Вдвоём и всюду

      Во рту Маджимы перекатывается будоражащий привкус крови. Болит от знакомства с чужим кулаком скула, болят исколоченные рёбра и спина, саднит растянутый плечевой сустав, горит едва не сломанное предплечье.       Восхитительно.       Но ещё более восхитительно — то, как Кирю голой спиной прижимается к нему, пока Маджима, обхватив его сзади, руками в перчатках играется с его сосками. Он знает, что грубая, сухая кожа проходится по ним не хуже наждачки, и потому нажимает сильнее, слыша тихое шипение из-за стиснутых зубов Кирю.       Он тоже любит эту боль — и Маджима, пьянея, зубами вгрызается в основание шеи, оставляя ещё один краснеющий ореол. Они виднеются уже по всему телу Кирю: окольцовывают шею, украшают кожу груди и живота, темнеют на внутренней стороне бёдер.       Кирю похож на прекрасную мраморную статую с идеальными пропорциями; он мог бы гордиться и рельефными мускулами, и аппетитными округлостями, которые ещё сильнее подчёркивали его великолепие.       В таком случае, Маджима был вандалом, которому хотелось это произведение искусства обесчестить тысячью разными способами. Разломать на куски, вырезать ножом неприличное слово и напоследок кончить прямо на это монументальное лицо. Оставить на нём самые грязные отпечатки.       Он трётся горячим, крепким членом меж ягодиц Кирю; одна рука оставляет его грудь в покое и лезет ему в рот, почти не встречая сопротивления, и Кирю с энтузиазмом сосёт облачённые в чёрную кожу пальцы, сам подаваясь назад, делая их контакт ещё теснее — ещё нестерпимее. Пальцы доходят почти до самого горла, Кирю давится, и в уголках его глаз выступают невольные слёзы. В ответ Маджима, вцепляясь второй рукой в его шею, тянется, чтобы слизать их.       О, эта сладкая, сладкая соль — в слезах, в поте, в крови. Их лучший афродизиак.       Мокрые пальцы выходят изо рта Кирю и принимаются бесцеремонно растягивать его; вторая рука остаётся на чужом горле. Маджима чувствует даже через перчатки, как пульсирует сонная артерия, как лёгкой вибрацией отдаётся каждый тихий рык и стон. Как не один он сгорает от нетерпения.       Нетерпение вырывается из них единодушным вздохом, когда Маджима наконец погружается в сладостную тесноту; давит локтем на чужое плечо, прямо на драконью морду, заставляя Кирю опуститься, выгнув спину. По его вздёрнутым ягодицам тут же прилетает звонкий шлепок, от которого остаётся алый отпечаток.       Он будет не последним. В голове Маджимы плещется лишь безумная одержимость, и каждый второй толчок сопровождается ударом, от которых Кирю рычит, подобно рассерженному дракону.       Мускулы на его спине перекатываются, вытатуированный дракон извивается, словно живой.       И чёрт, трахать этого Дракона, как последнюю шлюху — разве вот это не поистине восхитительно?       Маджима наваливается на спину Кирю, накрывая собой всё его ирэдзуми, и, низко простонав, кончает, напоследок ухватывая зубами чужое ухо. Одна его рука скользит вокруг Кирю, доводит и его тоже; на чёрных перчатках остаётся белое семя.       — Я же говорил, — дыша тяжело ему на ухо, красное от укуса, мурлычет Маджима. — Говорил, что я на тебе живого места не оставлю.       — Ты… мог бы быть конкретнее, — выдыхая, с трудом говорит Кирю. — Я думал, ты про драку.       — А есть большая разница? — Маджима лижет алеющую мочку.       — Есть. В постель ты пока не додумался пронести танто.       — «Пока», — хихикает он, и Кирю вздыхает обречённо. Но даже не думает протестовать.