Mormor

- Спасибо, - тихо отзывается Френсис, - Прости. Уж точно не так ты хотел бы провести вечер. Тепло Ричарда, его близость, когда он сидит возле него, а его голова приятным весом ложится на плечо техника, успокаивают и возвращают самоконтроль. Френсис кладет руку на его плечи, привлекая Брука ближе к себе. Он не думал, что старые травмы остаются с тобой так надолго, и что она вот так снова даст о себе знать. Меньше всего ему хотелось бы сейчас, чтобы Ричард возился с ним, успокаивая, вместо того, чтобы получить удовольствие. Не хотелось, чтобы Брук знал, что он сломан больше, чем позволяет увидеть. Но Ричард - не просто тот, кого он хочет затащить в постель, не случайный партнер, чтобы отвлечься. С первых дней, когда Френсис узнал его ближе, их связывает нечто гораздо более глубокое, чем взаимное влечение. Он постепенно приходит в себя, как после ночного кошмара. И Ричард никуда не уходит и все еще остается с ним. Френсис осторожно высвобождается и поднимается, нашаривая пачку сигарет и зажигалку в джинсах. Возвращается обратно на кровать к Ричарду. - Будешь? - он протягивает пачку ему, вытаскивает сигарету и закуривает. Благо в отеле курение не запрещено, судя по въевшемуся в ковролин запаху табака, или индикаторы дыма просто давно не работают. Френсис смотрит в окно, в наступающей темноте чувствуя присутствие Ричарда. - Мой предыдущий босс был той еще скотиной, - говорит он, все еще не глядя на Брука, - Босс, любовник... он много кем был. Ему нравилось ломать и полностью подчинять себе. Я стал для него чем-то вроде личной игрушки, собственности. И вместе с этим ему были нужны мои мозги, - Ричард жадно затягивается, с выдохом выпуская долгую струйку дыма в полумраке, - И в какой-то момент я оказался в ситуации, в которой бежать из этого мне было уже некуда. Я слишком много знал, чтобы меня можно было отпустить, и был слишком нужен ему, чтобы просто убить. Куда бы я не сбежал, меня бы нашли. И в полицию идти точно не было вариантом, - Френсис иронично усмехается, - Вобщем, я грохнул своего босса, - буднично сообщает техник после молчания и новой затяжки, - Тогда меня и нашел Джеймс. Он вытащил меня из тюрьмы и сделал так, что все обвинения были сняты. - Ричард? Я благодарен, что ты все еще тут, - он оборачивается к любовнику, докурив и затушив свою сигарету о край тумбочки, - Мне было так хорошо сейчас, я не хочу оставлять тебя вот так, на полпути. И я хочу перешагнуть через это и выкинуть ублюдка из своей головы. Впустить кого-то. И я хочу, чтобы этим кем-то для меня был ты. Я хочу сделать тебе так же хорошо. Френсис еще не переключился до конца, но когда он касается Брука, его тело снова отвечает просыпающимися импульсами желания. Ричарду пришлось подавлять свои желания, чтобы отстраниться и дать ему прийти в себя. Теперь Френсис сползает вниз, пока Рич сидит на краю кровати, оказываясь между его ног, и берет у него в рот. Он плотно смыкает губы и двигается, медленно и уверенно, подстраиваясь под его реакции и наслаждаясь ими. Он ненадолго поднимает взгляд, задерживаясь на его лице, и продолжает, ускоряя движения. Моран не умел говорить слов любви. Они, как выяснилось, даже не ложились на бумагу. Даже подумать их внутри своей головы было попросту... сложно. Но военный, как оказалось, умеет эту любовь испытывать. Только к одному человеку в этом грязном жестоком мире, который не давал ему сделать ни единого вздоха без чувства боли под ребрами. Джеймс. Странно и одновременно с тим волшебно то, как криминальный гений, любовник его брата, носящий чужого ребенка стал для Себастиана всем. Мориарти стал для него центром необычайно маленькой и закрытой вселенной полковника, где до этого было место только Ричарду. А затем... Затем втянул в эту вселенную еще и ребенка. Моран снова ловит себя на мысли, что те глаза, которые он видел у малыша в отделении для новорожденных, могли единолично стать причиной для ненависти по отношению к сыну гения. Но ее не было. Было только тянущее болезненное ощущение в груди от того, что глубоко внутри военному хотелось, чтобы этот ребенок был его. Да, если вдаваться в подробности генетики и рассматривать все прямо под микроскопом, то ни один тест не смог бы точно сказать, что Себастиан этому ребенку не отец. Он может им быть по результатам тестов ДНК, просто это еще один пункт, который Северин попросту отобрал у него, а Моран был слишком закрыт в себе, чтобы отвоевать назад. Лежание на боку причиняет довольно сильную боль в ребрах (наверняка те сломаны после недели едва ли не ежедневных избиений), но военный даже не морщится, позволяя консультанту обнимать себя, прижиматься так крепко, как тому нужно, чтобы чувствовать себя в безопасности. — Я больше не способен защищать вас... — тихо признается Себастиан, закрывая глаза. — От меня не будет больше толку, чем от мебели в доме... Джеймс... Но я здесь понял, что я достаточно эгоист, чтобы уходить снова... Я не могу. Голос военного сначала становится странно хриплым, словно от мокрого кашля, а затем и вовсе едва не булькающим, когда из уголка рта начинает медленно стекать тонкая струйка крови. Какова вероятность, что сломанное ребро пробило легкое? Практически сто процентов. Шансы выжить здесь без медицинской помощи, которая есть на военной базе? С каждой минутой стремительно приближаются к нулю. Ричард не может осуждать. Не может винить. Он никогда не считал, что жертва "сама виновата" в случившемся насилии. Страх потери контроля, страх не иметь возможности отказаться, отступить, не позволить что-то... Страх последствий хуже, чем просто насилие. Он слушает каждое слово, слышит, запоминает... понимает. Фрэнсис был больше, чем любовником на одну ночь с первой же секунды, как пришел в палату к Бруку в тот день. И Ричард хотел бы заслужить его доверие, быть тем с кем этот прекрасный мужчина сможет быть собой, сможет открыться и знать, что в любой момент может получить контроль обратно, если прежде отдавал его. Военный знает, когда нужно остановиться, когда услышать, а когда наоборот просто помочь получить настоящее удовольствие. И сейчас речь не о физическом оргазме. Много жертв начилия получают оргазм, потому что это естественная реакция тела. Но потом стыдяться этого всю жизнь, ненавидят себя порой настолько, что сами эту жизнь у себя забирают. — Я не спас девочку... — тихо признается Брук, закуривая сигарету следом за Фрэнсисом. — Один из наших солдат решил, что красивая афганская девушка не имеет права говорить ему нет. Я видел ее после. Я думал, что ничего не могу сделать, чтобы помочь ей. И она забрала у себя жизнь... Себастиан позволил мне расстрелять того солдата. На глазах у всей деревни, на глазах у родителей девочки. С тех пор я не оставляю таких в живых. Никогда. И если бы не справился тогда сам... Сейчас это бы стало моей работой, Фрэн... Ричард не лукавил. Он был готов убивать. Своих или чужих - не важно. Просто есть границы, переступать которые непозволительно никому. Сейчас снова настроиться на то, чтобы получать удовольствие, кажется невозможным. Но наверняка это только в том случае, если бы его член сейчас обхватывали чьи-то чужие губы. Фрэнсис был невероятным и Брук не мог этого отрицать, хоть стоны военному и были сдержанными, а руки были поставлены за спину, чтобы не касаться, чтобы не позволять себе нарушать шатко обретенное техником равновесие. — Ты прекрасен, Фрэн... — задыхаясь от волн удовольствия произносит Ричард между сдержанными стонами. Расслабленно-задумчивое выражение покидает лицо Джима. Он отпускает Себастиана, резко садится и настороженно смотрит на него. Помогает Морану приподняться, усаживая полусидя, чтобы ему было легче дышать. - Себастиан? Моран кашляет кровью, его лицо искажает боль. Рука Мориарти остается на его плече. Лицо все еще близко от его лица. В черных глазах тревога, близкая к сдержанной панике. Джеймс судорожно сглатывает. По телу расходится парализующий бессильный страх. - Ранен? Какого черта, ты... Он резко задирает пропитанную кровью и грязью футболку на груди Морана, осматривает. Но видимых повреждений нет. Это точно не огнестрел. "...молчал об этом". Руки Джима осторожно пробегают по коже, едва касаясь. И Себастиан чувствует, как они неконтролируемо дрожат. На его теле нет живого места от побоев. Множественные переломы. Если повреждены внутренние органы, и это кровотечение или... еще хуже - легкие, в этой дыре это приговор. Нужен профессиональный хирург, искусственная вентиляция легких... Здесь оставаться нельзя больше ни минуты. Джеймс задвигает эмоции и оставляет Морана ненадолго одного. Он выбегает за дверь и раздает быстрые указания на арабском. Находит их водителя и требует ехать прямо сейчас. Мужчина начинает приводить доводы о безопасности, но тут же затыкается под взглядом Мориарти, соглашаясь. Подходящая машина уже ждет их. Необходимость действий помогает Мориарти собраться и больше не ощущать недавней разбитости и боли в голове. Все эти незначительные поломки отходят на задний план сознания, и, не смотря на сотрясение, мозг и тело сейчас полностью его слушаются. Он снова возвращается к Себастиану. В руках у Джима - полотенце и бутылка питьевой воды. Он опускаеися рядом с ними на край кровати, смачивает полотенце и стирает кровь с его губ, дает немного попить. - Сможешь идти? - Джеймс помогает ему подняться и поддерживает, дотаскивая до машины. Движения причиняют Морану явную боль. Водитель ждет их в машине. - Не смей отключаться, - говорит ему Джеймс на заднем сиденьи, пока их везут по разбитой, пыльной дороге под солнцем, которое уже в зените, и их машину нещадно трясет на частых выбоинах, - Смотри на меня. Я не готов продолбать тебя вот так сейчас. Джеймс замечает, как внимание Морана ослабевает, взгляд теряет фокус, и он начинает соскальзывать в бессознательное. Мориарти пугает, что он не может его удержать, он теряет его. Не понимая до конца, движет ли им сейчас рациональное желание вернуть его внимание и удержать Морана в сознании или отчаяние успеть, Джим берет его лицо в свои ладони, заставляя держать глаза открытыми, и целует прямо здесь, на заднем сиденьи. У губ Себастиана вкус крови. Джим прерывает поцелуй, не позволяя себе отнимать у него слишком много кислорада. Морану и так тяжело дышать. Болезненно-блестящие и покрасневшие от песка черные глаза, в которых сейчас сквозит страх и нечто совсем другое, не отрываясь, смотрят на него. - Не думай бросать меня здесь, Моран, - буднично требует Мориарти, его голос спокоен в противоположность глазам, он сглатывает, на мгновение дыхание сбивается, - Ты здесь не умрешь, я запрещаю тебе. Он отпускает его лицо. И уже сложно понять, произошло ли это на самом деле или уже после того, как Себастиана покидает сознание. Они добираются до британской базы меньше, чем за час. Похоже, что у Джеймса Мориарти все схвачено даже здесь, в таких отдаленных от Лондона частях света. Здесь Моран получает первую помощь, его подключают к портативному аппарату ивл и вертолетом отправляют в больницу в Дамаске. Джеймс, одетый все в те же штаны цветов пустынного камуфляжа и бежевую футболку, на которой остается грязь, песчаная пыль, и кровь Себастиана, сидит на скамье в салоне рядом с носилками, ссутулив плечи и опустив голову, и смотрит за тем, как медленно поднимается и опускается грудь Себастиана, который все еще дышит, благодаря аппарату. Джим боится, что стоит ему прикрыть веки, поддавшись снова навалившейся усталости, и он перестанет. Френсис благодарен Ричарду за то, что тот не осуждает и слушает его историю. И рассказывает в ответ свою. Он кладет руку на его плечо, придвигаясь ближе, чтобы Брук мог ощутить, что он с ним. Помимо понимания и принятия, готовности встать на его сторону и защищать, Френсис слышит в его словах бесконечное чувство вины за то, что он не сделал и не может себе простить, за ту давнюю ошибку, которую не исправить. - Ты все же сделал то, что было нужно. Не вини себя в том, что исправить ты не мог. Голос Френсиса звучит глухо и он крепче обнимает Ричарда. Его рассказ впервые приоткрывает технику завесу, за которой - бездна тех страшных, калечащих психику выборов, ситуаций, ошибок и решений, через которые его заставила пройти война, с которыми Ричарду остается жить. И в этот момент он впервые понимает, что самое страшное в этом - не инстинктивный страх смерти, не яркие картинки для ночных кошмаров, но та ответственность за себя, которая остается с тобой. Дав выход этим мрачным историям, каждый своей, они оказываются в гнетущем мраке, будто всматриваясь в пропасть внутри себя самих. Мысли становятся тяжелыми и привязчивыми и не желают уходить. Но в этом мраке сейчас они есть друг у друга. Френсис желает стереть тяжелые воспоминания из памяти Брука. И все еще так же сильно желает его. Он не хочет позволять себе испортить эту возможность обладать им. И хочет перешагнуть черту собственных страхов. Стоны удовольствия Ричарда, то, как его тело реагирует на его движения, снова заводят его самого. Френсис чувствует, как у него тоже встает после того, как снова ощущает твердость его члена. Он поднимается с коленей, устанавливая зрительный контакт, и целует Брука в губы, спускается ниже, его руки обнимают его спину, и он падает на постель, притягивая его к себе, не переставая ласкать. Теперь Ричард снова оказывается над ним, и он позволяет ему взять контроль, полностью доверясь и желая этого сейчас. Он подавляет неприятный холодок внутри, и сердце учащается от выброса адреналина и решимости вместе с предвкушением, как перед прыжком в воду с обрыва, когда решение уже принято, но шаг только предстоит. Он не разрывает зрительный контакт, ему важно видеть Ричарда сейчас, и его тело слушается, подавляя страх и контролируя. И сейчас он предельно жаждет этого шага. - Я хочу тебя. Я готов, - говорит он через сбитое дыхание и снова долго целует его губы. Как же глупо будет умереть сейчас. Моран просто ощущает весь идиотизм ситуации в которую сам себя и загнал. Он мог оставаться в своей глуши в Ирландии и проживать свою боль там, а в итоге имеет все шансы умереть здесь - у Джеймса на руках. Будет ли в этот раз гению легче хоронить Морана? В этот раз уже по-настоящему, потому что нет никакого хитрого плана, нет уловки, нет хитрой возможности вывернуться из лап смерти, если она сейчас сожмет Себастиана в них чуть крепче. Держаться в сознании сложно, но военный старается делать это. Потому что если он закроет глаза, то последним, что он увидит, будет совершенно испуганный взгляд Джеймса и его дрожащие руки, которые бояться коснуться кожи под одеждой Морана. А кожа, скрытая под грязной пыльной футболкой к которой гений в иных условиях наверняка даже не прикоснулся бы, была любого оттенка, кроме цвета кожи: синяки и гематомы разной степени давности, но в то же время ни одного ножевого или пулевого проникающего ранения. Полковника были, но явно не хотели убить - хотели поддерживать жизнь в нем ровно настолько, чтобы он умер уже на Британской территории, если удасться обменять. Моран не знает сам каким чудом ему удается дойти до машины. Наверняка он почти всю дорогу просто висит на Джеймсе безвольным мешком и только иногда передвигает самостоятельно ноги. В машине от тряски по разбитым пустынным дорогам, без кондиционера и палящим полуденным солнцем хочется умереть даже здоровому, что уже говорить про едва живого Себастиана. Полковник то и дело соскальзывает в бессознательное состояния, возвращаясь назад только благодаря голосу Мориарти, только потому, что не может позволить тому переживать смерть близкого человека еще раз. Прикосновение чужих губ, полный нетерпеливого отчаяния поцелуй кажется какой-то другой реальностью в которую полковнику хочется провалиться, чтобы остаться там навсегда. Но голос гения настоятельно требует оставаться тут, запрещает проваливаться в такую манящую глубину, в бездну, где нет никакой боли: ни физической, ни моральной. В госпитале при военной базе полковнику оказывают повышенное внимание: критическое состояние, высокий чин Мориарти, да и самого Морана. Один из врачей, служивший с Себастианом, вызывается в сопровождение военного при перелете в больницу Дамаска. Сейчас и Джеймсу, и Морану нужен рядом тот, кому можно доверять. — Он стабилен, сэр, — обращается к консультанту доктор, по виду немного младше Себастиана, примерно возраста Ричарда, плюс-минус несколько лет. — Позволите мне осмотреть вас? Уверяю вас, за это время с полковником ничего не случиться. Даю вам слово. Ран было слишком много. Настолько много, что если начать вскрывать одну, она может потянуть за собой еще десяток таких же ран, просто уничтожая военного изнутри от боли. Ричард не стыдится своих решений "казни", не стыдится убийств, которые совершил, потому что его мораль всегда была спорной для многих. Брук не стыдился того, что сделал. Только того, что сделать не сумел. Например, не сумел уберечь девочку... Сержант мог бы замкнуться в своих негативных мыслях, мог бы позволить им взять над собой верх, но Фрэнсис был... чертовски талантливым в вопросах наслаждения. Таким же талантливым и умелым, как и во всех вопросах, что касались техники и электроники. Наверное. Черт, сейчас думать о рабочих талантах любовника не представлялось возможным. Не поддаться чужим действиям сейчас было не просто сложно, а невозможно. В глазах любовника Ричард все еще видел нотки страха от того, что мужчина передает ему полный контроль, но военный не собирался им пользоваться во зло. Он хотел доставить удовольствие, показать, что даже в более подчиненной позиции в постели можно расслабиться и получать удовольствие. — Я буду осторожен... Я обещаю, — шепчет Брук в губы любовника, пока одна его рука спускается вниз и снова возвращается к тому, чтобы растянуть Фрэнсиса пальцами, чтобы уберечь от возможной боли. — Ты всегда можешь сказать мне "хватит" и я остановлюсь, Фрэн... У тебя полный контроль... Я не причиню тебе вреда. Никогда. Я обещаю... Брук и правда обещает. Он не хочет, чтобы по его вине в этих прекрасных глазах снова был страх. Он не готов отказаться от губ, которые так приятно целовать, что и других не нудно. Ричард не готов потерять того, кто стал его сердце просто... Родным и безгранично важным. Мужчина двигает пальцы внутри любовника, ожидая ослабления сопротивления, расслабления и покоя в мышцах внизу, пока осыпает крепкую красивую шею влажными горячими поцелуями. - Я в норме. И мне будет спокойней, если вы не будете отвлекаться сейчас на меня, - отзывается Джеймс. Но от Аспирина, который явно не входит в набор первой помощи, он бы сейчас не отказался. Без сотрясения, определенно, не обошлось. Но он чувствует себя не паршивее, чем ему уже доводилось. Мориарти задается вопросом, почему врач решает предложить помощь и ему, и почти сразу находит на него ответ, когда трет лицо ладонью. Кожа отзыватся приглушенной болью. И он вспоминает, что на его лице все еще красуется живописная ссадина, а разбитая губа распухает. Медик все же бегло осматривает его зрачки, проверяет реакции, у Джима остается не так много сил, чтобы сопротивляться этому, а потом обрабатывает его лицо. Резкая боль от антисептика на некоторое время снова возвращает ясность сознания и концентрацию. Врач ставит гения перед фактом, что из больницы его не отпустят без МРТ. Вертолет приземляется на специально отведенной площадке перед больницей. Джим выбирается вслед за врачом и еще двумя медиками, которые перекладывают Морана на каталку, передавая встречающим их врачам. Мориарти все еще немного дезориентирован и потерян. Он следует за каталкой. Его взгляд удерживается на пугающе бледном лице Себастиана под маской аппарата ивл. Жару и ветер от винтов после короткой перебежки до входа сменяет запах воздуха, прогоняемого через мощные кондиционеры, смешанный с запахами хлора и антисептика. Джим падает на скамейку в коридоре, ведущем в операционные, куда забирают Себастиана, и остается наедине с неизвестностью. Почему-то сейчас он думает о том, как обнимал его, крепко и собственнически, отчаянно прижимаясь к нему, несколько часов назад. И о его коже, которую Джим видит, подняв на нем футболку, под которой на ней нет живого места от побоев и гематом. Которой боится коснуться. Тогда, снова лежа рядом с ним в их временном убежище, Моран не подает виду, что прикосновение Джеймса вызывает боль, позволяя ему прижиматься ближе. Как делал все это время и прежде... Всякий раз пряча за беспристрастностью неимоверную боль, когда Джим нарушал его границы, прижимаясь к нему в моменты отчаяния, оставаясь наедине. Джеймс делает мысленную пометку, что каждый из тех, кто оставил эти следы, будет вскоре найден и мечтать о смерти. Легче ему не становится. Мориарти отказывается отлучаться куда-либо, кроме туалета, все это время, пока Морана оперируют. И когда его перемещают в палату, Джеймсу не решаются запретить остаться с ним. Он садится на стул возле его кровати. Понимание, что сейчас Моран просто спит, отходя от наркоза, что он в безопасности, в чем убеждает себя Джим, позволяет усталости снова взять верх. Он опускает голову поверх рук, сложенных на краю кровати, и неконтроллируемо проваливается в сон. - Я хочу, чтобы ты не останавливался, - уверенно просит Френсис. Ричард - тот, кому он доверяет безоговорочно, и впервые в жизни ему приятно отдаваться под его полный контроль. Как будто его действия над его телом не дадут ему свернуть, забирают его страх, выключают все преследующие его мысли и обостряют его чувства, наполняя чистым наслаждением. Которому он не может сопротивляться, не может не желать продолжения, желать все больше и острее. Своими реакциями он дает Ричарду понять, что он в порядке, и на самом деле готов и хочет этого. Он поощряет его действия ласками и поцелуями. Мышцы становятся податливее и не так плотно сжимаются вокруг пальцев Брука. Френсис ощущает томительное предвкушение, выгибается с болезненно-сладким стоном и чуть сильнее разводит бедра, приподнимая таз, подаваясь навстречу его движениям. Френсис жадно обвивает его спину руками, притягивая ближе к себе. Он напряженно дышит от острого нарастающего желания, которое требует разрядки. - Рииич, - хрипло произносит его имя техник, прося продолжать. Доктор ответ "нет" за ответ не принимает вовсе. Да и сам Джеймс потом находит причину почему ему отказ не восприняли серьезно. Какой бы ни был врач: военный или гражданский, он давал клятву не оставлять без медицинской помощи тех, кто в ней нуждается. Даже когда он знает, что Джеймс не лучший из людей. Хотя кто из нас без грехов, верно? Доктору удается проверить и обработать ссадины на лбу гения, заклеить их хирургическим клеем и специальными пластырями, а также осмотреть зрачки и проверить другие реакции тела консультанта. Тот явно был не в лучшей форме, но по общим признаками ничего, кроме сотрясения, кажется, не получил. Однако в апарат МРТ его все таки по приезду придется уговаривать залезть. Операция длится долгих пять часов. Первофорация легкого, разрыв селезенки, гематомы на печени - без медицинской помощи полковник бы не добрался до той тюрьмы, в которую его сегодня должны были перевезти. Его палачи перестарались и почти убили свою "ценную добычу". Когда Себастиана переводят в палату, у него все такой же отвратительно бледный вид и дыхательная трубка в горле, чтобы контролировать количество воздуха, которое военный вдыхает - никому не хочется порвать наново сшитое легкое снова. Но пульс у военного теперь стабильный, боль заглушена препаратами, а насыщение крови кислородом пришло в норму. Военный приходит в сознание посреди ночи. В палате полумрак, не слышно шума в коридорах, только пищание приборов над ухом, которое Моран слышит даже со своей порванной барабанной перепонкой, и чье-то ровное дыхание. Повернуть голову из-за мешающей в горле трубки слишком сложно, поэтому полковник скашивает взгляд сначала в одну сторону, а когда никого там не обнаруживает, то переводит взгляд на другую... Джеймс. Совершенно разбитый, сваленный усталостью, с заклеенным лбом он лежит головой на краю его постели и, кажется, спокойно спит. Но этот сон явно обеспечен лишь невероятной усталостью, которую испытывает консультант. Моран двигает рукой по постели со стороны Мориарти и осторожно укладывает пальцы ему на щеку, мягко поглаживая, словно удостоверяясь в том, что гений рядом с ним реальный, а не плод его умирающего сознания. Когда в армии им давали выбор, многие отказывались от этого простого решения многих проблем, опасаясь тянущей неприятной боли. Ричард же дал согласие незамедлительно, как только перед ним на стол положили бумагу. Вазэктомия была идеальным способом контрацепции с его стороны в то время, когда была еще не такой распостраненной в гражданских больницах. Сейчас говорить Фрэнсису об этом и объяснять, что нет абсолютно никакой опасности в виде нежелательных последствий Брук конечно же не будет. Потому что не тот момент, потому что технику, кажется, совершенно плевать. Потому что на Ричарде и так презерватив и последствий быть не должно. Кажется, он впервые в жизни так волнуется, проникая в кого-то, входя глубоко до самого основания своего члена. Брук замирает на несколько секунд, целует чужое лицо, шею, давая привыкнуть, ведь пальцы это одно, а сейчас мужчине нужно принять в себя совершенно другое. — Ты прекрасен... — шепчет Ричард в чужие губы, а буквально спустя секунду начинает плавно двигаться внутри любовника, осыпая чужое лицо поцелуями. Джим поднимает голову, веки тяжело приоткрываются, и черные глаза блестят в темноте, взгляд останавливается на лице Себастиана. Он чувствует себя как после худшего похмелья, но он видит, что Моран здесь, смотрит на него, и кошмары Мориарти постепенно рассеиваются. Он ощущает немного раскоординированное, слабое прикосновение к щеке, и это заставляет его проснуться. Он морщится, в голове будто разбитое стекло, руки и шея затекли от той позы, к которой он уснул. Он провел тут, похоже, часов шесть. Вокруг в палате темно, в коридорах нет звуков. Только звуки аппаратов, к которым подключен Моран. Себастиан выглядит крайне паршиво. Но жив, и в его взгляде есть осознанность. Джим смотрит, это один из тех редких моментов, когда его глаза излучают тепло. Какое-то время он не двигается, давая Морану почувствовать его присутствие, позволяя через эти прикосновения изучать его лицо. А потом консультант перехватывает его руку своей и прижимает к щеке, склоняя голову, подаваясь ближе, и замирает, прикрывая глаза, сжимая его руку чуть сильней. Джеймс перебирается на край кровати, оказываясь перед ним, чтобы Морану не приходилось напрягаться, удерживая на нем взгляд. Его взгляд медленно перемещается по нему, тускло поблескивая в темноте, сканируя. Мориарти протягивает руку, коротко касаясь его волос и вплетая в них пальцы, очень интимно, почти ласково. И Моран узнает еще один секрет, который кажется невозможным - Джеймс Мориарти способен заботиться. О ком-то еще, кроме своего ребенка. И этот кто-то - сам Себастиан. - Не знаю, насколько это возможно, - задумчиво, тихо говорит Джим в темноте и осторожно ложится рядом, - приручить такого, как ты, - Джеймс поворачивается на бок и вытягивается очень близко от него, но касаясь только его руки, - Сможет ли тигр жить в городе, на одном месте. Но позволять тебе убивать себя настолько бездарно я не намерен. Это как забивать гвозди драгоценным холодным оружием. Которое является произведением искусства и одновременно все еще достаточно острое и смертоносное. Списывать тебя со счетов было бы непросительной растратой. Джеймс говорит, снова лежа в темноте рядом с ним, в то время как Моран может только слушать его голос. - Тебе не стоит бояться, что рефлексы и тело могут тебя подвести, у меня достаточно обычных исполнителей, быстрых, сильных, обученных и... заменяемых, - но мне давно нужен кто-то, кто мог бы стать... руководителем операций, кто взял бы на себя тактическую и силовую сторону решения задач. И вместе с этим тот, кому я доверяю как самому себе. И я не вижу рядом с собой никого другого, кроме тебя. Мориарти выбирает странное время для разговоров о деле и такого рода предложений, или это его способ говорить о том, о чем не может заставить себя сказать, и сам Моран. - Тебе нужно беречь энергию и нужен сон, - говорит Мориарти, видя, что Себастиану тяжело даже долго держать глаза открытыми, хотя в его взгляде все то же внимание. Джим остается с ним, пока Себастиан не засыпает, а потом тихо выбирается из его палаты в коридор. Мориарти задерживается до утра, все же сдаваясь медикам для мрт, которое подтверждает сотрясение. А заодно получает блистер Ибупрофена, призванного помочь игнориртвать навязчивую боль в голове. Пару таблеток из которого он сразу же запивает кофе из автомата в коридоре. Мориарти остается на ночь в выделенной ему палате, и прежде, чем сдаться желанию отключиться прямо в одежде поверх одеяла, оставшись один, он дастает телефон. Открывает приложение с трансляциями камер наблюдения в доме и выбирает одну. На экране ребенок тихо спит в своей кроватке под внимательным присмотром камеры, иногда слегка шевелясь во сне, Джеймс следит за изображением, пока его глаза не закрываются сами собой, и рука не выпускает телефон, который остается лежать на одеяле рядом с ним. Проблески ассоциаций в этих ощущениях снова довольно сильные. Но Френсис удерживает себя в реальности, концентрируясь на лице Ричарда, на его ласках и поцелуях. У него не было никого достаточно долгое время. До сих пор Френсис не хотел никого настолько сильно, чтобы это стоило новой попытки пережить погружение в свою травму. Но он хочет Ричарда достаточно, чтобы пойти на это, не задумываясь. Сначала он чувствует боль и дискомфорт, его тело отвыкло и не достаточно готово, не смотря на то, что Брук долго и умело растягивал его перед тем, как войти. Френсис напрягается всем телом, и Ричард чувствует, как вокруг него плотнее сжимается кольцо мышц. Он едва ощутимо вздрагивает. Но вместе с болью приходит и томящее, острое наслаждение и неутолимая потребность удовлетворить свое желание. Френсис тихо стонет на выдохе, расслабляясь и запрокидывая голову, прикрывая глаза. Брук задерживается внутри него, не спешит, прислушиваясь к нему и успокаивая постоянным контактом через поцелуи и ласки. Он слышит его голос и дыхание. Страх и напряжение отпускают. Ричард начинает движения, и Френсис подается навстречу, насаживаясь глубже. Боль отдается сильнейшим наслаждением, делает ощущения острее. Техник отвечает на поцелуи, его руки перемещаются по спине Ричарда и спускаются к бедрам. Он рвано дышит, ускоряя темп вместе с движениями Брука внутри него. Сейчас он только с ним, и есть только настоящее. Воспоминания отпускают, меркнут, стираются из памяти ощущениями, которые дает ему Ричард. - Все хорошо. Не бойся продолжать. Не останавливайся. Сильнее. Пожалуйста, - шепчет техник. Движения Ричарда в нем становятся ощутимее, глубже, одновременно они остаются все так же контроллируемы им, и он прислушивается к каждой ответной реакции тела Френсиса. - Не сдерживайся, - руки Френсиса сжимаются на его спине, он напрягается и замирает, прикрывая глаза, он больше не чувствует боли, только острейшее наслаждение, которое достигает своего пика, он открывает глаза, обессиленно откидываясь на кровать, расслабляясь под ним и кончая. Оказывается, когда не можешь произнести и слова, даже немногословному человеку до жжения в груди хочется что-то сказать. А Морану хочется сказать многое. Настолько много слов застревает у него в горле сейчас, как не застревало никогда. Хотя, что там, он никогда раньше и не хотел их произносить, даже не думал о подобном. Мориарти здесь, рядом с ним. Сфокусировать на нем взгляд и видеть его четко Себастиану не удается, что он знает, что Джеймс в безопасности здесь, хотя бы под присмотром врачей. Полковник касается его щеки невесомо, едва оглаживая, стараясь ощутить легкую шероховатость кожи, посеченной горячим песком в пустыне. Джим позволяет ему это, а затем прижимает ладонь к себе так крепко, позволяет ощутить чужое тепло в полной мере. Зрение все еще подводит военного, не дает сфокусироваться, а последствия наркоза делают любое освещение, даже попадающее из коридора, болезненно ярким, но Себастьян старается не сводить взгляда с гения и слушать. Джим говорит тихо, но вкрадчиво и четко - чтобы Моран его услышал, чтобы понял, чтобы осознал, что ему говорят и о чем просят. Моран готов быть рядом. Здесь, под угрозой реальной смерти, он понял, что настолько бесчеловечный эгоист, что больше не сможет уйти. Он готов сесть на цепь, если придется. Готов "есть с рук" и не просить ничего... Хотя... Он ведь уже это делал. Уже был рядом, как цепной пес, что атакует только для защиты своего хозяина. Только теперь он будет защищать еще и ребенка. Если этот ребенок так ценен для Джима, то он ценен и для военного, потому что этот младенец это часть Мориарти. Себастьян проваливает в немного тревожный сон снова, поддаваясь усталости и закрывая глаза, хотя хотел бы слушать консультанта столько, сколько тот способен говорить. Потому что это такие же несказанные слова привязанности и... любви(?), которые и сам полковник не умеет произносить. Пробуждение оказывается не самым приятным. Доктора забирают у него из горла трубку, причиняя сильный дискомфорт. Говорить нельзя еще несколько дней, но военному пока и совершенно не хочется. Он только надеется, что Джим поехал домой. И что он сможет написать консультанту хотя бы смс-сообщение, если сумеет выпросить жестами телефон. Моран хотел бы, чтобы гений был сейчас с ребенком, с тем, кто без него не может. А военный приедет позже, когда хотя бы сумеет встать на ноги и передвигаться без помощи посторонних. Ричарду стоит огромных усилий не сорваться. Оказалось, что когда долго душишь внутри себя влечение к кому-то, то получив наконец-то позволение быть ближе, ты хочешь сразу всего. Но Брук обещал быть осторожным, обещал слушать, наблюдать, слышать, видеть, реагировать правильно. Фрэнсис был отзывчивым на ласки любовником, который дарил ласки в ответ, позволял ощущать себя желанным тоже, помогал не забывать, что это не просто секс на один раз. По крайней мере точно не для капитана - техник попал в самое слабое место в его сердце и, кажется, собирался очень плотно там укорениться. Бруку не нужно слишком много времени чтобы кончить следом. Несколько глубоких уверенных толчком и военный заканчивает следом за любовником, уткнувшись носом ему в высок и несдержанно простонав от удовольствия. Дыхание сбитое, рваное, сил в не слишком восстановившемся теле мало, но Ричард все равно целует чужие губы, а затем падает на постель рядом, сдерживая себя от того, чтобы сморщиться от боли в грудной клетке. Он тянет Фрэнсиса к себе, укладывая на плечо и прижимаясь носом к его виску - доверительный жест полный симпатии и привязанности. — Ты достоин целого мира, Фрэн... — шепчет Брук, прикрывая глаза и поглаживая мужину бо обнаженному боку. — Что бы тебе не говорили прежде... Ты слышишь? Джеймс читает его взгляд и реакции, слыша ответы, Себастиану не нужно произносить их вслух. Ему так не хватало его все это время. Джим старается не переутомлять его, заставляя слишком долго удерживать сознание, испытывать лишние эмоции. Он видит это в его взгляде - что Себастиан соглашается остаться и не будет снова исчезать. Но Джеймс не решается оставить его, во всяком случае не сразу, настолько уязвимым и после всего того, что они друг другу сказали и не сказали за последние дни. На следующий день в палате Себастиана снова появляется его ночной посетитель. Подтверждая, что присутствие Джима возле него прошлой ночью не было сном, слишком ярким после наркоза. Утром Джеймс разговаривает с врачом, проводившим операцию, спрашивая о состоянии Себастиана и том, нуждается ли он в чем-то еще. А потом покидает больницу, снимая номер в наиболее цивильном отеле. Его, слишком большие для одного, апартаменты с кондиционером странно контрастируют с поселениями в пустыне и военными базами, которые они видели только что. То, что они существуют одновременно в одном и том же мире, на расстоянии всего несколько миль, кажется таким же нереальным, как соседство того мира, в котором живут они, со спокойной и безопасной, скучной реальностью окружающих их людей. Состояние Морана, по словам врача, сейчас не транспортабельное, но, как только оно позволит, Мориарти договаривается о том, чтобы Себастиана переправили специальным медицинским бортом для дальнейшей реабилитации в больницу в Лондоне. Сам Мориарти остается в Дамаске еще на несколько дней. Дела в регионах вооруженных конфликтов у "компании" Джима находятся всегда, как и связи. И самое время использовать эту возможность для пары личных встреч и контроля некоторых сделок и заказов. Но Джеймс не обманывает себя, признавая, что не они - причина его нахождения здесь. А только способ занять себя между посещениями Себастиана в больнице. Одновременно с этим за следующие пару недель трое служащих тюрьмы Ас-Сина и еще пара чинов из армии и котрразведки оказываются найдены мертвыми со следами пыток. Причины смерти и почерк исполнителей совершенно разные, но все убийства объединяет пугающе продуманная, методичная жестокость и то, что трупы явно должны были быть найдены. Джеймс скучает по ребенку, все равно испытывая нерациональную тревогу. Еще слишком рано, чтобы он мог спокойно оставлять его надолго. Но он знает, что он в безопасности и получает все необходимое. Он регулярно звонит няне и смотрит трансляции камер в детской. Джим остается на эти несколько дней здесь, чтобы убедиться, что Моран выкарабкается и будет в порядке, прежде чем вернуться в Лондон. Эти дни он появляется у Морана каждый день. Джим осторожно заходит, будто боится потревожить, если Себастиан спит, и садится на стул у кровати. - Нет, я слишком сильно хотел снова тебя увидеть, чтобы так быстро оставить в покое, - Джим отвечает на невысказанную догадку, Моран явно не ожидает увидеть его здесь. - Все еще не можешь говорить. Но я не буду слишком злоупотреблять твоим умением слушать. - К тому же в таких местах слишком тяжело не поехать крышей. Бездействие невыносимо. Слишком много всего происходит внутри твоей головы, но ты не можешь воплотить это хоть в одно действие. Не можешь даже подняться. Спасает только то, что ты не долго держишься в реальности без перезагрузки. Я думал, что свихнусь за те две недели в больнице, - Джим иронично улыбается. - Я знал, о чем ты тогда подумал. Ты решил, что ты - лишний. В то время, как был единственным, чье присутствие удерживало меня на плаву. Не знаю, в какой момент ты смог забраться так близко, перейти все границы, отделяющие меня от других. Но потерять тебя я был уже не готов. Джим остается рядом, составляя компанию. Его появления остаются пока единственным развлечением здесь для Морана, который едва может пошевелиться и лишен всех средств связи с миром. Иногда он просто сидит рядом и молчит, иногда говорит на внезапные и отвлеченные темы. - Знаешь, у этих людей совершенно особая манера вести дела. Но что-то в ней мне определенно нравится. Например, этот обычай всегда помнить оказанные им услуги. Но эта жара меня убьет. - Я мог бы считать это самой хреновой первой совместной поездкой в моей жизни. Ладно, кое-что меня все же устраивает - мы оба живы. Джим протягивает руку к его руке и берет ее в свою. Заговорщицки смотрит с легкой улыбкой. Очевидно, такой простой жест не может быть ничем, кроме... Но Джим не очевиден. И Моран понимает - подушечки пальцев отбивают прерывистый ритм по его руке - Джим дал ему средство связи. - Не говори, что в академии в тебя не вбили азбуку Морзе, - усмехается Джим, - И это тот самый случай, когда тебе пригодилось что-то, что никому никогда не пригодится. Теперь ты тоже можешь говорить. А вот мне наоборот говорить не придется. Его пальцы легко выбивают на его руке: "Ты значишь чертовски больше, чем ты думаешь". Между ними устанавливается странное подобие телепатической связи, которое со стороны выглядит для случайного больничного персонала ни чем иным, как непривычно теплым для них обоих жестом выражения поддержки. Джим сидит рядом и держит его руку. На следующий день, когда Морану становится уже легче оставаться в сознании дольше, Джим оставляет ему новый телефон. Взамен предыдущего, который был то ли потерян и уничтожен взрывом на базе сирийцев, то ли отобран в плену. Он той же модели, что и ныне покойный старый. Нет только трещин на экране и царапин на корпусе. И Моран обнаруживает в нем перезалитые, заранее сохраненные Мориарти ранее без его ведома, свои контакты и другое содержимое. Весь медперсонал старательно делает вид, что не замечает у Морана его наличие. Еще через день Джеймс говорит ему, что возвращается в Лондон к ребенку. Техник отвечает на поцелуй. Нехотя, отпускает его губы. - Из целого мира я бы выбрал тебя, Рич, - тихо выдыхает Френсис, прикрывая глаза от приятной обессиленности и удовлетворения и устраивая голову у Ричарда на плече. Еще никогда и никто не был с ним таким отзывчивым и чувственным. Это чувство похоже на ощущения после того, как они вместе выбрались из ледяной воды - будоражащее, отнимающее все силы и накрывающее приятным расслаблением, в то время, как огонь все еще циркулирует в крови, заставляя сердце биться слишком часто. Только это чувство гораздо сильнее. Его рука медленно перемещается по груди Ричарда, невесомо поглаживая и изучая его тело, каждый шрам и изгиб на нем. Они лежат вместе в темноте, его дыхание постепенно выравнивается и он прислушивается к Бруку. Он долго не может восстановить дыхание. От Френсиса не ускользает, как он едва уловимо болезненно напрягается. Рука техника перемещается ниже, осторожно касаясь повязки на боку. - Болит? - Френ угадывает его, не смотря на то, что Ричард пытается скрыть, что все еще не достаточно восстановился. - Тебе нужно как следует отдохнуть. Скоро Френсис, приятно вымотанный не меньше любовника, сладко засыпает, не выпуская его из объятий, оставаясь лежать рядом с ним, очень близко и доверчиво. Питаться через трубку - отвратительно. Не иметь возможности сказать и слова - отвратительно. Ощущать себя совершенно беспомощным - отвратительно. Видеть Джеймса лишь несколько часов в день - невыносимо мало. Видеть его рядом и слушать его голос - лучшее событие дня, который для не набравшегося сил Морана все еще слишком короткий. Себастьян сейчас существует от ухода Мориарти из палаты и до его появления на ее пороге. Когда же гений рядом - он живет. Пусть не может ничего сказать, пусть слышит не так отчетливо и видит все еще размыто, но зато знает, что консультант рядом. Голова все еще плохо соображает, но Моран быстро схватывает то, что чужие пальцы выстукивают на его руке ничто иное, как азбуку Морзе. Если в этом мире кто-то посмеет сказать, что Джеймс Мориарти не гений - Себастиан лично выпустит пулю ему в лоб. Нужно несколько десятков секунд, чтобы уловить все, чтобы собраться с мыслями и перевести все, что хочет сказать, в простые точки и тире. Хотя нет, для начала нужно понять, что именно он хочет сказать криминальному гению, который оставил ребенка и рискнул своей жизнью, чтобы вытащить его буквально с того света. Его, который думал, что ничего не значит. "Я был уверен, что больше мое присутствие не будет тебе необходимо и что я буду только болезненным напоминанием." — выстукивает подушечками пальцев по чужой руке военный. Его ритм медленный, но без единой ошибки - даже плохо соображающая голова не забыла то, что было вбито в нее годы назад. — "Впервые было приятно ошибиться." Себастиан не говорит много даже так. Не способен словно просто даже физически произносить некоторые слова, не может озвучить то, что чувствует. Но Джим точно знает. Не может не знать что именно значит для военного, как тот болезненно сильно привязан к мужчине, которого охранял практически полгода. Нет, не охранял, а оберегал, жерствовал собой ради него, своим комфортом, своим сном, здоровьем, своей, не побояться сказать, душой, если у такого, как Моран, она вообще есть. Когда Джим говорит, что уезжает, и дает телефон, Себастиан не удивлен. Это было вопросом времени. Оставлять младенца так надолго невероятно сложно и гения явно тянет домой, чтобы там быть рядом с тем, кто сейчас еще беспомощнее прикованного к больничной койке военного. "Вышел хороший отец из мужчины, который на первый взгляд для многих не способен заботиться." — выстукивает пальцами по запястью Мориарти военный и слабо улыбается, глядя консультанту в глаза. — "Будь осторожен." Ричард засыпает быстро. Он толком не слышит вопроса Фрэнсиса о боли, потому что даже она не помогает ему удержать ускользающее сознание. Сон не крепкий, поверхностный, но Бруку удается вернуть себе достаточно сил к утру. Он просыпается первым и еще даже не открыв глаза ощущает тепло чужого тела, которое прижимается к его боку - техник. Брук медленно моргает несколько раз, привыкая к полумраку комнаты, и затем запускает пальцы в чужие волосы на голове, поглаживая, даря чувство покоя и расслабления. Фрэнсису нужен отдых, а Ричарду - чашка кофе и сделать пару телефонных звонков. Но только сейчас двигаться куда-то и тем более начинать говорить не то, что мужчина может или собирается делать - тревожить сон любовника он не будет. Капитан устремляет взгляд в потолок, медитативно поглаживая Фрэнсиса по голове, перебирая его волосы, наслаждаясь моментом тишины и полного покоя, который не нарушает даже шум из соседнего номера, потому что плевать на других. Когда в последний раз он чувствовал себя так хорошо? Когда в последний раз он был по-настоящему расслаблен и спокоен, как сейчас? С кем еще он оставался до утра и не хотел покидать постель? Джеймс прикрывает глаза, сосредотачиваясь на легких, как пульс, ритмичных ударах морзянки по свой руке. Разобрав постание, он выдыхает и, молча, сжимает руку Себастиана чуть сильнее и дольше. Потом открывает глаза и набирает ответ: "Ты не представляешь, /насколько/ ты тогда ошибался". И снова: "Я боялся, что ты не узнаешь об этом". Джеймс улыбается. "Я сам не ожидал от себя", - следует ответ, - "И ты останешься единственным, кто знает меня таким". "Будь осторожен" - слова заботы попадают в цель и разливаются внутри острым теплом. "Я буду", - обещает Джеймс. "Быстрее возвращайся" - передают прикосновения руки к его руке. Джим упирается руками о кровать по обе стороны от его лица и нависает над ним, лицо близко к его лицу. Снова поцелуй. Второй за все время. Очень легкий и быстро прерывающийся. Джим заставляет себя сдержаться и остановиться. Оставляет его как обещание и аванс. Их пальцы переплетаются. Консультант отпускает его руку и исчезает из палаты. "Я жду тебя в Лондоне. JM" Приходит в скором времени смс. Водитель забирает его в аэропорту, и дома Джеймс оказывается уже поздно ночью. Бросая дорожную сумку в прихожей, не переодеваясь, он сразу поднимается в детскую. Тихие, жалостливые звуки выдают, что ребенок не спит. И инстинкты Джима заставляют все внутри сжаться от болезненной тревоги. Няня пытается успокоить ребенка и поднимает голову, отвлекаясь, когда замечает его. Вид Мориарти пугает ее. Повязки уже сняты, но ссадины на лице Джима и синяки не скорет ни одна тоналка, да, и консультанту сейчас не до этого. Женщина имеет представление, на кого она работает, хоть никто и не говорит об этом напрямую, но в таком виде она видит консультанта в первый раз. - Джеймс?.. - осторожно восклицает она и сразу понижает голос, чтобы не потревожить ребенка еще больше, - Вы выглядите так, как будто вернулись с войны. - Вроде того, - безразлично бросает Джим, - Все в порядке. - Никак не могу его уложить, - она возвращает внимание к все еще плачущему ребенку. Джеймс нетерпеливо забирает ребенка из ее рук и бережно прижимает к груди. И только сейчас выдыхает, ощущая, как тревога отпускает, когда он чувствет его тепло и вдыхает запах. - Все хорошо, Дэнни, я здесь и не собираюсь больше тебя оставлять. Ребенок постепенно затихает, успокоенный присутствием родителя. Джим опускается с ним на диван, тихо укачивая. Его взгляд теплеет, движения и голос становятся мягче. - Вы можете пока идти, - Мориарти переводит взгляд на женщину. Френсис открывает глаза, руки Ричарда мягко перебирают его волосы. Он поднимает голову, чтобы увидеть его лицо, обнимает за плечо, потом приподнимается и целует. - Лучшее утро впервые за очень долгое время, - говорит он, - Ты мне не приснился. И позволил утащить себя хрен пойми куда, - техник счастливо улыбается. Потом, нехотя, выбирается из постели, все еще обнаженный, подбирает с пола из вороха брошенной ими вчера одежды свою и идет в ванную. Он ощущает на себе взгляд Ричарда, но совсем не смущается этого. Ему хочется приготовить для Ричарда завтрак, но, увы, в номере отеля нет ни плиты, ни продуктов. Придется спуститься в бар. Френсис выходит уже одетым, нашаривает аптечку в сумке, которую взял с собой. И, когда Ричард возвращается к нему из ванной, он ждет его на краю кровати, уже разложив бинты и антисептик. - Сядь. Твою повязку нужно сменить. Френсис сосредоточенно срезает старые, промокшие бинты и обрабатывает недавно затянувшуюся рану антисептиком. Когда Ричард невольно напрягается от боли, Френсис касается губами его плеча. А потом закрепляет марлю поверх раны и основательно перевязывает его бинтом. - Завтрак и валим? - улыбается он, хотя был бы не против остаться здесь с Ричардом, забыв о том, куда они едут, и что им будет нужно возвращаться назад и к своим обязанностям, - Мне было невероятно хорошо этой ночью, - признается Френсис, - И я смог... Смог перешагнуть через себя. Доверяться тебе было так легко. Ричард излучает опасность и одновременно он - единственный, с кем технику так легко и спокойно. - Я сейчас сдохну, как хочу кофе, - говорит он на тесной, деревянной лестнице. Когда они спускаются в кафе отеля и дожидаются свой заказ, Френсис с удовольствием уничтожает яичницу с тостами и беконом и большую кружку кофе и только сейчас понимает, насколько зверски проголодался. Покончив с завтраком и расплатившись, они забирают мотоциклы с парковки и продолжают путь. После пересадки на паром в Пемброке до их цели остается меньше трети пути. "Я бы никогда не позволил себе нарушить твои границы без твоего позволения. И никогда не позволю." — сразу же отвечает военный, отбивая ритм морзянки по чужому запястью и глядя при этом в глаза напротив. Джим смотрит тепло, даже нежно. Такой спокойный, расслабленный, словно наконец-то обрел умиротворение глубоко в своей душе. В голову Морана предательски закрадывается мысль о том, был ли таким же нежным и спокойным Джеймс рядом с его братом, но военный быстро выбрасывает навязчивый вопрос. Сейчас это не имеет никакого значения, потому что Мориарти рядом с ним, а Северин... больше никогда не потревожит их. С Северином покончено и Джеймс сделал этот сам, даже если ему было больно. Здесь, сейчас, в пыльном Дамаске, в больнице у койки Себастиана Мораирти выглядит почти счастливым. Хотя наверняка еще счастливее он был только рядом с сыном. Моран не лжет, когда говорит, что не позволял и не позволит себе коснуться Джеймса без его на то позволения. Мориарти был и есть для военного объектом обожания, чем-то недоступным, чем-то, к чему можно всю жизнь стремиться, но никогда не достичь. И даже если гений позволяет ему быть рядом, военный никогда не сможет оскорбить его тем, чтобы делать что-то, не зная досконально позволено ли ему это прямо здесь и сейчас. Поцелуй мягкий, плавный, почти нежный и слишком короткий, чтобы успеть им насладиться. Но в то же время Мориарти словно дает обещание, что он не последний. И полковник верит. Потому что ничего больше ему не остается. "Я сделаю все, чтобы быть там как можно быстрее. SM"