Влюблённые бабочки

      Тщательные сборы начинаются до рассвета — служанки подготавливают ванну с цветами жасмина, безмятежно плавающими в воде; не ограненные поверхности склянок, которые стоят на полках, с маслами и красками для лица блестят в лучах постепенно восходящего Солнца и отбрасывают причудливые блики, за чьей игрой Интай следит, пока служанки выливают ей на голову ушаты воды и до скрипа растирают тело.       Кожа горит и краснеет от трения щеток — служанки с излишней старательностью собирают ее на церемонию, волосы умасливают и просушивают полотенцами, на тело брызгают духами, отдающие приторной сладостью, на лицо накладывают краску: белила и румяна.       Интай облачают в свадебное одеяние — насыщенно красное, цвета занимающейся зари, с широкими рукавами и стоячим воротником, по краю которого тянется вышивка, состоящая из причудливого переплетения цветов; на спине раскрыл свои крылья феникс — изображенный с распахнутым клювом, он будто готовится к новой песне, извещающей о начале утра.       Торжественно медленно Сяолин венчает голову Интай короной феникса, инкрустированной драгоценными опалами и перьями редкого зимородка, однако ценность ее для Интай представляется в ином — в прожитом когда-то моменте: ее мать выходила в этой короне замуж.       Габаритная корона давит, сжимает голову железным обручем, доставляя боль. Снять ее можно только ночью и только муж имеет на это право — еще одна традиция, завет предков, которому нужно подчиняться. Отойти от традиций — значит накликать на себя десять тысяч несчастий, и мало кто решится на подобное. Только глупцы, разве что.       Интай ловит свое отражение в зеркале: застывшее лицо, напоминающее театральную маску, не живое и не мертвое — что-то среднее; обескровленные губы и лишенные естественного румянца щеки; мерцающие волнением глаза — единственный признак жизни в ее теле, но и они кажутся пустыми стекляшками в темном обводе макияжа.       Глаза застилает пелена — служанки накидывают поверх короны красную вуаль, скрывая Интай от всего мира.       В Ракушо она прибудет в паланкине — узком и неудобном; окна его занавешены плотной красной тканью, едва пропускающей воздух и, устроившись в нем, Интай первым делом откидывает свадебную вуаль с лица.       Дышать тяжело, кажется, что внутрь легких, вместе с горячим воздухом, оседает и давящий летний жар, а проникающий в паланкин запах лошадей — шерсти и навоза — вызывает тошноту. Хочется приоткрыть окно, но нельзя — невесту никто не должен видеть.       Правило столь абсурдное, что у Интай вырывается смешок: она преодолела тысячу ли и ее лицо видела едва ли не дюжина людей. Решившись на маленькое нарушение, Интай нащупывает край шторы и с замешательством обнаруживает, что шторы прибиты к ставням. Глупость какая. Она будто заложница.       Интай с силой дергает край шторы в сторону. Треск рвущейся ткани кажется излишне громким, и Интай замирает, прислушиваясь — не спешит ли кто к ее паланкину, но, не уловив среди суматошных звуков ни одного, направленного в ее сторону, она выглядывает в образовавшую щелочку — совершенно небольшую, едва удается одним глазом глянуть.       Носильщики, одетые в красные наряды, выстроились в отдалении от ее паланкина и внимательно внимают кому-то, чья фигура остается для Интай сокрыта — удается заметить только всполох красных, под стать ее платью, волос, но ни знака отличия, ни других атрибутов важных чинов, которые наглядно дали бы ей понять, что же это за человек такой. Возможно, капитан стражи.       Потянув в сторону, Интай удается растянуть штору побольше — хочется рассмотреть всех повнимательнее, однако то ли звук был слишком громким, то ли имперские носильщики обладали чутким слухом, но все, как один, поворачиваются в сторону паланкина.       Стоявший впереди мужчина — нет, юноша — с пламенно-красными волосами окидывает паланкин подозрительным взглядом и, прежде чем, успевает заметить ее, Интай отшатывается от окна. Поспешно поправив штору, Интай садится ровнее, принимая на себя отрешенный вид.       Он не мог ее заметить — это невозможно, но так как он среагировал, с точностью уловив звук, было пугающее.       Стук в паланкин с внешней стороны заставляет Интай вздрогнуть, а сердце пропустить удар.       — Сестрица, ты тут?       Хакурэн!       — Да, я здесь, — отзывается Интай.       — У тебя все хорошо? — снова спрашивает Хакурэн, и Интай в ответ уверяет его, что все отлично. — Коэну показалось, что он услышал какой-то странный звук из паланкина.       Страж все же услышал треск ткани. Интай давит удивление и отвечает Хакурэну, стараясь говорить бодро и весело:       — Не волнуйтесь, у меня все хорошо.       — Ладно, — говорит Хакурэн. — Мы скоро отбываем. — С этими словами он уходит.       В ее действиях нет ничего дурного, однако выглянуть вновь не решается до самого отъезда.       Паланкин трясет и качает из стороны в сторону, духота давит и становится нестерпимой. Тот, кто продумывал паланкин — дурак, ибо только глупец мог не предусмотреть решетчатое окно или другой способ вентиляции. Она задохнется тут раньше, чем достигнет стен Ракушо.       Нащупав край порванной шторы, Интай оттягивает его. Легкий ветерок проникает в душный паланкин и пощипывает влажную кожу. Интай с шумом втягивает воздух, наслаждаясь его свежестью.       Около ее паланкина едет стражник, приставленный для ее охраны — Интай оглядывает круп лошади, подмечая и ухоженный вид, и блестящую шерсть животного.       Интай поднимает глаза на всадника и натыкается на слегка недоуменный взгляд красноволосого юноши, которого Хакурэн назвал Коэном. Он ее замечает — их взгляды пересекаются и, испугавшись, что он выдаст ее маленькую шалость, Интай оттягивает ткань больше так, чтобы он мог видеть ее лицо полностью, и усердно мотает головой, взглядом умоляя его молчать. Коэн поджимает губы и отводит взгляд, глядя куда-то вперед, где видимо едет наследный принц и, испустив какой-то излишне тяжелый вздох, кивает ей.       Обрадовавшись такому понимающему стражу, Интай широко и с благодарностью ему улыбается, впрочем, Коэн не видит ее признательности — он отворачивается, устремляя взгляд вперед на дорогу.       Тронутые щетиной щеки и подбородок не скрывают юность — Коэну едва ли пятнадцать, держится в седле уверенно, лошадь ведет твердой рукой, и некая солдатская выучка чувствуется в нем, как и во втором принце. Однако, если в Хакурэне еще находились крупицы какой-то юношеской озорливости, то в Коэне присутствует своеобразная отчужденность от мира: то, как он отрешенно смотрит в даль, слабо реагирует на окрики других солдат, словно находится не здесь, в земном мире, а пребывает в далеких небесных чертогах, добавляют ему надменности.       Впрочем, Интай подобное безразличие уместно — всю дорогу она проводит с откинутой шторкой, подставляя лицо ветру и рассматривая то лошадь Коэна, то его самого, то видневшиеся деревья и кустарники. Пейзаж не живописен — за исключением пары тонкоствольных деревьев, никакой зелени не видать на несколько ли вперед, лишь пустошь и голая красноватая земля.       Ко — гористая страна, плодородных и богатых почв здесь немного — Интай знала это из уроков с наставниками, и поэтому Ко так важны были соседние территории: морское королевство Го могло похвастаться большим рыбным промыслом и солевыми залежами, а Кай, приближенный к степным краям, гордился своими полями и благоприятным климатом для выращивания культур. Завладев территориями бывших врагов, император стал обладателем всех благ и по праву мог считаться одним из могущественных правителей.       В какой-то момент Коэн поворачивает к ней голову и, освободив одну руку от поводьев, делает странный жест — проводит ладонью по воздуху. Интай мигом все понимает и зашторивает окно.       Свист, будто что-то быстро рассекает воздух, и дальнейший взрыв заставляют Интай подпрыгнуть на месте.       Они прибыли в Ракушо — столицу империи.       Взрывы петард разносятся беспрерывно, и к ним примешивается радостный шум — жители империи встречают принца восторженным гулом, кричат ему благословения, срывая глотки в попытке докричаться до наследника.       Принц любим народом. Интай осознает это какой-то задней мыслью, не переставая прислушиваться к шуму.       Постепенно голоса смолкают, остаются лишь далеким шумом, на грани слышимого, вместо этого появляется новый звук — удары в барабаны —, который тревожно отдается во всей сущности Интай.       Они подошли к дворцовым стенам.       Сердце бешено колотится, в ушах стучит кровь, затмевая собой громыхание барабанов. По телу пробегает дрожь морозного ощущения. Несмотря на жару и спертый воздух, Интай становится холодно — и идет этот холод изнутри, исходит от мрачных мыслей и раздумий, от осознания нежеланного замужества, и от образов человека, с которым она отныне повязана.       Барабаны замолкают неожиданно; на долгий миг повисает тишина, не скрашиваемая ни единым звуком. Паланкин останавливается. Интай чувствует слабую тряску, когда носильщики ставят его на землю.       Интай едва ли дышит, прежде чем дверца паланкина распахивается. Наследный принц — а никому иному не разрешалось открывать паланкин — странно медлит, и Интай уже подумывает сама протянуть ему руку, но тут же ощущает, как он аккуратно касается ее сцепленных ладоней своими пальцами.       Опираясь на его руку, Интай выходит из паланкина. Онемевшие от долгого пути мышцы ноют, доставляя слабую боль, задеревеневшее тело едва слушается. Стоит ей ступить на вымощенный плитами двор, как воздух взрывается от боя барабанов; к нему примешивается звон колоколов — негармоничное звучание нестерпимо.       Принц слегка сжимает ее ладонь, призывая идти вперед. Лишенная зрения из-за вуали, Интай осторожно ступает, ориентируясь и полагалась на принца, который подстраивается под ее медленный шаг.       Смолкают барабаны с колоколами, и Интай замирает.       — Наследный принц Рэн Хакую, — объявляет зычный голос распорядителя церемонии; он эхом разносится по внутреннему двору дворца, достигая ушей даже далеко стоящих наблюдателей, — и принцесса Чаннин сочетаются узами брака. Шесть обрядов были исполнены согласно традициям. Совершите же три поклона. Первый поклон — Небу и Земле!       Интай делает глубокий вдох и медленно выдыхает, отчего вуаль, скрывающее ее лицо, слегка трепещет. Принц поднимает ей вуаль, как и в прошлый раз — одним быстрым, резким движением, в котором отчетливо проступает его желание поскорее покончить с церемониями.       Во второй раз они встречаются взглядами — Интай глядит прямо на принца, убеждая себя не отпускать глаз, не боятся. Как и прежде, принц смотрит на нее, словно не видя, со знобящим холодом, с пустотой и бездушием, от которого внутри все мерзко переворачивается.       Всякая предрасположенность Интай к принцу, которую та тайно хранила, растаивает до конца, и на ее месте возникает нечто иное — предубеждение, рожденное из уязвленной гордости.       Первый поклон они посвящают Небу и Земле — Интай вслед за принцем поворачивается лицом к внутреннему двору, на котором собрались свидетели их брака: огромное количество людей, следящие за каждым ее жестом, их горящие любопытством взгляды впиваются в нее, словно тонкие иглы, входя в податливую плоть.       Среди собравшихся есть и чиновники в шапках-мао, и люди без отличительных знаков, но одетые богато, завернутые в шелках и украшенные драгоценными камнями, подобно куклам. Для огромного числа людей ее свадьба — праздник, и только для Интай торжество отдается мрачной гибельностью, панихидой по потерянному дому.       Интай и наследный принц опускаются, отдавая поклон Небу и Земле.       — Второй поклон — родителям! — объявляет распорядитель.       Следующий поклон они совершают лицом к императору и его свите. Интай не осмеливается поднять взгляд на помост, предпочитая смотреть вниз, на ступени из красного камня.       — Третий поклон — друг другу!       Интай поворачивается к принцу и одновременно с ним опускается в поклоне.       Вместе с последним поклоном в небо взлетают всполохи цветных фейерверков, воздух гремит от боя барабанов и литавр, а собравшиеся люди выкрикивают поздравления и пожелания счастливого брака. Звуков так много, что кажется, что мир готов расколоться от подобного негармоничного звучания.       Церемония бракосочетания окончена.       Историки запишут этот год, как год, когда принцесса Чаннин приняла титул наследной принцессы империи Ко и стала первой супругой принца Рэна Хакую. Интай же этот момент запомнит, как какофонию звуков — ничего четкого и ясного; мир просто крошится в полуявь, ощущается зыбким сном, разбитым на осколки.       — Граждане империи! — Громкий голос распорядителя не способен перекрыть собой взрывы фейерверков, но тем не менее привлекает внимания некоторых собравшихся. — В этот праздничный день Его величество император соизволил раздать всем по трем ляням пшеницы. В течение семи дней необходимо предъявить жетоны распорядителям при зерновых хранилищах в ваших районах.       Новость разлетается по толпе и многие отвешивают поклоны Его величеству, желая ему всех небесных благ. Императорская щедрость удивительна; открыть зернохранилища и раздать зерно — на подобное решился бы не каждый даже в голодные для страны времена.       Принц протягивает руку. Как и прежде — он не смотрит на нее, все его внимание приковано к имперскому помосту, куда им следует подняться и отдать дань уважения императору. Интай вскидывает взгляд, но рассмотреть имперскую семью не может из-за слепящего Солнца, бьющего в глаза.       Только взойдя на помост вместе с принцем, ей удается рассмотреть человека, отныне державшего всю равнину на ладони. Император, будто сошел с гравюр, изображающих легендарных правителей: в золотых одеждах, с короной-мян на голове, он выглядит величественно, но не за счет роскошных одежд, а из-за его гордо расправленных плеч, не сгорбленных под тяжестью возраста, из-за горящего небесным огнем взгляда, который он обращает на Интай, из-за степенных, нерасторопных жестов, без излишней резкости или небрежности. В нем нет присущей для его возраста грузности движений, только седые виски выдают, что император не молод и давно разменял четвертый десяток.       В императоре Интай видит первого принца — у них схожий разрез глаза, заостренный подбородок, резко выделяющиеся скулы, но от принца разит опасностью, костенящей воинственностью, а его отца окружает флер безмятежности, он, словно не тронутый земными заботами небожитель, созерцающий мир с высоты.       — Сын. — Голос у императора низкий, глубокий и какой-то довольный. Радость от встречи с сыном просачивается наружу в виде мягкой нежной интонации, но к ней, к самой Интай, император обращается с такой же странной беспричинной теплотой: — Принцесса, мы рады видеть вас.       — Благодарю, отец, — отвечает за двоих принц, и Интай остается только кивнуть.       Интай бегло оглядывает других собравшихся на помосте: красноволосый тучный мужчина с обрюзгшим лицом и рядом стоящий мальчик с челкой, которая закрывает половину его лица, толкают Интай на мысли о Коэне — ее сопровождающем — за счет схожего цвета волос.       Миниатюрная женщина в золотом наряде, несомненно, императрица, а прижимающиеся к ее боку дети — младшие принц и принцесса, о которых Интай рассказывал Хакурэн.       Рассмотреть всех повнимательнее Интай не удается — распорядитель объявляет о начале пира и принц, сжав ее руку, тянет за собой в сторону дворца, в готовый для празднества зал Верховной гармонии, как гласит табличка над входом.       Огромный зал, украшенный красными занавесками к свадьбе, едва удается охватить взглядом — стены кажутся далекими, и Интай приходится повернуть голову, чтобы рассмотреть их. Тяжелые колонны подпирают узорчатый потолок, расписанный голубыми, красными красками. Центром зала является императорский помост с семью ступенями, на который Интай заходит вместе с принцем и садится по правую руку от трона императора.       Вскинув голову, Интай едва не шарахается в сторону — над ней, на куполообразном потолке, завис дракон, отливающий бронзой, с зубастой разинутой пастью, в которой держит серебряную жемчужину, на чьей поверхности играет свет от пылающих в зале свечей. Расположенная над троном, над самой головой императора, жемчужина выглядит опасно, готовой в любой момент свалиться.       — Дракон — покровитель нашей семьи. — Рядом раздается знакомый голос — по левую руку от Интай буквально плюхается Хакурэн, успевший сменить свои доспехи на чистый наряд. — Говорят, что жемчужина упадет на императора-дурака.       Хакурэн откидывается немного назад, чтобы видеть старшего брата, сидящего по правую от Интай руку.       — Братец, надеюсь, с тобой все будет в порядке при коронации, — с драматичной тревогой говорит Хакурэн, поджимая губы.       Наследный принц не реагирует, кажется, что даже не слышит, все его внимание устремлено на отца, восседающего на троне с резной спинкой.       По левую руку от императора садится императрица. Моложавая, темноволосая, она двигается с легкой грацией, как у маленькой птички, и со слабой улыбкой на подкрашенных кармином губах с родинкой, которую Интай уже видела у двух принцев.       Императрица, заняв свое место и, почувствовав пристальное внимание Интай, кивает ей с добродушной благожелательностью, и Интай отвечает ей натянутой улыбкой.       Императрица отворачивается от Интай к принцессе, полной ее копией, занявшей место рядом с ней, и на одно мгновенье зрение подводит Интай, ведь ей чудится, что темные глаза императрицы отливают алым, кровавым оттенком смерти.       Интай зажмуривается, стараясь прояснить зрение. Напряжение последних дней дает о себе знать — мерещится всякая ересь.       Она слегка поворачивает голову, чтобы собравшиеся не заметили ее пристальный интерес, и рассматривает людей. Большинство из них — высшие дворянские чины, судя по одежде и украшениям. Рядом с ней, ниже имперского помоста, располагается дядя, ведущий беседу со своим соседом — стариком в темном одеянии. По другую сторону Интай замечает Коэна.       Близость Коэна к имперскому помосту слегка удивляет Интай. Она предполагала, что юный страж всего лишь член гвардии, сопровождающей принца, а не его — и теперь соответственно ее — родственник, однако все ее вопросы иссякают стоит красноволосому мужчине, которого Интай видела на помосте во время церемонии, занять место рядом.       Все же родственник — и Интай делает вывод, что весьма близкий.       Император дожидается, пока все гости сядут за накрытые ниже помоста столы, и только когда последний гость занимает свое место, он поднимается с трона для речи.       — Мы рады приветствовать собравшихся, — начинает император. Вслед за всеми Интай встает со своего места — ноги у нее затекли, а все тело налилось усталой тяжестью. Она старательно держит равнодушное выражение лица, стараясь не морщиться от того, как ноги пронзает боль.       — Мы собрались по счастливому поводу. — Император слегка ведет рукой в сторону Интай и принца. — Этот брак объединяет два великих рода, и мы рады быть ему свидетелем. Мы поднимаем этот тост за наследного принца и принцессу, да будет судьба к ним благосклонна. Пусть цветы в вашем саду будут вечно прекрасными, а луна полной.       Император подносит пиалу к губам, и все следуют за ним — Интай отпивает из своей пиалы, ощущая на языке горечь.       Император продолжает стоять и все терпеливо ждут, что он скажет дальше.       — Принцесса, подойти к нам, — просит император, устремляя свой взор на Интай.       Интай не сразу находит в себе силы сдвинуться с места: долгий миг она не шевелится и, когда промедление грозит стать оскорбительным, она неуверенно подходит к императору, сжимая свою пустую пиалу в руках.       — Мы рады, что ты теперь в нашей семье. — Император самолично наливает ей в пиалу вино. Он говорит с улыбкой, с почти родительским теплом, от которого у Интай ком в горле встает.       Она поднимает пиалу и произносит так тихо, что сидящие дальше всех от помоста вряд ли расслышали ее:       — Благодарю вас.       Они одновременно опустошают пиалы, скрепляя образовавшийся семейный союз под сдержанное восхищение гостей.       Интай возвращается на свое место, едва переставляя ногами.       Теплота, с которой ее встречает Ракушо, настораживает; слова дяди, сказанные накануне свадьбы, грохочут в ушах, отдавая тревожным набатом. Она хочет открыться этим людям, ответить на искреннее радушие императора, но посеянное дядей сомнение дает ростки, и Интай мечется от одной мысли к другой, не зная, как следует себя вести.       Пир начинается — выносят первые блюда, музыканты играют ненавязчивую музыку для поддержания духа. Интай от еды воротит: она долго жует рисовые зернышки, стараясь их проглотить, но желудок крутит от одного взгляда на еду. К пиале прикладывается также редко, не желая пьянеть — раньше она никогда не пила и сомневается, что сможет сохранить хладность рассудка.       Музыканты сменяют песню за песней, на свободное пространство выходят танцовщицы, певицы, развлекая гостей балладами о любви, а после проводят конкурс талантов среди юных благодарных девушек, которые показывают одно из искусств: пение, красноречие, танцы, живопись, каллиграфия, в зависимости от того, что им выпало на табличке. Одну из них — самую талантливую и отличившуюся — император одаривает нефритовой подвеской, и девушка, чье имя Интай не запоминает, принимает подарок, рассыпаясь в благодарностях.       Интереса к развлечениям Интай не испытывает, а весь пир проводит в равнодушном ожидании конца. Среди сотни лиц, в зале переполненном людьми, Интай ощущает себя лишней, не причастной к веселью, хоть и является главной фигурой торжества.       Тосты говорятся один за другим — повторяющиеся слова, желания благоденствия и счастливой жизни звучат от каждого, взявшегося произнести пару слов. Подарки подносят к имперскому помосту, министры и чиновники рассыпаются в льстивых словах, которые никак не трогают Интай.       Единственный, кто вызывает интерес у Интай, красноволосый мужчина, поднявшийся преподнести подарок. Вслед за ним встает и Коэн, и еще один юноша — точнее даже мальчик — с челкой, которого Интай приметила на помосте. Он какой-то неловкий, двигается вяло, будто только что проснулся, и Интай замечает, как Коэн быстро щиплет его за руку, чтобы привести в чувство, однако безрезультатно — мальчишка едва реагирует.       Они втроем подходят к помосту и склоняются в малом поклоне.       — Брат, — произносит император.       Так этот мужчина цинван!       Интай более внимательно его осматривает, запоминая. Черты лица, лишенные всякого благородства, расплывчаты и обрюзгшие, глаза ввалившиеся, будто он не спал много ночей подряд, а торжественные одеяния не скрывают его грузности, как и не способны скрыть тяжести движение — каждый его жест будто дается ему с трудом. Красные волосы — единственное, что роднит его с сыновьями, в которых от отца столь же мало, как и в зайце от волка.       — Я хочу произнести тост за Вас, мой благородный брат. — Речь у цинвана несвязанная, половина слов выходит неразборчиво, и Интай понимает, что мужчина изрядно опьянел. — За того, кто сразил этих грязных жителей Го и усмирил высокомерный Кай — оплот чванливых ученых и слабых мужчин. — Глаза цинвана находят Интай: взгляд у него неприятный, какой-то липкий, грязный; хочется закрыться от него, но Интай не двигается, пригвожданная к месту грубостью его слов. — Хотя признаю, женщины у них хоть куда.       Зал замолкает. Будто по приказу все голоса гостей затихают, и опускается гнетущая тишина.       Ногти впиваются в ладонь. Интай сжимает кулаки до побелевших костяшек, желая сдержать вспыхнувшую огнем ярость, которая бежит по венам и распаляет ее. Как он смеет, так отзываться о ее народе!       — Кажется, вы выпили достаточно, брат. — От холода в голосе императора веет стужей, леденящем душу морозом, который присмиряет буйного цинвана: мужчина съеживается под взглядом императора, его фигура будто усыхает, и Интай давит довольную улыбку.       Отвесив нелепый поклон, цинван покидает зал. Слуги ведут его, поддерживая с обеих сторон, и не давая великому князю завалиться на пол.       Клокотавшая ярость не утихает: ее не присмиряет несколько виноватый вид сыновей цивана, преподнёсших подарки. Коэн бросает на Интай взгляд, надеясь найти в ней понимание, но видит лишь как глаза наследной принцессы полыхают пламенем Дийю, грозясь сжечь их всех адским огнем.       После ухода цинвана в зал возвращается прежнее веселье, хотя и кажется оно несколько фальшивым и натянутым. На середину зала выходит певец: поклонившись императору, он берет первые ноты, и Интай сразу же узнает «Пионовую беседку» — историю о любви, способной сломать даже устои дао. Опера не отзывается в сердце Интай трепетом — великолепное исполнение останется не оценено по достоинству.       Впрочем, не только она остается равнодушной — младший брат Коэна откровенно прикрывает глаза и, кажется, даже умудряется заснуть под пение, как под колыбель.       Интай следит за ним внимательнее, чем за оперой: свесив голову вниз, мальчишка действительно кажется сонным, чем впервые за вечер вызывает у Интай улыбку. Поспать ему не удается — Коэн, приметивший притихшего брата, несильно толкает того в бок, отчего он, естественно, вздрагивает и открывает глаза. Наклонившись к брату, Коэн что-то нашептывает ему, видимо, бранит, а младший равнодушно внимает ему и — на радость Интай — откровенно зевает.       Резко Коэн переключает внимание с младшего брата на что-то впереди — он приосанивается, тянет шею вперед, и Интай невольно прослеживает за его взглядом: около больших двустворчатых дверей нервно переминается с ноги на ногу запыленный мужчина; под слоем пыли и грязи, которая облепила его будто вторая кожа, с трудом различим кожаный нагрудник. Солдат, значит.       Певец берет последние высокие ноты и заканчивает оперу. Зал взрывается аплодисментами, и сам Император сдержанно хлопает, удовлетворенный представлением. Труппа выходит на поклон, и, отвлеченная аплодисментами, Интай не замечает того момента, когда Коэн пропадает со своего места, и только по встревоженному взгляду младшего брата Коэна, который тот бросает на выход, Интай понимает, куда он ушел.       Уход замечает не только Интай: сидевший рядом Хакруэн, извинившись перед ней, бросается следом, взволнованный чем-то.       — Ваше высочество. — От шепота служанки Интай вздрагивает. — Вам пора.       Несмотря на то, что она едва съела пригоршню риса, Интай начинает мутить.       Консумация брака — последнее в череде бесконечных церемоний. И самое сложное. От одной мысли, что ей придется терпеть боль, которой, как слышала Интай, сопровождается первая брачная ночь, и принца, которому не сказала и слово, становится дурно.       Дорогу до дворца не запоминает, как и не находит в себе силы восхититься убранством своих комнат. Стоит взгляду упасть на задрапированную тонкими занавесками кровать, Интай холодеет. Недолгое душевное спокойствие, которое она нашла на пиру, пропадает, и тревога настигает ее внезапно, как шторм посреди тихой заводи.       — Госпожа! — Сяолин, занимавшаяся устройством дворца для своей принцессы и ждавшая ее в комнате, бросается к Интай, заметив, как она, в поисках опоры, прижимается к стене. Младшие служанки дворца старательно отводят взгляд от принцессы, не желая быть свидетельницами ее срыва.       — Через сколько должен прийти принц? — тихо спрашивает Интай у Сяолин, чтобы младшие служанки дворца не подслушали. Стыдно, что они увидели ее в подобном расшатанном состоянии — ее уже страшит, что за слухи поползут по дворцу к завтрашнему дню. Несдержанная принцесса устроила истерику — и половины правды нет, но слухи и не совместимы с ней.       Дома слуги шептались за спинами господ — это не было секретом ни для Интай, ни для ее матери. И хотя подобное не поощрялось, пресекать слухи — дело сложное, как и попытаться их сдерживать. Их можно перекрыть другими — более скандальными новостями, но думать о чем-то столь тонком, как собственная репутация в глазах граждан Ко, Интай хотелось меньше всего.       Сяолин кидает взгляд на догорающую палочку благовоний.       — Уже скоро.       Но он не приходит.       Интай гнетется ожиданием, кажется, что каждый раз умирает, как слышит звук из коридора.       Других служанок Интай отсылает, и, хотя она слышит их шаги, ощущает их присутствие во дворце, который отныне принадлежит ей, их отсутствие в комнате дарит Интай чувство мнимой безопасности и уединенности.       Сяолин одергивает Интай каждый раз, как та прикрывает глаза — ждать становится уже невыносимо, как и бороться со сном.       Быстрые, тяжелые шаги, звук раскрывающихся дверей и на пороге ее комнаты появляется принц. В кожаном нагруднике, с собранными в простой низкий хвост волосами, в плаще и с мечом на перевес он выглядит так, будто собирается на войну.       Интай подскакивает с кровати. Сонливость снимает тревожной холодной рукой; она во всех глаза смотрит на принца, не понимая ни причину его вида, ни причину столь долгой задержки.       За его спиной маячит молоденькая служанка, видимо прибежавшая предупредить о приходе принца. В руках у нее стопка простыней, которые приковывают взгляд Интай, но стоит принцу заговорить, и она забывает о служанке с простынями:       — Простите за долгое ожидание. — Принц с порога не двигается и говорит, смотря поверх головы Интай. — В Циндао возникли проблемы. Мне нужно отбыть. Надеюсь, вы поймете.       И, развернувшись, он быстро уходит, не давая Интай возможности высказаться. На Интай накатывает такая легкость, что она едва не падает, и только не отравленная облегченным дурманом часть ее сознания с ужасом осознает все последствия его ухода, которые настигнут ее с восходом солнца, но под покровительством луны она не задумывается ни о чем.       Горло сжимает смех — абсурдность ситуация веселит ее. Она проехала тысячу ли, чтобы быть забытой в первую же брачную ночь. И хотя принца она не желала, как и брака с ним, факт его ухода и его полнейшее пренебрежение уязвляет ее больше, чем Интай смеет себе признаться.       Взявшись за корону Феникса, Интай слегка тянет ее, намереваясь снять. Только глупцы шли против заветов предков — и она одна из таких.       — Госпожа! — испуганно вскрикивает Сяолин. — Нельзя! Ее должен снять ваш муж.       Потянув сильнее, Интай срывает с себя корону; шпильки сыпятся на пол, волосы, освобожденные из тисков плетений, свободно рассыпаются по плечам.       — К черту его, — в сердцах говорит Интай.       Сяолин прижимает руки к лицу от изумления. Принцесса нарушила завет и накликала на себя десять тысяч бедствий.       Только вот сама Интай выглядит как одно из бедствий: тугие локоны змеятся по плечам, обрамляя лицо, на котором играют мрачные тени, от догорающих свечей, губы изгибаются в дикой улыбке, в глазах отсвет огней — или то всполохи безумного, такого неразумного желания, разрушить все вокруг себя, как самая дикая в мире буря, чтобы выместить охватившие ее душу злые эмоции.       Сяолин, удивляя Интай быстротой действий, бросается к дверям, выглядывает в коридор и с шумом захлопывает дверь. Про сбежавшую служанку с простынями ни одна из них не вспоминает.       — Госпожа. — Побледневшая Сяолин бросается к Интай и, слегка сжав плечи принцессы, встряхивает ее, пытаясь привести в чувства. — Я понимаю, что вы рады сложившимся обстоятельствам, но прошу вас подумать не о сегодняшней ночи, а о завтрашнем дне. Уход принца сильно повлияет на вас и на вашу репутацию. Ваш брак почти что не законен!       Хочется огрызнуться — она знает предписанный закон, только вот наследный принц не осведомлен, судя по всему. Гадкая мысль, что он нарочно подставил ее, умчавшись, подъедает и не дает сосредоточиться.       — Мать положила кинжал в мои сумки. — Интай оглядывает выстроенные около стены сундуки с ее вещами. — Надо найти его.       Сяолин вопросительно смотрит на нее — про кинжал и деньги от матери Интай ей не сообщила по простой забывчивости, но и времени объяснятся у них нет. Вдвоем они перебирают вещи в поисках кинжала.       Находит его Интай. Отполированное лезвие ловит свет от свечей, и отбрасывает блики. Это даже не клинок, скорее, засапожный нож с длиной лезвия не более трех цуней и рукоятью из белого нефрита. Поступок матери — снабдить дочь оружием и золотыми монетами — ужаснул Интай при их разговоре, но сейчас она по достоинству оценила его.       Подойдя к кровати и, скинув с нее красное одеяло, Интай заносит кинжал и вторую руку, но Сяолин останавливает ее, перехватив кинжал.       — Позвольте мне. На руки служанки никто не обратит внимание, а вот руки принцессы — дело другое.       Спорить бессмысленно — Сяолин права. Если Интай призовут к ответу, то царапина — первое на что обратят внимание. Обман императора карается смертью — таков закон, а она планирует самую глупую в истории всех королевств интригу. Только кровь убеждает людей — не только в свершении брака, но и в силе, праве, превосходстве и невинности.       Такая глупость, но именно она позволит Интай убедить всех, что брак законен. По утру простыни заберут и тогда ни у кого не должна остаться сомнений, что брак их завершен.       Сяолин ведет лезвием по ладони, морщась от боли, и сжимает кулак, давая каплям крови упасть и запятнать белоснежные простыни.       — Мы ведь не сможем скрыть отъезд принца, — произносит Интай, глядя на то, как расползаются пятна крови.       — Верно. — Сяолин прижимает к себе кровоточащую ладонь. — Но мы хотя бы попытаемся обезопасить вас.

***

      Прохладный ночной воздух покалывает кожу. Во внутреннем дворе дворца принцессы не горят фонари, и весь сад окутывает вязкая тьма: силуэты деревьев в ночи искажаются, кажутся выше, принимают новые формы.       Хакую замирает на дорожке и делает то, что ему не свойственно — оглядывается назад.       Мерцание свечей в ее спальне ненадолго завораживает его: он видит тени, кружившиеся в комнате в замысловатом танце, ее узнаваемый силуэт мечется по комнате, и в рассеянном свете ее тень меняется, становится больше.       Она и ее служанка, наверняка, бурно обсуждают произошедшее и попеняют его словами. Принцесса имеет на это право — обошелся он с ней не лучшим образом, как и не смог выделить время ранее, чтобы высказать доброту своих намерений, как и поделится тем, что лежит на сердце: принуждать ее к чему-либо он никогда не станет.       Хакую извинится, преподнесет ей подарок и попытается наладить отношения, но после — когда утихомирит мятежников и обезопасит границы.       Отвернувшись от ее окон, Хакую быстрым шагом направляется в сторону министерства религий.       Послание, доставленное гонцом, жжет карман, а сами слова звучат в ушах:       — Они напали в ночи, Ваше высочество! Появились из ниоткуда, их не заметили дозорные, — буйно рассказывал гонец. Грязный, пыльный он едва ворочал языком от голода. В седле он провел три дня, необходимые, чтобы добраться от портового города Циндао в провинции Го, до Ракушо.       Буря, которую Хакую предвидел, разразилась в самый неподходящий момент, и в худшем из возможных мест — в крупнейшем портовом городе, через который шли основные поставки пшеницы и продовольствия.       Отправив Коэна собирать отряд, а Хакурэна доложить отцу, Хакую бросился менять торжественные одежды на привычные доспехи. Его присутствие требовалось там — в Циндао — больше, чем на свадебном ложе у принцессы.       Циндао — торговая жила Ко; важная часть государства и то, что мятежники осмелились пойти на него, и сумели завладеть, наталкивали Хакую на опасения, что у них есть поддержка со стороны. Он давно раздумывал о подобном: оружие, провиант — все это обходилось дорого даже для них — империи, откуда же брали деньги мятежники известно не было.       Следует докопаться до истины, и быстро. Пока известие, что Циндао захвачен, не достигло граждан.       У него есть не более суток, чтобы вернуть порт — слишком долго гонец достигал Ракушо; наверняка найдутся беженцы из Циндао или ближайших городов, которые разнесут весть, как чуму по стране, и тогда разразится Хаос.       Обеспокоенные собственной участью, люди начнут панически скупать товары, не понимая, что их действия обратятся же против них. Взлет цен и крах торговли — одна из проблем. Захват Циндао даст и другим, хранивших в сердцах мятежные мысли, повод задуматься: раз кучка солдат сумела взять город, то и мы сможем.       Хакую не мог этого допустить — не сейчас, когда мир, построенный его отцом, столь хрупок и не упрочнен. На долгую осаду Циндао нет времени, как и нет его для сбора и переброски армии. Справится Хакую планирует самыми малыми силами из возможных. Только ему это под силу. И это не тщеславие — уверенность, подкрепленная одним простым фактом — мальчишка слушается только его: ни Хакурэна, ни Коэна, ни даже отца — его.       Прибегать к их помощи — значит глубже погружаться в болото, из которого Хакую планирует вытащить страну, самолично затягивать удавку на шее. Он судит с холодным рассудком — паника и волнения не заставляют его бросаться в омут легкого решения. Хакую знает: последствия от долгой осады Циндао грозятся быть еще более ужасными, чем от растущего влияния организации.       В ореоле тусклого света фонарей контуры башня министерства религий расплывается, сливается с ночной мглой. Будто ведая о его приходе, около ворот дожидается один из жрецов, закутанные в светлые одежды, его лицо скрывает маска, оставляя личность в тайне. Только по плечистой фигуре Хакую понимает — это мужчина.       — Ваше высочество. — Голос у жреца низкий, отдает несколько рокочущим интонациями.       Хакую проходит мимо, не обращая внимания — толкает двери и вступает в пустующий внутренний двор.       — Ваше высочество, необходимо разрешение госпожи Гёкуэн, чтобы входить в башню. — Раздается голос жрица рядом.       Как он появился Хакую не замечает — жрецы умели двигаться бесшумно, сливаясь и подстраиваясь под окружающую среду, будто какие-то хамелеоны. Где они окажутся в следующую раз, предугадать никто не мог.       Хакую ему не отвечает: он проходит по галереи и находит нужную дверь.       С силой толкает ее, не заботясь о том, что потревожит других — жрецы не спали, как и не ведали усталости, так что разбудить он их точно не мог.       Как, впрочем, и единственного жильца башни министерства религий.       Погруженную во мрак комнату не способно осветить даже луна, заглядывающая в окно — тьма стала жительницей башни, ее полноправной хозяйкой.       — Пришел наконец-то позвать меня на вечеринку? — Из тьмы раздается голос, говоривший с какой-то насмешливой обидой, будто отсутствие приглашения на свадьбу его действительно оскорбило.       — Так ты все же вернулся, — констатирует Хакую, вглядываясь в темноту. Где был этот паршивец он не знает, но думается ему, что вести об очередной войне, крахе какого-нибудь государства дойдут до него, и тогда Хакую поймет, где он провел последние месяца. — Не хочешь еще попутешествовать?       — И зачем мне это? — со скучающей интонацией спрашивает он, не выходя на свет.       — Позволю покалечить кое-кого. — От собственных слов тошно — Хакую не одобряет насилие, рожденное из желания, а не необходимости, но зная характер мальца, то только буйством и кровью его можно было заманить куда-то. — И Гёкуэн об этом не знает.       Но узнает, или уже.       Хакую бросает взгляд за плечо, но жреца нет. Испарился докладывать. Следовало торопиться — если появится Гёкуэн, то забрать мальца будет невозможно.       — Бабка не в курсе? — с восторгом спрашивает он.       Клубящаяся тьма в комнате слегка дрожит и, словно вырастая из нее, как одно из ее порождений, каким он и является, к Хакую выходит мальчишка, ставшим главным оружие империи Ко.       Мелкий, не достающий Хакую и до пояса — он никогда не бывает серьезным, всем своим высокомерным видом насмехается над миром, и даже сейчас губы изгибаются в ухмылке; нравственность ему не знакома, как мораль и честь. Мальчишка — порок; сплошной хаос, который возникает повсюду, куда ступает его нога.       Глаза у него блестят от предвкушения, мысль насолить Гёкуэн веселит, а факт, что все можно свалить на принца, радует сверх меры и своего восторга не скрывается — скалится, обнажая белые зубы.       — Нет, Джудал, не в курсе, — с нажимом произносит Хакурю, глядя сверху вниз на мальчишку.       — Тогда нельзя терять времени. — Щелкнув пальцами, он призывает ковер — магический артефакт, принадлежащий организации. — Запрыгивай, принц.       Ковер доверия не внушает, как и сам Джудал, однако только при его помощи удастся добраться до Циндао за короткий срок, как и получиться одолеть мятежников без войска. Один Джудал стоит целой армии — факт неоспоримый, хотя и не очень приятный.       Ковер зависает в паре метров над полом. Хакую садится на него вслед за Джудалом, уже удобно устроившегося и державшегося за его кисточки.       — В Циндао, — командует Хакую, и Джудал направляет ковер в окно и дальше ввысь — навстречу Луне и звездному блеску.