Горький мед (Шукран)
Автобусная остановка, как оказалось, находилась довольно далеко от школы, и Шукран пришлось пройти пешком почти всю улицу. Дорога шла в гору, и потому Шукран порядком устала. Чем ближе подходила она к школе, тем больше свинцовой тяжестью наливались ноги и мучила одышка, а сердце и без того колотилось, как бешеное, начиная с того самого мгновения, как Шукран села в автобус. — Вот, — Эсма ханым протянула ей бумажку, — это адрес школы, где он учится. Простите, но большего я сделать не могу. Поймите, если станет известно, что я с вами виделась, то… — она испуганно оглянулась по сторонам и зябко повела плечами. — Спасибо тебе, Эсма! — вздохнула Шукран. — Аллах воздаст тебе за доброту. Эсма пожала плечами, кивнула и поспешила удалиться. Шукран не могла и не имела права на нее обижаться или сердиться, в конце концов эта женщина — человек подневольный, и целиком зависит от семейства Асланбеев. «Почему только наши дороги пересеклись? — в который раз подумала Шукран. — Ведь не повстречайся на пути моей бедной Дильшах этот Мехмет, скорее всего, она была бы сейчас жива. Ох, Дильшах, Дильшах!..» Шукран остановилась неподалеку от кованой ограды, за которой виднелась спортивная площадка, а чуть дальше — здание школы, напоминавшее пряничный домик из сказок. Напротив ворот, на парковке, теснились дорогие автомобили, несколько шоферов стояли чуть поодаль, курили и смеялись, ожидая, судя по всему, своих хозяев. Около ворот Шукран заметила разодетых, точно на бал, молодых женщин, очевидно, матерей, поджидавших своих детей с занятий. Одна из них курила длинную, тонкую сигарету в блестящем мундштуке, стряхивала пепел на землю и пускала дым прямо в лицо своим собеседницам. Укоризненно вздохнув и покачав головой, Шукран встала в стороне от них, спрятавшись за раскидистым деревом. Так ее точно никто не заметит, а то, кто их там разберет, может шофер Азизе Асланбей где-то здесь, чего доброго, узнает ее и донесет хозяйке. Этого ей совершенно не хотелось, поскольку потом ведь проблем не оберешься, да и кто знает, вдруг она тем самым навредит своему внуку. Она вновь вздохнула, вспомнив о Миране. Вот уже два года прошло со дня гибели ее несчастной дочери, но Шукран так и не удалось увидеть внука — единственное напоминание о ней, оставшееся на земле. Трижды она приходила в дом Асланбеев, надеясь на то, что те отдадут ей ребенка, ну, или по крайней мере, хотя бы позволят взглянуть на него, поговорить с ним, подарить подарок. Она могла бы приезжать в гости хотя бы изредка, и Миран мог бы навещать ее в деревне. Пусть его хоть целая армия цепных псов Азизе сопровождала бы, главное, чтобы он был рядом. В первый раз Шукран пришла в день похорон Дильшах и Мехмета, но прислуга не пустила ее на порог, заявив, что хозяйке очень плохо, только что уехал врач, и поэтому Ахмет бей (один из сыновей Азизе) приказал никого не впускать в дом. Тогда она даже посочувствовала Азизе, ведь та потеряла сына, ведь каким бы ни был, для нее он останется ее ребенком. Ей подумалось, что она могла бы разделить со сватьей это горе, как-никак оно у них общее. Шукран, если вдуматься, даже тяжелее, ведь у Азизе-то остались еще дети и внуки, а у нее — никого, кроме малыша Мирана. Она вернулась через неделю, но охрана попросту захлопнула ворота у нее перед носом, сообщив при этом, что ханым велела передать, чтобы Шукран больше к особняку не приближалась. И тогда она пришла в отчаяние, разозлилась и следующим вечером пришла снова, заявив, что пусть хоть убьют ее, но она никуда не уйдет без внука. Азизе же наконец снизошла, чтобы выйти и поговорить с Шукран. Она попросту выставила ее, заявив, мол, это Дильшах виновата в гибели ее сына, и поэтому теперь Шукран дорога в особняк заказана. Шукран пришла в ярость, кричала, что так просто этого не оставит, раз Асланбеи ведут себя столь бессовестным образом, то она готова идти в суд, дабы требовать опеки над внуком. Она действительно попыталась разузнать, есть ли у нее хоть какие-то шансы, но ей заявили, мол, она может попытаться, но вряд ли суд встанет на ее сторону и передаст ребенка. Во-первых, Азизе Асланбей уже успела оформить опекунство над внуком, как ближайшая родственница осиротевшего мальчика, во-вторых, она и без того присутствует в его жизни с самого появления на свет, он знает ее и привязан к ней, в-третьих, у Асланбеев для воспитания ребенка есть все условия, в сравнении с которыми скромное жилище и Шукран явно проигрывает, ну, и в-четвертых, у Азизе ханым и ее семьи куда как больше влияния и связей, так что решение суда наверняка будет в ее пользу. Делать нечего: Шукран попросту ничего не оставалось, как уйти несолоно хлебавши…***
Когда Реджеп попросил у родителей Шукран ее руки, отец поначалу крепко задумался. Они с матерью несколько дней обсуждали, стоит ли отдавать их любимую дочь «этому бирюку». Несмотря на то, что Реджеп был уважаемым человеком в их деревне, он тем не менее слыл нелюдимым и чересчур вспыльчивым. Кроме того, он был старше Шукран почти на девять лет, однако, добротный, просторный дом и хозяйство, которое он вел уверенной, твердой рукой, перевесили чашу весов в его пользу. На свадьбе гуляли, как водится, все родственники, соседи и знакомые, а после началась семейная жизнь. Шукран не привыкать было вести хозяйство, убирать в доме, работать в поле, поэтому никакие трудности ее не пугали. Муж относился к ней хорошо, а если и случалось им иной раз не сойтись во мнениях по тому или иному вопросу, и они, бывало, ссорились, не без этого, то быстро мирились. Свекровь, правда, вечно придиралась к ней по пустякам: то пол плохо подмела, то случайно выронила и разбила стакан, косорукая, то постель застелила не так, как привык ее любимый сын. Но Зейнеп ханым была уже стара и очень слаба, поэтому Шукран старалась не слишком расстраиваться из-за ее придирок, а напротив, изо всех сил старалась угодить ей. Через несколько лет, когда Зейнеп ханым слегла, она наконец сполна оценила свою невестку, без конца благодарила за то, что та ухаживает за ней, и называла своей милой доченькой. Ушла она во сне, тихо и незаметно; Шукран и Реджеп искренне оплакивали несчастную женщину… Все вроде складывалось, как говорят, лучше некуда, за исключением того, что у Шукран не было детей. Муж, правда, утверждал, что не стоит делать из этого трагедию, а вот соседи, в частности, почтенная тетушка Нихан, которая частенько заглядывала на огонек, повторяя при этом, что Реджепа «помнит еще с колыбели», стала вести с Шукран странные разговоры. — Конечно, хорошо, — заявила она один раз, прихлебывая чай, — что ты со всем справляешься, дом ведешь, как надо, вот только… была бы дочь у тебя — помогла бы, не все на твоих плечах лежало бы. Ну, а сын если — так тут уж и говорить нечего! — Аллах пока не благословил, — вздохнула Шукран. — Слушай, — понизив голос, проговорила тетушка Шукран, — а может, муж с тобой не слишком… как бы это сказать… горяч? — У нас все хорошо! — тут же выпалила Шукран, почувствовав, как жарко стало щекам. — Да ты не смущайся, — тетушка Нихан похлопала ее по плечу, — я же тебе и муженьку твоему как мать! Бьет он тебя? — спросила она вдруг. Шукран быстро помотала головой. — Плохо, — нахмурилась тетушка Нихан. — Что же это за семейная жизнь, когда муж к жене совершенно равнодушен! Знаешь, я сведу тебя с нашей знахаркой, она тебе поможет его приворожить. Вот увидишь, все сразу наладится! Реджеп лишь рассмеялся, когда она ему обо всем рассказала, обнял ее и посоветовал не слушать глупостей, что болтает тетушка Нихан, и уж тем более не забивать голову всякой ерундой. Кажется, он и с самой Нихан поговорил, причем на повышенных тонах, и та почти совсем забыла к ним дорогу. Вообще Реджеп частенько ссорился с соседями, он моментально вспыхивал, если кто-то говорил что-либо ему наперекор, и потому соседи прозвали его ненормальным. Но на жену он (и это отчего-то не давало покоя досужим кумушкам) очень редко повышал голос, напротив, частенько называл ее «своим милым цветочком», и всякий раз, когда она слышала это, у нее и впрямь будто цветы на душе распускались. Через четыре с половиной года после свадьбы Шукран наконец-то забеременела и вскоре родила сына. Мальчика назвали Ахметом, и Шукран не могла на него нарадоваться. Они с мужем были абсолютно счастливы, но не прошло и полутора лет, как, будто из рога изобилия, на них посыпались несчастья. Из-за засухи случился неурожай, и они вынуждены были влезть в долги и заложить дом, чтобы заплатить по всем счетам, позже Реджеп заявил, что и дом им нужно оставить, сменить его на более скромный. А потом — самое страшное — Ахмет тяжело заболел и умер, не дожив несколько недель до двух лет. Шукран с Реджепом почернели от горя, ей тогда казалось, что лучше и самой умереть, лишь бы так не страдать. Муж утешал ее, говорил, что раз уж Аллах послал им такое испытание, нужно изо всех сил постараться пережить его. А еще, повторял он, у них непременно будут дети, и они помогут справиться с горем. Они расскажут им про старшего брата, и память о нем таким образом никогда не умрет. Однако же, ждать счастливого события пришлось еще долгих десять лет, и вот, когда Шукран с Реджепом совсем отчаялись, Аллах послал им свое благословение. Дильшах родилась чуть раньше срока, и поэтому Шукран с мужем не могли на нее надышаться. Шукран боялась, как бы с девочкой не случилось никакой беды и молилась день и ночь, чтобы все было хорошо. К счастью, дочка оказалась здоровой и крепкой, исправно прибавляла в весе, хорошо ела, не капризничала, и жизнь таким образом, казалось, улыбнулась им наконец. Шукран старалась воспитывать Дильшах в строгости, точно так же, как прежде воспитывали ее саму. Девушка должна уметь вести дом, быть почтительной к отцу и матери, не грубить старшим, ну, и тому подобное. Реджеп же баловал ее, как говорится, напропалую. Шукран, случалось, ворчала на него, потому как ей казалось, что не след все на свете спускать девчонке с рук. Однако, муж лишь отмахивался, говорил, что «все маленькие дети шалят и не нужно делать из мухи слона», но Шукран все равно не нравилось, когда дочь проявляла характер и, скажем, грубила соседям. Один раз она и ее лучшая подружка Айла, внучка сестры Нихан ханым, их соседки, повздорили, да так, что чуть не подрались. Мать Айлы услышала перепалку, выбежала из дома и отчитала Дильшах. А та ответила ей, что «лучше бы следила за своими детьми, чем ее ругать». Шукран так и ахнула, когда узнала об этом, она уже собиралась примерно наказать Дильшах, но Реджеп лишь рассмеялся, обнял дочь и сказал, мол, «дети сами разберутся, а наказывать тут вовсе не за что». Может быть, именно благодаря извечному попустительству отца, Дильшах и выросла, на взгляд Шукран, несколько своевольной и где-то даже эгоистичной… Но Реджеп не желал ничего слушать, пару раз он даже прикрикнул на жену, когда она принималась убеждать его, что, балуя девчонку, он ей же хуже сделает. Оказалось, что Шукран точно в воду глядела. Когда Дильшах выросла, она (во всяком случае, так казалось Шукран, и это не могло не обижать ее) стала чуть ли не стыдиться своих родителей. Она постоянно просила у отца обновки, считая, что должна выглядеть «современной женщиной», а в один прекрасный день и вовсе заявила, что хочет уехать в город и найти там работу. Дескать, так она «заработает побольше и вытащит маму и папу из нищеты». Впрочем, может быть, она просто мечтала позаботиться о них, или же городские подружки, с которыми она познакомилась в школе (учились у них такие, дочери местного доктора), мозги ей запудрили. Реджеп опять-таки поддержал дочь, убеждал ее, что она должна устраивать свое счастье, и может быть, именно в городе его найдет. Если бы Шукран тогда знала, как все обернется, она бы со скандалом заперла дочь дома!.. И выдала замуж — хотя бы за Феридуна, сына господина учителя, добродушного, работящего и скромного паренька, который, как казалось Шукран, очень подходил ее дочери. — Это что же, — спросила один раз у Шукран вездесущая тетушка Нихан, — Дильшах-то твоя теперь городская штучка, да? Совсем носа не кажет в нашу деревню, никак, подцепила там какого богача? Реджеп к тому времени, к сожалению, уже больше года как отошел в мир иной, умер внезапно от сердечного приступа, и Шукран только-только успела оправиться от боли, вызванной столь тяжелой утратой. Дильшах же жила в Мидьяте; окончив колледж, она нашла там работу, ее взяли учительницей начальных классов в одну из муниципальных школ. Домой она приезжала редко, ссылаясь на то, что у нее слишком много забот, а денег, увы, не хватает. Впрочем, она регулярно писала матери и присылала ей деньги… — Что вы такое говорите, тетушка Нихан, — отмахнулась Шукран от надоедливой соседки, — просто у Дильшах много работы! Неужели вам ваша Айла не говорила об этом? — Ой ли! — усмехнулась Нихан. — Знаем мы ту работу!.. Ты гляди, Шукран, — понизив голос, прибавила она, — как бы Дильшах твоя в подоле не принесла, позору ж не оберешься! — Типун тебе на язык, тетушка! — всплеснула руками Шукран. — Аллаха побойся, разве ж можно такое говорить?! — Ну-ну, поживем — увидим! — хмыкнула в ответ Нихан. — Ты все же гляди в оба! Шукран уже и позабыла об этом разговоре, но однажды Дильшах приехала погостить к ней, в школе тогда как раз каникулы начались, а буквально на другой день после ее приезда к ним пожаловали Мехмет и Азизе Асланбей. Они заявили, мол, Мехмет — новый знакомый Дильшах, они часто видятся, и вот — настала пора засвидетельствовать свое почтение госпоже Шукран. — Мы, то есть, мой сын, разумеется, — улыбнувшись, проговорила Азизе Асланбей, — хотел соблюсти все приличия. Ваша дочь, так скажем, пришлась ему по сердцу, и именно поэтому я сегодня здесь, Шукран ханым. Шукран аккуратно разлила чай по стаканам, подала гостям и метнула испытывающий взгляд на дочь. Дильшах, потупившись, размешивала сахар в чае, сосредоточенно глядя прямо перед собой, а Мехмет, не отрываясь, смотрел на ее руки, нервно комкая при этом салфетку. Азизе ханым же отпила глоток из своего стакана, поставила его на стол и вновь взглянула на Шукран. — Так что же, Шукран ханым? — нарушила затянувшееся молчание Азизе ханым. — Надеюсь, вы, как и я, не станете чинить препятствий нашим детям? — Выходит, Мехмет бей, — Шукран пододвинула гостям вазочку с печеньем, — хочет встречаться с моей Дильшах? — напрямую спросила она у Азизе. В ответ та лишь молча кивнула. — И вы, Азизе ханым, не имеете ничего против? — спросила она. — Мой сын — человек взрослый, — невозмутимо ответила Азизе, — как и ваша дочь. Впрочем, вся современная молодежь такова, знаете ли. Если они чувствуют взаимное расположение друг к другу, то нам остается лишь не мешать их счастью. — Что ж, — вздохнула Шукран, — вы правильно сказали, Азизе ханым: если чувствуют то самое расположение. Но беда в том, что я не вижу, чтобы Дильшах была к вашему сыну расположена. Да и вообще, не кажется ли вам, что им следует выбирать пару в своем кругу? Меня всю жизнь так учили, Азизе ханым. В самом-то деле, разве может выйти что-нибудь путное из союза простой девушки, такой, как Дильшах, и этого богача? Наверняка она для него — нечто вроде новой игрушки, наиграется, изломает да и выкинет. И тогда, как говорит почтенная Нихан ханым, позору не оберешься. — То есть, Шукран ханым, вы хотите сказать, что мой Мехмет недостаточно хорош для вашей дочери, так что ли? — медленно подняв на нее взгляд, спросила Азизе. — Вы правильно поняли, — вздохнула Шукран. — Что ж, раз так, — Азизе поднялась со своего места, — то мы не смеем больше задерживать вас и тратить ваше драгоценное время. Благодарю за чай! Пойдем, Мехмет! — бросила она через плечо и недовольно поморщилась, заметив, как Мехмет коснулся руки Дильшах. — И как это понимать? — напустилась Шукран на дочь, стоило только Мехмету и его матери уехать. — Мама, я тебе все объясню! — пролепетала Дильшах. — Ты ему что-то пообещала? — спросила Шукран. Дильшах помотала головой: — Я тебе клянусь, мама, даже и не думала. Он… случайно чуть не сбил меня на переходе. А потом как с ума сошел — каждый день стал приезжать, говорил, ему нравится болтать со мной. Один раз… подвез меня. Вот и все! — Он, может быть, и вправду украл твое сердце, доченька, а я зря вела себя несколько грубовато с его матерью? — Ах, мама, — Дильшах, рассмеявшись, обняла ее, — клянусь, я о таком и не думала! Я вообще не понимаю, что ему в голову взбрело — приехать сюда, да еще вместе с Азизе ханым. Ты видела?.. Она так смотрит… Я ее, честно сказать, боюсь даже. — Так вы встречались уже с ней? — не поняла Шукран. — Ну, — Дильшах принялась нервно хрустеть костяшками пальцев, — видишь ли, я тебе ведь говорила, что однажды Мехмет бей меня подвез до дома. Он тогда сказал, ему надо подписать какой-то документ, и мы поехали в офис, который их семье принадлежит. И там он меня матери своей и представил. Она тогда тоже так на меня смотрела, будто убить хочет! — Разумеется, — хмыкнула Шукран, — в ее глазах ты посягнула на главное ее сокровище — единственного сыночка и наследника! Моя свекровь, светлая ей память, тоже так на меня зыркнула в свое время, когда они вместе с твоим отцом свататься приехали. — Он не единственный сын, мама, у него, кажется, еще два брата. — Да какая разница! — махнула рукой Шукран. — Главное: тебе не следует привечать его, дочка, тем более, если ты говоришь, что он тебе не нравится. — Я поняла, мама, — кивнула Дильшах и поцеловала ее в щеку, — и буду впредь осмотрительной. На этом история с визитом Мехмета Асланбея практически забылась, если не считать того, что Нихан ханым дней пять донимала Шукран, что, дескать, за богатенький бей «ухлестывает за Дильшах», и пусть она «не выпустит его из рук», ведь это ее шанс стать знатной дамой, а о таком лишь мечтать можно. Шукран лишь отмахнулась от назойливой соседки, велев ей не болтать глупостей, но уже через пару недель у Нихан ханым, а заодно и у всей деревни появился новый повод для сплетен: семья Асланбеев в полном составе вновь явилась в дом Шукран, чтобы официально попросить руки Дильшах для Мехмета. Шукран, перехватив умоляющий взгляд дочери, пожала плечами и сказала, что, кажется, они еще в прошлый раз все обсудили, и ей очень не по душе настойчивость Мехмет бея, ведь насильно мил не будешь. — Кажется, вы уникальная женщина, дорогая Шукран ханым, — усмехнувшись, проговорил брат Мехмета, — ведь не каждый человек вашего положения откажется от перспективы выдать дочь за человека, рядом с которым она будет жить как султанша! — Ахмет! — одернула его мать. — Прошу простить моего сына, иногда он… бывает излишне прямолинеен, но все-таки, я не могу не признать, что, несмотря ни на что, он прав. — Ну, дело ведь в том, что не в деньгах счастье, господин Ахмет, — отозвалась Шукран. После отъезда Асланбеев она устроила дочери допрос с пристрастием: что все это означает, почему этот настырный никак не успокоится. Может быть, у них уже что-то было, пусть Дильшах сознается, но та твердила, как заведенная, что ничего не было, да и быть не могло. Тогда Шукран велела Дильшах оставить работу, сдать свое жилье в городе и вернуться домой. — Будешь у меня на глазах! — отрезала она. — Нечего тебе жить одной, того и гляди попадешься в лапы какому-нибудь проходимцу! — Нет, мама, — умоляюще посмотрела на нее Дильшах, — не заставляй меня. Я… сейчас не могу! Сама понимаешь, моя работа… ведь сейчас только середина учебного года… Шукран вздохнула и покачала головой: отчего-то ей не давала покоя мысль, что дело тут не только в работе, но как она ни старалась, Дильшах молчала и отмахивалась от матери, вроде как той кажется то, чего на самом деле нет. Да тут еще и неугомонные соседки во главе с Нихан ханым масла в огонь подлили. — Что-то зачастили к вам Мидьятские богачи, дорогая Шукран, видать, дочь твоя пользуется в городе успехом! — заявила она ей однажды утром, встретившись с ней в бакалейной лавке. — Скоро ли свадьба? — спросила Сехер, племянница Нихан и мать подруги Дильшах, Айлы. — Вашей Дильшах несказанно повезло, — вынес свой вердикт бакалейщик Кемаль. — Никакой свадьбы не будет, — пожала плечами Шукран. — Этот богач, как вы говорите, моей дочери не нужен. — Ну и зря! — фыркнула Сехер. — Стала бы она уважаемой ханым и как сыр в масле каталась бы. Видать, богач-то из порядочных, раз в жены ее зовет, мать свою и братьев в известность поставил, пришел к вам честь по чести. — Грех свой прикрыть хочет, — уверенно кивнула Нихан, — а ты фордыбачишься, Шукран! Гляди, как бы не остаться на бобах! — Да с незаконнорожденным на руках, — подытожил Кемаль. — Вас ведь тогда никто и на порог-то не пустит, имейте это в виду. — Что вы вообще несете?! — возмутилась Шукран. — Да каждому известно, чем нынешние девки в городе занимаются! А ты, Шукран, будто вчера на свет народилась! — заявила Нихан, и на этом она, да и все собравшиеся, потеряли к Шукран всякий интерес. Дома взвинченная до предела Шукран устроила скандал и потребовала сказать честно, что у нее было с Асланбеем, и правда ли, что о ней болтает вся деревня, дескать, в городе она ведет слишком уж вольную жизнь. Дильшах побледнела и расплакалась, она уверяла, что она никого к себе не подпускала, тем более — Мехмета Асланбея. Шукран вздохнула и обняла дочь, прибавив, что той нечего бояться, она от нее никогда не отвернется, но вот справиться со сплетниками и косыми взглядами им не удастся. А значит, как ни прискорбно, им придется уехать куда-нибудь, где их никто не знает. Дильшах, всхлипнув, прижалась к ней и задрожала, а потом еще раз прибавила, что матери, а равно и всем прочим не в чем упрекнуть ее. Через несколько дней к ним в дом вновь приехала Азизе ханым и заявила, что ей нужно поговорить с Дильшах с глазу на глаз. О чем они говорили, Шукран не знала, Дильшах лишь обмолвилась, что она убеждала ее не отталкивать Мехмета, потому что он не на шутку влюблен. — Мама, я очень устала ото всех этих разговоров, прошу тебя, не спрашивай больше ни о чем! Шукран пожала плечами и пробормотала, что остается теперь только молить Аллаха, чтобы избавил наконец их от назойливого внимания Асланбеев. Еще, как она сейчас, спустя уже несколько лет, вспомнила, она несколько раз заставала Дильшах и ее подругу Айлу, они о чем-то шептались по углам и всякий раз испуганно замолкали, стоило только Шукран войти в комнату… Вскоре после этого Дильшах уехала обратно в Мидьят, а еще через несколько недель сообщила своей матери, что выходит замуж за Мехмета. Однако же, буквально за день до свадьбы она вернулась домой и, чуть не плача, попросила Шукран приютить ее. — Я просто не могу, мама, позволь мне остаться здесь! — попросила она, целуя ей руку. — Да что стряслось-то, Дильшах, — допытывалась Шукран, — скажи мне! — Я хочу остаться здесь, с тобой, мама! — прошептала Дильшах, прижавшись к ней и положив голову ей на колени. — Ну так и оставайся, милая! — Шукран ласково погладила ее по волосам. — И мы будем вместе, да, мама? Ты же от меня не отвернешься, правда? Никогда-никогда?.. — Я с тобой, дочка, до конца дней моих, разве может быть иначе! Но… что тебя мучает, скажи, я же вижу! В ответ Дильшах чуть вздрогнула и тяжело вздохнула. Вечером приехали Мехмет и Азизе и устроили прямо-таки отвратительную сцену. Мехмет заявил, что Дильшах ведет себя безответственно, она дала ему слово, уже все готово к свадьбе, и он не позволит опозорить свою семью, ославить их на весь Мидьят. — Я не хотела, Мехмет, прости меня! Но… я просто… — Хватит этих капризов! — рявкнул Мехмет. — Поехали живо! — с этими словами он схватил ее за руку и потащил к выходу. — Мехмет, подожди, не надо, давай поговорим! — Иди давай, дома поговорим! — отрезал он. — Подождите, нельзя же так! — воскликнула Шукран и бросилась следом. — Азизе ханым, прошу вас, оставьте мою дочь! — крикнула она, обращаясь к не проронившей за все время ни единого слова Азизе. Дильшах плакала, Мехмет тащил ее к машине, Шукран, беспокоясь за дочь, просила Мехмета успокоиться… И конечно же, эту сцену видело по меньшей мере полдеревни. Дней пять потом все та же Нихан не давала Шукран покоя, выпытывая подробности размолвки Дильшах с женихом. А Сехер предположила, что Мехмет «застукал ее с другим». Шукран вспылила и посоветовала соседкам следить лучше за своими мужьями. На свадьбе Шукран не могла отделаться от мысли, что ее дочь выходит замуж, мягко говоря, неохотно, словно ее силой или страхом принудили к этому. Да и Мехмет Асланбей, хоть и улыбался и смеялся, танцевал, как и положено на свадьбах, временами впадал в некую задумчивость. Азизе Асланбей тоже выглядела уставшей и задумчивой, будто ей в тягость это торжество и разодетые гости. А брат Мехмета (то ли старший, то ли средний, Шукран не вникала в тонкости) и вовсе отсутствовал. Мехмет тем не менее не отходил от Дильшах ни на шаг, и Шукран даже не удалось перекинуться с дочерью и парой слов. После свадьбы она уехала домой, и никто даже и не подумал пригласить ее остаться хотя бы до утра. А когда примерно через месяц к ней прибыл шофер Мехмета, чтобы отвезти «в гости к Дильшах ханым», Шукран вспылила и заявила, что ноги ее не будет в доме людей, которые силой уволокли ее дочь и устроили отвратительный скандал, благодаря которому вся деревня над ней по сей день потешается. А если Дильшах все еще не безразлична ее мать, то пусть сама приезжает, чай, тут дом ее отца, а не чужие хоромы.***
Семейная жизнь у Дильшах, к несчастью, не задалась. Когда однажды дочери удалось выбраться проведать ее, это случилось вскоре после рождения Мирана, Шукран заметила вдруг синяки у нее на руках и плечах. На все расспросы Дильшах отвечала лишь одно: «Это была случайность!» Однако же, Шукран мигом поняла, в чем дело. Она намеревалась сразу же отправиться в дом Асланбеев и поговорить с зятем и его родственниками: что это, в самом деле, такое, образованные вроде, воспитанные люди, и вдруг — поведение необузданного дикаря. Шукран даже и в кошмарном сне не могла представить, чтобы Реджеп, да покоится он с миром, поднял на нее руку. Да, он мог иногда накричать, когда случались у них размолвки, стукнуть по столу кулаком, но чтобы ударить свою жену — такое и вообразить-то немыслимо. Ее покойный отец тоже, кстати сказать, отличался вспыльчивым нравом, и если уж начинал кричать на родню — то хоть на край света беги. Но и он ни разу в жизни мать даже пальцем не тронул. И что бы там ни говорила тетушка Нихан, это вовсе не нормально, когда в семье царит рукоприкладство, Шукран была в этом убеждена. Помимо всего прочего, Дильшах сказала, дескать, мужу не нравится, что она слишком часто отлучается из дома, поэтому лучше Шукран будет приезжать, но желательно в отсутствие Мехмета, а заодно и Азизе ханым. Шукран, правда, намеревалась серьезно поговорить со сватьей, чтобы та урезонила своего отпрыска, и тот прекратил распускать руки. Ведь получается, что он Дильшах и беременную поколачивал, иначе Миран не родился бы раньше положенного срока. Внука Шукран видела всего несколько раз. Впервые — вскоре после рождения, когда приехала навестить дочь в больницу, ровно за день до ее выписки. Мальчик был так похож на Дильшах, что у Шукран сердце зашлось от нежности, и больше всего ей хотелось забрать дочь и малыша домой, пусть бы они жили с ней. Второй раз она увидела его через год, когда приехала к дочери, они разговаривали с ней в городском парке, поскольку Азизе тогда болела: лежала дома с сильнейшей простудой, — а Мехмет и его братья неотлучно дежурили у ее постели, поэтому, понятное дело, визит Шукран оказался, мягко говоря, лишним. Дильшах забрала сына и в сопровождении Эсмы ханым, их экономки, пошла в парк, где они и встретились с Шукран. Она привезла внуку плюшевого зайца, держащего в лапах морковку, и несколько погремушек. Малыш обрадовался и тут же занялся новой забавой, увлекшей его настолько, что когда мать и бабка пытались взять его на руки, чтобы приласкать, он недовольно хныкал, дескать, не мешайте мне играть. Правда, очень быстро игрушка ему наскучила, и он бросил ее, расплакался, и Дильшах тут же сунула ему бутылочку с водой, судя по всему, он захотел пить. Шукран умилялась, глядя на малыша, целовала в щечку и приговаривала, что ее маленький внучок — настоящее сокровище. В последний раз Шукран видела Мирана и держала его на руках в том же городском парке примерно через пару месяцев после той встречи, когда подарила ему игрушку. Она ездила в город навестить свою троюродную сестру, и заодно сумела послать весточку Дильшах, что они могут повидаться, на что она ответила, лучше это сделать наедине и подальше от особняка Асланбеев. После этой встречи Дильшах лишь несколько раз смогла выбраться в деревню, а Мирана Шукран видела исключительно на фотографиях. Мальчик подрос и сделался еще больше похож на Дильшах. Шукран же было немного обидно: почему, спрашивается, дочь так редко привозит малыша к его же родной бабке. Если это ее драгоценный муженек распорядился, то тут уж и слов нет. Шукран всерьез собиралась наплевать на все отговорки дочери, мол, лучше не конфликтовать с семейкой ее благоверного, прийти к ним и решительно заявить: она имеет право навещать дочь и внука, в конце концов они не в тюрьме. Вскоре после этого Дильшах написала ей, что им нужно увидеться. Шукран чуть в обморок не упала, когда увидела разбитую губу, кровоподтеки на лице и синяки на руках дочери. — Да чтоб у этого шакала руки отсохли! — воскликнула она. — Дочка, — она сжала кончики ее пальцев, — так больше не может продолжаться! Уходи оттуда! Прямо сейчас — собирайся и поедем домой! — Нет, мама, — покачала головой Дильшах, — я не могу сейчас уйти и оставить Мирана. Они же так просто мне его не отдадут, и я больше никогда его не увижу. — Мы заберем его позже, — убеждала ее Шукран, — в этой стране ведь есть закон! Мы бы нашли управу на этих людей. — Нет, мама, — Дильшах обняла ее и быстро зашептала на ухо, — послушай меня! Очень скоро я уйду оттуда. И тогда мы с тобой вновь будем вместе. И Миран тоже с нами будет жить! Надо… надо только подождать. Я… нашла способ. Наберись терпения, хорошо? Все будет хорошо, я тебе обещаю! Это был их последний разговор. Через два месяца к ней домой приехал шофер Азизе Асланбей и сообщил, что Дильшах и Мехмет погибли. «Похороны, — будничным тоном, будто сообщал ей прогноз погоды, проговорил он, — завтра. Я сам отвезу вас, Шукран ханым, хозяйка распорядилась». К несчастью, на шоссе случилась авария, и несмотря на ранний час, образовался натуральный затор, и пришлось в пробке простоять почти два часа. Когда они наконец приехали на кладбище, ее дочь уже похоронили, и все разошлись, Шукран отпустила господина Ферхата (так он ей отрекомендовался) и осталась один на один со свежей могилой, что навсегда скрыла от нее ее дочь. У нее даже слез уже не осталось, чтобы оплакать свою горькую участь и участь ее бедной девочки, которую погубил этот… выродок! Шукран была уверена, что он убил ее. Может быть, Мехмет Асланбей не спускал курок, не душил ее, не резал ножом, но именно он своим поведением, жестоким обращением довел бедняжку до могилы. И сам сгинул, как шелудивый пес! Шукран была настолько зла, что ей казалось, она этого проходимца из могилы бы достала, а потом придушила голыми руками… Ферхат этот, правда, сказал ей, что якобы на Дильшах и Мехмета напали бандиты, но она не знала, что и думать. А может быть, так и было. Кто их разберет, этих Асланбеев, возможно, они действительно связаны с криминалом, зря, что ли, про подобных типов в новостях показывают, а иной раз даже и кино снимают! Вот и Мехмет мог перейти дорогу каким-нибудь головорезам, и они расправились и с ним, и с его женой. Мать Мехмета потому и молчит и не хочет видеть Шукран. Ей просто-напросто стыдно ей в глаза посмотреть и признать: их семейка сгубила невинную жизнь! Мало того, Мехмет и без того жизни Дильшах не давал, а Азизе наверняка все знала, но молчала. Ни к чему выносить сор из избы, верно? Вон, та же тетушка Нихан, даром, что не благородная ханым, а тоже так считает. Хорошо хоть Миран уцелел. Но он не будет в безопасности в этом доме, рядом с этими людьми! — думала Шукран. В самом-то деле, разве деньги Асланбеев сделают его счастливым, если он не узнает материнской теплоты и ласки? А кто о нем позаботится в этом доме? Кто будет любить и растить его, рассказывать ему сказки, петь колыбельные, сидеть у его постели, когда он заболеет, выслушивать жалобы на детские страхи, кто станет покупать ему игрушки, какие только он попросит, кто утешит, если он загрустит, кто поведет его в первый раз в школу?.. Если так разобраться, то кроме нее — больше некому! Шукран — мать его матери, она воспитала Дильшах, а значит, у нее хватит сил, а самое главное — тепла и любви, чтобы поставить на ноги и внука. А что до родни его папочки… Они так и не сумели принять Дильшах, хотя Азизе Асланбей когда-то и уверяла, мол, «предрассудки значения не имеют». Дильшах так и не обрела счастья в их огромном доме, значит, и Мирана они не примут и не полюбят. Станет ли Азизе заботиться о нем так же, как о внуках от других своих сыновей, которым наверняка нашла «хороших жен» по своему вкусу? Ответ очевиден. Поэтому-то Шукран и пришла к ним с твердым намерением забрать Мирана к себе. Однако, Азизе выгнала ее, и тогда Шукран, отчаявшись, окончательно разрыдалась прямо на пороге особняка. Она на коленях готова была умолять эту женщину, пусть позволит хотя бы издали видеть Мирана. — Я ведь тебя предупредила, чтобы ты и близко не подходила к моему дому! — холодно и надменно произнесла Азизе Асланбей. — Вы… вы не можете! — всхлипнула Шукран. — Я же тоже его бабушка! — воскликнула она, хватая Азизе за руки. — Вы не можете его у меня отобрать, Миран — это все, что осталось мне от дочери! — Ладно. Я повторю еще раз, Шукран: не смей больше приближаться к этому дому, поняла? Да и в Мидьят тоже дорогу забудь, как и имя Мирана. Ты его не получишь! А если я еще раз тебя здесь увижу, то ты сразу же отправишься следом за своей беспутной доченькой! Мало мне было горя, это ведь из-за нее, из-за этой девки, мой сын теперь лежит в могиле! Так что не смей даже имени Мирана произносить, слышишь? Ты его не получишь, и точка! — Да как… как вы можете такое говорить? — всхлипнула Шукран. — Это моя бедная дочь… из-за вашего Мехмета… Да ней места живого не было из-за его издевательств! — Хватит! — Азизе брезгливо скинула ее ладони со своих запястий. — Убирайся отсюда пока жива, дважды повторять не стану! Она отвернулась от нее и ушла в дом, оставив Шукран одну, совершенно разбитую и опустошенную. Шукран вернулась домой и с того дня больше не видела ни Азизе, ни остальных членов семьи Асланбей, включая и Мирана. Она попыталась было пойти в суд, но ее и оттуда выставили, сказали, что нечего даже и пытаться бороться с Азизе Асланбей, она уже является официальным опекуном Мирана, и отобрать его у нее вряд ли получится… Спустя несколько лет Шукран вновь приехала в Мидьят и вновь на похороны. На сей раз — мужа своей троюродной сестры. Через пару дней она отправилась на рынок, чтобы помочь сестре купить продуктов, и совершенно случайно столкнулась с Эсмой ханым. Они остановила ее, расспросила о Миране. Эсма сказала, что с ним все хорошо, он здоров, иногда, конечно, безобразничает, как все дети его возраста. Вот, к примеру, недавно они с Генюль, его двоюродной сестрой и Фыратом, сыном Эсмы, лазили на крышу прачечной, чуть было не свались вниз, за что им, конечно, влетело от хозяйки… Шукран улыбнулась, а на глаза тут же навернулись слезы. Она попросила у Эсмы помощи: пусть она устроит так, чтобы Шукран смогла посмотреть на него. Эсма сначала отказывалась, а потом все же решилась: достала из сумочки маленький блокнотик, вырвала листок и написала адрес школы, где учился Миран. Он совсем недавно пошел в первый класс, и если Шукран желает, она может подойти к школе и таким образом увидеть Мирана. Большего Эсма сделать для нее не может… Шукран вздохнула и поблагодарила эту сердечную и отзывчивую женщину. На другой же день она вновь приехала в Мидьят и направилась по написанному Эсмой ханым адресу.***
Ей пришлось довольно долго ждать, народу на парковке и на площадке перед школьными воротами значительно прибавилось. Шукран стояла чуть поодаль, спрятавшись за деревом, а кроме того, напротив стоял киоск с газетами, газированной водой и всякой мелочевкой вроде канцелярских товаров: ручек, скрепок и тетрадок. Поэтому Шукран могла не беспокоиться, что ее заметят, но в то же время она могла прекрасно видеть каждого, кто выходит из школьных ворот. Она узнала внука сразу. Он шел, озираясь по сторонам, помахивая новеньким школьным рюкзаком, точно такая же манера была у Реджепа, и Шукран вечно ворчала на него, чтобы не размахивал хозяйственной сумкой, пока они шли с ним из магазина домой. Рядом с ним шел мальчик одних с ним лет, одетый в точно такую же школьную форму, они оба что-то увлеченно обсуждали, и вдруг задорно расхохотались. Приятель Мирана, кивнул, заметив, как поняла Шукран, среди стоявших неподалеку женщин свою мать, попрощался и побежал к ней. Миран остался один, остановившись, он закусил губу и стал напряженно всматриваться в группу стоявших на парковке шоферов, очевидно, он искал того, кто должен был его встретить. У Шукран перехватило дыхание: внук был невероятно похож на Дильшах! Он точно так же, широко распахнув глаза и обиженно закусив губу, озирался по сторонам. Помнится, когда Реджеп играл с Дильшах в прятки, и она, потеряв отца из виду, не могла его найти, то у нее на лице неизменно проступало вот это обиженно-расстроенное выражение. А еще глаза… Шукран прекрасно помнила, что у Мирана такие же длинные ресницы, как были у ее дочери. Она улыбнулась: на душе у нее снова, впервые за все годы, что минули со дня смерти Дильшах, сделалось тепло и спокойно. Жизнь сделалась «сладкой, словно мед», как любил говаривать ее покойный супруг. И вдруг… этот сладчайший мед стал невероятно горчить, точно полынь. Миран вскинул руку в приветственном жесте и обрадованно воскликнул: — Бабушка! Шукран вздрогнула и хотела уже было броситься к нему, позабыв обо всем на свете, заключить в объятия и никуда от себя не отпускать, но прежде, чем она успела опомниться и взять себя в руки, Миран повернулся и кинулся со всех ног к только что припарковавшейся машине. Ферхат (его Шукран также узнала) распахнул дверцу, Азизе Асланбей выбралась наружу, и Миран тут же бросился ей на шею, будто год ее не видал. Она улыбнулась и крепко прижала его к себе. Он положил голову ей на плечо и что-то проговорил на ухо, а Азизе тем временем ласково погладила его по спине. Потом она чуть отстранилась, с улыбкой посмотрела ему в лицо и спросила что-то вроде «как прошел день». Миран тут же затараторил, мол, получил отличную отметку по турецкому языку, некий Джемиль на него обиделся «за испорченный ластик», но Миран тут вовсе ни при чем, и пусть бабушка купит им с Генюль мороженого, как она пообещала утром. — Тихо, тихо, Миран! — укоризненно взглянула на него Азизе. — Не кричи так, нас же сейчас весь Мидьят услышит! Она потрепала его по голове, чуть прищурилась и прибавила, что раз внуку захотелось мороженого, то им стоит поторопиться. Раз он сегодня отличился, тем более — по турецкому языку, то ему полагается большая порция самого вкусного мороженого, которую он получит, если поспешит. Миран подпрыгнул на месте, взвизгнув от радости, тут же получил в ответ очередной строгий взгляд Азизе, но так как, несмотря на суровый тон, глаза ее смеялись, Миран вновь обнял ее, а после побежал к машине и, опередив Ферхата, распахнул дверь, пропуская Азизе. Машина тронулась с места, а Шукран, выйдя из своего укрытия, еще долго стояла, глядя ей вслед, хотя уже и след давно простыл. Шукран была так измотана, будто без отдыха одна вспахала целое поле; она тяжело вздохнула, вспоминая радостную и такую искреннюю улыбку Мирана. Улыбку, которая, к сожалению, предназначалась не ей. Выходит, поняла она, надеяться и впрямь не на что. Шукран опоздала на целых семь лет, мальчик ведь действительно совсем не знает ее, как и сказал тот адвокат, он привязан к семейству своего отца, и его… как это ни странно, там любят и заботятся о нем. Жаль, конечно, что она не может просто прийти к нему и обнять, как это только что сделала Азизе, а он не обнимет ее и не поцелует в ответ. Что ж… теперь остается лишь уповать на милость Аллаха, и быть может, случится чудо. И Миран однажды сам постучится к ней в дом.