Damnosa quid non imminuit dies?¹

— Томас… посмотри в окно. Изумлённый тон Мэдисона заставил всех отвлечься от завтрака и посмотреть в окно. Вашингтон просиял. На улице лежал снег. Валил с неба огромными хлопьями, и уже успел застелить часть сада. — Рановато для Виргинии… — с задумчивым видом изрёк Нокс. Он никогда не любил зиму, ибо «Утром — темень, вечером — темень, в промежутке, когда свет — ты, чёрт возьми, работаешь!». Его можно было понять. — Рано-не рано, но я уже знаю, чем мы будем заниматься днём. Или после завтрака! — хихикнув, Маркиз пнул Джефферсона под столом. Тот возмущённо подавился кофе. Гамильтон любит тепло. Он вырос на Карибах, где снега-то никто не видел. Нормальную зиму он застал только в годы войны — тогда, знаете ли, не совсем до красоты этого времени года. Сейчас же, не удрученный работой он... он смотрел, как завороженный. Как ребёнок, приоткрыв рот. Томас поймал себя на мысли, что рассматривает его острый профиль и это — караул! — было ужасно красиво. Чуть передохнув, команда нашла более тёплые вещи (не без помощи слуг, конечно). Александру досталось весьма хорошее и теплющее пальто, которое никто вовсе и не носил. Пока они с Адамсом и Лоуренсом мучились от ботинок, Томас и Джеймс уже вошли во вкус. Несмотря на то, что они оба почти инвалиды, это не мешало им носиться по саду, бегать, смеяться и кидаться снежками. Лафайет, пользуясь тем, что его дорогой друг занят атакой на Мэдисона, успел закинуть ему снег за шиворот. Безнаказанным он, конечно, не остался — настал судный час, где судьёй стал Джордж, опрокинув его в снег. — Алекс, сзади! — прикрикнул Джефферсон, но было поздно. Сзади на финансиста налетел Джон, валя на снег, а за ним — Жозеф, закидывая снегом. Нокс скептически наблюдал, пока не словил снежок лицом. — Эй, так не честно! — рассмеялся Вашингтон, к которому тихо подкралась кудрявая пародия на капусту и с мстительным смехом кинул снег под свитер и пальто. Маркиз знает толк в друзьях. Они провозились в снегу, пока окончательно не продрогли и не промёрзли. Джеймс несколько раз кашлял, Томас растерял силы для манёвров, Лоуренс... ладно, у него силы были, но у Алекса уже нет. Нокс ушел в самом начале, Адамс — совсем недавно.

***

— Сколько? — 38,7. — Ну Джейми-и-и… — со страдальческими нотками протянул Джефферсон, роняя голову на сложенные руки. — Ты ведь знаешь, мне жаль. — Не переживай, собьём температуру, а в Нью-Йорке уже оправлюсь. Ну Том, ну ты чего? — Мэдисон прыснул, чуть подрагивая на кровати, и смех — вещь заразительная. Получше простуд. Вся остальная компания грелась у камина с чаем, кофе и тому подобным. Маркиз рассказывал какую-то историю с Франции, а Гамильтон всё не мог понять, что ему кажется странным в Монтичелло. Портрет на противоположной стене от семейного. Вот, что напрягало! Алексу приходилось побывать в многих дорогих домах, и напротив родового портрета всегда висел личный. Однако, в доме Джефферсона было иначе. На картине изображены он, Вашингтон и Мэдисон. Как самые близкие люди. Почти такой же семейный. Там секретарь уже как полагается — кудрявый, энергичный. Наверное, ему трудно было позировать. Откуда такие мысли?.. — Я попросил сделать тебе что-то горячее, но не знал, что ты любишь. Бери, согреешься. — поставив перед Гамильтоном стакан, виргинец сел в кресло подключаясь к разговору с примесью французских споров. Какао было сладким. Приторным даже. Но было вкусно, и на душе становилось тепло не столько от напитка, сколько от маленьких мыслей. Финансист теперь предпочитал больше думать, чем говорить и, в какой-то момент, выпал из разговора, ошарашенный собственным выводом. «Кажется, я влюбился в Томаса Джефферсона» — осознав это, Александр поперхнулся, но быстро сделал вид, что всё хорошо, и вернулся к обсуждению.