Нераспутанный клубок (Фюсун Асланбей)
Фюсун взяла свою сумочку, достала пудреницу, быстро поправила макияж, затем убрала пудреницу на место и наконец вышла из машины. Махнув шоферу рукой, чтобы отогнал автомобиль в гараж, она направилась к дому. Интересно, подумала она, вернулся ли уже Орхан, и не начнет ли он опять бухтеть, со своему обыкновению, дескать, Фюсун «иногда злоупотребляет его доверием». Злоупотребляет! — фыркнула про себя Фюсун, — и выкопал же где-то глупое слово… Будто они еще до свадьбы не договорились, что каждый живет как хочет и не мешает другому. Фюсун вошла в гостиную и усмехнулась, увидев Харуна, который увлеченно рисовал что-то в новом альбоме, подаренном не так давно отцом, время от времени покусывая кончик карандаша. Что ж, по крайней мере он не устроил тут разгром, как в прошлый раз, когда ему вздумалось поиграть «в пиратский корабль». Честно говоря, Фюсун не нравилась эта зацикленность Харуна на кораблях, яхтах, море и пиратах; мальчишка буквально бредил ими, а между тем ему следовало бы больше налегать на иностранные языки, потому что совсем скоро ему ехать за границу. Она твердо была настроена отправить его учиться в закрытый пансион в Европе или Америке. Потом Харун мог бы поступить там в университет, а в дальнейшем — остаться и руководить зарубежными филиалами Орхана. Правда, сам Орхан говорит, мол, Харуну еще только семь лет, и потому «рано думать об отъезде», но Фюсун считала, что чем раньше — тем лучше. Так у мальчишки будет больше времени привыкнуть к новой жизни, а следовательно, в дальнейшем не останется время на глупости. В свое время ее отец слишком долго тянул с отъездом Нихата, и тот сделался совершенно неуправляемым. А после и вовсе возомнил себя властелином вселенной. И все отнял у Фюсун! То, что он наконец-то помер, не принесло Фюсун облегчения: да, братец больше не отравляет ей жизнь, но остались же еще его отродья, не говоря уж об их мамаше. — Ну, вот, мой хороший, я принесла вам… Ой, Фюсун ханым, вы уже вернулись! — Бегюм вошла в гостиную с подносом, на котором стоял стакан молока (наверняка с медом, Харун его обожает) и тарелка с печеньем. Вздрогнув от неожиданности, она чуть было не уронила все на пол. — Мама! — просиял Харун, подняв голову и оторвавшись наконец от рисунка. — Посмотри скорее, какой корабль я нарисовал! — воскликнул он, молниеносно вскочил на ноги и подбежал к ней. — Правда, хорошо получилось? — Да, очень… большой корабль! — кивнула Фюсун, едва взглянув на рисунок. — Красиво. Я надеюсь, ты уже выучил все свои уроки? — строго взглянула она на сына. — Потому что иначе я буду… крайне огорчена. — Ну, — Харун вздохнул и опустил глаза, — я только математику еще не успел… — Так иди к себе и займись математикой! Живо! А с кораблями своими успеешь еще наиграться. — Но, ханым, может, мальчику перекусить… — робко проговорила Бегюм. — Нечего его пичкать сладостями перед ужином! — отрезала Фюсун. — Унеси эту дрянь и свари мне кофе, живо! Харун, — повернулась она к сыну, — что тебе не понятно в моих словах? Я кажется ясно сказала: иди к себе! Она уже собиралась устроить Бегюм хороший нагоняй за то, что стоит столбом и не выполняет приказа, но та, видимо, поняв наконец-то все по ее лицу, мигом испарилась. Фюсун покачала головой и направилась к себе, чтобы принять душ и переодеться. Орхан, как выяснилось, еще не вернулся, очевидно, опять поехал в порт, а значит, к ужину его можно не ждать и укладывать Харуна спать тоже предстоит ей. Вечно муж так — отлынивает от своих отцовских обязанностей, а между тем Харун явно отдает предпочтение компании отца, а не матери. Впрочем, нет, сегодня она слишком устала, пусть уж Бегюм уложит мальчишку, у нее, приходится признать, это довольно-таки хорошо получается. Фюсун вздохнула: и почему только у нее родился сын, а не дочь! С дочерью было бы проще, они быстрее нашли бы общий язык, кроме того, все снова стало бы точно так, как было при маме. Они вместе, вдвоем: мать и дочь. Фюсун и Гюнеш. Ее милая, послушная дочь, правая рука и ближайшая подруга, самый близкий человек. Может быть, все вновь вернулось бы… И Фюсун вновь стала бы счастливой.***
Мать была для Фюсун непререкаемым авторитетом, и только ее одну Фюсун и слушалась. Мама дарила ей подарки, позволяла играть допоздна и никогда не подвергала сомнению ее слова. Если Фюсун жаловалась на своего урода-братца, то он сразу же получал взбучку, вне зависимости от того, действительно ли провинился, или же у Фюсун просто было плохое настроение. Иногда ее это веселило и развлекало: мать хлестала Нихата по щекам, ругала его на чем свет стоит, а если он начинал огрызаться, она хватала его за шиворот и тащила в кабинет. Там (Фюсун обожала подсматривать в замочную скважину и наслаждалась зрелищем) мать порола Нихата ремнем, приговаривая, что раз и навсегда отучит дерзить ей. На нее же мать никогда даже голоса не повысила, а если отец начинал ее отчитывать, то мать мигом его ставила на место. Фюсун хотела, чтобы и у нее с ее ребенком были такие же отношения, хотела любить свою дочь и исполнять все ее капризы. И та, вероятно, любила бы ее в ответ. С сыном же все иначе. Нет, Фюсун не могла бы сказать, что не любит Харуна, но… сына нельзя ведь воспитывать всеми этими нежностями, потакая ему во всем, мама, кстати, именно так говорила. Мальчику нужна твердая отцовская рука, а не то вырастет второй Нихат, не дай Аллах. Неожиданно Фюсун, уже в который раз, вспомнила о Хасане и своей дочери, которая у нее была, и от которой она вынуждена была отказаться. Вспомнив о ней, Фюсун так и не смогла, как ни старалась, сдержать слез. Когда мамы не стало, отец постарался как можно быстрее отделаться от Фюсун и, что называется, сбагрил ее в тот идиотский заграничный пансион, где учились одни непроходимые дуры, думающие только о новых чулках, духах и поклонниках. Ей не с кем было даже парой слов перекинуться. Фюсун считала ниже своего достоинства общаться с этими… курами! Возвращаться же домой на каникулы было, если разобраться, еще хуже, потому что дома остались эти два недоумка: папаша-маразматик и кретин Нихат. Фюсун терпеть их обоих не могла из-за того, что они свели в могилу маму и отобрали у нее наследство. Она прекрасно знала, что мать хотела оставить все состояние ей, но папочка сумел все прибрать к рукам, и теперь, видите ли, она сможет получить свою долю только после замужества! Он же связал ее по рукам и ногам и наверняка сделал это специально. Ну, а Нихат, разумеется, только рад был воспользоваться этим: ему доставляло удовольствие издеваться над Фюсун, а кроме того, он с радостью прикарманил ее наследство, чтобы разбазарить его, отдать этой проходимке Азизе, благодаря которой он растерял последние крохи мозгов, и ее отродьям. Вообще, это, конечно, в голове не укладывалось: зачем Нихат женился на какой-то бродяжке и сделал ее хозяйкой дома, ведь перед людьми же стыдно! Наследник Асланбеев и какая-то нищая служанка, у которой не было ничего, когда она вошла в их дом. Ровным счетом ничего! Кроме заношенного платья, которое даже нищенка, собирающая милостыню на базаре, надеть побрезговала бы, столь же потрепанных туфель, да сестры, такой же оборванки. Фюсун не понимала, зачем отец пустил их на порог, следовало просто взять за шиворот и выкинуть, пусть бы подохли с голоду в придорожной канаве, где им и место, какая в конце концов разница! Однако же, папаша заявил, что у нее нет сердца, бедных девочек следует пожалеть, потому что они, видите ли, много страдали: у них якобы погибли все родственники. Ну и что?! Это же не повод тащить под свою крышу всякий сброд! Отец, тем не менее, всячески привечал эту дрянь, говорил, она, дескать, такая добрая, такая трудолюбивая, всю работу по дому исполняет на совесть. Просто интересно, не оказывала ли она и ему, так сказать, определенных услуг, при условии, что он был хоть на что-то способен… Хотя, конечно, вряд ли. Ну, а потом Нихат увидел эту «трудолюбивую», и что уж там в его пустой голове замкнуло, но он натурально помешался. Однажды Фюсун случайно услышала разговор двух охранников, Тарыка и Мерта; последний, ехидно ухмыляясь, рассказывал, как молодой хозяин по вечерам «обжимается с новой горничной на скамейке на заднем дворе». — Не удивлюсь, если ночами он к ней в комнату захаживает, — хмыкнул он. — Или она к нему, — хохотнул Тарык. — Впрочем, какая разница, молодому господину ведь все равно, где… срывать цветы любви и наслажденья! — Да ты поэт, Тарык! — расхохотался Мерт и хлопнул Тарыка по спине. — Но знаешь, что я тебе скажу? Я Нихат бею немножко завидую, потому что такой цветочек и сам не прочь бы сорвать! — Так в чем дело, — пожал плечами Тарык, — он ведь быстро наиграется, и тогда этой цыпочке некуда будет деваться, как миленькая упадет в твои объятия. — Да уж, я умею с ними обращаться, не сомневайся! И эта красотка будет моей рано или поздно. Фюсун ухмыльнулась и поспешила удалиться. Ничего удивительного: ее обожаемый братец давненько уж пристрастился, как выразился Тарык «срывать цветы наслаждений» и во всю путался со служанками, которые работали в доме. Фюсун все видела своими собственными глазами. В ту пору ей было около четырнадцати лет, и однажды ее одноклассница и ближайшая подруга Лейла рассказала, что видела, как ее старшая сестра целовалась со своим женихом. Лейла якобы во все глаза смотрела, стараясь ничего не упустить, и теперь решила тоже попробовать. Надо только уговорить Омера (жуткого урода на вкус Фюсун, но Лейла на нем была помешана). Фюсун решила про себя, что непременно должна обойти Лейлу в этом деле, и произойдет это не с кем-нибудь, а со старшим братом Лейлы, Бюлентом. Вот уж он-то был всем красавчикам красавчик! Высокий, стройный, с огромными зелеными глазами. Правда, ему, кажется, нравилась другая девушка, но Фюсун дни и ночи ломала голову, как сделать так, чтобы Бюлент обратил на нее внимание. Тем вечером она не могла уснуть, ворочалась с боку на бок, думая о Бюленте, представляя, как он улыбнется ей, а может быть, даже и руку поцелует. Ну, так как отец целует руку матери по утрам и по вечерам, желая ей доброго утра и спокойной ночи. В комнате было жарко, Фюсун встала, включила вентилятор, а после накинула халат и пошла во двор. Ей хотелось посидеть немного на террасе. Когда она шла по коридору, то заметила вдруг свет в комнате брата, а, приблизившись, услышала смех. Фюсун на цыпочках подошла к двери, затаив дыхание, чуть приоткрыла ее, заглянула в щель и во все глаза уставилась на происходящее: Нихат был в комнате не один, а в обществе их горничной Бесиме. Через пару дней Фюсун застала эту сладкую парочку на кухне, а потом — в прачечной. Ей было любопытно, и, чего уж греха таить, она в некотором роде позавидовала брату, поскольку ему уже было все известно об этой стороне жизни, которая для нее покуда оставалась еще неведомой, если не сказать запретной. В тот же день она отправилась к отцу и рассказала ему, что братец делает с горничной, когда думает, что их никто не видит. Отец покачал головой и велел ей больше никогда «не заниматься подобными гадостями», поскольку подглядывать украдкой за братом, видите ли, «неприлично». Бесиме вскоре уволилась, на ее место пришла другая девушка, и вряд ли братец обошел ее вниманием. Фюсун не раз слышала, как отец ругал его за это. Словом, услышав разговор Мерта и его приятеля, Фюсун решила, что брат вновь решил, так сказать, вспомнить юность, и она не придумала ничего умнее, как сделать то же самое. Вечером она затаилась в укромном уголке на заднем дворе, откуда прекрасно было видно скамейку, которую Нихат облюбовал для своих любовных свиданий. Брат появился вскоре после нее, уселся, закинул ногу на ногу и достал из внутреннего кармана жилета часы. Азизе явилась через пару минут, смущенно потупившись, сказала, мол, ее задержала Ханифе, после чего села рядом с Нихатом. Он, так и просияв от радости, поинтересовался, как идет лечение, и она, подняв наконец на него глаза, улыбнулась и ответила, что «все хорошо, спина не болит, и ей стало намного легче», и по такому случаю она не знает, как благодарить Нихат бея. Нихат осторожно дотронулся до кончиков ее пальцев и проговорил: — Не стоит благодарности, Азизе, я же вам говорил: видеть вашу улыбку — и большего мне не надо! Ну, если только… вот так отдыхать по вечерам. Просто смотреть на вас и говорить с вами. — Что вы, Нихат бей, — пожала плечами Азизе, — вам ведь со мной, должно быть, скучно. То есть… такой, как я, рядом с человеком вашего положения не место. — Не говорите глупостей, пожалуйста! Рядом с вами я чувствую, что… мне с вами так хорошо, я вам о многом могу рассказать. И потому я ни на кого вас не променяю, Азизе, запомните! Потом он еще минут сорок распинался, какая она замечательная, добрая и понимающая, и как она, дескать, скрасила ему скучное житье-бытье, которое он вынужден влачить в этом доме. При этом Нихат почему-то называл грязную служанку на «вы», и за все время поцеловал лишь кончики ее пальцев. Фюсун, так и не дождавшись иных пикантных подробностей, ушла восвояси. А потом, как выяснилось, Нихат окончательно спятил и решил жениться на этой нахалке. Фюсун нисколько не сомневалась, что Азизе специально строила из себя этакую недотрогу, чтобы подогреть интерес Нихата к себе, вынудить его жениться на ней. А он попался в расставленные сети, как ребенок. Когда Нихат по просьбе отца ненадолго отлучился из дома по делам, Фюсун даже попыталась выжить Азизе. Она начала всячески третировать ее, придиралась к каждому пустяку, а один раз даже специально проследила за Азизе, когда та гладила белье, подозвала ее сестру и велела передать, что дескать отец просил Азизе срочно прийти к нему. Дождавшись, пока эта проходимка выйдет из гладильной, Фюсун прошмыгнула туда, включила утюг и поставила его на доску. А потом надавала Азизе пощечин за то, что та якобы специально прожгла дорогие вещи. — Но я же ни при чем, Фюсун ханым! — возмутилась Азизе. — Я выключила утюг! — Так это я, по-твоему, сделала, что ли, ты на это намекаешь, дрянь такая?! — крикнула Фюсун. — Я ни на что не намекаю, ханым, — отчеканила Азизе, — но я не виновата. Не знаю, кто это сделал, но я прекрасно помню, что выключила утюг перед тем, как выйти. Если вы мне не верите — дело ваше, но совесть моя чиста! — Ах ты мерзавка! — Фюсун как следует замахнулась и ударила Азизе по щеке. — Вот тебе за то, что смеешь дерзить мне! — И все равно, я ни в чем не виновата! — Еще хочешь? — окончательно вышла из себя Фюсун. — Получай! — она ударила ее уже по другой щеке и прибавила с ехидной ухмылкой: — И если ты думаешь, что этот кретин, мой брат, тебя защитит, то зря надеешься! Потому что он уехал и вряд ли вернется в этот дом, по крайней мере, в ближайшее время. А таких потаскушек, как ты, у него в каждом городе по дюжине, поняла? — Не бейте ее, не смейте! — выскочила вперед эта пигалица, младшая сестричка Азизе. — Что она вам сделала, за что вы ее так? — Да кто ты такая, чтобы разговаривать со мной в подобном тоне?! — Фюсун замахнулась и на эту маленькую нахалку, но тут Азизе закрыла сестру собой. — Перестаньте, Фюсун ханым! — недовольно нахмурившись, воскликнула она. — Мне вы можете говорить все, что хотите! Можете бить меня сколько угодно, но Ханифе не трогайте, иначе вы раскаетесь в этом! Фюсун непременно проучила бы ее еще раз, но тут вошел отец, накричал на нее и попросту выгнал из комнаты. Это уж вообще ни в какие ворота не лезло: старый маразматик заступился не за нее, свою родную дочь, а за какую-то жалкую оборванку и ее сестру-нахлебницу. Вскоре отец отправил Фюсун в дурацкий колледж в Стамбуле, и как ни странно, она быстро перестала таить обиду за эту ссылку, поскольку быстро поняла, что жизнь там имеет свои преимущества. В частности, Фюсун теперь была свободна жить так, как ей нравится, чем она, разумеется, не преминула воспользоваться. Она могла покупать вещи, которые ей нравились, ездить в гости, не спрашивая разрешения, встречаться с понравившимися молодыми людьми. За годы учебы в колледже, а потом и в университете, она сменила нескольких поклонников. Фюсун легко заводила романы, брала, как говорится, от каждого своего возлюбленного все, что тот мог ей дать, а после без сожаления расставалась с ним. Нихат все же женился на Азизе (так мозги у него на место и не встали), и она быстренько нарожала ему детей, исключительно для того, чтобы привязать к себе окончательно, Фюсун была в этом уверена. Радовало одно: братец, очевидно, сполна вкусив, так сказать, прелестей брака несколько охладел к супруге и частенько задавал ей трепку, что не могло не радовать. В конце концов пусть знает свое место! Правда, после скандалов Нихат обычно распускал сопли, умолял простить его и всячески ублажал эту нахалку, так что смотреть противно было. Фюсун не понимала, как он может так унижаться перед Азизе, поскольку та совершенно того не заслуживала. Но когда она намекала Нихату, что тот ведет себя, как конченный кретин, он срывался уже на нее. В конечном итоге Фюсун плюнула и на братца и на его женушку, занявшись вплотную своими делами. Правда, иногда она не отказывала себе в удовольствии отравить Нихату жизнь, зародив в его тупой голове сомнения в верности его супружницы. Нет, на самом деле Фюсун, конечно же, не верила, что у Азизе хватит ума изменить Нихату (да и кто на нее в здравом-то уме позарится, если разобраться), но ей безумно нравилось, как он начинал дергаться и, образно выражаясь, бегать по потолку. А заканчивалось все очередной ссорой между братом и Азизе. Без рукоприкладства тоже редко обходилось, чему Фюсун была рада. Так им и надо! Это — плата Нихату за то, что он совершенно не давал ей, своей родной сестре, никакой жизни, а под конец и вовсе разлучил с человеком, с которым она хотела остаться навсегда.***
Вообще, если подумать, это, конечно, странно, ведь Хасан ничем особенным не выделялся. Он был человеком совершенно заурядной внешности, без гроша в кармане и, кажется, с полным отсутствием всякой гордости и чувства собственного достоинства, раз пошел в прислуги. Когда Фюсун увидела его в первый раз, то не обратила никакого внимания, мало ли в доме слуг! Она приказала ему отвезти ее в город по делам, а ему предписывалось лишь молча подчиниться. Когда же Фюсун уселась в машину и рассмотрела Хасана получше, то заметила, какие у него красивые, выразительные глаза. И длинные-предлинные, как у девушки, ресницы, такие, что казалось, будто они прямо тень отбрасывают на щеки, когда он моргает… Когда родилась Гюнеш, то первое, что заметила Фюсун, взяв девочку на руки — глаза, которые достались ей от отца. Еще у Хасана была удивительно милая, добродушная улыбка, а на Фюсун он смотрел с таким восхищением, будто она — ангел, спустившийся с небес. Его обожание было столь забавным, что Фюсун не могла отказать себе в удовольствии сполна, как говорится, насладиться, обществом этого человека. Очень быстро они с Хасаном сделались близки, и это оказалось совершенно невероятным. Никогда прежде (да и после, чего греха таить, тоже) Фюсун не было так хорошо, ни с одним мужчиной. Даже с самым первым своим кавалером, месье Рене, преподавателем французского в колледже. Он только-только окончил университет и начал преподавать, говорил, что если про них узнают — его карьере придет конец, и это щекотало нервы. Они встречались тайком: вечерами Фюсун сбегала из студенческого общежития, а Рене ждал ее на соседней улице, на автобусной остановке. Он приезжал за ней на машине своего друга и вез в гостиницу… Через полгода их романа Рене вдруг заявил, что ему надоело прятаться по углам, да и вообще он решил вернуться домой во Францию. Следующих своих поклонников Фюсун невольно сравнивала с Рене, но, увы, ни один даже в подметки ему не годился. И лишь встретив Хасана, она смогла наконец-то окончательно выкинуть учителишку, который посмел ее бросить, из головы. С Хасаном они тоже вынуждены были прятаться, но потом Фюсун удалось купить ему квартиру и устроить там уютное любовное гнездышко. К сожалению, этот придурок сам же все испортил! Если бы он довольствовался тем, что она ему могла дать — они были бы счастливы, но Хасан стал вдруг строить из себя невесть кого. Видите ли, ему «хотелось устроенной жизни с любимой женщиной», и он без конца твердил, что они должны пожениться. Фюсун же не желала совать голову в петлю. Все мужчины одинаковы, так ей говорила мама, да и сама она успела в том убедиться: сначала они поют про неземную любовь, а как только понимают, что женщина находится в полной их власти, начинают командовать, строят из себя всесильного хозяина и господина, заставляют рожать детей, а при случае не гнушаются и руки распустить. Таковыми были оба деда и отец. Деда по матери Фюсун совсем не помнила, но сама мама рассказывала, как ее отец, к примеру, бил жену практически ежедневно, просто потому что у него было плохое настроение. Да и дед по отцовской линии, Ахмет (его Фюсун смутно помнила, кажется, он привез ей однажды в подарок куклу), тоже поколачивал время от времени их с Нихатом бабку. Отец, правда, мать и пальцем не трогал, но, будучи пустым местом, пытался и маму сделать полным ничтожеством, мечтал запереть ее в доме, чтобы она думала только о пеленках. Ну, а про братца и говорить не приходится! Нихат превзошел, кажется, и деда и отца. Сначала позволил какой-то нищенке стать важной особой, а потом вдруг опомнился, сделал ей троих детей, ну и указал тем самым ее истинное место. Хотя, конечно, и тут ничего хорошего не вышло, потому что Азизе воспитала из своих отродий таких же нахалов и подкаблучников, каковым был Нихат. Таким образом ей легко было вертеть ими как угодно. Поэтому Фюсун хотелось оставить все как есть: они с Хасаном встречались бы, когда хотели, и были бы счастливы. Увы, он, судя по всему, совершенно разлюбил ее, раз возжелал засадить в клетку. А тут еще и Нихат совсем с ума сошел на почве собственных семейных неурядиц. Во-первых, он узнал о романе Фюсун и Хасана и выгнал его с работы. Затем он устроил Фюсун скандал, ударил ее и заявил, что подыщет наконец ей мужа. А потом и вовсе от милого братца житья не стало, потому что он разругался со своей драгоценной Азизе. Что там уж у них случилось, Фюсун толком не знала, она тогда увезла Хасана к морю, чтобы хоть немного побыть наедине. Это был последний их, так сказать, медовый месяц… По возвращении Фюсун обнаружила, что ее братец с женой живут в разных комнатах, разговаривают друг с другом сквозь зубы, а прислуга шепотом, чтоб от хозяев не влетело, обсуждает какую-то там аварию, в которую попала Азизе якобы из-за Нихата. Потом выяснилось, что Нихат просто побил ее в очередной раз, она довольно долго лежала в больнице, а после вдруг взбрыкнула и отказалась его прощать, как это бывало прежде. Нихат по такому случаю совсем сбесился: пил, будто бездонная бочка, днями и ночами напролет пропадал в грязных кабаках и борделях, а когда временами случалось ему немного протрезветь и прийти в себя, валялся в ногах у своей женушки и умолял ее о прощении. Фюсун чуть не стошнило, когда однажды она, вернувшись со свидания, заглянула в гостиную и застала там Нихата с Азизе. Та сказала, что «устала от бесконечных и бесполезных разговоров», а Нихат в ответ бухнулся перед ней на колени, принялся, как последний кретин, целовать ей руки, причитать, что «без своей ясноглазой красавицы ему жизнь не мила» и чуть ли не разрыдался, как сопливый школьник: — Прости, прости меня, Азизе, на коленях молю, сжалься надо мной! Ну, неужели у тебя совсем сердца нет? — Прекрати, Нихат, сколько можно, — скривилась Азизе, — встань сейчас же! — Идиот! — ухмыльнулась Фюсун и поспешила удалиться, чтобы эта сладкая парочка ее не увидела. Через несколько дней Нихат заявил ей, что, дескать, для свадьбы с Орханом Бакырджиоглу все готово, и Фюсун «уже не отвертится». Честно говоря, Фюсун и сама уже подумывала о том, чтобы согласиться на этот брак. Во-первых, Орхан был богат, во-вторых, в отличие от прочих женихов, которых подыскивал ей Нихат, еще молод и хорош собой, в-третьих, он сам в первую очередь был заинтересован только в деньгах и деловом сотрудничестве. Однажды он вызвал ее на откровенный разговор и сказал, что если они поженятся, то он никогда не будет ни в чем ограничивать ее свободу, и сам продолжит вести привычный образ жизни. Следует лишь «соблюдать кое-какие приличия», дабы не давать повода для сплетен, и тогда у Фюсун будет все, что душе угодно. Словом, это было во всех отношениях заманчивое предложение, тем более, что дома совершенно житья не стало от Нихата и его кретинского поведения. Да и с Хасаном, к сожалению, у Фюсун все окончательно разладилось, потому что он твердил, как заведенный, о своем желании сделать ее своей законной женой. Если бы только у него были деньги! Фюсун ни минуты бы не колебалась, но она не могла упустить состояние Асланбеев, завещанное ей матерью. А если бы вышла за Хасана, брат оставил бы ее ни с чем! Она пыталась донести эту мысль до Хасана, но он и слушать не стал.***
Фюсун не простила Хасана. Если бы он действительно ее любил, то согласился бы подождать. Она пожила бы с Орханом несколько лет, развелась, получила деньги, ценные бумаги, драгоценности, — все, что ей полагалось, а потом вернулась к Хасану. Но этому идиоту собственная гордость оказалась важнее, и поэтому он лишил Фюсун дочери! За это она почти возненавидела его. Гюнеш — самое дорогое, что Фюсун получила от жизни, но к сожалению, она не могла забрать дочку с собой. Ей требовалось время, чтобы придумать подходящую историю, дабы Орхан поверил и позволил взять малышку в дом. Кому еще она могла доверить свою дочь, если не родному отцу? А Хасан попросту выгнал Фюсун, заявив, что «дочь она больше не увидит», и в итоге так оно и вышло. Хасан смертельно заболел, а после его смерти дочь оказалась в приюте. Этот урод предпочел, чтобы Гюнеш воспитывалась в нищете и убожестве, а не у родной матери, это была его мерзкая и подлая месть, Фюсун уверена в этом. Но ничего, дай только срок, и она непременно отыщет Гюнеш. Что до Хасана, то Аллах ему судья. Пусть горит в аду за предательство! Жизнь с Орханом оказалась в общем-то неплохой. Муж дал ей все, чего она была достойна: положение, состояние и свободу жить как хочется. Она тоже с легкостью закрывала глаза на его интрижки, тем более, что он мастерски скрывал их, не выпячивал. На деловые встречи они с мужем всегда ездили вместе, иногда Орхан устраивал дома пышные праздники, и Фюсун, разумеется, была рядом с ним. Черт возьми, с ним было весело, и Фюсун это неимоверно нравилось! Да и наедине с ним оставаться было в общем-то приятно, во всяком случае, он неизменно старался, чтобы Фюсун не испытывала никаких неудобств. Иногда, когда она слишком уж уставала от семейной жизни, то позволяла себе немного расслабиться, Орхан поступал так же, и даже рождение сына не нарушило сложившийся и укоренившийся порядок вещей. Сказать по правде, Фюсун вовсе не обрадовалась, когда узнала о беременности, подумывала даже о том, чтобы избавиться от ребенка. Ей вовсе не хотелось еще раз попросту выкинуть из жизни целых девять месяцев. В первый раз она сглупила, слишком протянула время, а кроме того… ее останавливало еще и то, что это был ребенок Хасана. Фюсун надеялась, что малютка Гюнеш поможет ей окончательно вернуть неверного любовника, но, увы, не сложилось. Теперь же… зачем ей этот ребенок? Однако Орхан чуть с ума не сошел от счастья, заявил, что это, дескать, «их наследник» и прочий бред, которого Фюсун в свое время довелось наслушаться от Нихата. Когда Азизе в свое время объявила ему, что забеременела в третий раз, Нихат вместо того, чтобы посадить ее в машину и лично отвезти к врачу, дабы избавиться раз и навсегда от недоразумения (зачем им был нужен третий ребенок — загадка), закатил на радостях праздник, подарил этой нахалке дорогущий гарнитур: колье, серьги, браслет и брошь с изумрудами и бриллиантами, — и все девять месяцев буквально на руках ее носил. Она же во всю этим пользовалась и корчила из себя умирающую: то ее тошнит, то голова кружится, то слабость, то еще какая-нибудь чушь. Фюсун была абсолютно уверена, что Азизе просто разыгрывала перед мужем дешевый спектакль, потому что раньше, ни при первой беременности, ни при второй, насколько можно было судить, ничего подобного не было. А этот идиот Нихат, как дурак, поверил и вместо хорошей оплеухи таскал ей фрукты, какие-то там, якобы прописанные врачом витамины. Он даже с детьми сам играл и отвозил на занятия, когда Азизе легла в больницу. Слава Аллаху, Фюсун вскоре вновь уехала в Стамбул, и это избавило ее от созерцания этакой семейной идиллии. В общем, чтобы не расстраивать и не злить Орхана, Фюсун решила пожертвовать еще раз собой и родить ему ребенка. Кроме того, она подумала, что может быть, вновь родится девочка, и тогда у Фюсун появится наконец самая надежная союзница и подруга. К вящей радости Орхана и разочарованию Фюсун, родился мальчик. Впрочем, был в этом и положительный момент: у мужа теперь был наследник, и потому можно было постараться сделать так, чтобы больше уже ей не пришлось проходить через пытку беременностью и родами. Фюсун все подготовила заранее: комнату для малыша, необходимые для него вещи и даже наняла няньку. Она не собиралась кормить грудью, хотя муж и высказывал сомнения, мол, «а не повредит ли ребенку отсутствие материнского молока». Фюсун заявила, что Орхан попросту ничего не понимает и пусть прекратит нести белиберду. Ребенок прекрасно будет себя чувствовать, если кормить его смесями, благо, в современном мире проблем с этим нет. Да и раньше, если уж на то пошло, можно было взять в дом кормилицу. Так чего ради, спрашивается, привязывать себя к младенцу и, самое главное, портить собственную фигуру. Кстати сказать, та же Азизе, помнится, старших сыновей кормила сама, а вот младшего — не могла, потому что у нее вдруг пропало молоко. Восприняла она это чуть ли не как трагедию вселенского масштаба, все сокрушалась, «как бы маленький не заболел». Что взять с этой деревенщины! В общем, Фюсун не собиралась ни в чем походить на жену брата, а заодно и обращать внимания на ворчание мужа, дескать, «надо думать прежде всего о малыше». Когда нянька неожиданно отказалась от места, Фюсун чуть было не пришла в отчаяние, потому что ребенок уже вот-вот должен был родиться, а искать новую не осталось ни времени, ни сил. Поэтому-то Фюсун вдруг вспомнила о Бегюм, которая еще за ними с Нихатом в детстве ухаживала. Правда, она могла отказаться переезжать из дома Асланбеев, но выяснилось, что Азизе после смерти Нихата выставила из дома не только Фюсун, законную, между прочим, владелицу, но и всех слуг, кроме этой своей подпевалы Эсмы и перебежчика Ферхата. Впрочем, увольнение Бегюм оказалось Фюсун на руку. Эта дуреха с радостью согласилась «ухаживать за молодым Харун беем» и рьяно принялась за дело. Бегюм избавила Фюсун от необходимости возиться с младенцем, не спать ночами, кормить, купать и пеленать его, баюкать, сюсюкаться с ним (это уж и вовсе лишнее), и тому подобное. Она преспокойно занималась своими делами, а сына Бегюм приносила ей тогда, когда припадала охота увидеть его и понянчится с ним немного. Мальчик рос на удивление шустрым, веселым, активным, иной раз, как казалось Фюсун, даже слишком. Он обожал бегать по саду, играя в «открывателей новых земель», раскидывал игрушки по всему дому, потому что «играть веселее, чем убирать их в темные коробки», лазил по деревьям, чтобы «быть как Тарзан», и иной раз Фюсун с трудом сдерживалась, чтобы не отходить непоседу ремнем и тем самым заставить быть смирным. Когда она отчитывала Харуна, он жалобно смотрел, смешно морщил нос, видимо, чтобы не расплакаться (кстати сказать, Нихат делал точно так же) и говорил, что «не хотел огорчать маму». При ней он старался вести себя тихо и смирно, и тогда Фюсун гладила его по голове и называла «послушным сыном, который заслужил награду». — А можно мне шоколадного мороженого, мамочка? — попросил один раз Харун. Фюсун считала, что нечего баловать мальчишку, кроме того, много сладкого — вредно для здоровья, но иногда нужно дать ему поблажку. — Можно, раз ты сегодня был послушен и учтив, Харун, — кивнула она. — А… мама, тогда пусть мне дадут три порции, ладно? — улыбнулся он. — Думаю, это уже лишнее, Харун, — покачала головой Фюсун. — Чего доброго, живот разболится! — Так я не себе, мама, вторая порция — для Бегюм, а третья — для тебя и папы. — Ладно уж, не болтай глупостей, — махнула рукой Фюсун. — Иди на кухню, Бегюм даст тебе твое мороженое. А после — займись делом, кажется, ты еще не садился за уроки, а завтра тебе, между прочим, в школу. Один раз Орхан взял Харуна с собой на морскую прогулку. Он вообще был помешан на этой своей яхте, казалось даже, любил ее больше жены. Фюсун же терпеть не могла кататься на яхте, потому что ее всякий раз начинала одолевать морская болезнь, и потому, когда муж звал ее с собой, она отказывалась. Она была против, чтобы Орхан тащил туда ребенка, но с другой стороны, пусть Харун попробует и, возможно, поймет, что ничего хорошего в этом нет. Однако Харуну передалась мания папочки, и с того дня он также помешался на море, яхтах и кораблях. Теперь он играл в пиратов и «открывателей Америки». Орхан ему еще и дурацких книжек про моряков накупил, идиот! Харун даже попросил переклеить обои в детской — ему теперь хотелось новые — с рыбами и конечно же с его обожаемыми кораблями. Фюсун, правда, заявила, что это баловство, но Орхан лишь рукой махнул, мол, пусть забавляется, после чего купил понравившиеся Харуну обои, а заодно устроил ему в саду качели и горку, чтобы лазить, также в виде корабля. Фюсун не нравилось, что муж балует мальчишку, но он не обращал на ее ворчание никакого внимания. А иной раз начинал спорить, мол, мальчику не повредит развлечься. Пару раз Фюсун заставала в детской у Харуна Бегюм. Она, нацепив на голову глупую пиратскую шляпу делала вид, что убегает от Харуна, который надев на левый глаз черную повязку и держа в руках плюшевого попугая, догонял ее и кричал, что «отберет у Билли Бонса карту острова сокровищ». Пару раз к этим глупым играм присоединялся Орхан, и тогда детская очень быстро оказывалась перевернутой вверх дном. Когда-то племянники Фюсун тоже играли в пиратов и с диким гиканьем носились по двору, а если шел дождь — раскидывали по гостиной диванные подушки, представляя, что это, дескать, «пушечные ядра». Один раз Фюсун прикрикнула на них, чтобы угомонились и прекратили идиотничать, но Нихат услышал и прогнал ее, дескать, пусть дети играют, а ее это вообще не касается.***
Фюсун допила кофе и решила на всякий случай подняться в детскую, посмотреть, как там Харун, сделал ли уроки, а заодно и уложить его спать, раз уж Орхан задерживается. Кроме того, у нее сегодня на удивление прекрасное настроение, потому что наконец-то удалось выяснить, в какой приют в свое время поместили Гюнеш. Фюсун вздохнула: иногда ей казалось, что вся ее жизнь, ну, по крайней мере весьма значительная ее часть, похожа на нераспутанный клубок ниток. Однажды она напрочь запуталась в этих нитях, точно муха в паутине: ее связь с Хасаном, напряженные отношения с братом, ненависть к его женушке и детям, которые вышвырнули Фюсун из родного дома, ее дорогая Гюнеш… Хасан из мести лишил ее материнства, и теперь Фюсун приходилось из кожи лезть, чтобы выпутаться и наладить свою жизнь. Кроме того, ведь есть еще Орхан и Харун, они тоже теперь в некотором роде ее семья, и с этим необходимо считаться. В детской, несмотря на довольно-таки поздний час, еще горел свет. Заглянув в приоткрытую дверь, Фюсун увидела, как Бегюм помогает Харуну надеть пижаму и поправляет подушки и одеяло. — Ну, вот, мой славный капитан, пора ложиться спать! — улыбнулась она. — Ну, что ты, Бегюм, то есть, Билли Бонс, еще совсем светло! — хитро прищурился он. — И мы могли бы взять на абордаж еще одну каравеллу. — Завтра, мой капитан, — покачала головой Бегюм, — потому что сегодня все карабеллы уже… — Каравеллы, Бегюм! — поправил ее Харун. — Ну, да, — покорно согласилась Бегюм, — они самые. Так вот, дорогой капитан, все каравеллы уже уплыли в порт, бросили якоря, а их капитаны спят и видят сны. И вам пора, Харун бей, иначе завтра будете целый день зевать, а это ж куда годится, ведь того и гляди муха залетит! Харун рассмеялся и тут же плюхнулся на кровать: — Тогда ладно, я тоже бросаю якорь, Билли Бонс! — Вот и славно, — Бегюм наклонилась и поцеловала мальчика в лоб. — Спите спокойно, Харун бей, то есть, мой капитан. — Жалко, что папа не приехал! — вздохнул Харун. — Ну, что делать, — отозвалась Бегюм и подоткнула ему одеяло. — У папы много дел, но завтра утром он приедет, и вы будете играть вместе. Ну, все, закрывайте глазки, мой хороший, вот так! И пусть вам приснятся хорошие сны, храни вас Аллах, дитя мое! — И тебе спокойной ночи, Бегюм! — Харун привстал и чмокнул ее в щеку. Фюсун прикрыла дверь и поспешила удалиться к себе. Ей не хотелось, чтобы Харун и Бегюм ее заметили, потому что тогда мальчишка, чего доброго, принялся бы тормошить ее, рассказывать какие-нибудь истории и не уснул бы. А ему необходимо соблюдать режим. Примерно через полтора часа Фюсун вновь зашла в детскую; Харун уже спал, и Фюсун поплотнее задернула шторы, чтобы свет не мешал ребенку. Оглядевшись, Фюсун заметила, что Харун убрал на место все свои игрушки, что не могло не радовать, он наконец-то научился послушанию. Раньше он частенько капризничал, что не хочет убирать игрушки на место, чем неимоверно раздражал Фюсун, потому что напоминал этим ее племянников. Те тоже вечно раскидывали свои глупые машинки и прочий хлам в гостиной и во дворе, а когда Фюсун однажды отчитала их, Нихат принялся орать на нее, как ненормальный, мол, нечего повышать голос на его драгоценных сыновей. Они, дескать, у себя дома, и потому играют как хотят. Правда, им он сказал, что все-таки не следует слишком уж громить комнату, потому как, видите ли, «мать будет недовольна». И тут, кстати, совершенно неожиданным образом на ее сторону встала Азизе, потому что, примчавшись на крики и узнав, в чем дело, строго взглянула на Мехмета с Ахметом (им тогда было лет шесть-семь, как раз как Харуну сейчас) и велела им после игры навести порядок и убрать все игрушки на свои места. Как ни странно, два маленьких паршивца мигом присмирели и, опустив глаза, пролепетали: «Хорошо, мам, сейчас все уберем!» А вот когда Фюсун им велела не хулиганить, то даже ухом не повели! Она была уверена, что Азизе специально их науськивала против Фюсун, да и Нихат не отставал. Фюсун наклонилась, осторожно отвела со лба Харуна прядь волос и на мгновение замерла, до того ей вдруг захотелось поцеловать сына. Впрочем, она быстро одернула себя: во-первых, он может проснуться, а во-вторых, ни к чему ему лишние нежности. Пусть спит спокойно. Улыбнувшись, она вышла из детской и прикрыла поплотнее дверь. Что ж, подумала она, когда вернулась наконец к себе и устроилась поудобнее в кресле, кажется, все благополучно. Сын здоров, за ним должным образом присматривает прислуга, учится он тоже довольно-таки прилежно, Орхан им полностью доволен. Дела мужа тоже идут хорошо, что не может не радовать. А самое главное — это дожить до завтра, и она, даст Аллах, наконец-то узнает, куда же отправили тогда ее дочь. После чего Фюсун тут же поедет в тот приют и в лепешку расшибется, но узнает, там ли Гюнеш, и вот тогда… Фюсун вздрогнула от неожиданности, услышав во дворе шум мотора подъезжающей машины. Кажется, Орхан вернулся, подумала она, накатался наконец-то на своей кретинской яхте. Честное слово, хуже малого ребенка! Что ж, пока этот увалень еще не в курсе, но скоро его ждет невероятный сюрприз! Фюсун уже придумала, что сказать Орхану и как заставить его принять Гюнеш у них в доме: пусть думает, что девочка — ее племянница, незаконнорожденная дочь Нихата. К счастью, братец уже не сможет опровергнуть ее слова, а что до его семейки, то было бы интересно посмотреть, как отреагировала бы Азизе, узнав, что муж изменял ей с другой и прижил ребенка на стороне. Может, лопнула бы от злости, впрочем, с другой стороны, вряд ли она настолько обожала Нихата, чтобы ее сильно расстроила его якобы измена. В любом случае она ничего не узнает, потому что не ее ума это дело. А Орхан поверит, в этом можно не сомневаться. Значит, Гюнеш совсем скоро будет здесь, в своем доме! А там уж Фюсун официально удочерит ее, и у девочки будет все, о чем только можно мечтать. Что ж, помоги, как говорится, Аллах! Фюсун поднялась и, еще раз довольно усмехнувшись, отправилась встречать мужа.