Сознание

Когда Шики исполнилось четырнадцать лет, мир вокруг него словно сошёл с ума. В классе только и разговоров было, что о девочках. А порой и не только о девочках… Сам Шики порой ловил на себе подозрительно заинтересованные взгляды одноклассников, но все они были слишком трусливы и сразу же отворачивались, едва он смотрел на них в ответ. Шики презирал все эти животные инстинкты и насмехался над ними, решительно показывая, что ничего подобного ему не интересно. Науки, меч и битва — вот вещи достойные мужчины. Но иногда, особенно ясными лунными ночами, мальчик ощущал в душе странную тоску. В такие минуты его донимало ощущение внутренней пустоты и томительного ожидания, которое он не мог объяснить даже самому себе. Это злило. *** Но если собственные чувства просто немного сбивали его с толку, то реальность временами доводила до белого каления. Несколько лет назад его отец женился снова, и по мнению Шики мачеха обладала рядом серьёзнейших недостатков — она была шумной и самоуверенной иностранкой, связанной с шоу-бизнесом, была красива, неумна и хитра, и наконец у неё был маленький сын — такой же светловолосый и голубоглазый, как мать. И такой же шумный. Даже его имя напоминало звон колокольчика — Рин. Увы, но этот мальчик-колокольчик почему-то решил, что ему очень нужно быть похожим на старшего брата. Шики этого не понимал. Маленький Рин определённо не мог угнаться за ним — слишком он нежен и непоседлив, чтобы всерьёз идти Путями кисти и меча. Но самого Рина это не смущало ни капельки, и он лип к старшему брату, точно сладкая тянучка. Даже мачеха иногда вмешивалась и говорила сыну оставить Шики в покое. Но Шики не чувствовал к ней благодарности — его настораживал блестящий пристальный взгляд её голубых глаз и вкрадчивые ласки, которые совсем не казались материнскими. И всё же порой Шики ловил себя на мысли, что рад присутствию Рина. Его звонкий смех, беготня и бесконечные выдумки оживляли большой особняк, изгоняли из него ту затхлую тишину, которая, как чудилось Шики, после смерти его матери уже несколько лет заполняла собой коридоры и комнаты. А потом Рин влезал к нему на колени, мешая читать. И Шики хотелось просто прибить его на месте. *** Однажды, когда Шики занимался каллиграфией, прибежал сияющий Рин. Увидев брата за «рисованием», он замер было в дверном проёме, но потом громко защебетал: – Братик, спасибо! Меня больше не обзывают! Я знаю, это ты заступился! Шики молча кивнул, придирчиво оглядывая итог своего труда. – Ой, братик! А ты рисуешь! А что рисуешь? Покажи! Шики терпеливо выдохнул и показал каллиграфию. – Не могу разобрать иероглиф... — смущённо произнёс Рин. – Это — иероглиф «смерть». Запомни его и не шуми. Рин округлил и без того огромные глаза, но больше не рискнул ничего спрашивать и молча убрался. У Шики появилась слабая надежда, что мальчишка наконец-то поймёт как нужно себя вести и больше не станет лезть с благодарностями, вопросами и прочей чепухой, когда он берёт в руки кисть. Шики полюбил каллиграфию, которая должна была научить его смирять свой гнев. Он не чувствовал, что как-то сильно изменился, но ему нравилось, как отточенные движения кисти выводят знаки, которые значили для него куда больше, чем просто слова: смерть, война, боевой дух… А ещё был символ «энсо» — даже не слово, а просто круг, выведенный одним свободным движением. Круглый и совершенный, как луна — он был знаком истинного понимания природы вещей. Шики был уверен, что однажды у него получится идеальный энсо. Но этот день ещё явно не наступил. Вот и сегодня привычная к кисти, уверенная рука чуть дрогнула — и нарушила безупречность движения. Неудача! Мальчик прикрыл глаза, успокаиваясь, и позволил руке сделать ещё несколько движений. На бумаге распустился ирис под луной — цветок воина, смотрящий на совершенство истины. – Ах, если бы в нашем мире не пряталась в тучи луна… — пробормотал Шики две строчки старинного стихотворения. Он снова ощутил в груди знакомое щемящее чувство и досадливо поморщился, не понимая откуда оно взялось. Скажи кто-то, что его юная душа подростка жаждет романтики, Шики нещадно высмеял бы этого глупца. Романтичность не могла быть достоинством сильного духа. *** Одним солнечным осенним днём, когда красные кленовые листья неслышно падали на ступеньки и крыши, Шики привычно взбежал по извилистой дорожке к невзрачному храму на вершине горы. Там его ждал сюрприз. – Сегодня тренировок не будет, — заявил Учитель, встречая своего ученика на своём привычном месте у ворот молельного зала. – Почему? — удивился Шики. — Вы же говорили, что настоящий воин никогда не пропускает тренировок. – Никогда, если для этого нет веских причин. А сегодня она достаточно веская. – А что это? – Твой день рождения. Сегодня будем праздновать. Шики удивился ещё больше. С того самого дня, когда он пришёл сюда, чтобы выполнить просьбу покойной матери и назвал этого человека Учителем, ему не приходилось праздновать свои дни рождения. Отец не обращал на подобные вещи никакого внимания, а слащавые заботы мачехи вместе с удушливой любовью брата делали этот день попросту неприятным — Шики давно привык сбегать от них сюда и забывать о суете внешнего мира. И вот, оказывается, что Учитель ничего не забыл! – Ну чего ты встал столбом? Твой боевой дух не ослабнет, если мы попьём чаю и поедим сладостей внизу. Устраивать в твою честь фейерверки и шествия с боевыми штандартами никто не будет. Шики усмехнулся. – А я бы посмотрел! – Я бы и сам посмотрел, — хмыкнул Учитель. — Но придётся обойтись чаем. Пошли. В харчевне у подножия горы было, как обычно, малолюдно, а стоило появиться Шики в компании Учителя, как-то незаметно исчезли и те немногие посетители, которые там были. Учитель не обратил на это никакого внимания, а Шики уже привык, что его присутствие словно бы отпугивает большинство людей. Ничего против он не имел. Усевшись за столик, они принялись за нехитрое угощение. И тут Учитель озадачил Шики вопросом: – Шики, ты хотел бы сжечь это святилище? Чуть не поперхнувшись, Шики уставился на Учителя во все глаза. Тот спокойно смотрел на него, явно дожидаясь ответа. Прожевав, мальчик медленно произнёс: – Нет. Во-первых, оно посвящено богу войны, а мне нравится война. Во-вторых, божество относится к морю, а я люблю море. И каллиграфия мне по душе. А, в-третьих, божество — бодхисаттва. – А храм богини Каннон ты хотел бы сжечь? – Учитель, вы сегодня какой-то странный, — заметил Шики. — Нет, не хотел бы. Богиня – женщина, в сжигании её обители нет чести, если она не опасна. Она, насколько знаю, не опасна, раз её почитают за милосердие. И она тоже бодхисаттва. Учитель довольно хмыкнул. Ответы ученика явно ему понравились. – А как тебе твой новый друг? Тот мрачный тип, который иногда забирает тебя с собой из школы. Шики пожал плечами. Осведомлённость Учителя его не удивила. Особой тайны из этих встреч никто не делал. – Он мне не друг. – Но тебе нравится проводить с ним время. А это обычно зовётся дружбой. – Он не нарушает моих личных границ. И не пытается залезть мне на колени или в штаны. Просто учит меня… разным вещам. Отец не возражает, говорит, что чем раньше я узнаю изнанку жизни, тем крепче буду стоять на ногах. – А ты сам как думаешь? Шики помолчал. Разговор становился всё более странным. – Не знаю. Я тренирую навыки, поэтому доволен. – Какие навыки? В глазах Шики сверкнул огонёк. – Убийства. – И тебе это нравится? Нравится убивать и мучить людей? Шики сердито мотнул головой. – Перестаньте, Учитель! Мучение и убийство не одно и то же! Эти люди всё равно обречены умереть, но истязать их — зверство. Лучше быстрая смерть. – Верно, Шики. Иногда убийство — освобождение от страданий. Шики вздрогнул и пристально посмотрел в глаза Учителя. Ему вспомнился странный сон про огненного демона, который отказался предать разрушению город богов. – Такое чувство, будто я уже слышал подобное… Учитель развёл руками. – Может и слышал, — протянул он с усмешкой. — Например, в предыдущем рождении. Взгляд Шики полыхнул пламенем. На мгновение Учителю почудилась вокруг фигуры мальчика огненно-алая мерцающая аура, но стоило моргнуть — и всё исчезло. – Хватит таращиться — дырку прожжёшь, — хмыкнул он, отпивая чаю. — Пей чай, ешь сладости. Пятнадцать лет, всё-таки.