Прошлое и настоящее (Насух Шадоглу)
Айше, как обычно, это уже стало неким ежевечерним ритуалом, сидела перед зеркалом и расчесывала волосы. Насух два раза прошелся из угла в угол, потом уселся на кровать и с довольной улыбкой уставился на супругу. Айше, поймав его взгляд, отложила расческу и обернулась: — Ты что? — спросила она, откинув за спину прядь волос. — Ничего, — отозвался он. — Просто ты такая красивая! Она чуть покачала головой, встала, приблизилась к нему и села рядом: — Будет уж тебе, Насух, — сказала она, взяв его за руку, — что там осталось-то от той красоты? — Вот что! — прошептал он, глядя ей прямо в глаза и поцеловал. В ответ Айше, как когда-то в юности, обвила руками его шею и придвинулась ближе. Чуть позже, лежа на мягких подушках, Насух счастливо жмурился, как сытый кот, прислушивался к ровному дыханию своей жены, и вот уже в который раз думал, что теперь и вправду можно умереть спокойно. Хотя… нет! — тут же одергивал он себя. Умереть именно сейчас было бы так неимоверно жалко, потому что он еще не успел в полной мере насладиться счастьем, которого был лишен всю свою жизнь. Они с Айше оба были лишены его. С недавних пор Насух, помимо всего прочего, вновь полюбил приезжать сюда, в поместье вместе с Айше. Странно: некогда он возненавидел этот дом и эти земли, потому что потерял здесь свою любовь. А теперь вышло так, что именно здесь он воссоединился с нею вновь, и они оба нашли тут тихий уголок, где можно отдохнуть от ежедневных хлопот и суеты. Впервые они приехали сюда сразу после свадьбы, чтобы, как добродушно подшучивал над ними Миран, провести медовый месяц в тишине. В конце концов разве не заслужили они побыть наедине и наконец-то в полной мере насладиться обществом друг друга. — Миран, не смейся! — мягко укорила его Айше. — Я и не думал, бабушка, — он ласково чмокнул ее в щеку, — я же абсолютно серьезен! — В самом деле, — поддержал внука Насух, — Миран прав, — с этими словами он обнял Айше за плечи, — нам с тобой не помешает немного отдохнуть, правда? Ну, а потом «немного отдохнуть» стало своего рода традицией, и Насух, честно говоря, обожал, когда удавалось выкроить пару дней, чтобы приехать сюда. Когда они с Айше оставались вдвоем в этом доме, Насуху время от времени начинало казаться, будто и не было этих долгих-предолгих лет, прожитых порознь, боли, страданий, злости и ненависти, жестоких потерь, горя и слез. И будто снова Насуху было двадцать три года, и он только вчера увидел семнадцатилетнюю Айше на кухне, когда она вынимала хлеб из печи. Они снова ходили на прогулку к реке и стояли там, взявшись за руки и вспоминая о прошлом. И вновь вернулись их вечера, которые они проводили, сидя на балконе, когда он обнимал ее, а она, положив голову ему на плечо, тихо рассказывала о том, как прошел день. Айше снова готовила ему жаркое с рисом и заваривала умопомрачительно ароматный чай с мятой, которого он «мог выпить целую бочку». А ночами он сжимал ее объятиях, перебирал ее длинные волосы, шептал на ухо слова любви и засыпал наконец, крепко прижав ее к себе. Теперь Насух засыпал спокойно, и его больше не мучили кошмары, потому что он знал: проснувшись рано утром, первое, что он увидит, будет ее лицо.***
После того треклятого пожара Насух часто думал о том, чтобы положить конец своей пустой и никчемной жизни. Без Айше она ему попросту была не нужна. Однако в память ему врезался один случай — то, что произошло через три года после того черного дня, когда он вернулся в поместье из деловой поездки и услышал от матери те страшные слова: Айше умерла. Началось с того, что ночью Насуху вновь приснился объятый огнем дом. Сам Насух будто стоял около ограды и смотрел на пламя, не в силах ни сдвинуться с места, ни позвать на помощь. Затем он услышал голос Айше, она звала на помощь и просила спасти сына. Насух побежал к дому, поднялся на крыльцо, схватился за ручку, но дверь оказалась заперта. Он кричал, что Айше должна потерпеть, вот сейчас он придет на помощь и вынесет ее из огня. И тут Насух проснулся… Потом ему часто снился этот сон в разных вариациях: он хочет спасти свою Айше, но не успевает, и она исчезает навсегда. Днем мать опять принялась отчитывать его за то, что он не проявляет достаточного рвения к делам, а в довершение еще и Назлы пристала с какой-то ерундой; ей хотелось спросить совета, какие занавески лучше повесить в спальне. — Оставьте все меня в покое! — Насух стукнул кулаком по столу, встал, опрокинув при этом стул и бросился к себе в кабинет. Он запер дверь, налил себе виски (один из деловых партнеров привез из Америки), выпил, без сил опустился на стул, зажмурился… Нет, решил он, так дальше продолжаться не может. Насух, стараясь не обращать внимание на легкое головокружение, подошел к столу и достал из ящика пистолет. — Прости меня, Айше, что тебе пришлось так долго ждать! — прошептал он, взведя курок и приставив пистолет к виску. — Сейчас, потерпи… Я иду к тебе, милая моя! Потому что… не могу больше… здесь!.. Он уже готов был спустить курок, как вдруг снаружи, со двора раздался звонкий смех Хазара, и взволнованный голос матери, которая звала внука, говоря, что он может упасть с лестницы и убиться. Насух опустил пистолет и выглянул в окно. Хазар заметил его, улыбнулся и махнул рукой. — Папа! Папа, смотри, как я могу! — крикнул он и запрыгнул на ступеньку. Насух отшатнулся, бросил пистолет на пол, вновь без сил рухнул в кресло за письменным столом, закрыл лицо ладонями и расплакался: — Не могу… прости, прости меня, — повторял он, — не могу! Наверное, подумалось ему вдруг, это Айше отвела сейчас его руку, потому что не хочет, чтобы он оставил их сына одного. — Ты вверила его мне, да? — улыбнулся он сквозь слезы и достал фотографию Айше. — Я клянусь тебе, моя Айше, — проговорил он, — что сделаю все, чтобы наш сын стал счастливым! Больше он практически не помышлял о смерти, по крайней мере, всякий раз, когда он думал о том, что больше никогда не увидит свою Айше, то сразу вспоминал улыбку Хазара и обещал не оставлять его. Тем не менее, дальнейшая жизнь все равно напоминала тяжелый, перепутанный сон; Насух чувствовал себя так, будто вязнет в болоте, его все сильнее и сильнее затягивает липкий холодный омут, легкие заполняются вонючей болотной жижей, он задыхается и чувствует, что это — конец. Первое время после гибели Айше Насух не помнил, как вставал по утрам, одевался, что ел, куда ходил и что делал. В памяти остались лишь отдельные картинки: он сидит на грязном полу выгоревшей почти дотла пристройки, смотрит на каким-то чудом уцелевшую детскую кроватку, которая валяется в углу, и плачет. Слезы вновь застилают ему глаза, когда он сидит на кухне и пьет обжигающую горло ракы, а мать, недовольно морщась, отбирает у него бутылку, со всей силы швыряет ее в стену и кричит, что он спятил, нельзя так опускаться, даже если «твоя любовница мертва». Юсуф уговаривает его вернуться домой, потому что идет дождь, дует холодный ветер, но Насух прогоняет его. Он не двигается с места и продолжает смотреть на могильный камень, а губы при этом все шепчут и шепчут имя возлюбленной. Два месяца прошли в этой беспросветной темноте, а потом мать заставила его взять себя в руки. Затем она женила его, убеждая, что так будет лучше прежде всего маленькому Хазару. Насух впервые после гибели Айше взял сына на руки и вновь не смог сдержать слез: Хазар улыбался ему улыбкой своей несчастной матери. Насух тогда ничего не ответил, только кивнул: пусть, думал он, сын ни в чем не нуждается, ради него он сделает что угодно. В память об Айше! А потом… иной раз ему казалось, что жизнь стала еще более беспросветной. Каждый день видеть перед собой женщину, которая была ему совершенно безразлична — это оказалось гораздо хуже, нежели одиночество. Назлы изо всех сил старалась угодить ему, была послушна и покорна, никогда не спорила с ним, старалась предупреждать и исполнять любые желания, заботилась о малыше, как о родном. Другой бы радовался, что такая хорошая жена досталась, думал иногда Насух, а он несколько лет подряд не мог заставить себя прикоснуться к ней. Она не роптала, терпеливо ждала, когда его горе утихнет. Именно так сказала ему Назлы в первую брачную ночь, когда он подвел ее к дверям ее спальни, целомудренно поцеловал в лоб и ушел к себе. Насух понимал, что ведет себя неправильно, но все равно не мог себя пересилить… Мать и тут вмешалась, заставила его «уважать Назлы, потому что она — его жена, а не служанка». После первой близости с ней Насух чувствовал себя подлецом; он понимал, что был не слишком-то нежен и внимателен к своей жене, хотя она прильнула к его груди и прошептала, что «благодарна судьбе за все». Назлы давно уже спала, счастливо улыбаясь, положив сложенные ладони под щеку, а Насух все лежал, глядя в потолок и мысленно умолял Айше простить его. Он изменил ей, думал он, поступил как последний мерзавец, сделал ей больно. Простит ли она ему предательство?.. Да, она умерла, но… это ведь ничего не меняет! Всякий раз он сравнивал Назлы с Айше, и разумеется, не в пользу первой. К счастью, после того, как Назлы забеременела Джиханом, это послужило ему прекрасным поводом вновь переехать в отдельную спальню. Шло время, выросли его сыновья, умерла мать, а вслед за ней и Назлы, появились в доме невестки, родились внуки. Возникали проблемы, которые требовали решения, и иной раз удачные решения и впрямь находились… Ревность и непослушание Джихана, трагическая история любви Хазара, противостояние Рейян и Ярен, его собственное долгое неприятие неродной внучки, — все это лишь добавляло шрамов на его израненной душе. Лишь одно оставалось неизменным все эти годы: маленькое черно-белое фото Айше, которое Насух хранил у себя в портмоне, чтобы украдкой время от времени достать его и посмотреть в ее глаза. Он помнил, как они сияли, когда она радовалась, как в сумерках становились почти черными, а при солнечном свете переливались золотистым янтарным блеском. Каждый год в тот самый день, когда солнце навсегда померкло для него, Насух либо запирался у себя в кабинете, либо ехал сюда, в поместье, чтобы обойти вокруг запертого дома и уехать обратно в Мидьят. Зайти внутрь он попросту не мог, сердце сжималось от боли, и он будто вновь возвращался в тот ужасный день, когда вернулся, предвкушая скорую свадьбу с Айше, а вместо этого нашел лишь ее могилу… И тут вдруг в его жизнь ворвалась Азизе Асланбей. Впервые он столкнулся с ней в полицейском участке после гибели Мехмета и ранения Хазара. Дело тогда закрыли, сказали, что Хазар не стрелял в Мехмета, и Насух лично приложил все силы, чтобы так случилось. Азизе кричала, что Аллах покарает его и все семейство Шадоглу за то, что они отняли жизнь у ее сына, пока она жива, не будет, дескать, Насуху покоя. Он, конечно, пожалел ее, как мать, похоронившую ребенка, но все же собственный сын и его благополучие были ему дороже. После отъезда Асланбеев в Карс Насух долгие годы ничего не слышал о них, пока однажды к ним в дом не явился один из слуг Азизе и не заявил, мол, хозяйка ждет его с Хазаром на площади. Там она во всеуслышание объявила: все, что произошло с Рейян, когда девушку бросил муж на следующий же день после свадьбы, — ее рук дело. — Мой сын теперь отомщен, — усмехнулась она. — И запомни, Шадоглу, до конца жизни помни, что я скажу. — Она выдержала паузу, глядя на него при этом со злорадным торжеством. — Моего внука зовут Миран. Миран Асланбей! Повернулась и пошла, более не удостоив его взглядом, и Насуху осталось лишь проглотить это унижение. Миран, который втерся к ним в доверие, сумел очаровать всю семью и женился на Рейян — внук этой женщины. И они с ней давным-давно все спланировали и осуществили свой адский план. Вспоминая сейчас ту встречу, Насух сам себе удивлялся: ведь стоило только взглянуть в ее глаза, как у него бешено забилось сердце. Было ведь, даже в тот момент, в том холодном взгляде что-то, что лишило его покоя. И когда Азизе одарила его той своей ядовитой усмешкой, промелькнуло в ее лице что-то в ее такое смутно знакомое… Дальше они только и делали, что враждовали друг с другом, и верх одерживал то один, то другая. Насух злился, проклинал эту женщину, мечтал заставить ее страдать так же, как она заставила страдать их всех. Все запуталось еще больше: Хазар, как оказалось, не просто встречался когда-то с Дильшах и хотел жениться на ней. У них были серьезные отношения, и Миран оказался их общим сыном. Сам Хазар, узнав об этом, расстроился и разозлился, поскольку Азизе, как оказалось, не просто разлучила его с возлюбленной, но и забрала их ребенка, сделала отца и сына врагами. Приезд Фюсун Асланбей внес еще большую сумятицу в их жизни, поскольку эта женщина вовсе не собиралась «восстанавливать мир» и способствовать прекращению мести. Она преследовала свои цели, и ради их достижения не останавливалась ни перед чем. Ну, а потом… Потом грянул гром. Насух так и не смог догадаться, почему Азизе испытывала такую ненависть по отношению к нему. Да, он понимал: она винила его и Хазара в гибели своего сына, но все же ему не давала покоя мысль, что дело было не только в этом. Азизе методично и хладнокровно вставляла ему палки в колеса, переманивала деловых партнеров и подрядчиков, срывала сделки, чуть было не довела до разорения, едва-едва без крыши над головой не оставила. Жизни близких людей несчетное количество раз висели на волоске, и Насух не понимал, есть ли способ прекратить это безумие. А вместе с тем иной раз он чуть ли не пугался, думая, каким образом этой женщине удается раз за разом быть на шаг впереди, откуда она знает его уязвимые места, и отчего так безжалостно бьет именно туда, где сильнее всего болит. Лишь однажды Насух увидел, как она дрогнула, и на ее извечной маске невозмутимости и хладнокровия появилась крохотная трещина. Когда Насуху удалось вернуть свой особняк, и он, чуть только не прыгая на одной ноге от радости, как в далеком детстве, швырнул ей в лицо документы, а после не отказал себе в удовольствии выгнать ее. — А теперь уходи отсюда! — крикнул Насух. — И не думай, что можешь так легко меня одурачить, как ты одурачила этого олуха — сыночка Хамита Асланбея! Мой род ты не опорочишь, как поступила с ним, поняла?! Он и сам не знал, почему ляпнул эту глупость. Вспомнились вдруг сплетни, которые смаковала прислуга вот уже без малого полвека тому назад. Помнится, один раз он услышал, как кухарка пересказывала горничной «свежие новости», которые услышала на рынке. Она говорила, мол, Нихат Асланбей женился на служанке, девице без роду без племени да к тому же еще, как выражались местные кумушки, «с прошлым». Якобы она, несмотря на свой столь юный возраст, уже то ли побывала замужем, то ли собиралась, но Нихат, влюбившись без памяти, отбил ее у без пяти минут мужа. Правдивы ли были слухи, или же, скорее всего, как оно часто бывает, представляли собой нагромождение лжи, Насух не интересовался. В те далекие времена семейная жизнь Нихата Асланбея заботила его меньше всего, а уж до его супружницы так и вовсе не было никакого дела. Однако Азизе, услышав эти слова, будто окаменела. Резко побледнев, она моргнула, чуть прищурилась, плотно сжала губы, а после резко вскинула на него полный негодования взгляд, в котором, как ему почудилось, промелькнула вдруг боль. Она изо всех сил сжала кулаки, и, не издав ни звука, отвернулась и ушла, гордо вскинув голову. Теперь-то он понимал, что не мог сделать ей больнее, потому что она вновь, в который уже раз, вспомнила, что пережила по его вине… Только спустя довольно-таки длительное время Насух наконец-то понял причину ее ненависти, жажды мести и неизбывной боли. В день смерти Аслана Асланбея Азизе сама назначила Насуху встречу (он еще несказанно изумился, услышав, куда она его зовет) в поместье Шадоглу, около того самого боярышника, что они когда-то посадили вместе с Айше. Когда Насух добрался до места, он увидел, что Азизе уже ждала его. — Зачем ты меня звала? — спросил он. Азизе молча протянула ему им же самим сделанные когда-то четки, которые он подарил Айше. — Вот, — спокойно проговорила она. — Видишь, Насух, время так и течет у нас сквозь пальцы, точно самая бурная горная река. Насух смотрел, как падали одна за другой к его ногам костяные бусины, будто дождевые капли. Кап. Кап. Кап. И каждая капля ледяным осколком вонзалась ему в сердце. На миг ему показалось даже, что он видит перед собой ее, свою Айше, когда она улыбнулась ему, взяв четки. «Ты даже первую букву моего имени вырезал!» — прозвучал в голове ее голос. — Сорок семь лет назад ты сказал мне, что мое имя вырезано у тебя на сердце. Что здесь отныне наш дом, где вырастут дети. Мы пустим корни… И внуки, и правнуки будут жить на этой земле, помня наши имена. Насух часто моргал, глядя в ее большие карие глаза, в которых вдруг сверкнули золотистые искорки — отблеск заходящего солнца. Совсем как у Айше, подумалось вдруг Насуху ни с того ни с сего. А маленькие бусины все падали и падали на землю… — Эта земля никому не стала домом, — грустно проговорила Азизе, — она превратилась в могилу Айше. Насух быстро протянул руку и поймал вдруг последнюю бусину. Опомнившись, он уставился на Азизе Асланбей во все глаза. Как… как эта непостижимая женщина все узнала? Откуда ей могут быть известны такие подробности, будто она тогда стояла рядом и слышала их с Айше разговор? Да, он подозревал, что Азизе каким-то образом выведала ту историю про пожар, больше того, сама каким-то образом была с ней связана. Когда Насух в свое время узнал про ее ожоги, его будто ледяной водой окатили: получается, она знала Айше? Но как такое возможно, почему сам Насух в таком случае не помнил ее? Эти мысли никак не давали ему покоя, он тщетно силился разгадать эту тайну, а ответ оказывается лежал, как говорится, на поверхности. — Откуда… ты узнала? — хрипло проговорил Насух. — Кто тебе все это рассказал? Вместо ответа Азизе медленно стянула с головы платок, и вот в тот самый миг вновь что-то дрогнуло в ее лице, взгляд, прежде всегда такой холодный и безжалостный, потеплел, и она грустно улыбнулась. Поистине безумная мысль, от которой захватило дух, и горло сдавило, будто холодными железными тисками. — Так кто же ты? — выдохнул он. — Я Айше, — тихо и спокойно проговорила Азизе. Если бы над головой разверзлись небеса, Насуха, пожалуй, это не поразило так, как только что произнесенные слова. Он смотрел на Азизе и, казалось, не мог до конца осознать, что именно она сказала. Но взглянув снова в ее глаза, в которых теперь стояли слезы, он наконец-то понял. Все понял! И ту злость и ярость, что Азизе испытывала к нему, и ее яростное желание отомстить. А еще Насух вдруг так ясно осознал, что она, точно так же, как и он, ни дня, прожитого вдали от него, ни одной минуты, ни единой секунды не была по-настоящему счастлива. Она хотела лишь, чтобы Насух вспомнил о своем предательстве, и именно поэтому потратила свою жизнь на месть и ненависть, тогда как сам Насух растратил ее в сожалениях об утраченном… Оказалось, что Айше думала, будто он отказался от нее ради другой женщины. Его собственная мать (это совершенно не укладывалось в голове) уверила ее в этом. Насух все смотрел на нее, вспоминая при этом слова матери о том, что «в пожаре никто не выжил», а также рассказ врача, у которого Азизе Асланбей лечилась, пытаясь избавиться от ожогов, и чувствовал, что сердце вот-вот выскочит из груди. — Айше! — прошептал он. — Айше… — Теперь ее больше нет, Насух, Айше умерла! Ты убил ее! А она любила тебя и верила тебе! — Ты ничего не знаешь, Айше, — покачал головой Насух, — ты же умерла, мне так сказали… — Все ты! Из-за тебя… Это ты устроил свадьбу здесь, на том месте, где сгорел мой ребенок! Ты даже память о нем истребил, дав его имя своему новорожденному сыну, не стыдясь! Как ты посмел?! — Сколько в тебе ненависти, — со слезами на глазах произнес Насух, — сколько боли! Но… но ведь ты не знаешь всей правды! — Я и не хочу больше ничего знать, ясно?! Ты уничтожил нас, и Айше больше нет, она мертва. А я… я теперь Азизе, и я — единственная, кто знает тебя, настоящего. Ты забрал у меня сына, Насух, что ж, сегодня я ответила тебе тем же. Я тоже забрала у тебя сына. Иди же, забирай его тело, и отныне ты будешь жить так же, как жила я все эти годы: будешь изнутри мертвецом! — Что… это значит? — вздрогнув, прошептал он. — Хазар, — медленно произнесла Азизе, — умер! — Нет, нет, — помотал головой Насух, — неправда, этого не может быть, ты… Что ты наделала?! — То, что я давно уже должна была сделать: твой сын ответил за кровь моего! — Айше! — вскричал Насух, схватив ее за плечи. — Что ты натворила, ведь Хазар — твой сын! Он — наш с тобой сын, слышишь? Хазар не погиб тогда на пожаре, его спасли, Айше, он — твой сын! Она отшатнулась от него, моргнула, вскинула дрожащую руку, провела по лбу, будто хотела убрать мешавшую, упавшую на глаза прядь волос: такой знакомый, узнаваемый жест. Побелевшие губы беззвучно прошептали: «Нет!» — и слезы медленно скатились по щекам. И именно в тот самый миг Насух, окончательно прозрев, узнал ее, ту девушку в синем платье, которую он увидел когда-то на кухне в поместье Шадоглу. И он прижал ее к себе, умоляя об одном: помочь их сыну. Айше медленно подняла на него взгляд и достала телефон. После они бежали через поле к заброшенному сараю, чтобы уже в последний миг Айше успела отказаться от своей мести и вытащить Хазара из западни, куда она его заманила…***
Потом они оба пытались до конца осознать, что же произошло, привести в порядок мысли и решить, как жить дальше. Насух с каждым днем все яснее и яснее понимал, что во второй раз он не сможет ее упустить, он прекрасно понимал, чего хочет: чтобы она была рядом. Он не представлял тогда, захочет ли Айше разделить с ним остаток жизни, но все равно не мог от нее отказаться. Да, ему потребовалось какое-то время, чтобы понять, как говорят, и сердцем и рассудком, что та юная, восторженная девушка, мечтавшая о счастье, верившая в то, что их любовь не умрет никогда, не желавшая отпускать его руки, теперь — безмерно одинокая, глубоко несчастная, озлобленная и опустошенная женщина, которой осталось лишь оплакивать прошлое и изо всех сил пытаться исправить совершенные ошибки. В конце концов Насух понял одну вещь: все, что было в прошлом, пусть там и остается. Его Айше — это его Айше, и точка. Она нужна ему со всеми своими ошибками и грехами, потому что когда-то давным-давно он сидел с нею на берегу реки, обнимал за плечи и рассказывал о том, сколько у них будет детей, и как они будут счастливы вместе. Вся боль, которую она копила и носила в своей душе должна наконец отпустить, и Насух просто обязан помочь ей от нее избавиться. Прежде всего потому, что во всем, что случилось, он тоже был виноват. Кроме того, он ведь и сам не остался прежним, и в его жизни было предостаточно ошибок, о которых он так горько сожалел. Взять хотя бы Джихана… Насух не знал, согласится ли Айше, захочет ли она хотя бы попытаться вернуть все, что прежде. Но когда они с ней рассказали Рейян правду о тайне рождения Хазара, и Рейян вышла из себя, накричала на них, заявила, что вряд ли сможет простить и убежала, Насух обнимал плачущую Айше, как заклинание повторял, что «все непременно наладится», — и вот в тот самый миг Насух осознал: отныне, что бы ни случилось, он ни за что не оставит ее. Когда же Айше чуть было не уехала из Мидьята, потому что того хотел Хазар, никак не желавший мириться с правдой и признавать Айше своей матерью, Насух приехал к ней и прямо заявил, что она не может просто так его бросить. Он не выдержит, если еще раз ее потеряет. Айше смотрела ему в глаза, молча плакала, повторяя, что и у нее никого больше не осталось. Тогда Насух решился: поцеловал ее, прижал к себе, и в то самое мгновение будто вернулась наконец их утраченная юность. Им было уготовано еще немало испытаний, самое тяжкое из которых — потеря любимого сына. Эту боль они теперь делят на двоих, и разумеется, она навсегда останется с ними. Но тем не менее, они вместе, и, как любит повторять Насух, больше никогда не расстанутся. Наверное, нужно было пережить столько горя, чтобы сейчас, на склоне лет, научиться по-настоящему ценить свое счастье: семью, детей, внуков и правнуков. Каждый день они с Айше находят этому подтверждение: они все вместе, у них та самая крепкая семья, о которой они когда-то мечтали, сидя под звездным небом.***
Осторожно, чтобы не разбудить уже задремавшую Айше, Насух приподнялся, взбил подушку и улегся поудобнее. Не утерпев, он придвинулся чуть ближе к жене и поцеловал ее щеку. Айше открыла глаза, обеспокоенно посмотрела на него и чуть привстала. — Что такое, Насух, тебе нехорошо? — встревожилась она. — Нет, — расплылся в улыбке Насух, — все в порядке. Извини, я тебя разбудил. Его неизменно трогала ее забота. Всякий раз, когда он, случалось, не мог уснуть (ну, что поделать, никуда не убежать от возраста и, как следствие, разного рода недомоганий), Айше начинала волноваться, готовила ему успокаивающий отвар или же предлагала немного подышать воздухом во дворе или на террасе. Насуху было чрезвычайно приятно, что она так о нем беспокоится, а если вдруг ей нездоровилось, то он буквально начинал сходить с ума. Если у Айше, скажем, болела голова, поднималось давление или вдруг, как и его, мучила бессонница, он так нервничал, без конца повторяя, что нужно срочно вызвать чуть ли всех врачей Мидьята, сам приносил ей воды и необходимые лекарства, которые удалось найти у нее в столе, а потом сидел рядом, держал ее за руку, повторяя, что «сейчас непременно станет легче». — Насух, умоляю, не суетись так и успокойся! — улыбнувшись, просила она. — Так смотришь, будто я при смерти, честное слово! — Упаси Аллах! Не говори так, Айше, прошу тебя! — сжимая ее ладонь, просил Насух. — Тогда успокойся, пожалуйста, и не переживай попусту. — Но тебе лучше? — не унимался он. — Лучше, дорогой, — кивала она. — И… ты знаешь, — прибавляла она, чуть прищурившись и еле заметно усмехнувшись, — мне безумно приятна твоя забота и твое беспокойство. — Самое главное, чтобы с тобой все было хорошо! Но и ему, точно так же, было приятно, когда она ухаживала за ним. Миран, зная об этом, неизменно посмеивался, говоря, что они с Айше, кажется, настолько истосковались друг по другу за долгие годы, что теперь, во-первых, ни минуты друг без друга не могут провести, а во-вторых, переживают, как бы и впрямь не случилось вновь ничего плохого. «И это, — неизменно прибавляет он, — очень трогательно!» Айше на это каждый раз отвечала, что целиком и полностью согласна, даром, что Миран, кажется, слишком уж ехидничает не по делу. Миран же на это, как правило, возражал, что просто восхищается ими, вот и все. — Я подумала, — Айше тоже положила подушку повыше и взбила ее, чтобы устроиться поудобнее, — завтра мы могли бы для начала съездить и проверить, что там с заказом новых саженцев. Мне тоже очень не нравится, что они так тянут! Насух затеял посадить новые сорта винограда и потратил чуть ли не целый месяц на поиск подходящих, затем они с Джиханом ездили договариваться с продавцом, и вроде бы все оформили как положено, но теперь продавец отчего-то медлил и не спешил доставить заказ на ферму. Джихан уверял, что если «этот проходимец не проснется», то он лично отправится к нему, и тогда… На это Миран ему возразил, что если Джихан «наломает дров», то лучше не будет никому. Поэтому Айше и предложила все выяснить самим, пока Джихан с Хандан гостят у Азата. — Прямо после завтрака и поедем! — кивнул Насух и, обняв Айше за плечи, притянул ее к себе. — И с игровой площадкой надо поторопить, хотя рабочие уверяют, что остались, как они выражаются, последние штрихи. Не так давно они придумали обустроить во дворе площадку, чтобы детям там было удобно играть, качаться на качелях и тому подобное. Качели, горки, игрушечные домики, — все это уже на своих местах, нужно только закрепить должным образом, покрасить и — готово. — Умут и Бахар с Хюмой будут рады, — улыбнулась Айше. — Да и Гюль тоже, хотя и говорит, что она теперь взрослая. — И впрямь уже скоро станет взрослой девушкой, — задумчиво произнес Насух. — Время летит быстро, — Айше склонила голову ему на плечо. — И не говори! — он поцеловал ее в висок. — Увидеть, как они повзрослеют и встанут на ноги, а там уж… Можно считать, что жизнь прожита не зря, да? — Конечно, — согласился Насух, — ведь мы с тобой вместе. Ты знаешь, — тихо проговорил он, решившись наконец признаться в главном своем страхе, — я… боюсь только одного: вновь остаться одному. Иногда мне снится, будто мне все пригрезилось, а тебя нет, и я все ищу, зову тебя и не могу найти! — Не думай об этом, Насух, — она погладила его по щеке, — я ведь с тобой. И я всегда буду рядом. Даже если… меня не будет здесь, в этом мире, я хочу сказать, я все равно не смогу ни забыть, ни разлюбить тебя. А значит, никогда тебя не покину, запомни это! — Ты тоже не думай об этом, — Насух еще крепче прижал ее к себе. — Да, я понимаю, конечно, что мы с тобой уже… немолоды, и такие мысли естественны. Но знаешь, я не хочу… не хочу думать, что будет, когда… Тому, кто уйдет раньше будет чуть легче, потому что не придется испытать еще одну потерю. Но… все равно — не хочу даже представлять! — Знаешь, о чем я думаю иногда? — привстав, Айше пристально вгляделась ему в глаза. — О том, чтобы Аллах забрал меня первой. Не заставлял пережить, как ты сказал, такую утрату. А потом… потом я подумала: какая же я эгоистка! Выходит, придется оставить тебя, чтобы ты мучился! И… — она не договорила, потому что у нее перехватило дыхание. — Тшш! — Насух поцеловал ее и снова обнял. — Перестань, Айше, прошу тебя, давай больше не будем говорить о таком, у нас ведь еще много времени, я уверен. Мы столько лет жили в разлуке, так что теперь нам нужно наверстать все упущенное. — Ну, — усмехнулась Айше и вновь улеглась поудобнее, прижавшись к нему, — знаешь ли, я так погляжу, у тебя неплохо получается. Наверстывать упущенное, я хочу сказать. — Конечно, — уверенно кивнул Насух, — и разгадка тут проста: я тебя люблю! — И я тебя! — отозвалась Айше. — Ну, а теперь давай-ка спать, Насух, а то завтра не успеем съездить за твоими саженцами. — Ты права, — зевнул он, — уже поздно. Спокойной ночи, Айше! — И тебе! — она вновь приподнялась и поцеловала его в щеку. Насух поправил одеяло, укутав свою жену, чтобы она не мерзла, погасил ночник и закрыл глаза. Он счастлив, как никогда прежде, подумалось ему прежде, чем сон окончательно сморил его, а все остальное — не имеет никакого значения.