Возвращение (Азизе Асланбей (Айше Шадоглу)
— Так, — Гюль двумя пальцами взяла свой смартфон и некоторое время сосредоточенно вчитывалась в рецепт, который нашла в интернете загодя, — сейчас они уже должны приготовиться! — радостно воскликнула она и энергично заработала венчиком, чуть было не расплескав крем по всей плите. — Бабушка Айше, ты посмотри, пожалуйста, как они там… сидят. Только духовку не открывай! Она улыбнулась, заглянула в духовку и удовлетворенно кивнула: — Просто восхитительно, милая! — отозвалась она. — Поднялись, как надо. Совсем как в твоем видео. Что теперь делать? — прибавила она снимая с плиты крем, над которым так тщательно трудилась Гюль. — Он тоже уже готов. А шоколадный, — заглянув в другой сотейник, прибавила Азизе, — почти остыл. — Ой, как здорово! — Гюль радостно захлопала в ладоши. — Они все просто упадут, правда? — Непременно! — кивнула Азизе. — Так… кажется, пора доставать эти твои… тролли? — Профитроли, бабуль! — поправила ее Гюль, натягивая прихватки-рукавицы. — Они самые, — кивнула Азизе, наблюдая, как внучка аккуратно вынимает противень из духовки. — Надо же, — обрадованно воскликнула она, — какие красивые получились! — Ну вот, — Гюль расплылась в довольной улыбке, сделавшись при этом как две капли воды похожей на Хазара, — теперь останется только кремом начинить. Но это уж я справлюсь! — Я тебе, разумеется, помогу, — сказала Азизе. — Вот только еще торт с цукатами поставить надо. Но этим я сама займусь немного позже. — Ты его побольше сделай, бабушка Айше, — облизнулась Гюль, — а то всем не достанется, особенно если Миран, как всегда, самый большой кусок схватит. — Самый большой у нас достанется имениннику, — усмехнулась Азизе, — мы-то уж с тобой проследим, правда, красавица моя? — Конечно! — кивнула Гюль и осторожно поставила на стол второй противень с профитролями. Завтра Умуту исполняется пять лет, и по такому случаю Миран с Рейян, как обычно, устраивают грандиозный праздник, куда приглашены дети чуть ли не со всей округи: приятели Умута из детского сада, куда он пошел по настоянию матери, чтобы «потом ему легко было привыкнуть к школе», дети и внуки деловых партнеров Мирана и Джихана, подопечные фонда Рейян, — словом, скучать не придется никому. В доме по такому случаю творится совершеннейший переполох. Сам Миран распорядился превратить двор, где состоится торжество, в этакое подобие джунглей: по его приказу в дом привезли и расставили муляжи пальм и лиан, везде развесили желтые и зеленые воздушные шары и разместили среди импровизированных «зарослей» игрушечных зверей. Самый большой лев, который примостился рядом с лестницей, даже рычит, стоит его только тронуть. Азизе вчера, проходя мимо, случайно задела игрушку локтем, и чуть инфаркт не получила, когда раздалось грозное рычание «царя зверей». Насух тоже стал жертвой сией забавы, причем не единожды. Когда вчера утром он вновь подпрыгнул, как ужаленный, то в который раз принялся кричать, что «выбросит этого уродца» от греха подальше, потому что спасу от него никакого нет. Миран с Джиханом, как водится, принялись его успокаивать: дескать, это ненадолго, и он смягчился. А вот дети от игрушки в восторге, Умут, Хюма и Бахар целыми днями носятся вокруг него, играя в «храбрых охотников» или в «Короля Льва». Умут обожает этот мультфильм, и потому Миран приготовил еще один сюрприз: музыка из этой сказки будет играть на празднике. Правда, Миран признался недавно, что ему хочется, чтобы Умут увлекся чем-то еще, поскольку он слышать уже не может это «Поскорей бы мне стать королем». Азизе усмехнулась про себя: Миран, очевидно, забыл, как в детстве бредил «Звездными войнами», которые как-то раз на беду свою показал ему Али. Они с Фыратом сначала полдня мастерили «световые мечи», достав из сундука старые деревянные сабли Мехмета и Ахмета, которые Нихат в свое время сделал для них своими руками. Иногда, когда на него снисходило вдохновение и желание побыть внимательным и нежным отцом, он, стоит сказать, довольно искусно мастерил детям игрушки, читал им сказки и позволял рисовать в своем ежедневнике. Жаль только, что надолго его не хватало, он уставал от «детских капризов» и звал Азизе, чтобы она успокоила расшалившихся отпрысков, а то они «совсем от рук отбились». Отыскав игрушки отца и дядюшки, Миран предложил взять оберточную подарочную бумагу и обернуть сабли, чтобы «получилось похоже». А потом они с Фыратом без конца бегали по дому, размахивая теми «мечами» и выкрикивая нечто вроде «да пребудет с нами сила». Генюль сначала дулась на них, но потом утащила у Султан ее новое летнее платье, надела его, заявив, что она теперь в таком случае какая-то там принцесса из того кинофильма. Когда Азизе напомнила внуку об этом, он удивленно распахнул глаза, некоторое время смотрел на нее, чуть нахмурив брови, что он делал всякий раз, когда пытался вспомнить нечто очень важное, а потом от души расхохотался: — Ой, точно, я и забыл уже! А помнишь, бабушка, как Фырат кинул в меня свой меч (я уж не помню, почему, но у нас какая-то размолвка вышла) и попал в кастрюлю с нутом? Мы как раз на кухню зашли… Эсма так ругалась на него! А ты… — … растащила вас по разным углам, потому что ничего уже не помогало! Точно так же, как на Мехмета с Ахметом когда-то могло подействовать только если я развела их по разным комнатам и заперла там на пару часиков. Словом, лев остался стоять посреди двора, а Насух теперь обходит его десятой дорогой. Кстати, вспомнила вдруг Азизе, надо напомнить Насуху, чтобы не забыл завтра железную дорогу, которую они с ним купили для Умута. Три дня назад Азизе потащила мужа в торговый центр за подарком для правнука. Насух предлагал купить ему очередного плюшевого льва (у Умута и без того их насчитывалось уже штук шесть как минимум), но Азизе сказала, что ей доподлинно известно, о чем мечтает ее «ненаглядный котеночек». Умут ведь частенько секретничает с бабушкой, вот и на этот раз он шепнул ей, мол, видел в торговом центре «такую здоровскую игру», что теперь только и думает о том, чтобы заполучить сокровище в свои руки. Насух, конечно, принялся ворчать, когда увидел цену на этакое чудо: электронная железная дорога с двумя поездами, пассажирским и грузовым, с домиками путевых обходчиков, вокзалом, развязками, полустанками и семафором. Насух заявил, что на эти деньги можно настоящий поезд купить, но Азизе ответила ему, мол, настоящий Умуту ни к чему, а вот эту игрушку он у нее уже давно выпрашивает. — Ага, потому что Миран наверняка наотрез отказался тратить целое состояние на чепуху, — ухмыльнулся Насух. — Этого я не знаю, — отозвалась Азизе, — но мне известно одно: Умуту безумно нравится эта игрушка, и он мечтает получить ее в подарок. — Ну, раз такое дело, — расплылся в улыбке Насух, — то пусть радуется. — Вот и я о том говорю! Миран, пожалуй, прав, когда говорит, что Умут вьет из нее веревки, но ей только в радость проводить время с правнуком и исполнять его желания. Когда-то Султан пеняла ей, что она невероятно балует Элиф да и с Мираном «могла бы быть построже». Интересно, что бы она сказала теперь? Интересно, кстати, как там она?.. Генюль, разумеется, видится с нею, пару раз она наведывалась в Карс, а пару месяцев назад Султан ездила в Стамбул, чтобы навестить дочь, тем более и повод есть: Генюль ждет ребенка, чему вся семья, безусловна, рада. Генюль говорит, у матери все замечательно, она даже прошла курс терапии у психолога, что положительно сказалось на ее состоянии. Что ж, пусть у нее все будет хорошо!.. В Мидьят Султан приезжать отказывается, значит, так для нее будет лучше, таков уж ее выбор. Что до Умута, то рядом с ним Азизе неизменно чувствует себя еще счастливее, умиротвореннее и… моложе. Когда он обнимает ее, доверчиво прижимается к ней, делится своими детскими секретами, спрашивает, когда же они вместе с дедушкой вновь поедут в поместье, потому что ему хочется «покататься на лошадке», на душе становится так тепло и спокойно, что кажется, будто она в этом счастье купалась всю свою жизнь, и не было никогда ни боли, ни страданий. А еще Умут прибавляет, что соскучился немного по дяде Азату и тете Генюль, ему не терпится снова их увидеть, потому что они пообещали в следующий приезд сводить Умута в зоопарк. Мальчик обожает, когда Азизе вместе с Джиханом сидят с ним, помогают строить домики из конструктора или собирать пазлы. Умут вообще почему-то именно к Джихану с Азизе невероятно привязан, чем опять-таки неизменно напоминает ей своего отца. Миран в его возрасте точно так же светился от радости, когда Азизе заходила к Мехмету и дарила Мирану какой-нибудь подарок. Он обнимал ее, благодарил и неизменно прибавлял, что бабушка — самая лучшая, раз так угодила ему с подарком. Азизе улыбалась ему, а сердце при этом всякий раз щемило от нежности, как бы она ни пыталась тогда от нее отмахнуться, поскольку не могла понять: как такое возможно, почему мальчик напоминает ей Мехмета в таком же возрасте. Да, правду говорят, что кровь — не водица!.. Азизе вздохнула, после чего собрала посуду и протерла стол тряпкой. Ну, вот, теперь можно готовить завтрак. Как только Шейда вернется с рынка, нужно отдать ему необходимые распоряжения, пусть поторопится. Закончив наконец с профитролями для завтрашнего десерта, Гюль ласково чмокнула Азизе в щеку и убежала, поскольку ей уже пора было собираться в школу. Азизе посетовала, конечно, что внучка не успела позавтракать, но Гюль лишь рукой махнула, дескать, ничего страшного, «перехватит какой-нибудь сэндвич в буфете». Самое главное, подчеркнула она, что ей удалось (при помощи бабушки, разумеется) приготовить вкусный сюрприз для Умута и его гостей. Вот уже год Гюль изучает итальянский язык, поскольку увлеклась живописью эпохи Возрождения, и по такому случаю Зехра отдала ее в итальянский колледж. Тот самый, где некогда учились Миран и Генюль, а еще раньше — сыновья Азизе и Джихан. Как выяснилось совсем недавно (просто к слову пришлось в очередном разговоре), Насух отдал Джихана в ту школу после смерти Гюль ханым. Якобы ей ее посоветовали какие-то знакомые, мол, любимому внуку там будет хорошо. Правда, после визита в колледж она почему-то передумала, и Джихан остался в старой школе. А уже после смерти матери Насух решил таким образом почтить ее память. Неожиданно Азизе вспомнила, как однажды столкнулась с Гюль ханым в кабинете директора, к которому приехала по делам попечительского совета. Кажется, Али в те времена еще только-только должен был пойти в первый класс… Гюль ханым тогда не узнала ее, да и Азизе сделала вид, будто они не знакомы. Ей не хотелось вспоминать о прошлом и бередить старые раны. И вот — кто бы мог подумать — спустя столько лет, маленькая Гюль будет ходить в ту же школу. Интересно, жив ли синьор Джованни?.. Впрочем, наверняка он давным-давно ушел на покой, ведь ему уже много лет. Помнится, он написал ей такое трогательное письмо после того, как Азизе уехала вместе с семьей в Карс. Он называл ее «своей бесценной и драгоценной благодетельницей», сетовал на то, что «дела попечительского совета окажутся в совершеннейшем беспорядке», и от всего сердца пожелал ей и ее домочадцам «много счастья и всяческих успехов». Она улыбнулась, вспомнив вежливого и обходительного итальянца, который всякий раз, стоило ей приехать в школу по делам совета, целовал ей руку и говорил комплименты. Хорошо хоть Нихат практически никогда в школу не наведывался, даже на детские праздники (Ахмет один раз жутко расстроился, бедный, потому что очень ждал отца, а тот попросту наплевал на него), иначе, чего доброго, принялся бы за свое излюбленное занятие: трепать ей нервы идиотской ревностью. Азизе чуть нахмурилась, как и всякий раз, когда случалось ей вспомнить о прошлом, в частности — о Нихате. После чего она достала чистую чашку, решив сварить себе кофе.***
Как-то раз, вскоре после свадьбы, Насух помогал ей разбирать вещи, которые она распорядилась перевезти из дома Эсмы, где жила до этого. Насух достал из коробки небольшой старый фотоальбом, передал его Азизе, и тут вдруг на пол упала одна небольшая фотография, которая, судя по всему, просто лежала между страницами, а не была вклеена в альбом. Насух поднял ее и довольно долго рассматривал. Фото было сделано в Бодруме, во время медового месяца Азизе и Нихата. Она, честно признаться, и позабыла уже, но стоило только увидеть ту фотографию, как все моментально ожило перед глазами. Нихат обещал ей тогда, что когда они останутся вдвоем на побережье, это будет «просто замечательно», и им обоим отдых пойдет на пользу. Как ни странно, он оказался прав, Азизе безумно там понравилось. Она была в восторге от моря, такого синего-синего при дневном свете, с ярко блестящими солнечными бликами на ровной глади, или же серо-зеленого при пасмурной погоде, когда волны, будто рассердившись, с яростным шипением, стараясь обогнать друг друга, разбивались на мелкие брызги о гранитные плиты волнорезов. Казалось, можно часами, если не днями напролет просто стоять на берегу и смотреть в синюю-пресинюю даль… В такие минуты ей казалось, будто теперь все и впрямь пойдет на лад, и в конечном итоге сложится очень хорошо. Им с мужем нравилось гулять по набережной, и Азизе все никак не могла налюбоваться морем. Однажды они прошли прямиком на пляж; Азизе сняла туфли и решила пройтись по мягкому теплому песку (был уже конец лета, но в первые дни их пребывания там все равно стояла довольно-таки теплая погода). Нихат заявил, что ему не охота «набрать полные ботинку песку», поэтому уселся на скамейку и закурил. Азизе же бродила босиком по мелководью и собирала ракушки. — Нихат, посмотри, что я нашла! — радостно воскликнула она, подбежав к нему и усаживаясь рядом. — Ты как ребенок! — добродушно усмехнулся он и обнял ее за плечи, привлекая к себе. — Здесь же люди, Нихат, что ты делаешь! — воскликнула она. — И плевать, — махнул он рукой. — Ну, покажи лучше, что за сокровища ты там нашла? Она рассмеялась и протянула ему свои находки: — А когда мы поедем кататься? — спросила она. — Ты же обещал, что мы пойдем на яхте, помнишь? — А ты, я вижу, уже не боишься? — прищурился он. Азизе и в самом деле поначалу немного робела, все повторяла, что они ведь могут утонуть, но муж убеждал, что страхи ее напрасны. — Уже нет, — отозвалась она, — потому что здесь так хорошо! И мне кажется, что если вокруг такая красота, то ничего плохого уже не произойдет. А потом, ты же мне обещал, что будешь рядом, разве нет? — Знала бы ты, — шепнул ей на ухо Нихат, — какая ты сейчас… необыкновенная! Потом они вновь гуляли по променаду и увидели старого фотографа с попугаем, сидевшим у него на плече. Он предлагал всем и каждому «сфотографироваться с птичкой». Несколько иностранных туристов, весело переговариваясь на непонятном языке, стояли поодаль, а потом, решившись, достали деньги и сделали несколько фотографий. Затем настала их с Нихатом очередь. Насух долго рассматривал фото, на котором улыбающаяся Азизе, чуть повернув голову смотрела на своего супруга. Нихат же хохотал, запрокинув голову, а на плече у него сидел попугай. «Я как капитан пиратского корабля!» — говорил Нихат, игнорируя просьбы фотографа смотреть прямо в объектив. — Ты чего? — спросила у Насуха Азизе, когда он, тяжело вздохнув, протянул ей фотографию. — Ничего, — пожал он плечами. — Ты… — он вновь вздохнул и отвернулся. — Насух?.. — Азизе погладила его по плечу. — Что такое? — Просто ты там… улыбаешься… ему, — тихо прибавил Насух. — Я подумал, что… Аллах, да чего там лукавить-то, я убить его готов, понимаешь? Даром, что он много лет, как в могиле! Еще и смотрит на тебя так!.. — пробормотал он про себя. Широко распахнув глаза, Азизе уставилась на него: — Насух, да ты что, ревнуешь, что ли? Щеки его так и запылали, будто он сидел у печки. Помолчав, Насух кивнул и проговорил, чуть смутившись: — Да, наверное… Ревную. Глупо, да? — он протянул руку и нежно погладил ее по щеке. — Прости! Азизе вздохнула: — Да за что же мне тебя прощать? Но и ревновать, поверь, нужды нет, ведь если ты спросишь, любила ли я его когда-нибудь, то… — Я боюсь спрашивать, Айше! — тихо проговорил Насух. — Я никого и никогда не любила в этой жизни так, как тебя, Насух, — грустно улыбнулась Азизе. — Знаешь, — она взяла его за руку и прижала его ладонь к своей щеке, — я тогда думала, что должна попытаться собрать осколки своей разбившейся жизни. Мне хотелось, чтобы моя боль хоть немного притупилась. Да что там, я мечтала все забыть… В первую очередь — тебя, хотя это-то у меня и не получилось. Но поначалу я верила, что смогу. Хотела верить… Самое лучшее и самое дорогое, что я получила от жизни — это мои дети. Именно они помогли мне. Благодаря им та рана хоть немного затянулась. В остальном … — Не думай больше об этом, Айше, — с сочувствием взглянул на нее Насух. — И прости меня, что напомнил… не надо было! Она взглянула ему в глаза, приблизилась и прошептала на ухо, что давно уже похоронила прошлое, потому что теперь они вместе, а значит, нужно думать лишь о будущем…***
В те дни, когда Азизе только-только пришла в себя после пожара и кое-как пыталась смириться с предательством того, без кого не мыслила своей жизни, ее вновь и вновь будто тяжелой могильной плитой накрывало отчаяние, и опускались руки. В такие минуты ей хотелось просто исчезнуть, перестать существовать. Лучше было бы умереть, думала Азизе, тогда она воссоединилась бы с братом, сестрой, родителями и конечно же со своим любимым сыночком. Всякий раз, когда ей снился горящий дом, и она будто наяву слышала плач сына, Азизе просыпалась в слезах и потом долго не могла успокоиться. А потом она вспоминала слова Гюль ханым: Насух никогда не любил Айше, она была нужна ему лишь для забавы. «Азат Ага никогда бы не дал благословения на ваш брак, Айше, и мой сын прекрасно это понимал. Вас с Насухом связывал лишь сын, но теперь он умер, а без него ты Насуху не нужна! Ведь если бы он любил тебя, то не спал бы с другой. Кроме того, у той женщины совсем скоро тоже родится ребенок», — она будто наяву слышала ее голос, хотя больше всего на свете еей хотелось бы никогда не слышать этих слов. Азизе вспоминала фотографию, на которой Насух держал под руку девушку в красивом свадебном платье… Почему, почему он так с ней поступил: украл все, что только можно. Ведь именно ее Насух обещал взять в жены, это она должна была надеть свадебное платье и фату. Она должна была растить его ребенка!.. А теперь у нее ничего не осталось, кроме стыда, боли, ночных кошмаров, искалеченного тела и истерзанной души. Азизе каждый день умоляла Всевышнего послать ей смерть и прекратить эти муки, но потом она смотрела на младшую сестру, которая сидела подле нее и уговаривала «съесть хоть кусочек, потому что иначе сил совсем не останется», и мысленно просила прощения за то, что хотела бросить ее совсем одну. Она твердила себе, что ненавидит Насуха, призывала на его голову всевозможные кары, но вместе с тем, никак не могла окончательно изгнать из памяти его нежные прикосновения, ласковый взгляд и голос, повторяющий ее имя. Она дала самой себе клятву не думать о нем, вычеркнуть наконец из памяти, раз он забыл ее, значит, и она должна сделать то же самое. О том, чтобы вновь открыть свое сердце для новой любви, Азизе, разумеется, даже и не помышляла. Когда Нихат Асланбей стал проявлять к ней совершенно определенный интерес, Азизе сначала опешила: что, в самом деле, могло привлечь этого человека. Разве мало ему, размышляла она, девушек его круга, нарядных, красивых, веселых и беспечных? Зачем ему сдалась она — безродная, как любила выражаться Фюсун, нищенка, изуродованная ожогами, из-за которых ей самой страшно было смотреть на себя в зеркало. — Да вы просто себе цены не знаете, Азизе, — улыбаясь, повторял Нихат и брал ее за руку. — Что там ожоги, это же… это пройдет, если вы будете лечиться. Но ведь главное — это ваше сердце, разве нет?.. — Может быть, — невесело усмехнулась она, — вот только не все так великодушны, как вы, Нихат бей. — Поэтому-то я и говорю: примите мою… дружбу, Азизе, и все мои чувства. Поверьте, я хочу, чтобы с вами не случилось ничего плохого, чтобы вы были счастливы! И я могу дать вам все, Азизе! — Вы… просто не знаете, Нихат бей, но дело в том, что я никогда больше не буду счастлива! Потому что… — она отвернулась и, проклиная себя за слабость, не смогла сдержать слез. — Что с вами? — он осторожно дотронулся до ее плеча. — Вас обидел кто-то, да? Скажите мне, доверьтесь! — Я мертва, Нихат бей! Моя душа сгорела и превратилась в пепел. Мое тело изувечено навеки, и я не избавлюсь от этой боли. Но по большому счету она — ничто, поскольку… лучше бы и мне сгореть там, вместе с моей семьей! — Это был несчастный случай? — спросил Нихат и погладил ее по руке. Азизе кивнула: — Я даже не знаю, как это случилось. Я прибежала с виноградников, где работала, а дом уже пылал! Мои брат, сестра… И мой… муж тоже. Я бросилась туда, я звала их, но… Крыша рухнула, и больше я ничего не помню. Очнулась уже в больнице… — О Аллах! — Нихат сочувственно вздохнул, покачал головой, а потом провел ладонью по ее щекам, вытирая слезы. — Вам очень больно, но их ведь не вернешь уже. А вы здесь, вы — живы. И вы должны жить дальше! Если позволите, я помогу вам, и мы вместе постараемся забыть о наших прошлых бедах. — Вам тоже хочется забыть о прошлом, Нихат бей? — спросила она. Теперь он отвернулся и еле заметно кивнул: — Возможно, вам покажется, что мои горести ничтожны, но… Знаете, как я ненавижу этот дом? Особенно свою комнату, потому что моя мать, закрывала меня там и оставляла одного на целый день, если ей не нравилось, как я себя вел. Кабинет, где меня пороли за любую провинность… Знаете, — он повернулся к ней и взглянул в глаза, — меня в этом доме одна только Бегюм понимала. Я любил сидеть у нее на кухне, но мать и это мне запретила. И еще — вот эту скамейку я очень люблю. Я сюда прибегал и сидел в одиночестве, но мне это нравилось. Здесь меня никто не доставал своими нравоучениями! А еще именно здесь я заговорил с вами в первый раз, помните? Только благодаря вам я начал любить этот чертов особняк, потому что здесь теперь живете вы, Азизе. Хотите, я весь его вам отдам? — Вы шутите, Нихат бей! — робко улыбнулась она. Он по-прежнему держал ее за руку, и Азизе чуть сжала в ответ его ладонь. В ту минуту ей стало жаль Нихата, потому что он показался ей потерянным и одиноким. Может быть, поэтому он и потянулся к ней: ему нужен был кто-то, кому можно рассказать о своей грусти. Азизе понимала, что он, судя по всему, чувствовал себя никому не нужным, и ей захотелось поддержать его. Если бы он согласился принять ее дружбу, она была бы рада, но Нихату было нужно нечто большее, и глупо было отрицать это. Он несколько раз уговаривал ее довериться ему, уверял, что она сможет полюбить его, потому что он ее уже очень любит. Раньше, подчеркивал он, никому подобных слов не говорил, а теперь — ей — готов повторять хоть по сто раз на дню. Азизе не знала, что делать, ей трудно было решиться, поскольку она очень боялась вновь остаться ни с чем, преданной и униженной. С другой стороны, ей хотелось поверить Нихату, потому что, кто знает, возможно, счастье еще постучится в ее дверь. Да, ни Месута с Элиф, ни несчастного малыша Хазара ей никто уже не вернет, они навсегда останутся ее незаживающей раной, но если она осталась в живых, то ей и впрямь стоит собраться с силами и идти дальше… Может быть, если бы не тот случай с Мертом, Азизе все же не решилась бы принять предложение Нихата, но обстоятельства сложились таким образом, что она будто вновь оказалась на распутье… Притязания этого человека Азизе оставляла без внимания, но он с каждым днем делался все более назойливым. Сначала он был довольно-таки учтивым и деликатным, справлялся о здоровье ее сестры, приглашал в кафе или в кино, а ее отказ, кажется, лишь раззадоривал его. Она наивно полагала, что он оставит ее в покое, но Мерт напротив стал вести себя с ней более нагло. Он мог, встретившись с нею, нахально заявить, что она «сегодня похожа на свежий розовый бутон», и ему просто терпения нет, так хочется поцеловать «эти сладкие медовые губы». Азизе бросала на него гневный взгляд и говорила, что «Мерт бей переходит все границы». В один прекрасный день Мерт и вовсе отбросил всякие церемонии, и, подкараулив Азизе у дверей прачечной, заявил, что хочет отвезти ее «в одно местечко, чтобы весело провести время, и отказа на сей раз не примет». После чего он провел ладонью по ее спине, задержав руку чуть пониже талии. Азизе увернулась и сказала, что никуда с ним не поедет. Она хотела было уйти, но тут Мерт вдруг резко схватил ее за руку: — Что, красотка, тебе так нравится играть со мной, да? Ладно, давай поиграем! — он со всей силы стиснул ей локоть. — Мерт, что… что вы делаете? — она попыталась оттолкнуть его. — Отпустите меня немедленно! — Хватит кобениться, нечего невинность из себя корчить! — со злостью проговорил он, глядя на нее в упор. — Или ты думаешь, никто не знает, что ты с Нихатом путаешься, как распоследняя… С ним, значит, согласна в любое время, а мной брезгуешь? Не переживай, я тоже не поскуплюсь, если будешь ласковой и послушной! — он рывком притянул ее к себе, прижался губами к ее плотно сжатым губам. Азизе передернуло от отвращения, она отпихнула его, вырвалась и свободной рукой залепила Мерту пощечину: — Что вы себе позволяете?! — звенящим от слез голосом вскричала она. — По какому праву… Я пожалуюсь Хамиту Аге, учтите! — Ах ты дрянь! — процедил сквозь зубы Мерт. Он вновь схватил ее за руку и замахнулся. — Подстилка хозяйская, да я тебя… — Мерт! — Отойди от нее, ублюдок! Живо! — Нихат бей и его шофер и телохранитель Ферхат подскочили к Мерту, оттолкнули его от Азизе. Сквозь слезы она видела, как Нихат ударил Мерта по лицу, а потом нанес несколько ударов по бокам. Он что-то кричал, обзывал Мерта «недоноском» и грозился оторвать ему руки. Ферхат попытался было успокоить ее, но Азизе не желала ничего слушать и не хотела никого видеть. Она опрометью бросилась бежать и пришла в себя только на скамейке на заднем дворе, где так любила отдыхать. Азизе никак не могла успокоиться: неужели этот человек повел себя подобным образом, потому что она действительно падшая, доступная женщина, которая не заслуживает иного обращения? Когда-то давно, когда Азизе с Насухом только-только начали встречаться, она, случалось, ловила на себе косые взгляды. Да, Насух уверял ее, что это не стоит внимания, да и ей самой не было до сплетен никакого дела, но все же… иногда Азизе делалось не по себе. Та же тетушка Фатьма, кухарка Шадоглу, не раз повторяла, что однажды они с Насухом «доиграются». А однажды Азизе услышала разговор брата Месута с его приятелем Хаканом. Он прямо заявил Месуту, что теперь их семейству не позавидуешь. Скорее всего, младшим сестрам будет очень трудно найти хороших мужей, по крайней мере в здешних местах. Ведь Айше «опозорила их всех тем, что открыто живет во грехе с мужчиной». А если хозяин ее бросит, то и вовсе «никому нужна не будет», и тогда участь ее незавидна, «пойдет по кривой дорожке». Выходит, Хакан был прав! Этот Мерт, да и сам Нихат бей считают ее легкой добычей, потому и церемониться с такой женщиной не стоит. Получается, и Насух поступил с ней так, как она того заслуживала. Раз она согласилась жить с ним во грехе, то, выходит, он сразу понял, чего она стоит. Потому и решил в итоге оставить ее. Он не мог жениться на такой низкой женщине, вот и нашел себе ровню — чистую, порядочную и образованную девушку из хорошей семьи. Что ему было до Айше, ее любви и страсти!.. На душе вместе с тем от этого было так гадко, что Азизе вновь захотелось умереть, потому что никогда уже ей не избавиться от позора. Она уже начала было думать, как бы лучше все устроить, чтобы уж сразу и навсегда, но тут к ней подбежала Ханифе и принялась успокаивать ее. Чуть позже пришел Нихат, сел рядом с ней, взял, как и раньше за руку, и спросил, как она себя чувствует. Он рассказывал ей о том, как отец подарил ему велосипед, а сестра увидела и захотела его себе. Нихат уперся и заявил, что ни за что не отдаст, тогда Фюсун пожаловалась матери, та разозлилась, отобрала велосипед и отдала сестре. Нихат тем же вечером, дождавшись, пока никто не видит сломал отцовский подарок, чтобы Фюсун не досталось. Он ожидал, что сестра устроит истерику, а ему, как водится, за это попадет, но Фюсун даже и не взглянула на велосипед. Она сказала, он ей совсем не нужен «такой дурацкий», так что пусть Нихат заберет его обратно. — Так вот мы с ней ни с чем и остались! — развел руками Нихат. — А родители заявили, мол, сами виноваты, — он вздохнул. — Когда у меня будет сын, я тоже подарю ему велосипед. А его брату, ну, второму сыну, или дочери — еще один. Два велосипеда им куплю. Или три. Чтобы не ссорились. — А третий зачем? — всхлипнув, спросила Азизе. — Да так, — пожал плечами Нихат. — На всякий случай! Главное, чтобы мои сыновья, — он вдруг как-то очень пристально посмотрел Азизе в глаза, — никогда друг с другом не ругались почем зря. Потом он угощал ее сливами, рассказывал о своем лучшем друге Искандере, который жил на соседней улице и с которым они частенько сбегали с уроков. Она слушала, и чувствовала, что ей стало немного легче. Под конец Нихат набрался смелости, признался ей в любви и попросил стать его женой. Она, признаться, опешила и не знала, что сказать. С одной стороны Азизе понимала, что никто из родных и друзей Нихата Асланбея никогда ее не примет, да и она сама вряд ли сможет полюбить его. Просто потому, что ее сердце уже не способно любить, Насух Шадоглу сжег его дотла. Она прямо ему об этом сказала, но Нихат стоял на своем и повторял, мол, никто ему не указ, а без нее ему жизнь не мила. Азизе еще раз все взвесила и решила, что раз уж судьба дает ей шанс, то грех им не воспользоваться. Если Нихат хочет подарить ей весь мир — пусть дарит. Если он готов не просто быть с ней, а ввести в свой дом женой и полноправной хозяйкой, она не станет отказываться. Кроме того, он действительно нуждается в ней, она понимала, что он ей доверяет, и ценила это. Да и она сама, к чему лукавить, чувствовала себя тогда нужной и желанной. Может быть, думала она, такой всепоглощающей страсти, как прежде, она не испытает, но зато сможет стать хорошей женой человеку, который по-настоящему ценит ее. Азизе пообещала себе, что все сделает для этого, и она действительно старалась ни в чем не разочаровать мужа. Первые несколько лет на самом деле можно было назвать практически счастливыми, потому что Азизе училась вести дом, соответствовать статусу госпожи Асланбей, чтобы не ударить, как говорится, в грязь лицом. Постепенно узнавая все больше нового, она стала помогать мужу на фирме, и конечно же, воспитывала их детей.***
Она заподозрила, что беременна, еще когда они с Нихатом были в Бодруме. Правда, мужу она тогда ничего не сказала, боялась сглазить. Вместе с тем, она подумала, что это поистине благословение Всевышнего, раз он посылает ей еще одного ребенка. Как будто ее милый малыш вновь вернется к ней… Да, конечно, это — другой ребенок, он не сможет заменить ее первенца, — умом Азизе прекрасно понимала это. Но ведь все равно, это — ее сын или дочь, ее плоть и кровь, частичка ее души, а значит — частичка его старшего брата также будет жить в нем. Те оставшиеся дни, что они с Нихатом прожили на вилле у моря, Азизе постоянно прислушивалась к своему организму, гадая, верны ли ее предположения… Нихат страшно обрадовался, когда по возвращении Азизе побывала у врача, и он подтвердил: у них действительно скоро будет ребенок. Муж говорил, что теперь каждый убедится: род Асланбеев не угаснет, и их наследник станет самым счастливым на свете! Когда она впервые почувствовала, как ребенок шевельнулся, у нее слезы выступили на глазах. Азизе вспомнила, как ждала первенца, и именно после того, как удостоверилась и поняла наверняка, что станет матерью, рассказала обо всем Насуху. Он смеялся, обнимал ее и повторял, что никогда с ней не расстанется. Вскоре они заключили с ним никях, и он уверял: больше никто их не разлучит. Разве что смерть… Однако, их разлучила ложь, которая была, как оказалось, его второй натурой. В тот день, когда Мехмет увидел свет, было очень жарко, по дороге в больницу Нихат без конца спрашивал, не дует ли ей в открытое окно, не хочет ли она пить, может быть, остановить машину и купить ей воды. Но ей было больно, и она повторяла, что хочет одного: чтобы все побыстрее закончилось. Когда она наконец взяла сына на руки, то расплакалась от счастья. Малыш был таким милым… Азизе поцеловала его, прижала к груди и поняла: ее жизнь теперь — принадлежит ему. Его она ни за что не потеряет, она станет беречь его, как зеницу ока, и он (Нихат совершенно прав) станет самым счастливым человеком на земле. Она отдаст ему свою всю свою любовь: ту, что предназначалась его бедному брату, и ту, что родилась в ее сердце для того, чтобы отдать именно ему. Он будет радовать свою мать за себя и своего брата, и Азизе станет любить и заботиться о нем так же за двоих. — Милый мой, — шептала она, целуя крошечные пальчики, — твоя мама всегда будет с тобой, слышишь? Я тебя никогда не покину, родной мой, и мы будем счастливы! Да, — улыбнулась она, укачивая его, — хороший ты мой! Какие у тебя глазки… Ты моя жизнь, сынок, радость моя, счастье мое! — Ой, Азизе он же такой… кроха! — растерянно пробормотал Нихат, рассматривая сына. — А ты думал, он родится с усами и с бородой, что ли? — хмыкнула она. Муж расхохотался, услышав это, да и она не смогла сдержать улыбку… — Благодарю тебя, Аллах! — воскликнул Нихат, взяв наконец мальчика на руки. — И тебя, родная, — он поцеловал ее в макушку, — за эту радость, что ты мне подарила. — Назовем его в честь твоего отца? — спросила Азизе. Но неожиданно Нихат предложил назвать сына в честь ее отца, и Азизе была благодарна ему за это… Когда же она вернулась с сыном домой, то ее вдруг стал охватывать леденящий душу страх. Собственно, началось это еще в роддоме, а дома лишь усилилось: Азизе до смерти боялась, что с сыном что-нибудь случится, если она отвернется хоть на минуту. Первые дни она практически не спускала малыша с рук, даже спала полусидя, хотя правильнее будет сказать, что ей удавалось задремать лишь на несколько минут. Но стоило Мехмету вздохнуть, она тут же открывала глаза. Врач уверял, что надо как следует отдыхать, иначе Азизе просто не выдержит, и дело окончится проблемами со здоровьем, не говоря уж о том, что она может уснуть и случайно придавить малыша. Кончилось все тем, что он распорядился дать ей снотворное, а ребенка все ж таки уложить в колыбельку. Акушерка осталась на ночь в палате, чтобы позаботиться о ребенке и проследить заодно, чтобы Азизе выспалась как полагается. Разумеется, она понимала, что ведет себя глупо, упорно гнала мысли о пожаре, убеждала себя не поддаваться бесполезным страхам, но все равно никак не могла с ними справиться. Стоило только взглянуть на сынишку, как у нее сжималось сердце от мысли, что и с ним может случиться какая-нибудь трагедия. По возвращении домой Азизе немного успокоилась, все же она старалась как можно больше времени проводить с ребенком, сама купала его, кормила, переодевала, укладывала спать, сама стирала и гладила его одежду и пеленки. Колыбелька Мехмета стояла рядом, практически вплотную к ее стороне их с мужем кровати. Если он просыпался ночью и начинал плакать, Азизе моментально вскакивала, чтобы его успокоить. Нихат поначалу тоже выказывал беспокойство, пару раз даже брал Мехмета на руки и пытался его баюкать, правда Азизе не нравилось, что он слишком уж тряс кроху, отчего тот кричал еще громче. Когда же она брала его, тихонько укачивала, напевая при этом колыбельную, он моментально успокаивался. Однако, очень скоро Нихату надоело «слушать всю ночь вопли и плач», потому что потом ему полдня приходится «клевать носом», поэтому он решительно потребовал от жены как можно скорее распорядиться оборудовать детскую комнату, а сверх того нанял сыну няньку. Азизе сначала противилась, но Нихат настаивал на том, что «пора бы уже прекратить идиотничать», ничего с ребенком за ночь, если он останется под присмотром няньки, не случится. Во-первых, они не голодранцы какие, чтобы самим без конца возиться с младенцем, а во-вторых, не мешало бы милой женушке вспомнить и о супружеских своих обязанностях. — Ты совсем меня забросила, да? — обиженно взглянул он на нее, после чего обнял за талию, притянув как можно ближе к себе. — А я ведь так соскучился, ты себе не представляешь! — прибавил он, заправил ей за ухо выбившийся из пучка локон и поцеловал сначала шею, а потом мочку уха. — Нихат! — ахнула она. — Ну, что ты делаешь среди бела дня?! — воскликнула она, чувствуя при этом, к стыду своему, как подогнулись колени, а тело само начало отзываться на его ласки. — Пытаюсь доказать, что совсем извелся без внимания моей красавицы! — хмыкнул Нихат и принялся еще настойчивее целовать ее. Ее неизменно поражала манера мужа вести себя столь бесстыдно, что иной раз, слыша его слова, которые он произносил, оставаясь с ней наедине, Азизе краснела буквально до кончиков волос. Впрочем, гораздо хуже было, когда он умудрялся ляпнуть какое-нибудь непотребство на людях, да так, что его кто угодно мог услышать. Больше того, Нихат делал это специально. Но вместе с тем ему удавалось (особенно в первые годы их брака) заставить ее испытать неимоверную бурю наслаждения, и от этого она тоже испытывала некую неловкость. Раньше все было совсем не так: тогда она не думала ни о стыде, ни о неловкости, все происходило будто само собой. Она отдавала, как она его про себя называла, «тому человеку» (Азизе зареклась даже в мыслях произносить имя Насуха) всю нежность и любовь, что были у нее в душе, и будто растворялась в нем. Она жила и дышала лишь им одним, и ей ничего не требовалось взамен. Если Азизе не видела его целый день, ее охватывала беспросветная тоска. Казалось, будто воздуха не хватало, и сердце готово было остановиться. С Нихатом же все было по-другому. Если бы он не настаивал, она прожила бы и без его прикосновений, поцелуев и всего прочего. Но она понимала, что раз уж вышла за него, то отныне — это одна из ее обязанностей жены и хозяйки дома. Поначалу она даже опасалась, что Нихат все поймет и разозлится на нее. Однако, он с самой первой их брачной ночи убеждал, что научит ее «наслаждаться жизнью», и у него, надо сказать, неплохо получалось. Стоило ему к ней притронуться, как из головы мигом улетучивались все сомнения. Она легко поддавалась его страсти, и ей уже ничего не стоило отвечать ему той же пылкостью. Да, это было одно лишь плотское влечение, и честно признаться, Азизе до самого конца их, так сказать, семейной жизни, немного стыдилась, что ничего не могла с собой поделать, но время от времени (опять-таки в самые первые их совместные годы) даже ждала этих моментов… Няньку для Мехмета, стоит сказать, Нихат нанял совершенно несносную. Правда, она утверждала, что у нее самые безупречные рекомендации из всех претенденток, работающих у них в агентстве, и она чуть ли не лучше всех знает, как обращаться с младенцем. Пару раз Мелис, так звали ту девицу, пыталась даже учить Азизе ухаживать за собственным сыном, но та быстро поставила нахалку на место. Мехмет неизменно капризничал и не желал ни есть, ни укладываться спать, если с ним оставалась одна Мелис. — Мальчик слишком избалован! — выдала она один раз, глядя на Азизе с вызовом. — Я бы попросила вас воздержаться от подобных… суждений, Мелис! — осадила ее Азизе. Но это было еще полбеды. Что уж совсем не лезло ни в какие ворота — это то, что нахалка пыталась флиртовать с Нихатом. Азизе аж дар речи потеряла, когда увидела, как нянька взяла ее мужа за руку и, ласково улыбаясь, заглянула ему в глаза. Они тогда собирались с Мехметом на прогулку в парк, Мелис помогла ей вывезти во двор детскую коляску, а после Азизе отправила ее в дом за бутылочкой, которую забыла на столе. Та принесла и вдруг самым бессовестным образом принялась заигрывать с хозяином. — Спасибо, Мелис, можете идти в дом! Отдыхайте пока, — строго взглянула на нее Азизе. — Я точно не буду вам нужна на прогулке… Нихат бей? — облизнув губы, спросила Мелис. — Нет! — метнула на нее полный ярости взгляд Азизе, не дав Нихату даже рот раскрыть. — Вы свободны! Всю дорогу она молчала, отделываясь лишь односложными ответами на упорные расспросы мужа, почему де она не в духе. — Да в чем дело-то? — допытывался Нихат. — Все же хорошо было… Что с тобой такое? — Ты в самом деле не понимаешь? — взорвалась Азизе. — Чего не понимаю? — опешил он. — Эта бессовестная с тобой заигрывает, но по-твоему, это в порядке вещей, да? — Вот это да! — рассмеялся Нихат, обнимая ее за плечи. — Моя красавица ревнует! — Это не смешно, Нихат, — дернула плечом Азизе, — и ревность тут совершенно ни при чем. Я говорю об элементарных приличиях, что эта девица о себе возомнила! А ты, надеюсь, и впрямь просто не понял, чего она добивается, иначе… — Не устраивай бурю в стакане воды, — отмахнулся Нихат и вновь приобнял ее, — будто мне кто-то нужен, когда у меня есть моя кошечка! Львица моя… ревнивая! — промурлыкал он ей на ухо и, не удержавшись, поцеловал в щеку, чем заслужил еще один гневный взгляд. — Здесь люди, Нихат, прекрати, не посреди парка же! — прошептала она. — В общем, если она еще раз… — Успокойся, дорогая, тебе в твоем положении волноваться лишний раз не стоит, и вообще, ты излишне впечатлительна, так нельзя! — махнул рукой Нихат. — Скорее всего, это… это у тебя просто гормоны шалят, как врач говорит. Забудь! Разумеется, Азизе не стала принимать во внимание эти дурацкие оправдания и выставила бы несносную Мелис за дверь, но искать новую няню для Мехмета у нее попросту не осталось времени, поскольку она в то время как раз должна была родить Ахмета. Поэтому она решила подождать до рождения ребенка, тем более, что врачи настаивали на том, чтобы лечь в больницу за несколько недель до родов, поскольку там могли быть какие-то риски и осложнения. Поэтому Азизе в первую очередь тогда волновало благополучие и здоровье будущего малыша, а с прочими неприятностями можно было разобраться позже. Но когда Азизе вернулась домой с Ахметом на руках, она обнаружила, что Мелис уже и след простыл. За Мехметом присматривала Бегюм, она-то и сообщила ей, что Нихат бей распорядился уволить Мелис, поскольку она не справлялась со своими обязанностями и плохо присматривала за Мехметом. — И то правда, Азизе ханым, — улыбнулась Бегюм, — что в самом-то деле понимает эта молоденькая финтифлюшка, прости меня Аллах! Я вот и Нихат бею сказала: зачем вам брать в дом посторонних, чтобы присматривать за маленьким, когда есть старая Бегюм. То есть, хоть я и не так уж молода уже, но все ж таки сил у меня хватит! Я их с Фюсун ханым вырастила, а теперь и Мехмет бея и… Ой, ханым! — тут же расплылась она в улыбке, приблизилась к ней и склонилась над Ахметом, которого Азизе по-прежнему держала на руках. — Простите меня, глупую, не поприветствовала, не поздравила вас! Да какой же он славный, храни его Аллах! Мне Нихат бей говорил, мол, такой уж красавец родился, а теперь и сама вижу! — Да, Бегюм, ты права! Что ж, пойдем, ты поможешь мне уложить его да и Мехмета надо проведать, я так соскучилась! — И он по мамочке своей скучает, потому и капризничает, — отозвалась Бегюм, принимая у нее ребенка. — Действительно, так тому и быть: Бегюм мы можем полностью доверять, а кого там эти их агентства присылают — разберись поди! — поддакнул стоявший в дверях Нихат. Стоит сказать, что Бегюм и впрямь оказалась поистине бесценной помощницей. Эта добрая, сердечная женщина, в отличие от некоторых горничных, которые работали в доме в те времена, когда и сама Азизе была одной из них, никогда не выказывала ей своего недовольства. Ни разу не замечала Азизе ни одного косого взгляда, напротив, Бегюм всегда относилась к ней, как к дочери. И если Азизе была нужна помощь, она точно знала, что может обратиться именно к Бегюм. Поэтому-то спустя много лет Азизе не стала увольнять Бегюм, как остальную прислугу. Бегюм ушла сама, но Азизе, разумеется, не отпустила ее просто так, она заплатила ей втрое больше положенного, открыв на ее имя бессрочный вклад, чтобы верная служанка Асланбеев не нуждалась… А вскоре после рождения Али у Азизе с мужем стали портиться отношения. Младший сын, стоит сказать, достался ей довольно тяжело: Азизе вынуждена была несколько раз ложиться в больницу на сохранение с угрозой выкидыша, ее мучил сильнейший токсикоз, чего не было прежде, и говорили даже, что вряд ли она сможет родить сама. После рождения сына, она вновь целиком ушла в заботы о нем (еще, как на грех, у нее пропало молоко, что несказанно расстраивало), а ко всему прочему старшие ревновали ее к малышу и приходилось постоянно убеждать их, что младший брат нуждается в любви и защите не только родителей, но и братьев. Отучившись (с подачи, стоит сказать, Нихата) на финансиста, она стала усиленно помогать Нихату и в делах семейного предприятия, и вот тут-то муж принялся без конца ревновать ее и цепляться к каждой мелочи. Стоило кому-нибудь из деловых партнеров просто поздороваться с ней при встрече и поцеловать руку, Нихат бледнел, сжимал кулаки и разговаривал сквозь зубы. Ей, бывало, еле удавалось перевести его грубость и хамство в шутку, чтобы не сорвать выгодную сделку. Когда же они возвращались домой, муж закатывал ей сцену: как она посмела «любезничать с посторонними мужчинами». Поначалу она отшучивалась, но мужа это еще больше выводило из себя. Если она отлучалась из дома, то (ей об этом, помнится, донесла одна из горничных) Нихат расспрашивал охрану и прислугу, когда его жена ушла, что говорила, куда звонила, не получала ли писем, и тому подобный бред. После этого неизменно вспыхивал очередной скандал. Потом Нихат дошел до того, что начал ревновать даже к охранникам и шоферам, а когда во время очередной ссоры, Азизе раздраженно бросила, что он ведет себя как дурак, Нихат дал ей пощечину. Охнув, она растерянно смотрела на мужа, не в силах сказать ни слова: тогда ей было не столько больно, сколько горько и обидно. Никто прежде не бил ее по лицу. — Да ты… ты… — прошептала она, борясь со слезами, чтобы не выказать слабость и не расплакаться при Нихате. — Азизе, — казалось, он и сам был растерян не меньше ее, — Аллаха ради, умоляю, прости! — он привлек ее к себе и принялся целовать щеку. — Прости, милая, я не знаю, что это… Нашло что-то! Не сердись, ладно? Ну, слышишь?.. Хочешь, я отрежу себе руку, но только не злись на меня! Она лишь коротко кивнула и убежала к себе, ей хотелось побыть одной. А вскоре это вошло у Нихата в привычку, причем с каждым разом он бил ее все сильнее, и твердил при этом, что никому не позволит «делать из себя рогоносца». Иногда в пылу ссоры он упрекал ее, что, дескать, Азизе не ценит «его доброго отношения». И это, если подумать, было еще больнее. — Так-то ты уважаешь своего мужа, да, Азизе? — однажды принялся кричать Нихат после того, как Азизе настояла на своих условиях заключения одного крупного контракта на строительство. Мужу же в очередной раз пришлось не по душе ее «своеволие и упрямство». — Я позволил тебе заниматься делами фирмы лишь тогда, когда у меня нет на то времени. Твое дело — просто помочь, а не лезть, куда не просят. Но ты, я гляжу, очень быстро осмелела и решила заводить свои порядки! Учти, я этого не потерплю! — Все, Нихат, хватит! — вышла она из себя. — Ты вообще себя слышишь, или нет? Я, видите ли, завела порядки… Для кого я это все делаю, ты не думал? Для нас! Нашей с тобой, как ты сам любишь говорить, семьи и сыновей! И для тебя. — Тогда ты могла хотя бы поставить меня в известность! — Да, — ядовито усмехнулась она, — и когда же мне нужно было это сделать? Вчера, когда ты явился домой под утро, Аллах ведает, где тебя носило, или третьего дня, когда ты приехал в таком состоянии, что еле-еле дверь нашел? — Замолчи, — процедил он, — пока я не проучил тебя как следует! — О, ну это твое излюбленное! Давай, — горько усмехнулась она, — чего уж там! Думаешь, ты сможешь меня этим напугать? — Неблагодарная! — выплюнул он. — Так-то ты ко мне относишься после всего, что я сделал для тебя?! Вытащил из грязи, все тебе отдал! Ни на кого не посмотрел, никого не послушал. А ведь я запросто мог сделать то, что намеревался сделать однажды тот ублюдок, от которого я тебя защитил, помнишь? И я бы не стал церемониться, если бы захотел! А ты потом никогда уже от позора не отмылась бы. Вместо этого я тебя в жены взял, а ты… Думаешь не знаю, что ты просто хотела забыть того своего… Он ведь тоже тобой воспользовался и в кусты, да? Поэтому ты никогда о прошлом не вспоминаешь, не хочешь лишний раз думать о том, как низко тогда пала, верно? Она ахнула и отшатнулась от него. Дрожащей рукой провела по лбу и отвернулась: это уж слишком!.. Да, она действительно пыталась забыть и похоронить в душе все пережитые горести, но она ни на день не забывала о том, что именно Нихат поддержал ее в тот сложный период, и поэтому всю жизнь пыталась стать для него преданной женой и верным другом. — Лучше бы ты сейчас меня ударил, Нихат! — она все же нашла силы взглянуть ему в глаза. — Избил до полусмерти! Все равно не было бы так… больно. Покачав головой и быстро вытерев глаза, она развернулась и ушла к себе. — Азизе, Азизе, постой! — он бросился за ней. — Послушай, — он взял ее за руку, — ты… не сердись! Я… я не хотел. — Ты действительно полагаешь, что я тобой воспользовалась, чтобы получить твой дом и… все остальное? Ты правда так думаешь?! — Азизе… — Мне больше не о чем с тобой разговаривать! Потом, как и всякий раз после подобных случаев, Нихат умолял простить его, твердил, что «не хотел», даже не думал ее обижать, просто он сам не знает, как так получилось. Ей ужасно надоели глупые оправдания, несмотря на то, что муж делался смирным и покладистым, готов был буквально пылинки с нее сдувать. Впрочем, Азизе прекрасно известно, что все это — лишь до следующей размолвки, повод для которой Нихат найдет абсолютно любой. К сожалению, выхода из этого порочного круга не было, потому что у нее подрастали три сына, и единственно ради них Азизе изо всех сил старалась собрать осколки разбившейся вдребезги семейной жизни. Ей не хотелось, чтобы дети узнали о том, что происходит между ней и Нихатом, и пока они были маленькими, по счастью, это более-менее удавалось. При детях они с Нихатом никогда не ругались (у мужа хотя бы на это ума хватало). Если он замечал, что кто-то из сыновей был рядом, тут же уходил, и иной раз это «гасило» назревавший скандал, потому что, побыв в одиночестве, Нихат остывал, и вернувшись, в очередной раз просил прощения. А когда пару раз муж избил ее до синяков и сломанных ребер и ключицы, она запиралась в спальне и велела не пускать детей, солгав им, что больна гриппом, поэтому им лучше не входить, чтобы не подцепить заразу. Позже, когда старшие подросли, они уехали учиться за границу, и хотя Азизе безумно скучала по ним, в то же время она понимала, что так лучше. По крайней мере они были избавлены от того, чтобы наблюдать ссоры родителей. Впрочем, как раз в тот период Нихат, казалось, решительно переменился, притих и присмирел. Он вновь, как в первые годы знакомства, старался угождать своей жене во всем и время от времени устраивал ей романтические свидания, дарил какие-нибудь милые безделушки. Нихат даже к Али перестал цепляться без дела. Стоит сказать, он любил своих детей, баловал их, когда было нужно — ругал, но никогда, к чести его, не был с ними жесток. Правда, иной раз его почему-то раздражал покладистый и спокойный характер Али. Младший сын с самого раннего детства старался избегать ссор и мирил братьев, если тем случалось ругаться. Этим он напоминал Азизе ее родного брата Месута, и она не могла нарадоваться на сына. Мехмет, тот напротив, был довольно вспыльчивым, вспыхивал мгновенно, как спичка, мог сказать какую-нибудь грубость, но тут же остывал и забывал все обиды. В нем Азизе без труда узнавала себя, хотя иной раз сына мог охватывать гнев, с которым он с трудом справлялся, а это уже он взял от отца. Ахмет же целиком и полностью пошел в отца, был столь же обидчив, злопамятен, мог специально оскорбить и больно ранить одним только словом. Но потом, когда раздражение его проходило, тут же начинал сокрушаться, что обидел близких. Когда у них с Нихатом наступил период этакого перемирия, Азизе стало казаться, что муж и в самом деле изменился с годами, и возможно, им все же удастся забыть обо всех прошлых обидах. После нескольких недель, проведенных в Карсе, куда Нихат отвез ее, чтобы «немного отдохнуть ото всех забот», она почувствовала себя так, как много лет тому назад, когда узнала, что вновь станет матерью. Она не могла поверить, что ей суждено еще раз познать материнство, все-таки она была уже не так молода, как прежде. Азизе оттягивала визит к врачу, чтобы подольше продлить это неведение, потому что так у нее оставалась надежда на чудо. Наверное, это было очень глупо, но она ничего не могла с собой поделать. Нихата же, как оказалось, могила исправит, и он сорвался из-за очередной ерунды. Сначала он поругался со своей милейшей сестрицей, потом ему не понравилось в очередной раз, что Азизе заключила новый контракт, не посоветовавшись с ним. И наконец прогулялся в свой любимый притон, перебрал со спиртным и — принялся за старое… До того, как потерять сознание от боли, Азизе помнила лишь перекошенное от ярости лицо мужа и мерзкие ругательства, которые он выкрикивал, перемежая их ударами. Когда Азизе очнулась в больнице, у нее не осталось сил даже чтобы заплакать. Доктор Осман бей спрашивал, как она себя чувствует, убеждал, что боль скоро пройдет, и что никаких шрамов на лице не останется. Да, придется сделать еще одну операцию, но зато потом она ее красота «станет еще ярче». Еще он что-то говорил про полицию, мол, если Азизе ханым соберется с силами, она может заявить на мужа, поскольку то, что он сделал, тянет на длительное тюремное заключение. Азизе ничего не ответила. Ей было больно даже моргнуть, а что до полиции… То унижение, которому подверг ее Нихат, она никогда не забудет, так что с того, останется он на свободе или нет. Кроме того, еще неизвестно, как все сложится, а скандал мог дурно сказаться на репутации детей. Она не желала причинять им неприятности. Ей хотелось забыть те гадости, что говорил ей Нихат: в очередной раз он обвинял ее в мифических изменах, называл гулящей (и это еще мягко сказано), якобы она пользовалась Нихатом, а любила «того другого»… И все это — при посторонних! Охрана и прислуга, а пожалуй, и все соседи слышали тот скандал. Азизе не знала, как теперь людям в глаза смотреть, да и они — как станут смотреть на нее, после того, как Нихат изуродовал ей лицо. В довершение кошмара Осман бей сказал, что все-таки предположения ее были верны, и она действительно была беременна. Так плохо ей не было, наверное, даже тогда, когда она пришла в себя после пожара… Азизе думала лишь об одном: лучше умереть и положить конец этой муке. Она никому потом об этом не рассказывала, но продумала, как это сделать. Медсестра каждое утро приносила ей необходимые лекарства, в том числе и успокоительное, прописанное доктором Османом. Азизе не принимала таблетки, а прятала под подушку. Когда же их у нее накопилось достаточное количество, она решила принять их сразу все, чтобы уснуть и больше не проснуться. В тот день к ней приехал Нихат, он умолял простить его, плакал, клялся, что никогда больше не поднимет на нее руку. Азизе выгнала его, потому что не хотела больше слушать его слов. Когда-то она старалась сохранить семью, не допустить, чтобы дети разочаровались в своем отце, не желала, как говорят, выносить сор из избы. Ради сыновей она смирилась с нравом мужа, и когда он сожалел о содеянном и умолял простить его, говорила, что понимает: он вновь примется за старое, но ничего уж тут не поделаешь. Наверное, зря она вела себя так… Нужно было бросить все и уйти в никуда. Но ведь тогда он не отдал бы ей детей, а с этим она не смирилась бы, не смогла жить без сыновей. Теперь же ей хотелось наконец покоя, пусть все закончится, думала она, сжимая в кулаке горсть таблеток. И в этот самый миг к ней в палату вошел Мехмет. — Мама! — воскликнул он, бросился к креслу, где сидела Азизе, обнял ее колени и заплакал, как когда-то в детстве, когда ему снился плохой сон. — Мамочка, как же я испугался… Все мы так переживали за тебя! — Мехмет, сыночек! — голос ее дрогнул. Она быстро убрала таблетки в карман, погладила Мехмета по голове, чувствуя себя чуть ли не предательницей. Как она могла решиться на столь отчаянный шаг и бросить их, своих милых мальчиков, одних! — Милый, ну, что ты… Не надо, не плачь, маленький ты мой! — И ты, мама, — он поцеловал ей руку, — успокойся… Тебе больно? — Нет, — улыбнулась она сквозь слезы, — уже нет. Это… все пойдет! Пройдет… Он держал ее за руку, рассказывал о том, как Али день деньской проводит в ее комнате, каждый день приносит и ставит в вазу ее любимые цветы. Ахмет же просил передать, что желает маме поскорее поправиться, и как только ее выпишут, он первым же самолетом прилетит в Мидьят, чтобы увидеть ее. Сам же Мехмет в Штаты не стал возвращаться, пусть уж с ними, с занятиями, он успеет все нагнать, главное, чтобы мама была в порядке. Азизе гладила его по волосам, вспоминая день, когда он родился и осветил ее жизнь, вновь наполнил ее смыслом, помог залечить кровоточащую рану. — Ты мое спасение, сынок, — прошептала она, — счастье мое… — Знаешь, — улыбнулся Мехмет, — Эсма просила передать, что в следующий раз она пришлет твои любимые печенья. С орехами. Сама, говорит, испеку, пусть ханым порадуется, скорее поправится и вернется домой. Я сам тебе принесу! И Али со мной придет, он уже и в колледже договорился, отпросился с занятий… — Я совсем не хочу есть, — тихо проговорила она, — но пусть Эсма приготовит. Ей приятно будет, да? Потом он часто навещал ее вместе с Али, и они сидели подле нее, рассказывали обо всем на свете, старались развеселить, вспоминали свои проделки в детстве, скажем, как Али ссорился с одноклассниками, а братья тут же кидались «надавать им по шее». А попадало в итоге всем троим… Она была благодарна им за это, и рядом с детьми ей становилось намного легче. Нихат, как выяснилось, ничего не рассказал сыновьям, кроме того, что Азизе якобы попала в аварию. Он и прислуге велел молчать, надеясь, видимо, что Азизе в благодарность смилуется над ним. Однако, она не желала больше мириться с мужем. Нихат упорно умолял ее сжалиться, падал на колени, убеждал, что отныне на руках ее станет носить. Азизе прогоняла его, даже комнату поменяла, не желая больше оставаться с ним наедине. В ответ Нихат напивался, являлся ночами к дверям ее спальни и устраивал скандал. Он колотил в дверь, кричал, что она «мстит ему из-за своей жестокости», но он «не заслужил такого». — Я тебя прошу по-человечески, Азизе, — кричал он, — ну, пусти меня! Давай же поговорим! Прости меня, Азизе! Я же понимаю, что сделал тебе очень больно. Все испортил, погубил!.. Ребенка… ведь это могла быть девочка. Наша с тобой доченька… Она из-за меня теперь никогда не родится. Но я хочу все исправить, поверь, я не лгу! Дай мне последний шанс, Азизе, я тебе клянусь, если нарушу слово — убей меня! Нет. Я сам себя убью, если еще раз тебя обижу. Ты же… Ты мое солнце, жизнь моя. Я тебя люблю, Азизе! Никого и никогда… Только тебя… Заканчивалось все тем, что приходил верный Ферхат и отводил своего патрона в его спальню. Азизе молча сидела в кресле, вцепившись в подлокотники. Иной раз ей хотелось открыть дверь, надавать дражайшему супругу пощечин, а после придушить его. А иногда она думала, что, может быть, он сдержит свое обещание и пойдет да сам застрелится. Она смертельно устала от его пьяных истерик! И тогда она решила, как говорится, сцепить зубы и ждать. Оставалось потерпеть совсем немного: Али исполнилось бы восемнадцать лет, он стал совершеннолетним, и тогда Азизе подала бы на развод. Нихат больше не мог шантажировать Азизе детьми и разлучить ее с ними. Кроме того, Азизе прекрасно знала, что делать, чтобы получить добрую половину состояния мужа, она рассказала бы сыновьям обо всем, и пусть они решали все сами. Если они осудят ее, думала она, — что ж, будет больно, но она поймет, ведь Нихат — их отец. По крайней мере Ахмету точно было бы трудно поверить в то, что его отец не святой. Что до Али и Мехмета, то, пожалуй, они могли бы встать на ее сторону. Али в конце концов жил с родителями, он своими глазами видел и слышал, что происходило в последнее время. Однако, судьба распорядилась иначе: Нихат погиб, совершив самый мерзкий поступок из всех возможных. Бедная Эсма пострадала фактически ни за что, но она же и наказала мерзавца…***
— Так вкусно кофе пахнет! — Насух вошел на кухню, подошел к ней сзади и ласково обнял за плечи. Азизе чуть вздрогнула от неожиданности, но тут же улыбнулась и поднялась со своего места: — Хочешь? Садись, я тебе сама сейчас сварю! — А ты что в такую рань-то поднялась? — спросил Насух, усаживаясь поудобнее. — Я проснулся, гляжу — тебя нет… Забеспокоился, не случилось ли чего! — Мы с Гюль готовили сюрприз для завтрашнего праздника. — Вкусно получилось? — облизнулся Насух. — Я давно уже знаю, какой ты у меня сладкоежка! — усмехнулась Азизе и достала ему из холодильника несколько профитролей на пробу. — Вот, — положив их на блюдце, она поставила его перед Насухом, — этот — с шоколадным кремом, а этот — сливочный. Его, кстати, Гюль готовила сама. — Ммм!.. — положив в рот шоколадный профитроль, Насух зажмурился от удовольствия. — А что так мало, больше нет? — тут же спросил он. — Во-первых, — Азизе налила ему кофе в чашку, — прожуй сначала, а во-вторых, нет! Иначе на завтра ничего не останется, а Гюль так старалась! — Ладно, потерплю! — расплылся в улыбке Насух и отхлебнул кофе. Азизе долила себе еще кофе и села напротив мужа. Он поднял на нее глаза и вновь улыбнулся. — Что с тобой? — она вернула ему улыбку. — Да так… — усмехнулся он себе в усы. — Я тебе сто раз говорил уже: ты очень красивая, моя Айше, и я никогда не устану это повторять. — Ох, Насух, ладно уж! Еще одно пирожное дам. Но — последнее! — Аллах, как мне отблагодарить тебя за такое счастье! — воскликнул он, целуя ей руку. — Перестань дурачиться! — мягко укорила она его. — Даже и не думал, — отозвался он. Азизе ласково провела ладонью по его щеке и придвинула поближе сахарницу. Насух прав: сейчас им остается только благодарить Всевышнего за то счастье, что наконец-то выпало им испытать. Да, они пережили слишком много горя, так пусть хотя бы под конец жизни у них получится насладиться друг другом. Азизе большую часть жизни злилась на него, поверив в ту давнюю ложь Гюль ханым, пыталась забыть, начала новую жизнь, которая также оказалась наполнена болью и страданиями. Ее дети стали исцелением от этой боли, и тем страшнее оказалось потерять еще и их. После смерти Мехмета и гибели Ахмета и Али, Азизе вновь осталась совсем одна. И очень скоро пустоту в ее израненном сердце заняла лишь ярость и жажда мести. Она питала ее, давала силы идти дальше, лишила рассудка, и чуть было не погубила в конечном итоге. — Хазар не погиб тогда на пожаре, он — твой сын! Наш с тобой сын! — прокричал ей Насух там, недалеко от поместья Шадоглу, где некогда она чуть не сгорела и потеряла навсегда свою любовь и счастье. Эти слова будто вновь вернули ее к жизни. Та надежда на новую жизнь, что еле теплилась в те страшные дни в ее душе, вновь ожила. Азизе будто очнулась от страшного сна и поняла, она заблудилась, пошла не той дорогой, но теперь солнце выглянуло из-за туч, и у нее есть время найти правильный путь. Она словно возвращалась домой после долгих странствий, возвращалась к самой себе, той самой Айше Дербент, которая больше жизни любила своих близких, хотела им только добра и жила лишь ради них. В сердце которой не было места злости и ненависти. Она понимала, что это будет непростой и очень долгий путь, но была на все готова, лишь бы хоть немного отмолить свои прошлые грехи и исправить ошибки. Когда-то она думала, что потеряла все, и потому не имеет значения, какая участь ожидает ее впереди, но теперь, когда ее сын, первенец, которого она оплакивала всю жизнь, жив, Азизе чувствовала: она перенесет сколько угодно боли, лишь бы снова воссоединиться с ним. Лишь бы он простил ее… И постепенно, с каждым днем она понимала, что лед между ней и Хазаром начал таять, а значит, возможно она сможет стать для своего сына человеком, которому он доверяет, к которому может обратиться за помощью, которого… просто любит. Услышав наконец от Хазара заветное «мама», Азизе думала, что умрет там же, в том проклятом лесу, вместе с ним, потому что снова, как и много лет тому назад, судьба отобрала у нее самое дорогое. И она снова свернула с дороги, которая, как она думала, приведет к любимой семье, близким и домашнему очагу. Она думала лишь о том, чтобы наказать Фюсун, посягнувшую на самое дорогое, что у нее было. Азизе умерла бы там, на том месте, где Хазар испустил свой последний вздох у нее руках. Ей невыносима была мысль, что женщина, отобравшая у него жизнь, все еще дышит. Им с Джиханом, которого тоже переполняла ярость и желание отомстить за брата, не удалось уничтожить гадину, значит, решила она, стоит попытаться еще раз. Только теперь она все сделает одна, не стоит сыну Насуха пачкать руки и губить свою душу, тем более, у него и без того хватало проблем в своей семье. А ей… Ей уже все равно! — Не надо, бабушка! — умолял ее примчавшийся в последнюю минуту Миран. — Не делай этого, не губи ее, ведь этим погубишь и себя. Подумай о том, что твой сын тебе не простил бы этого. Фюсун все же поплатилась за все свои злодеяния, получив пулю. Махмут спустил курок, потому что иначе мог пострадать Миран; Фюсун же навсегда осталась недвижимым инвалидом. Что ж, теперь пусть перед Аллахом отвечает за то, что сделала. Но и себе Азизе не оставила права находиться со своими близкими. Да, понимала она, это — конец пути. Она всю жизнь стремилась к тому, чтобы обрести покой рядом с теми, кто был ей дорог, но теряла их в результате ужасных трагедий и оплакивала их участь. Рядом с ней нельзя обрести счастье, она губит всех, кто остается рядом с ней. Да, она хотела все исправить, забыть о горе, о злобе и мести, но… раз за разом возвращалась к ним, делая только хуже, как себе, так и всем остальным. Она уехала из Мидьята, решив доживать остаток дней в одиночестве. — Я буду жить подальше от них ради их же блага, — сказала она Эсме при прощании. — Вы не правы, ханым, не надо! — всхлипнула Эсма. — Останьтесь, ведь… все еще будет хорошо, помните, сами же меня учили. — Для вас, — улыбнулась Азизе, — да, непременно будет. А я… Когда придет время, я дам тебе знать. И ты скажешь им, где я. Может быть, они придут… попрощаться. — Ханым! — Все, Эсма, — обняла она ее, — решение принято, и пути назад нет. И только когда Джихан неожиданно объявился на пороге ее нового дома, когда сказал, что ей нельзя бросать семью, потому что, во-первых, Хазар вверил ей своих любимых детей перед смертью, а во-вторых и в-главных, она — мать его брата, любимая женщина отца, без которой он не мыслит своего существования, в тот момент вновь показалось, что есть еще один, последний, робкий лучик надежды на будущее. Раз Аллах вновь дает ей шанс начать все сначала, нужно им воспользоваться. — Мы научимся прощать и просить прощения, — вздохнул Джихан, — вот посмотри хотя бы на нас с тобой. Сейчас мы спокойно разговариваем, не ссоримся… И если мы будем вместе, нам легче будет пережить все горести. Подумай сама, разве мой брат не хотел бы того же самого. Она молча плакала, глядя ему в глаза, потому что в ту минуту Джихан был удивительно похож на своего отца: так же растерянно и немного виновато смотрел то на нее, то себе под ноги. У Насуха был точно такой же взгляд, когда случалось ему вспылить по какому-либо поводу, а Айше успокаивала его. — Что ж… — развел руками Джихан, так и не дождавшись ответа, — наверное, я не смогу убедить тебя. Он повернулся к ней спиной и взялся за ручку двери. — Джихан! — окликнула его Азизе. — Постой, сынок, подожди! Я… я поеду с тобой. Ты прав. И он улыбнулся ей, снова, сделавшись, как две капли воды, похожим на отца и старшего брата. — Аллаха ради, не бросай меня больше, Айше, не уходи! Я не вынесу, если ты еще раз меня оставишь! — шептал ей на ухо Насух, прижимая к груди после долгой разлуки. — Прошу, не уходи больше, иначе в следующий раз вернешься на мою могилу, учти это. — Тшш! — она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. — Я же здесь, я с тобой, Насух, больше я тебя не покину, клянусь! Да, им пришлось пережить много горьких потерь, но теперь они вместе, и никто и ничто уже не сможет разлучить их… Сколько бы им не осталось времени, они проведут его вдвоем, в окружении детей, внуков и правнуков. — Я очень рад, что ты вернулась! — Миран зашел к ней пожелать спокойной ночи уже после праздничного ужина, когда радость от предстоящей помолвки Азизе с Насухом немного улеглась, и все разошлись по своим спальням. — Правда, бабушка, я… беспокоился о тебе. Зачем ты… — Все, милый, — она погладила его по голове, — забудь! Теперь я рядом, я же говорила, что если буду нужна, то я всегда с тобой, да? — Я так скучал! — прошептал он и, как когда-то в детстве, уткнулся ей в шею. — Рейян права: не уходи больше! Азизе гладила его по волосам, как когда-то давным-давно, когда он прибегал к ней, жалуясь, что боится грозы, или ему приснился плохой сон, шептала, что ничего плохого не случилось, потому что она — рядом. Она почти не замечала, как по щекам текут слезы, потому что ей было неимоверно тепло и спокойно в тот момент. Азизе наконец почувствовала: она вернулась, она — дома.***
— Бабушка Айше! — Бабушка! Бахар и Умут вбежали на кухню, и тут же бросились к ней: — Бахар толкается! — наябедничал Умут, забравшись к Азизе на колени. — А чего он отнимает у меня мою Мюжгян, скажи ему, бабушка Айше, пусть не трогает! — насупилась Бахар. Мюжгян звали куклу Бахар, которую они с Насухом подарили внучке на прошлый день рождения. — Ай, какой у нас Умут непослушный! — покачал головой Насух и погладил Бахар по голове. — Я не непослушный! — Умут нахмурил брови, сделавшись при этом удивительно похожим Мирана. — Это все Бахар! — О Аллах! — воскликнула Азизе. — И почему только эти двое не могут ни минуты без ссоры? Папина копия! — она потрепала Умута по голове. — Кто? — вскинул он на нее свои лукавые глазенки. — Ты, котеночек мой, кто же еще! Ну, вылитый Миран! Он был точно таким, и тоже вечно ругался с сестрой! — Всё! Я на него обиделась! — сообщила тем временем Бахар. — Так, — Азизе по очереди посмотрела сначала на Умута, а потом на Бахар, — давайте сделаем следующее: сейчас я принесу вам хлеба с медом, вы попьете чаю вместе, и больше ссориться не станете! А после мы пойдем во двор… — На качели! — захлопал в ладоши Умут. — Именно, — кивнула Азизе, — на качели. Но только если вы пообещаете больше не ругаться. — Да! — хором воскликнули Умут и Бахар. — Бабушка, ты лучше всех! — Умут обнял ее за шею. — Ты мой маленький Миран! — Азизе погладила его по спине и поцеловала в макушку. — А меня? — дернула ее за рукав Бахар. — Меня поцеловать! — И тебя, радость моя! — рассмеялась Азизе, целуя внучку. — Они у нас такие замечательные, правда? — спросил Насух после того, как дети, попив чай, убежали. — Кто бы спорил! — Азизе похлопала его по руке. — Ладно, Насух, пойдем-ка лучше во двор, надо посмотреть, чтобы дети там ничего не натворили. И вообще, у нас еще много дел, знаешь ли. Надо проверить, все ли приготовили для завтрашнего праздника, привезли ли стулья и скатерти. А потом нужно съездить в город. Я сама хочу купить фрукты, потому что Шейда вечно что-нибудь да забудет. — Что ж, идем! — радостно воскликнул Насух. — Я с тобой поеду. Миран с Джиханом с делами сами разберутся, они ведь вчера еще собирались… — Тогда пойдем собираться! — Айше, — вспомнил он, — а где мой костюм? Ну, черный… Я искал-искал… — И как ты только жил один, Насух? — притворно вздохнула она. — Неделями не мог найти свои пиджаки и брюки? Я же тебе вчера сказала — в шкафу. — Как жил? — он обнял ее. — Сама знаешь: в кромешной тоске и темноте. Но теперь… — он улыбнулся и чмокнул ее в кончик носа, — я с тобой, и потому я совершенно счастлив. Азизе рассмеялась и обняла его в ответ.