***
Дима открыл глаза и сквозь головную боль осознал себя на мешке с сахаром в тесной кладовке. Блядь!... Сколько же он вчера выпил? Судя по тому, что ни был сном ни духом, как здесь оказался, – видимо, достаточно. Следующий вопрос: кто его сюда затащил? Явно не Ваня: он бы не оставил чужого мужика на ночь в баре. Явно не тётя Ира: она бы не оставила Диму в кладовке. Оставалась Оксана. Как вариант – Ваня под Оксаниным руководством, но это уже детали. Оксана его видела. Оксана видела его бесчувственно пьяным. Наверняка ей было противно от этого зрелища. И вот, теперь Дима находился в той самой кладовке, где они когда-то занялись сексом. В кладовке, где, худо-бедно придя в себя и как-то, вроде, пригладившись Дима шарил рукой по стене в поисках шпингалета. Где Оксана вытащила у него из кармана свои трусы со словами: «Если ты их заберёшь, это будет, мило, конечно, но мне ещё смену дорабатывать», а Дима ответил: «Прости, забыл», – потому что и правда забыл. А ещё забыл очки, и на следующий день, снова смущаясь, сказал об этом Оксане. Дима совершил над собой усилие и сел. Головная боль превратилась в тяжёлые пульсирующие толчки. Ничего, это я сейчас ещё встану… Встать действительно пришлось, чтобы приоткрыть дверь и осторожно выглянуть в зал. За столиками ещё никого не было. За стойкой – временно тоже. Дима, не будь дураком, не стал медлить и спешно выбрался из бара. Солнце ударило в глаза, заставляя зажмуриться и схватиться за лоб. Дома весьма кстати выяснилось, что еда закончилась. Но хотя бы в аптечке нашлось немного аспирина. Дима запил две таблетки тёплой водой и заставил себя залезть под душ. Прохладные капли стекали по телу, забирая с собой маленькие частички усталости. Рассеянный взгляд упёрся в кафельную плитку, по которой струились ручейки воды. Мыслей не было, зато было общее паршивое ощущение – не только телесное, но и психическое: слишком много было за Димой косяков в последнее время. И, что самое противное, – косяков, которые он исправить не мог либо не знал, как. Чувство собственной бесполезности наслаивалось на состояние похмелья, отлично сочетавшееся с ломотой в теле после позавчерашней ночной охоты. Вот это был настоящий вкус взрослой жизни. Коктейль просто сногсшибательный! О чём только Дима вчера думал, а? Когда стало ясно, что душ уже помог, насколько возможно, и дальше дело не улучшит, Дима выключил воду и накинул на мокрые плечи полотенце. Свободными концами вытер волосы. В зеркало смотреть даже не пытался: ему точно будет противно от самого себя. Нужно было что-нибудь съесть. К палящему солнцу на этот раз Дима был готов чуть больше. Видимо, понемногу начинал действовать аспирин. В магазине продавался в основном всякий мусор вроде чипсов и конфет: мясо, молочка и овощи у массивцев в основном были свои. Есть еду, на шестьдесят процентов состоящую из фантика, не хотелось: прямо сейчас хотелось жрать. Основательно. Дима вышел из магазина. Завалиться к дяде Серёже? Совесть не позволит перед начальством предстать в таком виде. Да и у них с Антоном там тоже часто какие-нибудь полуфабрикаты вместо нормальной еды: оба слишком заняты, чтобы готовить. Вот у Коса с Анжелкой пожрать получится, в этом Дима был уверен. Но там будет громко. Там будет шумно, там нужно будет болтать обо всяких глупостях: о быте, об урожае, – а Дима сейчас не в состоянии. «Лендлорд»? Ну, лучше тогда сразу грязи поесть… Из размышлений Диму вырвал знакомый голос. Голос, в котором интонации гопника, твёрдо решившего тебя грабануть, и учительницы, недовольной твоим поведением, переплетались с вызывающими щемящую нежность нотками: – Позов! Дима обернулся. Опять. Он опять оказался на Прямой улице, совсем недалеко от «Бабы Розы». И в этот раз его, наконец, застала Оксана.Глава 10. Вкус взрослой жизни
20 декабря 2023 г. в 20:10
Дима несёт пивные кружки и думает, что ни школьному физруку, ни дяде Серёже с его наказаниями такие нагрузки и не снились. Он давно перестал считать, какой там это заход. Оксана не врала: во время фестиваля сорго пиво хлещут только так. За последние пару часов он ещё ни разу не присел.
Ставит четыре кружки на столик компании Арнольда Семёновича.
– Ладно слушайте дальше, – дед Коля стучит ребром монетки по столу. – Не хотите лечебные грязи – тогда ребрендинг!...
И Дима удаляется, так и не узнав, что за бизнес-идею толкает упорный дед Коля. По пути хватает с пары столиков пустые кружки. Как Оксана успевает наливать пиво, нашёптывать да ещё и мыть этот бесконечный круговорот посуды – Дима не в курсе.
На баре снова ждёт соблазнительно запотевшее пиво.
– Ну что, ты как? – Оксана вытирает со стойки пенные брызги.
– Держусь, – Дима почти не обманывает.
Ладно, вообще-то, обманывает, но уже как бы ничего не поделаешь: обещал ведь помочь. Оксана чувствует, что Дима устал, и на секунду отрывается и от своего занятия, и от своих мыслей:
– Сейчас отнесёшь вон за тот столик и отдохнём немного.
Дима смотрит в зал и с удивлением понимает, что они совершили что-то невозможное: у всех есть, что пить, все заняты разговорами, никто не сворачивает шею, высматривая, когда же принесут их заказ – такое вообще бывает? Смотрит на Оксану с немой радостью, которую невозможно выразить словами, только взглядом, но она его восхищения не разделяет, машет рукой:
– Поторопись.
Дима берёт кружки и уносит их за столик у окна. Возвращаясь к бару, он всё-таки слышит, как дед Коля лупит монеткой по столу:
– Да это идея на миллион!
– Дед Коля, – возражает Арнольд Семёнович, – да тут этой грязи – как грязи!
Оксана зовёт Диму за бар. С минуту они стоят совсем близко и, уперевшись ладонями в стойку, молча смотрят, как никому от них ничего не нужно.
Зрелище очень приятное.
Дима, наконец, вспоминает, что иногда можно и дышать. А потом чувствует Оксанину ладонь совсем рядом со своей, и как ни странно больше не нервничает так, будто сейчас улетит на Луну. Этот вечер сотворил между ними магию и, хотя Дима задолбалася вкрай, он теперь может сказать охренительное по ощущению «оба»: теперь они оба знают, что такое работать в запару, оба сбились с ног на фестивале сорго, разнося пиво (да, пиво, а вы что, не знали, что оно и делает все продажи в эти дни?), у обоих в жизни был такой вечер, когда они были готовы всю оплату за смену променять на возможность пару минут отдохнуть. Теперь у них есть что-то такое на двоих, чего никто больше не поймёт. Что-то такое, когда говоришь: «Ну, ты понимаешь», и на тебя смотрят и подтверждают: «Ага».
Первой отмирает Оксана:
– Ну что, ты ещё помнишь, за чем пришёл?
Дима, еле улыбнувшись, отвечает то самое «Ага».
Хотя, если честно, уже как будто бы и не надо. Диме всегда казалось, что глоток пива – это что-то вроде долгожданного шага во взрослую жизнь – а он у ж е повзрослел, пока, забыв себя, бегал между столами и в голове не было ничего, кроме постоянно обновляющегося списка заказов. И, пока это осознание приятно пронизывает тело, Оксана утягивает его под барную стойку.
Оба с наслаждением садятся на деревянный пол. В стакан для виски Оксана наливает совсем чуть-чуть, неразборчиво шепчет, и ярко-золотистый напиток пенится с щедрым шипением до краёв и почти так же быстро оседает, проясняясь и оставляя подниматься редкие дорожки крошечных пузырьков.
Дима берёт стакан и смотрит почти сквозь него. В мыслях только желание, чтобы этот внезапный отдых продлился подольше.
Первый глоток радует, как дождь после жарких, засушливых дней. Он приглушает усталость и приносит долгожданную прохладу, заставляя с наслаждением вдохнуть – неспеша, полной грудью – целый букет терпких ароматов и пропустить сквозь всё своё существо мысль о том, что на самом деле всё лучше, чем казалось ещё пару секунд назад.
Второй глоток тяжелее ложится на уже разбуженные вкусовые рецепторы и насыщает пузыристой горечью. Вот он, настоящий вкус пива и, наверное, взрослой жизни: не такой изысканный, как Дима всегда себе представлял, но в этом особый кайф. Дима сознательно как можно дольше не глотает, давая горечи полностью раскрыться, чтоб аж до дрожи. И, пока тело приятно расслабляется, в голове ясно пульсирует одна-единственная мысль: нет никаких тайных знаний, нет кем-то там определённой отметки «взрослый», которую выдают к восемнадцати годам, есть только куча глупых условностей и больше – ничего. Взрослость – не совсем про возраст и уж точно не про пиво, хотя оно и классное. Взрослость – про то, какой ты внутри, даже если внешне совсем не изменился.
В зале разбивается очередная кружка. Дима ещё пару секунд сидит, наслаждаясь моментом, а потом открывает глаза. Оксана кладёт руку ему на плечо:
– Посиди ещё. Я схожу, уберу.
Но Дима едва заметно качает головой:
– Отдохни. Я схожу.
Краем глаза подмечая Оксанину улыбку, он поднимается, берёт уже насквозь мокрую щётку с совком и швабру и выходит в зал.
Тело устало, но голова теперь заставляет собраться ещё лучше, помня о выбитом на рабочем месте (пусть и в крохотном количестве: для мозга не имеет значения) алкоголе. Дима продолжает носить заказы, теперь уже совсем не ошибаясь. Где-то минут через двадцать возвращается тётя Ира, и работать становится легче. Ещё к концу часа появляется второй приглашённый официант, и Диму отпускают.
– Мам, я отдыхать, – предупреждает Оксана, воспользовавшись очередной паузой перед новой волной заказов. Сколько продлится это затишье – рандом знает, но, скорее всего, недолго.
– Давай, недолго только, – отпускает тётя Ира.
Оксана одними глазами кивает Диме. Идёт в сторону лестницы на второй этаж (там они живут с тётей Ирой), но, пока никто не смотрит, исчезает в кладовке. Раньше бы Дима зассал всего и сразу. Сейчас – тоже не привлекая внимания уходит, вроде как, в туалет и в последний момент закрывает за собой дверь кладовой.
Оксана встречает его на пороге. Обнимает, поглаживая большими пальцами скулы, и притягивает в поцелуй. Кончиками пальцев гладит за ушами и сзади шеи… едва касается волос… Отнимает одну руку только на секунду: чтобы защёлкнуть маленький замок-шпингалет на двери.
Сегодня она одета в чёрный топ, который её плечи даже не оголяет, а, скорее, ненавязчиво приобнимает, – и это делает её похожей на Эсмеральду. Юбка в пол сшита из той самой шторы, которую недавно тётя Ира привезла из города (на одном из окон так и висит старая занавеска) – и это делает её похожей на решительную Скарлетт О’Хару. А вместе всё это сливается во что-то неповторимое, и делает Оксану Оксаной. Дима отвечает на поцелуй, гладит её плечи и руки, оттесняя внутрь тесной кладовки.
Вдоль стен стоят один на другом огромные мешки: в каждом – по тысяче сахарных пакетиков. Когда Оксана упирается в них спиной, кладовку наполняет навязчивый шорох, отзывающийся на любое, даже самое незаметное движение. Оксана чуть вздрагивает и ахает от неожиданности: один из пакетов с дыркой, от их с Димой напора, видимо, надорвался сахарный пакетик, и несколько белых песчинок рассыпаются ей на плечо. Дима слизывает их, жадно вдыхая Оксанин запах. Они оба взмокли, носясь с заказами, и запах её пота – почти как вкус пива и взрослой жизни: достаточно резкий, на свежем воздухе мог бы быть даже нагловатым, но «Баба Роза» сегодня насквозь провоняла алкоголем и куревом, так что в этом букете он ощущается как «в самый раз». По-другому Дима и представить себе не может – и вдыхает. Вдыхает с желанием – потому что когда ещё представится возможность чувствовать настоящий Оксанин запах?
Дима кладёт ладонь Оксане на грудь и чувствует, что под топом ничего нет. «Ну конечно, это ведь топ с голыми плечами, что под него наденешь?» – мелькает мысль где-то на задворках сознания. А телу не до размышлений. Он подлезает под топ, касается голой кожи и сминает податливую округлость – и каждую клеточку тела заполняет остро-сладкое чувство, похожее одновременно на радость и жажду, перетекающую в желание не то Оксану срочно всеми способами присвоить себе, не то себя каким-то образом отдать ей до конца и без остатка.
Он касается смело, не раздумывая. Раньше (ещё несколько часов назад) прежде, чем сделать что-то такое, он непременно спросил бы: «Можно?». Сейчас он знает: ему можно.
Оксана стаскивает с него влажную от пота футболку, задевает очки – их приходится снять. Вместо волнения это вызывает волну почти хищного удовольствия. Он впитывает кожей тепло её рук: Оксана исследует его плечи, грудь, спину. А Дима спускается ниже и, сминая юбку, сжимает её бёдра, почти впиваясь ногтями.
Недостаточно!
Снимает на пол сахарный мешок, подхватывает Оксану (мышцы нагружает приятная тяжесть) и усаживает сверху. Поцелуи в губы становятся более неряшливыми, всё чаще сползают на шею и ключицы, а Дима тем временем гладит Оксанины ноги: начиная с щиколоток, задевая стёртые ремешки сандалей и поднимаясь по икрам под колени и выше, к бёдрам, всё больше сдвигая вверх пёстрый подол её юбки. Гладит низ живота, а потом подцепляет бельё. На секунду Оксана замирает, но позволяет – даже помогает – себя раздеть. Дима аккуратно снимает яркие синтетические трусики, стараясь не задеть подошвы сандалей, и суёт их в карман, сам с собой решив, что пол, наверное, грязный. А потом разводит Оксанины ноги и впервые вживую видит то, что в восемь лет назвал не самым нежным словом и получил от бабушки Коса по губам. И сейчас этими самыми губами – без прелюдий и окольных поцелуев по внутренней поверхности бёдер – целует прямо там. С желанием. Вдыхая запах. И снова. Следующий поцелуй старается сделать нежнее.
Мешок кренится, Оксана толкается руками наверх, сопровождая это движение неловким смешком. Дима рывком подвигает её ближе к краю и складывает ноги себе на плечи.
Теперь ничего не мешает.
Языком проводит по половым губам, снизу вверх. Ещё одним гладящим движением разводит их в стороны, оставляя осторожный, но тягучий поцелуй на самом верху. Оксана едва слышно не то охает, не то стонет, и Дима осознаёт, что она вот уже некоторое время совсем не такая решительная, как обычно. Притихшая. …Смущённая? Дима снова широко проводит языком снизу вверх. Где-то внутри вся эта ситуация отзывается горячо и волнительно. Кончиком языка дразнит вход и слышит, как шуршит пакет с сахаром: Оксана стискивает пальцы. Толкается внутрь, но его ловят за подбородок и возвращают выше, к губам и клитору. Воспользовавшись этой подсказкой, Дима уже увереннее продолжает, то осторожно проводя кончиком языка почти по всей длине губ, то накрывая маленькую точку клитора и настойчиво прижимая.
Оксанина рука невесомо лежит у Димы на голове. Кончики пальцев робко перебирают прядь волос. Куда вдруг пропала вся Оксанина настойчивость и уверенность в себе, временами граничащая с дерзостью? Дима впервые видит её такой – какой? Единственное слово, которое приходит на ум – «податливой». Ей хорошо, но она растеряна, не знает, что с этим удовольствием делать, и позволяет Диме вести их куда-то в дебри.
А Дима и сам-то в т а к и е дебри никого не водил, так, один время от времени прогуливался по тропинке. Но энтузиазм бьёт ключом. А ещё – уверенность: точно будет классно.
Снаружи кто-то, проходя мимо, хлопает по выключателю, и в кладовке гаснет свет. Оксана вздрагивает и пытается слезть с мешка, но Дима удерживает её, сжимая закинутые на плечи бёдра.
Никто не зайдёт. Они думают, что здесь никого нет.
Не останавливается. Продолжает тащить их в чащу и гладит Оксанины ноги, прогоняя панику. Оксана постепенно снова расслабляется, и Дима вдруг чувствует, что он вот-вот дойдёт. Вон, где-то между деревьями уже брезжит свет. Там. Недалеко. Краешек не особо ясного сознания выцепляет, что, вроде, в таких ситуациях хорошо бы подождать своего спутника, но эта мысль сейчас так же важна, как назойливая муха, да и потом, можно же просто дойти и не останавливаться. И Дима сильнее сжимает Оксанины бёдра и кончает. Кончает тягуче. Сладко. Как ещё никогда не кончал в одиночку. И продолжает. Слабо соображая, но продолжает вести Оксану, и её накрывает для Димы совершенно неожиданно. Она чуть сжимает бёдрами его лицо, глубже зарываясь пальцами в волосы. Дима слышит её сбившееся дыхание и жалеет, что в темноте не видно её лица.
Оксана кончила. С ним!
Полный нбаг!