивал он у жены за завтраком. — Не стоит. Я сама! — бросала она и вставала из-за стола. Потом Азизе ханым собирала детей в школу, провожала их, ездила по делам в офис, а когда возвращалась, Нихат бей ждал ее и, осторожно взяв за руку, просил «уделить ему время для разговора». Она вздыхала, но все же шла с ним на верхнюю террасу. Там они сидели на своей любимой скамейке пока не возвращались дети, а вечером, уложив их спать, снова шли подышать воздухом. Бегюм несколько раз случайно удалось увидеть, как Нихат бей обнимал жену, ласково гладил по волосам и целовал ей руки. После этого в доме воцарялся мир и покой. До тех пор, пока Нихат бея снова что-нибудь не выводило из себя. Последняя же его ссора с женой, как говорится, поставила точку в семейной жизни, что и привело его в итоге в пропасть. Бегюм, честно признаться, до сих пор, случалось, винила себя в том, что не смогла предостеречь Нихат бея, не удержала его от этого шага в бездну.***
Поначалу Бегюм, как и всей остальной прислуге в доме, а заодно всем знакомым, и молодым господам сказали, будто Азизе ханым попала в аварию. Сама Бегюм в тот роковой день уезжала к родным: сестра Эдже написала, что у нее умер муж, и потому Бегюм отпросилась у хозяйки на несколько дней, чтобы навестить ее. Хозяйка без лишних вопросов отпустила Бегюм, заодно еще поинтересовалась, не нужна ли ее сестре какая-нибудь помощь, а Эсма заверила, что с обедами и ужинами она справится. Эсма к тому времени проработала в доме Асленбеев уже несколько лет; поначалу она помогала по кухне и делала уборку в комнатах, но постепенно она сделалась первой помощницей хозяйки, и Азизе ханым ей целиком и полностью доверяла. Когда Бегюм вернулась домой, то охранник Ильхан сказал ей, что с хозяйкой случилась беда. Все в доме, начиная с хозяина и заканчивая той же Эсмой были вне себя от горя, а на несчастного Али бея и вовсе было больно смотреть. Мальчик два дня просидел в комнате, отказывался есть и пить и твердил только одно: ему нужно увидеть маму, почему от него скрывают, что с ней, почему нельзя навестить ее. Сколько Бегюм ни пыталась убедить его успокоиться и надеяться на лучшее — ничего не получалось. Только когда приехал Мехмет бей, ему одному и удалось немного утешить младшего брата, хотя на нем самом лица не было от беспокойства, и он даже отказался вновь уезжать до тех пор, пока мать не выздоровеет. Между тем хозяйке, слава Аллаху, стало лучше, она шла на поправку и вот-вот уже должна была вернуться домой. Примерно в это самое время Фюсун ханым, вернувшись с очередного курорта, куда она ездила «немного развлечься», вновь поругалась с братом, обозвала его тюфяком, заявила, что ей «противно на него смотреть» и, так и не получив от него желаемых денег, вновь решила уехать пожить в одном из отдаленных поместий. Нихат бей к тому времени нашел ей жениха и решительно потребовал «прекратить выдуриваться» и выйти замуж за приличного человека. Больше он не стал слушать никаких оправданий и прекратил разговор, потому что как раз в ту самую минуту в гостиную вошла Азизе ханым. Она молча перевела взгляд с мужа на его сестру, пожала плечами и, по-прежнему не говоря ни слова, развернулась и ушла. Нихат бей бросился следом за ней, умоляя поговорить с ним, но она ответила, что «все давно уже сказано, а у нее сейчас слишком разболелась голова». — Я же говорю — тряпка! — презрительно бросила Фюсун. Бегюм, которая как раз поставила на стол графин с водой, подняла голову и посмотрела на Фюсун ханым: — Да, Бегюм, — Фюсун явно пребывала в настроении поболтать с кем бы то ни было, — мой брат совсем растерял остатки гордости. Видишь, как он бегает за этой… женщиной? А она специально над ним издевается, мстит ему за те побои. Говорят, и к себе его не подпускает, ты случайно не знаешь, правда это? — Какие побои? — не поняла Бегюм. — Ну, они тут наплели какой-то бред про аварию, а на деле он просто поколотил ее и немножко перестарался. Вот она теперь и выкобенивается, стоит из себя оскорбленную нравственность! — Откуда вы знаете? — вырвалось у Бегюм прежде, чем она успела прикусить язык. — Мне Тарык еще тогда рассказал, он своими глазами видел, — усмехнулась Фюсун ханым, после чего велела сварить ей кофе и ушла к себе. Тем же вечером Нихат бей явился домой в сильном подпитии, устроил дебош под дверью спальни Азизе ханым: он стучал ей в дверь, требовал пустить его и угрожал расправой. Не дождавшись ответа, он уселся прямо на каменный пол под дверью и вновь принялся умолять открыть ему и поговорить с ним наконец. — Ну, пусти меня, слышишь, Азизе! — чуть не плача, проговорил он. — Я только хочу, чтобы ты была со мной, как раньше. Я же тебя люблю, понимаешь? Азизе, я умоляю, ради детей хотя бы, прости меня! Да, тебе было очень больно, ну так ударь меня в ответ! Прокляни, накричи! Или пристрели уж, чтобы прекратилась эта пытка! Не молчи только, не смотри на меня так, будто я пустое место. Не могу я больше так, Азизе, пойми, это же жестоко! — Все, Нихат бей, хватит! — Ферхат в компании Бегюм подошли к нему, и помогли подняться. — Давайте, я отведу вас в комнату, — проговорил Ферхат. — Идемте, Нихат бей, смотрите, ночь на дворе, зачем же так кричать, всю округу перебудите! На другой день Нихат бей пришел к ней на кухню и попросил сделать ему чаю. Али бей к тому времени уже уехал в колледж, Азизе ханым тоже отправилась по делам. Бегюм налила в стакан щедрую порцию заварки, чтобы чай был покрепче, как Нихат и любил. Она поставила перед ним дымящийся ароматный чай, но Нихат лишь вздохнул и молча смотрел на стакан, будто впервые увидел нечто необыкновенное. — Бегюм, — тихо проговорил он, — ты помнишь, как давным-давно ты меня успокаивала, когда она… моя мать орала на меня, наказывала, ну и… все остальное? — Помню, Нихат бей, — вздохнула Бегюм. — Я тогда только с тобой чувствовал, что меня… любят. Тебе ведь было меня жалко, да? Бегюм отвернулась, открыла воду и принялась мыть посуду. — Скажи мне что-нибудь, — попросил Нихат бей, — может быть, мне опять полегчает. По крайней мере, раньше так бывало… Покачав головой, Бегюм закрыла кран, села напротив Нихат бея, подперла рукой щеку и внимательно посмотрела на него: — Может быть, вы сами сначала расскажете все своей старой, верной Бегюм, Нихат бей? Ну, что стряслось? — по-прежнему глядя ему в глаза, спросила Бегюм. Раньше после этого вопроса он всегда кидался ей на шею и вздыхал с облегчением, когда Бегюм гладила его по голове и по спине, а после, когда он успокаивался, то рассказывал обо всем, что его огорчало. — Что мне сделать, чтобы вернуть ее, Бегюм? Знала бы ты, — прибавил он после непродолжительного молчания, — как мне тошно одному! Но она не хочет меня прощать! Хотя… я и сам иногда… — он помолчал еще несколько мгновений и продолжил еле слышным шепотом. — Несколько раз мне снилась… девочка, доченька, ну, будто она у нас все-таки родилась. Ей года два было… наверное. В том моем сне, я хочу сказать… У нее материнские глаза, ее улыбка и темные кудряшки, как у Ахмета были в детстве. Она смеялась, звала меня, чтобы я догнал ее и обнял. Но потом вдруг пропала, и я проснулся. Из-за меня пропала, Бегюм, понимаешь, только я виноват, что ее… нет. Поэтому-то Азизе меня не прощает, и я даже не могу на нее злиться, потому что слишком виноват перед ней. Да, я признаю это… Но что мне делать, скажи? Бегюм глубоко вздохнула, протянула через стол руку и коснулась кончиков его пальцев: — А вы помните, что я вам говорила, когда вы, бывало, дрались с сестрой, потому что она ломала ваши игрушки и рвала тетрадки? — «Обуздайте свой гнев, Нихат бей», — усмехнувшись, проговорил Нихат. — Конечно, помню. Вот только сделать это было трудно. — Но необходимо, Нихат бей. Вы выходили из себя, ругались, кричали, но вам же за это и попадало от родителей. — Что ж, молчать, что ли, надо было, покорно сносить все выходки Фюсун? — Не молчать, Нихат бей, просто поговорить спокойно, выяснить, что к чему. Ведь проще же объясниться, чем ругаться почем зря. — С этой шлюхой, прости, Бегюм, но иначе я сестрицу свою не могу назвать, никакие разговоры не помогали! Но вообще… — он вздохнул, — может быть, ты и права. Вот только Азизе уже не захочет теперь со мной говорить! Никогда не захочет… Некоторое время он молча смотрел на полупустой стакан с чаем, затем залпом допил его и поднялся из-за стола: — Ладно, что-нибудь придумаем. И все наладится, правда! Может быть… дети помогут, поскорее бы уж вернулись. Спасибо, Бегюм, с тобой посидишь и впрямь легче становится. Она улыбнулась, кивнула и вернулась к мытью посуды. Что ж, остается надеяться, подумала она, что Нихат бей все же окончательно осознает все свои ошибки и больше не станет совершать недостойных поступков. К несчастью, надеждам ее не суждено было сбыться, потому что Нихат бей так и продолжал скитаться по непотребным кабакам, время от времени ввязывался там в потасовки, и Ферхату еле-еле удавалось вытащить его из очередной передряги. Делами он совсем почти не занимался, предоставив все хозяйке, и лишь изредка, будто уже по привычке, просил у нее прощения, но как и прежде, безуспешно. Пару раз Бегюм вновь попыталась вразумить его, но он и слушать не стал, накричал, что сам знает, как ему себя вести и пусть она не лезет, ее мнения никто не спрашивал. Бегюм чувствовала, что хозяин плохо кончит, и так оно и случилось. В один, далеко не самый прекрасный вечер, Нихат бей вернулся домой в совершенно непотребном виде и, не удержавшись на ногах, упал с лестницы с верхней террасы и разбился насмерть. Разумеется, Бегюм было жаль его, несмотря ни на что, она думала лишь о том самом мальчике, о котором заботилась когда-то. Да, на совести его немало грехов было, но теперь уж что о том горевать, думала Бегюм, теперь за все свои грехи Нихат бей ответ перед самим Всевышним держать станет. Пусть Он решает, какую кару надлежит нести… — Будет тебе убиваться-то, тетушка Бегюм, — усмехнувшись, сказал ей охранник Тарык в день похорон. — Хозяева вон, и те не особо-то горюют, кроме разве что Ахмет бея. Ханым так вообще — хоть бы слезинку уронила, впрочем, зачем лицемерить, она, небось, рада-радешенька! Больше муж ее бить не станет, а деньги все ей достанутся. Так что чую, житья нам тут не будет от нее. Ведь она — та еще змея, помяни мое слово! А может быть, она мужа своего и толкнула, кто теперь скажет! — Хватит чушь нести! — рявкнул на Тарыка Ферхат, который услышал их разговор. — Займись своими делами! — А ты не командуй, Ферхат, — скривился Тарык. — Тут еще посмотреть надо… Вдруг Фюсун ханым все же сильнее окажется, тогда, боюсь, тебе несдобровать. Она уж точно не помилует подпевалу Азизе ханым. — Я сказал, — отчеканил Ферхат, — займись своей работой! — Да перестаньте вы! — воскликнула Бегюм. — Хоть в такой скорбный день не ругайтесь! Через два дня из дома уехала Фюсун ханым. Хозяйка без обиняков заявила ей, что ужиться вместе им будет трудно. Кроме того, Фюсун ханым ждал жених, и в скором времени должна была состояться свадьба. Перед отъездом она, кажется, поругалась с Азизе ханым, но Мехмет бей вступился за мать и выгнал тетку, наказав ей никогда больше не переступать порог их дома. Фюсун ханым собрала вещи и перед самым отъездом спросила у Бегюм не желает ли она служить у нее в доме, но она лишь плечами пожала. Бегюм не хотелось, если честно, уезжать далеко от родных мест. А еще через день Ферхат объявил всем решение Азизе ханым: ей теперь тяжело содержать большой штат прислуги, поэтому она вынуждена рассчитать большую часть людей, работавших на ее покойного мужа. Охранников она распорядилась уволить почти всех, двум приходящим горничным тоже сообщили, что в их услугах более не нуждаются. Даже Эсма, которая прежде всегда была при хозяйке, целыми днями сидела у себя в комнате и плакала украдкой, думая, что ее никто не видит. Очевидно, ей хозяйка тоже дала несколько дней на сборы. Бегюм не стала ждать, пока ее выставят, и сама объявила Азизе ханым, что ей хотелось бы оставить работу. Она прекрасно поняла, что хозяйка просто не хочет больше видеть в доме тех, кто служил ее мужу, и очевидно у нее есть для того причины. В конце концов многие слуги в этом доме помнили, что когда-то она тоже была, так сказать, одной из них, и нет-нет, да шептались за ее спиной украдкой, мол, обольстила хозяина… — Тебе есть, куда пойти, Бегюм? — глядя ей в глаза, спросила Азизе ханым. — Только не надо мне лгать, прошу тебя! Я знаю, ты здесь работала еще когда жив был Хамит Ага, да упокоит Аллах его душу, и ты провела в этих стенах всю жизнь. Поэтому, если у тебя нет никакого пристанища, то… — Дальние родственники есть, ханым, — улыбнулась Бегюм, — племянники мои, дети сестры Эдже, может быть, вы помните ее, впрочем, неважно… Словом, не пропаду, ханым, обойдется как-нибудь! — Что ж, — вздохнула Азизе ханым, — раз так, то… Я надеюсь, что ты не станешь проявлять, так скажем, излишнюю скромность, или гордость, как угодно. — Что вы, ханым!.. — В любом случае, — она улыбнулась, — я выплачу все, что тебе причитается, и ты не будешь нуждаться, Бегюм. — Но, ханым, — воскликнула Бегюм, когда получила расчет, — здесь же… Это очень много! Гораздо больше, нежели мне положено. — Я же говорила, Бегюм, что заплачу все, что причитается, а еще дам небольшую прибавку сверху. Нет, не возражай! — она подняла руку вверх в протестующем жесте, чтобы Бегюм не говорила ничего против. — Считай, что это премиальные за долгую и верную службу. Я не забываю добро, Бегюм, и умею быть благодарной. — Благодарю вас, ханым! — быстро смахнула непрошенную слезу Бегюм. — И да благословит вас Всевышний!***
Задумавшись, Бегюм чуть было не потеряла счет времени, показалось вдруг, что она, пусть и ненадолго, вернулась в те далекие времена, когда еще только-только начала работать в доме Хамита Аги. Как, бывало, грели душу его мягкие прикосновения к щеке… Как она вытирала слезы маленькому Нихату и угощала его апельсинами или клубникой с молоком… Как качала на руках Мехмет бея, пока Азизе ханым была в родильном доме… Как они с Азизе ханым выходили с Али беем во двор, а он, несмело переступая по мраморным плитам, делал свои первые шаги, протягивая ручонки к матери, которая смеялась и все звала его: «Иди, иди же ко мне, мой хороший! Смотри, Бегюм, он уже ходит сам! Надо будет непременно сказать его отцу, верно, львеночек?» И как приехала в дом Фюсун ханым, пела колыбельные Харун бею, вспоминая при этом, как его мать, будучи маленькой девочкой, любила вертеться перед большим зеркалом в гостиной, желая удостовериться, подходят ли ее новые туфли к платью… Однажды сестра Эдже сказала (уже и не вспомнить, по какому поводу), что Бегюм прожила не свою жизнь. Может быть, сестра и права, если вдуматься, но с другой стороны, Бегюм никогда не жаловалась на судьбу. Так уж сложилась жизнь, значит, не ей роптать. Если она могла помочь своим хозяевам и их детям, хотя бы своим участием и добрым словом; если же им это принесло пользу, что ж, вполне достаточно, чтобы не гневить Аллаха, считая жизнь свою неудавшейся. Говорят, что смирение и верность должны быть вознаграждены, тогда выходит, Бегюм сполна вознаграждена. Хотя бы вот этой искренней улыбкой и объятиями Харун бея, когда он бежит к ней со всех ног, возвращаясь домой с морской прогулки вместе с отцом, или, как сегодня, когда они гуляют в парке, и она покупает ему мороженое. — Бегюм, ты что, спишь?! — Харун бей с минуту уже тормошил ее, изо всех сил стараясь привлечь к себе внимание. — Нет, родной, — улыбнулась она, — я не сплю, просто задумалась. Ну, что будем теперь делать? — спросила она, заметив, что Харун бей доел свое мороженое. — Пора домой? — Нет, — помотал головой Харун бей, — пойдем лучше еще побродим. И… можно мне на карусель? — На карусель? — задумалась Бегюм. — Ну, пожалуй, один раз — можно. А потом — домой, Харун бей, поскольку скоро должны приехать ваши родители, и мне нужно успеть приготовить ужин. — Ура! — радостно вскричал Харун бей, бросаясь ей на шею. — Ты такая хорошая, Бегюм, самая лучшая! А с ужином я тебе помогу, честное слово! — прибавил он с такой серьезностью, что Бегюм поневоле умилилась и чуть не прослезилась. — Спасибо, милый, вы же мой самый главный помощник, верно? — Конечно, — кивнул мальчик, — потому что мы с тобой друзья, и я тебя очень люблю! — прибавил он, поцеловав ее в щеку. — И я тебя, хороший мой! — Бегюм крепко прижала его к сердцу. — Ну, а теперь — на карусель! Харун захлопал в ладоши, спрыгнул со скамейки и, взяв Бегюм за руку, потянул ее за собой, приговаривая, что хорошо бы поспешить, чтобы ему досталось на карусели самое лучшее место.