Накануне мы проиграли

      <Из сводки утренних новостей>       В интернат для особых детей прибыл с визитом премьер-министр. Цель – подбодрить совсем юных воспитанников, а выпускникам – напомнить, что каждый из них является полноценным членом общества, и пожелать удачи на пути во взрослую жизнь.       Александр Барбата, премьер-министр Содружества: Мы, казалось бы, каждый день изучаем природу Вселенной, ныряем всё глубже, летаем всё дальше. Но мир – он тоже не стоит на месте. Он с каждым днём становится всё сложнее, причудливее. Вот, казалось бы, ещё пару десятков лет назад мы думали, что с детьми, которые родились без магии, что-то не так, а сейчас уже каждый школьник знает, что это просто такая особенность. Что такие дети, такие люди не больные, не глупые – они точно такие же, как мы. А это значит, что родиться без магии – не приговор. Самое главное – не ныть, взять себя в руки, поставить цель и к этой цели идти.       Виктория Складчикова, выпускница интерната: <...> была очень интересная встреча, а особенно вдохновляющими были слова про то, что надо поставить цель и к ней идти.       Вопрос интервьюера: А у вас какая цель?       Виктория: Хм… А у меня как раз цель – сделать так, чтобы как можно больше людей узнали, что отсутствие магии – не болезнь и не недостаток, и что таких, как мы, недооценивать не стоит.       В пламени колко потрескивали отсыревшие дрова. Сорговый самогон вылился в стопки, с деликатным бульканьем впустив воздух в бутылку, и Дима с дядей Серёжей выпили одним глотком: не чокаясь, не закусывая, не говоря ни слова. Церемония прощания с Антоном состоялась, и трейлер, стоявший на отшибе Массива, казался пустым и всеми оставленным. Вместо относительно благополучной семьи здесь теперь жил отшельник. Можно было говорить, что угодно, но всё-таки для большей части массивцев дядя Серёжа после смерти сына из эксцентричного мужичка превратился в медленно стареющего отшельника со странными привычками. А может, он и сам видел себя таким. Дима боялся этого и не хотел оставлять его одного.       – Это я виноват, – дядя Серёжа горько вздохнул. – Антон два дня назад прямым текстом сказал, что Кирилл ему угрожает.       Резко замолчал. В такие моменты жёстко накрывала ещё неуспевшая в полной мере осесть в сознании мысль: Антон мёртв. От его слов у Димы внутри снова завозилось тревожное, грузное чувство вины.       – А мне аж два раза говорил, – произнёс он тихо и нехотя и сразу вслед за этим заёрзал на бревне, пытаясь удобнее устроиться. Отчаянно вздохнул: – А толку! Мы тут каждый день апокалипсис караулили – мало ли что там этот обдолбыш несёт во время приходов…       С каждым его словом дядя Серёжа всё больше блёк.       – Я сам себе противен, – признался он Диме. – Наверное, никогда себя не прощу.       Слишком. Слишком себя винил.       Дима его прекрасно понимал. Он тоже чувствовал полную ответственность за смерть Антона. Если бы он не тронул Кирилла в ту их встречу у клуба! Ну, или… Или бы потерял контроль и забил до смерти.       Изнутри лизнул язычок ужаса.       Да. Уж лучше так. Уж лучше бы он прикончил Кирилла и отправился за решётку. Наверняка потерял бы статус военного и право носить оружие.       И знал бы, что семь лет обучения прошли зря, потому что так и не научился себя контролировать.       Лучше так.       Всё, что угодно, лучше – лишь бы Антон был жив.       – Мы ведь не знали, – негромко произнёс Дима, и сам не веря, что эти слова сойдут за оправдание.       Дядя Серёжа, не размыкая губ, провёл кончиком языка по верхним зубам. Как странно: Дима только сейчас заметил, что этот жест у них с Антоном был один на двоих. Антон часто так делал, когда был сильно расстроен, а вот разбитого дядю Серёжу Дима видел впервые.       – Нет, Дим, – дядя Серёжа, наконец, вздохнул и как будто решился сказать мысль, которая последние сутки вертелась у него на языке. – Я не о том.       Дима сосредоточенно молчал.       – Я о моменте, когда эти сволочи из села решили сжечь тело.       Дима куснул себя за губу. Он думал об этом моменте. Он знал, что они об этом обязательно заговорят, и сейчас у него уже были подходящие слова. Искренние. Не ради того, чтобы что-нибудь сказать, а потому что так и было:       – Вы не виноваты.       Дядя Серёжа усмехнулся с грустным скептицизмом: разумеется, офицер, если не дурак, и не скажет старшему по званию что-то другое.       Но Дима действительно так считал:       – Мы люди. Сколько бы нас ни дрессировали, сколько бы ни делали из нас идеальные юниты, – есть моменты, когда невозможно оставаться солдатом.       Дядя Серёжа крепко сжал пальцы почти в кулаки.       – Вы тогда сына потеряли. Там уж не до трезвого расс...       – Нет, Дим, – перебил его дядя Серёжа и вздохнул с раскаянием. – В том-то и дело: я стал слишком солдатом.       Дима растерялся.       Дядя Серёжа снова провёл кончиком языка по зубам.       – Надо было спасать Антона… Ладно, пусть не Антона – то, что от него осталось. Надо было сделать то, что сделал ты. А я, – снова тяжело вздохнул. – А у меня мысль: сына уже не вернуть, а этих… я защищаю, им нельзя навредить. Опять-таки, секретность… Достану пушку – всё: я уже не дядь Серёжа. А я ведь столько лет им становился, столько осторожничал – ну как теперь всё пустить коту под хвост?       Звёзды со звонким треском вырывались из хвостов пламени и поднимались в небо. Одни – плавно, другие – стремительно. Дядя Серёжа смотрел сквозь огонь.       – А ведь если бы ты их не остановил, я бы их рано или поздно возненавидел. Может, потом не спас бы, когда понадобилось… «Не успел», знаешь… А может, поехал бы кукухой и сжёг всю деревню. А там – пропади оно всё… – опустил взгляд на руки, сцепленные в замок. – Столько потерял я на этой службе, Дима… И ты потеряешь, если так продолжишь. Звёздочки на погонах… – горько рассмеялся, не поднимая взгляда, – такая чушь.       Эти слова заставили почувствовать нехороший холод внутри. Нет, сколько Дима успел узнать дядю Серёжу – как отца Антона и как начальника – это не тот человек, который не понимает цену военных рангов. Звёздочки… Это не просто железки. Под каждой из них – тысячи, десятки и сотни тысяч людей, которые по одному твоему слову пойдут под открытый огонь; мощь, влияние, доступ к секретным разработкам и государственной тайне. Если дядя Серёжа всё это называл чушью, это значило, что он сейчас оказался где-то на краю пропасти.       – Антона потерял, – тихо продолжал дядя Серёжа, – Лиду потерял. А взамен – звёздочки…       И Дима понимал, что должен что-то сказать, но боялся сделать хуже.       Дядя Серёжа снова разлил сорго по стопкам, и они молча выпили. Ненадолго грудь заполнило бессмысленным теплом. Оно чувствовалось и одновременно никак не помогало разогнать внутренний холод.       – Лида позвонила в тот вечер, – дядя Серёжа спустился куда-то глубоко. Туда, где пока ещё было тепло, но вот-вот должна была ударить мерзлота. – Сказала, что плохо себя чувствует… – вздохнул и замолчал. Сегодня было холодно, и только один сверчок осторожно царапал тишину своей песней. – А я должен был присутствовать на совете… – осёкся и помолчав саркастично повторил: «на совете». – Сказал, освобожусь – сразу приеду.       Да… Ну, что тут скажешь? И они помолчали ещё.       – А потом Антон послал голосовое. Его я уже после совета прослушал… – в голосовом, видимо, было много нежных, личных слов или отчётливо слышался страх Антона. А может, и то и другое. Дословно повторить его дядя Серёжа был не в силах или не хотел. – В общем, он говорил, что маме нехорошо, и просил побыстрее приехать… А я на совете сидел. Вот и всё…       Пить после этого рассказа было бы неправильно. Это был момент откровенности. Искренности, которую нельзя было разрушать, просто залив сорго. Здесь была уместна только тишина и, разве что, одинокая песня сверчка. Хвосты искр уносились во тьму, превращаясь в недосягаемые звёзды на небосклоне.       В тихом вздохе дяди Серёжи едва заметно проступила дрожь:       – А знаешь, буквально за неделю до этого или дней за десять мы были на море… – прищурился вспоминая. – Я молодой ещё был… И всё вертелась мысль, что настоящее счастье невозможно сфотографировать. Что люди фоткаются, там, для красивой картинки, смеются… А моменты настоящего счастья всегда пролетают мимо камеры: вот так, – щёлкнул пальцами. Невольно улыбнулся. – Антон за мной гнался с надувным дельфином – он мокрый был, только из воды. А я как будто убегал, а потом развернулся и схватил его на руки… – в этот момент он как будто снова перенёсся в тот день. – Антон смеётся, лупит меня дельфином – ему пять всего. Я смеюсь. Лида обнимает сзади, но Антон её притягивает ближе к себе, и мы обнимаемся треугольником. Знаешь… Этот момент сохранился у меня в памяти лучше любой фотографии и ярче, чем со всеми фильтрами…       Он снова потускнел. Дима опустил взгляд на пустую стопку в своих руках. Гладкая стекляшка отражала яркие языки пламени, сама оставаясь холодной, безжизненной. Таким сейчас казался дядя Серёжа. Отражал свет той, прошлой жизни, от которой вчера не осталось совсем ничего. И Дима чувствовал ужас, подбиравшийся к коже от одного этого вида.       Но это были эмоции.       Головой он понимал: это только момент, только сейчас. И нельзя было в этом моменте застрять.       – Почему не признаетесь тёте Ире? – спросил он напрямую. Кто-то решил бы, что жестоко, но так было лучше всего. Как бы это ни звучало, Антона действительно уже было не спасти. И Лиду – тоже. – Почему ходите вокруг да около? Она же смотрит на вас… так же, как вы – на неё.       Дядя Серёжа опустил голову, совсем наклонившись к костру затылком. Очевидно, думал, стоит ли обсуждать это с Димой. Но, в конечном итоге, больше было не с кем.       – Она этого не заслуживает, – признался он. И прежде, чем Дима успел хоть что-то спросить, пояснил сам: – «Что сегодня делал?» – «Секретно». – «Почему так расстроен?» – «Секретно, не могу рассказать». – «Я могу тебя поддержать?» – «Разве что, выслушать, вот только я рассказать не могу». У нас с Лидой это началось как раз незадолго «до»: меня тогда повысили до соответствующего ранга – и понеслась. Рандом знает, выдержала бы она это или забрала бы Антона и свалила куда подальше из этой безнадёги. А она-то ведь хотя бы знала изначально, за кого замуж выходит: я тогда был обычным офицером. А Ира… Я ей даже не могу сказать, кто я, – глянул на костёр исподлобья и покачал головой: – Нет, Дима, она на такое не подписывалась.       Дима упрямо куснул губу:       – Не подписывалась. Но она и не Лида.       Лида, по дяди Серёжиным рассказам, была нежной, милой девушкой – из тех, которых берегут, как розу под стеклом.       – Тётя Ира сама прошла огонь и воду. И ещё, знаете: не вам за неё решать.       – Дим, – дядя Серёжа решительно оборвал его. – Не лезь.       Дима со вздохом поднял брови и промолчал. Со стороны леса донёсся волчий вой, протяжный и печальный, как пламя свечки.       – А помните, – Дима вдруг вспомнил, – когда Антону было одиннадцать, он перед тёти Ириным днём рождения в моих шортах и футболке домой пришёл?       Дядя Серёжа прищурился, вспоминая:       – В синих таких, FIFA, что ли?       – Ага.       – Ну?       Дима улыбнулся:       – Короче, такая история… Мне купили карточки с футболистами. Помните, тогда собирали такие голографические, полувидео?       – Ага, вы чё-то все тогда на них помешались.       – Ага… Короче, мне купили сразу двенадцать штук – я физику хорошо написал. Там крутые были… И с Микейловичем, и с Родосом даже… Одна – вообще утяжелённая: с Северным клубом… И мы, короче, с Антоном договорились с последнего урока сбежать и смотреть карточки. Я с физики тогда и свалил, а Антон, кажется, с литературы.       Дядя Серёжа хмыкнул:       – А в школе-то чего вам не смотрелось? Перемены мало?       – А, – Дима отмахнулся, – в школе сразу все толпиться вокруг начинали: а покажи, а дай посмотреть, да я осторожно, – короче, нам надо было в спокойную обстановку, чтоб никто не мешал.       Дядя Серёжа цокнул языком и тихо сам с собой посмеялся.       – Так вот, – продолжал Дима. – Мы свинтили по-тихому с уроков, через траву, чтобы взрослые не спалили. Ноги поцарапали, блин, капец! Дней пять потом заживало. Дотопали до заброшенного сарая рядом с речкой, забрались на насыпь, сидим – ну кайф! Солнышко светит, лягушки кряхтят, наши там на физике отдуваются, а мы тут сидим.       Дядя Серёжа расслабленно смотрел на костёр, словно пытаясь представить эту картину: лютиковый луг, Камышовка, два пиздюка сидят на насыпи у полусгнившего сарая и смотрят пластиковые карточки – «сокровища», то есть, или, если на их языке, – «валюту».       – Ну и вот. Достаю тетрадь по биологии – там их хранил, – открываю, и в этот самый момент какой-то дикий ветер налетает и всё в реку уносит, – Диме до сих пор было немного обидно. – Так по-дурацки. Как будто специально раскрыл: на, не нужно ничего.       Дядя Серёжа усмехнулся.       – Я пальцем только карточку с Марадонной успел зажать – а на кой она мне, у него ж из прикольного только имя – так они бы лучше с тем, из двухтысячных сделали карточку, а этот-то нафиг никому не нужен.       – А мораль – нефиг с физики сбегать, – беззлобно заметил дядя Серёжа. – И с литературы, между прочим, тоже.       Дима закатил глаза:       – Ой, да знаете… Ничего такого, что не наверстаешь. А у нас там футболисты! Ну где физика с литературой и где они?       Дядя Серёжа улыбнулся с шутливым скептицизмом:       – Ну, и?       – Ну и чё, – Дима посмотрел вдаль, туда, где из-за Рогадека всходила луна. – Антон, короче, срывается – и в реку. Я даже охренеть не успел. А ещё ж, ну, середина мая. Нежарко, а Камышовка и летом холодная. Я стою на берегу, как дурак, ору: «Антон, вылезай!» – ну, так, знаете, ору, но потихоньку, чтоб никто не услышал. Больше, как говорится, внушаю. А там же и воды по пояс всего – как он целиком вымок – неизвестно. Но он очень старался карточки вытащить.       – Вот дураки, – усмехнулся дядя Серёжа. – И как, вытащил?       Дима покивал:       – Почти все. А потом ждал меня за сараем, пока я домой за одеждой сбегаю. Мои-то, как обычно, до вечера уехали по делам.       – А почему вы сразу-то к тебе не пошли? – поинтересовался дядя Серёжа. – Раз дома никого – отличное место, чтобы спрятаться.       Дима пожал плечами:       – Да не знаю. У реки казалось надёжнее.       Дядя Серёжа посмеялся и вздохнул:       – Ты ему за такое, как минимум, пару карточек должен был подарить.       – А я предлагал, – соврал Дима. – Но он очень хотел свои, поэтому отказался.       Дядя Серёжа задумчиво поднял взгляд на костёр:       – Значит, я ему потом не зря эти дурацкие карточки купил?       Дима кивнул:       – Не зря.       На самом деле, все карточки унесла река, спасти не удалось ни одну, как бы Антон ни старался. Даже утяжелённая, с Северным клубом, ушла ко дну, но и её, видимо, увлекло подводным течением горной речки. Иначе Дима точно бы подарил Антону – и не пару карточек, а поровну поделил. Но осталась-то только с новым Марадонной, а кому он нужен? Её Дима, кажется, позже потерял… Почему-то рассказать эту историю дяде Серёже хотелось непременно со счастливым финалом. Может, чтобы он знал, что не зря Антон промочил в тот день кроссовки и всю одежду.       А может, потому что настоящий вариант их с Антоном истории хотелось сохранить только для них с Антоном. Должны же быть у детей секреты от взрослых.       Дима возвращался домой по темноте и чувствовал, как после этого вечера желание наказывать виноватых, наконец, чуть подбирается, уступая место печали. Она окатывала, как морская вода, разъедая глаза солью. Сейчас хотелось зарыться в грусть и закрыться от всего мира, как в коконе. Твари, апокалипсис – пошло оно всё! Но Дима дал себе обещание.       Вчера, когда арестовали Кирилла, Дима поклялся, что сделает всё, чтобы его признали вменяемым. Чтобы его отправили не на лечение, а за решётку. Вообще, не то чтобы между психушкой и тюрьмой была большая разница, но сама мысль о том, что за убийство Антона Кирилла вместо того, чтобы наказать, будут лечить, возмущала так, что вскипала кровь.       Нет. Дима оставил Матвею Валерьевичу – местному участковому – свой номер телефона на случай, если Кирилл будет пытаться устроить хоть какие-то проблемы. Всё-таки, поддержка со стороны человека легально вооружённого, да ещё хоть как-то знающего закон – не пустой звук, особенно когда ты единственный полицейский в селе.       В кармане завибрировал телефон. Дима глянул на экран: Матвей Валерьевич.       – Алло?       Вообще, можно было сразу догадаться: тот факт, что участковый звонил в два часа ночи, ничего хорошего не предвещал.       – Дима. У нас самоубийство. Сможешь подойти?