Вдвоём и всюду

      Удовольствие накатывает подобно морским волнам — от каждого ритмичного движения, каждого тесного контакта. От каждого нового, глубокого и томительно-жаркого проникновения. Кирю хватается за острые плечи, изукрашенные татуировками, потому что он уже готов утонуть — и дышит прерывисто, и бормотание Маджимы над ухом кажется ему шумом прибоя, наверняка обещающего утащить на самое дно, затопить изнутри и переполнить чашу наслаждения, так чтобы хлестало через край.       Ещё один толчок, ещё один поцелуй у ключицы, ещё одно прикосновение к твёрдым, на воздухе таким чувствительным соскам — и Кирю плывёт окончательно, не в силах сдерживать рвущиеся стоны. И лицо перед ним, с приоткрытыми от охватившей его страсти губами, с закатившимся глазом, бледное, в полумраке едва ли не призрачное — плывёт куда-то и вдруг отдаляется, тает. Кирю готов почти что скулить — этому наглецу так нравится издеваться, он же прекрасно видит, прекрасно ощущает, как близок их пик! Если его попросить, если потянуться к нему, если прикоснуться губами к острой линии челюсти, он, конечно же, смилостивится, нужно только это сделать…       Но лицо Маджимы окончательно растворяется в темноте, а тело Кирю так и остаётся охваченным возбуждением, почти что болезненным теперь, без чужих прикосновений. И это ощущается почти как предательство…       — Дядя Каз?       Кирю открыл глаза и поспешно, ещё едва владея собственным телом, встряхнул головой, стараясь сбросить остатки пронзившего все мускулы напряжения и сфокусироваться. Харука. Это была Харука. И они были далеко от Токио, в маленьком приюте на Окинаве.       — Опять кошмары, — девочка сочувственно приложила ладонь к его лбу. — Ты весь горячий.       — Просто не привык к погоде, — вздыхая и усаживаясь на футоне, Кирю и сам провёл по лбу, стирая капли пота. Сердце гулко отдавалось в груди, разогнанное видением, но, мерно дыша, он быстро брал себя в руки. Присутствие Харуки отрезвляло лишь сильнее.       — Ещё ты… говорил что-то. Неразборчиво, — она чуть помедлила, и Кирю поджал губы. Очень обтекаемо она, должно быть описала то, что могло срываться с его губ от таких «кошмаров».       — Нет. Всё в порядке, — он поднялся. — Нужно немного проветриться.       Она кивнула, провожая его взглядом до раздвижных дверей, а затем и сама вернулась в спальню, которую делила с другими детьми приюта. И только когда он убедился, что Харука вновь легла спать, Кирю сел на порог и закурил.       Прошёл всего-то месяц. Всего месяц назад он сказал Маджиме, что уезжает на Окинаву. Месяц назад он порвал со всем своим тёмным прошлым. Но прошлое всегда находило способ догнать его. Маджима тоже — теперь, видимо, ещё и во снах.       Нестерпимо захотелось взять телефон. Найти номер, который Кирю так и не решился стереть, даже если сделал вид, что больше не знает, кому он принадлежит. Наверняка в Токио его владелец тоже ещё не спит. Может, тоже видит сны — и тоже не берёт телефон. Потому что его попросили.       Это действительно ощущалось как предательство. И Кирю не нравилось, на какой стороне от невысказанного и даже никогда не мыслимого «Ты меня предал» он оказался.       Глянув вдаль, он вздохнул и потушил сигарету. Смотреть на шумящее у дома море, накрывающее пенными волнами прибрежные камни, сейчас тоже было невозможно — особенно, когда над ним сияла бледная одноглазая луна.