Влюблённые бабочки

      Коурин забавно наблюдать за тем, как Цзинь Цзиньхуа носится, будто большая цветастая птица в своем ярко-зеленом наряде, вокруг беседки, проверяя все ли приготовлено к приходу ее сына.       Длиннющие рукава её платья, как крылья, то поднимаются в воздух, стоит даме Цзинь всплеснуть руками, то уныло опадают вниз. Воткнутая в пучок шпилька напоминает птичий хохолок, и от этого дама Цзинь еще больше походит на павлина.       — Побольше копченого кальмара, — просит дама Цзинь у служанки. — Комэй его обожает.       Сыновья дамы Цзинь навещали ее редко, иногда и вовсе не появляясь по несколько месяцев подряд, но отчего-то дама Цзинь не сердилась на них, а каждую встречу организовывала с помпезной роскошью даже зная, что сыновья могут не прийти.       И вот сейчас Коурин уверена — Комэй не придет. Младший павлиненок повсюду таскается за старшим, а того в столице нет. Нет старшего — младший и не подумает о том, чтобы явиться на назначенную встречу с матерью.       Безосновательная суматоха.       Коурин выпрямляется на широкой дубовой ветви и, вздохнув, делает шаг вперед — в пустоту. И зависает — в этом безграничном, доступном только для нее пространстве, в паре метров над землей.       Коурин напрягается, стараясь продержаться на миг дольше, пытается преодолеть бренность тела; мышцы натягиваются, как струна, готовые лопнуть, в ушах нарастает шум; ее сотрясает крупная дрожь и, не выдерживая больше напряжения от использования магии, Коурин делает шаг назад, хватаясь за ствол дерева.       Тело скручивает судорога, горло обжигает кислота, и Коурин кашляет, пытаясь прогнать мерзкое ощущение.       Магия — дело тонкое, и в своем самообучении Коурин что-то делает не так, однако понять, что именно — не может. Она не располагает книгами, наставниками или какой-либо информацией о том, как нужно практиковать магию; действует по наитию, по внутреннему ощущению, и научиться смогла только мелким трюкам, более подходящим для циркового представления: улавливать далекие звуки, бесшумно двигаться — ничего серьезного. Самое большое ее достижение — левитация, и та держится три секунды и отнимает все силы.       Вот был бы у нее наставник — она бы и не такое умела.       Сердце гулко колотится в груди, словно запертая птица; темнота перед глазами постепенно рассеивается, и Коурин осторожно приподнимается. Придерживаясь за ствол, перемещаясь с ветки на ветку, ей удается спуститься и, шатаясь от накатившего голода, она плетется в сторону беседки, чтобы умыкнуть пару угощений для себя.       Занятая тем, что отдает приказы о том, какой чай предпочитает ее милый Комэй, дама Цзинь не замечает подкравшуюся к столу Коурин.       Гребешки под соусом, кусочки красной рыбы, свежие, нарезанные ровными дольками, овощи, тарелки с еще горячим рисом, пряные лепешки и, конечно же, пресловутый кальмар — все так и манит, завораживает и заставляет голод ощущаться сильнее.       Нагло схватив рыбу с лепешкой, она готовится уйти, но ее останавливает звонкий голос дамы Цзинь:       — Коурин!       Уперев руки в бока, отчего ее длиннющие рукава болтаются по сторонам, дама Цзинь прожигает Коурин гневным взглядом за то, что та посмела нарушить гармонию ее блюд.       — Если хочешь есть, так и скажи, а не таскай куски, как воровка.       Коурин ей не отвечает, занятая пережевыванием пищи. И дама Цзинь, потеряв к ней всякий интерес, отворачивается и просит служанок донести кусок рыбы, который съела Коурин.       — Что толку-то? — Коурин неторопливо подходит к даме Цзинь. — Уверены, что Комэй явится? Он наверняка сейчас спит и не вспоминает о вас.       Дама Цзинь поджимает губы и вновь отворачивается от Коурин, игнорируя ее. Принимается осматривать беседку, заново проверять стол, критично оглядывать блюда, а потом и себя в небольшое зеркальце, которое вечно таскает с собой в тайном кармашке.       Из всех женщин цинвана дама Цзинь самая глупая, по мнению Коурин. И дело не в образованности — из всех наложниц она одна из самых одаренных по части наук —, а в том, как дама Цзинь глядит на мир, сквозь стекла, скрывающие от нее все дурное. Все люди видятся ей благочестивыми, лишенными пороков, и главными святыми в ее жизни были сыновья — Коэн и Комэй.       Дама Цзинь с какой-то удивительной слепотой игнорировала очевидное — сыновья ею пренебрегали, но она упорно продолжала этого не замечать и находила сотни оправданий для них.       Дама Цзинь раздражала Коурин своей непогрешимой верой в святость сыновей и, желая как-то уязвить ее, Коурин, не жалея времени, таскалась за ней и наблюдала за каждым ее приготовлением к приходу сыновей, а после — если они не приходили, как частенько и бывало — непременно говорила об этом. Но дама Цзинь сносила все безропотно: и насмешки Коурин, и отсутствие сыновей, равнодушных к стараниям матери.       — Может, мне начать принимать ставки на их приход, — задумчиво говорит Коурин, желая привлечь внимание дамы Цзинь. — Разбогатею.       Брошенный сквозь зеркало взгляд — вот и весь ответ.       — Если ты желаешь отобедать с нами, то следует просто сказать. — Дама Цзинь говорит с нравоучитой интонацией, присущей только взрослым. Коурин хмыкает — не нужны ей эти семейные посиделки, и так обойдется.       Она убирает зеркальце и разворачивается к Коурин, хмуро оглядывая ее:       — Ты снова в этих лохмотьях! — возмущается дама Цзинь нарядом Коурин — серый халат, брюки и рубашку в тон. — Я отправила тебе красивое платье. Почему ты его не носишь?       Наряды, посланные дамой Цзинь, снятся Коурин в кошмарах. Непрактично длинные юбки, халаты с отложными воротниками и тугими поясами: все в стиле дамы Цзинь — большой любительницы красивых вещей из тонкой ткани, которая могла порваться от дуновения ветра. Для лазанья и практик такое точно не подойдет.       Дама Цзинь сохранила черты своей юношеской красоты, и сама являет собой некую красивую вещь, которую цинван прибрал к рукам. Вытянутое личико с круглым, свойственным уроженкам других земель, разрезом глаз, прямыми бровями и сложенными в бантик губами — в даме Цзинь смешалась кровь жителей востока и запада — ее мать была родом из Рема и передала дочери необычные для Ко черты лица.       — Мне не нравится, — заявляет Коурин.       — Тогда выбери то, что тебе нравится, — продолжает упорствовать дама Цзинь. — И я попрошу сшить тебе нормальное платье.       — А мне нравится это. — Коурин тыкает себя в грудь, и дама Цзинь горестно вздыхает, сетуя над ее упрямством.       Так у них продолжается уже долгие года.       Как первая жена, дама Цзинь считается главной в задней части дворца, в их маленьком женском государстве, и является названной матерью для семи дочерей блудливого мужа от других женщин. Дама Цзинь всеми силами старается оправдать возложенные на нее обязанности, но Коурин видит порой, как тяжело ей противостоять другим наложницам и их свитам; как неохотно она берется за дело; как она бьется об стены чужого равнодушия в безуспешных попытках наладить между всеми добрые отношения.       Подобно красивой свече, которая от долгого горения истончается, так и дама Цзинь с каждым днем затухает в гаремных стенах, теряя привычные радости жизни, и только сыновья остаются ее неизменной отрадой.       Лучше бы собачку завела; животные и то готовы дать больше ответной любви, чем эти раздражающие Коурин братья.       Коурин присаживается на край скамейки, прячась от Солнца за крышей беседки, и наблюдает за дамой Цзинь, нетерпеливо вглядывающейся во вход в сад. Ее взгляд теплился надеждой — такой тошнотворно яркой, живой, что рыба, съеденная Коурин, начинается шевелится в желудке.       Презрение, которое Коурин испытывает к сыновьям дамы Цзинь, граничит с ненавистью — горячей, пульсирующей злобой, настолько сильной, что порой Коурин промышляет мелкими шалостями, лишь бы выплеснуть скопившуюся злость. Подкинуть мышь в кровать Коэна, стащить одежду или книгу у Комэя — ничего серьезного, с ее способностями сущий пустяк, однако она изрядно веселится, наблюдая с деревьев за тем, как братья ищут потерянные вещи или виновников.       Будь на их месте Коурин, она навещала бы мать каждый день. Но ее мать выбрала три чи белого шелка вместо дочери, поэтому и навещать было некого.       — Они не придут, я же гово…       Вид спешащего по дорожке евнуха заставляет Коурин замолкнуть. Быть не может, чтобы Комэй прибыл к матери.       Дама Цзинь подрывается вперед — делает шаг, будто готова броситься навстречу, нетерпеливо тянет шею, словно пытаясь рассмотреть силуэт сына.       — Госпожа… — Евнух тяжело дышит: он тучный, как и большинство евнухов во дворце, отъевший живот на сладких пирожных.       — Да, говори же, — торопит его дама Цзинь.       Что-то не так и дело не в напуганном и запыхавшемся евнухе, бежавшим к ним видимо от главных ворот, а в ветре, порыве воздуха, донесшим до Коурин неизвестный душистый запах и аромат трав и цветов, которые не произрастают в Ко, и звук — неторопливый шаг, звонкий перестук каблуков по вымощенной камнем дорожке.       Это точно не Комэй.       — Ее высочества наследная принцесса прибыла, — выпаливает евнух разом.       Коурин не успевает осмыслить его слова — в начале дорожки появляется фигура, далекая, расплывчатая, но чем ближе она подходит, тем явственнее дается ее осмотреть.       Пораженная, Коурин соскакивает со скамейки в порыве нового откровения — девчонка, которую она встретила в саду — жена наследного принца.       Однако хоть Интай, как она назвалась, из сада и наследная принцесса имеют одно лицо — они разные.       От Интай, с которой она познакомилось, разило отчаянием, кислой подавленностью, и Коурин думала — была уверена — что она просто расстроена пребыванием в гареме. Кому охота делить дом с кучей истеричных женщин, борющихся за внимание мужчин?       Наследная же принцесса отличается от нее. Как и ото всех виданных доселе Коурин женщин.       Она будто пришла из иного мира — мира королевской крови, величия и золота –, переливающегося и мерцающего, как камни в ее прическе. Кожа — лебяжий пух, волосы — темный атлас ночи: Коурин со смесью смущения и любопытства разглядывает, не понимая, как сразу не догадалась о ее происхождении, которое так явственно проступает в ее осанке, движениях и манерах.       О принцессе она только слухи и слышала. Жительницы заднего двора обрушивали всю тяжесть своего презрения на репутацию принцессы; лепили комья грязи, готовые бросить их, когда придет время.       Коурин понимает, как многим наложницам и женщинам столицы обидно: у них отняли право, лучшую мечту стать первой женой наследного принца, и даже возможность быть второй для каждой теперь туманна — нужно польстить наследной принцессе, именно первые жены выбирают наложниц для мужей. А идти на поклон к той, кого мешают с грязью, излишне высокая честь, вот и остается всем глотать злобу и злословить.       Удручало всех и иное — принцесса родом из побежденной страны; из числа тех, кого их могучие мужья сразили. Возмущение в столице Коурин даже представлять не желала — хватает и того, что она слышит в стенах гарема.       Коурин следует за дамой Цзинь и приседает в неловком поклоне. Отдавать подобную честь не привыкла — в гареме некому кланяться, и коленки гнутся, ноги дрожат от потуги сохранить ровное положение.       Возможно, еще не поздно проявить учтивость и получится вымолвить прощение за прошлую дерзость.       — Ваше высочество, — голос у дамы Цзинь прорезается от волнения. — Мы не ожидали вашего прихода.       — Поднимитесь, — велит принцесса. — Простите за столь неожиданный визит, я решила прогуляться и по пути заглянула, чтобы представиться.       Вся аккуратная, затянутая в дорогую одежду и украшенная драгоценностями — принцесса являет собой блеск династии, и безупречным видом посрамляет присутствующих, которые на ее фоне выглядят несколько жалко.       Равнодушно относившаяся к своему виду, Коурин все же испытывает новоявленное для нее чувство собственного убожества. И она неловко одергивает рукава серого халата, понимая нелепость своего вида.       — Мое имя Цзинь Цзиньхуа, Ваше высочество. — Дама Цзинь вновь склоняется в глубоком поклоне и, не распрямляясь из него, продолжает говорить: — Имею честь являться первой женой цинвана и матерью его сыновей.       Выражение лица принцессы остается неизменным — благодушное спокойствие, однако Коурин, внимательно наблюдающая за ней, подмечает мимолетное изменение — уголки губ ее опускаются, взгляд тяжелеет. Но стоит Коурин моргнуть, как выражение лица принцессы снова полно искреннего радушия и остается лишь задаваться вопросом — почудилась ли ей злоба принцессы или же нет.       — Я имела возможность мимолётно видеть ваших сыновей на свадебном пиру, — говорит принцесса. — Они чудесные молодые люди.       Дама Цзинь испускает протяжный вздох. Своих сыновей она не могла увидеть даже мельком — женщинам, вроде дамы Цзинь, запрещается появляться в главном дворце без необходимости или разрешения императорской семьи.       Коурин так вообще покидать задний двор нельзя — незамужняя же, хотя мало ее это волнует, да и не следит никто.       Однако принцесса дело другое — ей закон не писан; она будущая императрица, мать Империи. Коурин даже завидно немного: ходи себе, где хочешь; никто и слова не скажет.       — С вами мы уже встречались. — Принцесса переводит взгляд на Коурин. Лицо ее не меняется, как и мягкая интонация. Если и была какая-то слабая надежда, что принцесса проигнорирует ее существование, то она умерла и теперь бездушно валялась.       — Верно. — Стараясь двигаться легко и непринужденно, Коурин повторяет поклон дамы Цзинь. — Ваше высочество.       К облегчению Коурин, принцесса теряет к ней всякий интерес — она обводит взглядом беседку, рассматривает накрытый стол, явно гадая: если ее не ждали, то к чьему приезду так основательно готовились?       Глянув на даму Цзинь, чья печаль, хоть и не проступает наружу, но прослеживается по тоскливому, взгляду, брошенному на вход в сад, Коурин решается на глупость.       Чванливой выскочкой, доказывающей свои права посредством унижения других, принцесса не выглядит. И не хочется Коурин верить, что эта девушка, запавшая ей в душу до такой степени, что Коурин впервые захотелось с кем-то подружится и даже провела день в ее поисках, может являться какой-то высокомерной злодейкой, поэтому она решается на еще одну дерзость в отношении принцессы:       — Ваше высочество! — Получается слишком громко — принцесса с удивлением переводит взгляд на Коурин. Возможно, она первая на ее памяти, кто рискнул обратиться к ней напрямую, без дозволения. — Вы упомянули, что мельком видели сыновей цинвана, однако знакомства с ними вы не заводили?       Широко распахнутыми глазами дама Цзинь смотрит на Коурин и старается всем своим напряженным видом показать — ей следует замолчать. Однако Коурин, хоть и замечает попытки дамы привлечь ее внимание, остается к ним равнодушна.       — Верно, — коротко отзывается принцесса. Недовольной от нарушений правил она не выглядит, и Коурин, преисполнившись храбрости, выпаливает:       — Коэн в отъезде, однако Комэй — младший сын дамы Цзинь — остался во дворце. Почему бы вам не пригласить его, чтобы свести знакомства? Вы ведь невестка семьи Рэн — разве не нужно познакомиться с родственниками?       В саду наступает тишина — даже птицы замолкают, удивленные наглостью Коурин. Принцесса, однако, остается спокойной, лишь взгляд становится иным, насмешливым. Она поняла замысел — иначе и быть не может.       — Хорошо.       Одно слово, а будто Небеса рухнули: евнух, принесший весть, уносится за Комэем; служанки гарема бросаются заново накрывать стол, бегая вокруг беседки, как взбешенные.       Коурин посылает даме Цзинь широкую улыбку. Наследной принцессе Комэй точно не откажет. Отказ — прямое оскорбление, и если мать они с братом могли игнорировать, то Ее высочество нет. Слишком уж важная она персона.       — Давайте присядем, пока дожидаемся молодого господина, — предлагает принцесса.       Коурин пытается тихонько улизнуть — больше тут делать ей нечего, однако натыкается на подозрительный взгляд прислужницы принцессы, прибывшей с ней; словно хищная птица, она следит за Коурин и, под давлением такого внимания, ей неохотно приходится сесть за стол с остальными — по левую руку от принцессы; по правую же садится дама Цзинь.       Близость к принцессе нервирует Коурин. Не сама принцесса страшит ее, а ее титул и значимость, дававшая ей власть столь огромную, что Коурин сложно и представить. Это же она не только может по дворцу передвигаться, но и что, еду без спроса брать? Все же завидно-то как.       — Надеюсь, я не смутила вас своим неожиданным приездом, — произносит принцесса с робкой улыбкой.       Дама Цзинь ее, конечно же, убеждает в том, как они ей рады. Откровенная ложь. Принцесса не особо желанная гостья, ее присутствие нервирует всех, особенно даму Цзинь, ждавшую своего сына. Хотя принцесса откровенно сделала ей услугу, послав за Комэем — сам бы он не явился.       — У вас превосходное платье. — Принцесса задерживает взгляд на воротнике одеянии дамы Цзинь. — Вышивка на этом платье достойна похвалы. Вы сами выбирали узор?       Удивленная комплиментом, дама Цзинь осторожно благодарит принцессу и говорит с оттенком гордости:       — Я лично составляла дизайн этого платья.       Коурин же фыркнут охота. Лесть, бессомненно. Однако принцесса говорит с такой душевной искренностью, так правдиво восхищается платьем, что у Коурин возникают сомнения.       — Оно восхитительно. Если вам не трудно, то посоветуйте мне швейные мастерские. Мой гардероб не слишком соответствует столичной моде, как и не разбираюсь я в ней, и была бы очень признательна вам за советы.       Принцесса без стеснения или высокомерных ужимок признает, как несведуща, и эта ее неподкупная искренность располагает даму Цзинь к ней настолько, что та пододвигается ближе и с улыбкой объясняет принцессе столичную моду и собственное видение дамы Цзинь на нее.       Многие попеняли даму Цзинь из зависти — она одна из любимиц цинвана, мать его сыновей —, вряд ли за долгую жизнь в гареме, она услышала хоть одно доброе слово, а принцесса так уважительна к ней, внимает с такой значимостью, с интересом, так что Коурин не удивляется быстроте вспыхнувшего дружелюбия между ними. С дамой Цзинь и конфликтовать то не выйдет — она слишком мягкая, как рисовый пудинг, тыкнешь, а он в исходную форму возвращается.       — Как я поняла, вы уже знакомы с Коурин, — дама Цзинь кидает быстрый взгляд на молчавшую Коурин, — однако позвольте мне представить вам и других дочерей.       С позволения принцессы, дама Цзинь отдает приказ привести девочек — оставшихся в гареме дочерей цинвана, еще не выданных замуж.       Однако о еще одном ребенке их папаши она умышленно замалчивает и, взглянув на принцессу, Коурин понимает — даже ей ничего не известно о младшем сыне цинвана, словно мальчишки и не существует. И Коурин точно не желает быть той, кто расскажет, что за ужас проживает в дальних комнатах гарема. Даже при одном кратком воспоминании Коурин обхватывает липкий страх.       Евнухи приносят дополнительный стол, а служанки быстро накрывают его — ставят приборы, фарфоровые чаши, закуски и пиалы.       Есть без разрешения принцессы — дурной тон, но у Коурин так ноет живот от голода, что она готова пополнить список своих дерзостей.       — Если вы хотите есть, то можете приступать без нас, — говорит принцесса, удивляя Коурин проницательностью.       Благодарная Коурин кивает и накладывает себе в тарелку лепёшек и рыбы, приступает есть.       Девочек выводят быстро — слух о приезде принцессы уже распространился по гарему, и приказ явиться к ней не застал никого врасплох.       Первой поприветствовать принцессу выходит старшая сводная сестра Коурин — Кохана. Воспитанная матерью, пятой наложницей цинвана, она отличается от всех особой манерностью и элегантностью — она приседает в идеальном поклоне, голову держит опущенной, а говорит не слишком громко. Принцесса остается довольна ею.       Когёку появляется следом, ведомая няней. Застенчивая, юная, она едва сдерживает дрожь при взгляде на важных дам перед ней. Ей удается поклониться, однако, идя к своему месту она спотыкается, отчего щеки ее багровеют от смущения.       Принцесса делает вид, что ничего не заметила, а вот Кохана не сдерживает кривую усмешку, как и Коурин толчок — она слабо толкает севшую рядом Кохану локтем за что получает гневный взгляд от сводной сестры.       Улыбнувшись Кохане с ртом, полным рыбой, Коурин отворачивается от нее. Меньше младших будет дразнить.       Все ее старшие сестры зануды и выскочки, благо, что повыходили замуж и теперь в гареме царила тихая умиротворенность без их постоянных шепотков и противных голосов. Кохана следующая на выданье — из трех оставшихся дочерей она самая старшая и уже достигла совершеннолетия. Коурин может не переживать: участь быть проданной какому-то старику в жены, ей не грозит, как и малышке Когёку.       У малышки мать — проститутка, а у Коурин самоубийца. Вряд ли кто-то изъявит желание взять их даже наложницами в дом.       — Так вы управляете гаремом, дама Цзинь? — интересуется принцесса.       — Да, Ваше высочество. Ее величество слишком занята делами министерства религий, поэтому забочусь обо всем я.       — Вам, наверное, сложно, — с легким сочувствием говорит принцесса.       Дама Цзинь выглядит такой счастливой, что принцесса понимает всю тяжесть ее бремени, что Коурин кажется, она бросится целовать ее.       — Что вы, — с наигранным смехом отзывается дама Цзинь. — Для меня подобное в радость.       Если принцесса и видит ложь дамы Цзинь, то не подает и виду, как и игнорирует неприкрытый оценивающий взгляд Коханы и нервозность Когёку.       Они с дамой Цзинь заводят нудную беседу о том, как семья Цзинь содержит денежные лавки, а племянник сдал экзамен на чиновника и сейчас служит в министерстве финансов.       Сплошная скука.       Насытившаяся, притомленная разговорами, Коурин тянет в сон, глаза слипаются, но стоит заслышать звук — шарканье туфель по дороге — она распахивает глаза и видит плетущего к ним, словно на каторгу, Комэя.       Приметив целое сборище женщин, бедняга стопорится и его желание сбежать такое явственное, что от него по воздуху распространится кислый аромат страха.       Переборов себя, Комэй все же подходит ближе и на его щеке Коурин четко подмечает след от подушки. Хочется заявить — а она говорила! —, но сдерживается.       — Приветствую Ваше высочество наследную принцессу. — Сложив руки перед собой, он кланяется принцессе и следом матери: — Приветствую многоуважаемую матушку.       Дама Цзинь едва ли не светится от счастья, как праздничный фонарик — губы расплываются в улыбке, взгляд, обращенный на сына, полон ласковой нежности. Комэй смотрит на мать с полным равнодушием, с пустотой во взгляде.       Рыба встает поперек горла — Коурин запивает ее чаем, стараясь протолкнуть комок. До чего же противно за ними наблюдать.       — Извините за опоздание. — Комэй усаживается рядом с матерью — на единственное свободное место. — Ваше приглашение застало меня за работой.       Коурин не сдерживается — громкое фыркает.       Глупая, уродская, по мнению Коурин, челка скрывает половину его лица, отчего остается виден только один, левый, глаз, во взгляде которого нет ни раздражения, ни неприязни — лишь не потревоженное спокойствие, когда он смотрит на Коурин.       — Ничего страшного, — отзывается принцесса с легкой улыбкой. — Официально мы не представлены, однако я знаю Ваше имя, а вы, наверняка, мое.       — Верно. — В тоне Комэя Коурин четко различает нервозность от сложившейся ситуации. — Для меня честь быть сегодня с Вами.       Врет, не скрываясь. Комэй предпочел бы оказаться где угодно, хоть в жерле вулкана, но не рядом с ними.       — Чем же вы занимаетесь? — интересуется принцесса. В ее тоне нет небрежности или снисходительности, с которой взрослые обычно обращаются к детям. Комэю только двенадцать, какая у него может быть работа? Коурин бы откровенно посмеялась над ним, однако у принцессы даже мускул на лице не дергается.       Комэй лаконично отвечает:       — Следую приказам Его величества.       Что за ответ такой? Коурин сопит от недовольства, однако принцесса важно кивает и приступает к еде — остальные следуют за ней, кроме Коурин, которой кусок в горло не лезет.       Дама Цзинь накладывает сыну его любимый копченый кальмар. Комэю неловко — забота матери его обременяет и заставляет смущаться, но связанный правилами и этикетом по рукам и ногам, не может встать и уйти, и от этого выглядит еще более несчастным.       Принцесса краем глаза наблюдает за ними — Коурин видит, как она бросает взгляды на Комэя и даму Цзинь. Нервничающая больше обыкновенного, Когёку не притрагивается к еде — сидит, понурив голову. И только Кохана не испытывает на себе давления — спокойно вкушает блюда, не обращая ни на кого внимания.       В общем-то, их застолье проходит уныло, и Коурин откровенно скучает на нем.       Говорит только принцесса: ровно, одинаково она относится ко всем, уделяя каждому за столом немного своего времени, и, пожалуй, этим — своей непредвзятостью, любезностью и устранением напряженной тишины — заслуживает одобрение многих собравшихся.       Обходит только Коурин — с ней принцесса заговаривает позже, когда Комэй, набравшись смелости, встает из-за стола и просит позволение удалиться, а дама Цзинь подрывается проводить его.       Кохана также уходит, выразив признательность принцессе за щедрые угощения, а Когёку уводит вернувшаяся за ней воспитательница.       — Не ожидала, да? — Принцесса обращается к ней неформально, на губах появляется некая проказливая усмешка, подходящая больше для девушки из провинции, а не титулованной особы.       — Не то, чтобы прям, — тянет Коурин.       Признаваться, что она обыскалась ее — не желает. Коурин оббегала весь гарем, и придумала несколько причин, почему не смогла ее найти, однако даже в смелых своих фантазиях не могла предположить, что познакомилась с наследной принцессой.       — Так это ее ты называешь дамой Павлин? — Принцесса слегка склоняет голову в сторону места, которой ранее занимала дама Цзинь.       — Ага, — простодушно отзывается Коурин. — Все из-за ее нарядов.       — Она достаточно приятная женщина, — замечает принцесса.       Коурин и не спорит.       — Дама Цзинь хорошо о нас заботится, но она слишком мягкая, что ли. Да и в голове у нее одно — как бы сыночков своих побаловать.       — Тебе не нравятся сыновья цинвана? — понимает принцесса, слегка хмурясь.       — Да не то чтобы. — Коурин несколько неловко замолкает. За приятной, неформальной беседой Коурин успевает и позабыть, кто сидит перед ней. Ее высочества ведет себя просто, дружелюбно улыбается, однако в ее редких движениях, взглядах, брошенных на окружающих, улыбках, прослеживается какая-то хитрая таинственность, непонятный другим умысел.       — Они просто высокомерные, вот и все, — заканчивает Коурин.       — Мне они таковыми не показались, — задумчиво говорит принцесса. — Коэн сопровождал меня в Ракушо из Лоян. Он был одним из стражников наследного принца, видимо, Его высочество очень ему доверяет.       — Еще бы, — фыркает Коурин. — Оба брата пользуются расположением императора и его сыновей.       — Но не вы с сестрами.       Само собой разумеющееся, что императора не интересовали племянницы — они лишь декорации, красивые украшения, такие же, какие и носят на себе, но одно — мысленно повторять это, и другое — услышать вслух.       — Верно, — говорит Коурин, и голос ее предает: звучит без прежней ровности, а с затаившейся тоской.       Давняя обида, что ни один из ее родственников, чьи заслуги люди превозносили, ни разу не высказали хоть мнимой, но заинтересованность в ней и ее сестрах, давно должна была поутихнуть, но вместо этого переросла в озлобленность ко всей имперской семьи.       — Ни отец, ни братья, ни дядя-император, — перечисляет принцесса, — ни тетя-императрица — никто не подумает о вашем, твоем, благополучии.       Благой образ принцессы в глаз Коурин подергивается пеленой отвращения. И к чему эти беседы, будто без нее она этого не знает.       — У меня также, — неожиданно добавляет принцесса с неизменной улыбкой. — В этом дворце нет никого, кто смог бы заступиться за меня.       Неправда, у нее был наследный принц. Но Коурин вовремя прикусывает язык. Слухи об их первой ночи дошли и до гарема; разномастные рассказы звучали из каждого угла: кто-то говорил, что принц лично оставил принцессу, а кто-то шептал, что она его прогнала, а после уже пошли разговоры, что брачная ночь все же состоялась, но принц не пожелала остаться до утра и предпочел уехать, лишь бы не видеть свою жену.       — Твои навыки лазанья по деревьям, — резко меняет тему принцесса. — Ты знакома с практиками цигун?       Ответ принцесса находит в непонимающем виде Коурин.       — Ну да, ты слишком юна, чтобы овладеть подобным, — посмеивается над своими же словами принцесса. — Не расскажешь мне в чем секрет?       — С чего ты решила, что я вообще что-то умею? — спрашивает Коурин в ответ. Голос звучит напряженно, выдавая ее: никто прежде не подмечал ее умений; никто прежде и не наблюдал за ней. — Я просто лажу по деревьям и все.       — В Кай матушка наняла мне наставника — он должен был научить меня культировать ци, чтобы укрепить тело. И знаешь, что было первым, что он мне продемонстрировал? — Глаза у принцессы хитро поблескивают, как у лисицы в темноте, улыбка становится шире, какой-то издевательской.       Коурин заторможено качает головой.       — Бесшумному движению. — Она поддается немного вперед и говорит тихим голосом, будто секретами делится. — Он продемонстрировал мне, как ходить, не тревожа ни травинки.       Коурин с шумом сглатывает и слегка отстраняется от принцессы. Подобная близость нервирует и мешает думать, путает все мысли.       — Ему было семьдесят и последние лет пятьдесят от провел, культивируя ци. И вопрос: как ты смогла достигнуть того, чего мой наставник пытался добиться годами?       Принцесса говорит рубящими фразами, интонация ее голоса меняется — становится жесткой, требовательной, и Коурин на одно мгновенье едва не ляпает правду, но быстро берет себя в руки.       — Да я просто…       Договорить она не успевает — принцесса перебивает ее:       — Твои навыки слишком впечатляющие, чтобы оставаться незамеченными. Если не я, то кто-то другой однажды приметит их.       Возможно, Коурин все же глупа — ведь зная, что тайны любят скрытность, она решат сознаться:       — Я волшебник. — Признание выходит неловким. Ей следовало гордо заявить о подобном, но вместо этого она опускает взгляд, со страхом ожидая ответа принцессы.       — Вот как, — выдыхает принцесса. И это вся реакция — принцесса кажется даже разочарованной; чего она ожидала услышать, непонятно.       — Ты обучалась сама? — интересуется принцесса.       Коурин кивает.       Она попыталась бы объяснить, что в подобном нет ничего сложного — все равно, что двигать рукой или ногой, но она сомневалась, что принцесса поймет ее.       Однако все равно пробует — рассказывает, как зависает в воздухе на секунды, какое ощущение у нее возникает, и принцесса внимательно ее слушает, изредка задавая уточняющие вопросы.       — Ты много смогла изучить сама, поразительно, — хвалит ее принцесса.       Ее навыки смешны — Коурин это понимает, но от того, что кто-то приметил ее способности, нашел их восхитительными, становится приятно.       — Волшебники — это так удивительно. Наверняка с твоими впечатляющими способностями ты смогла бы пройти и лабиринт.       В ее словах что-то не так — Коурин ощущает это не по самой интонации принцессе, а по застывшему, словно перед грозой, вокруг нее воздуху.       — Лабиринт? — глупо переспрашивает Коурин.       — Да, ты слышала о них? — Взгляда от Коурин принцесса не отводит, выискивая ответ в изменившемся лице, пытаясь подловить ее на лжи.       — Мельком.       — А покорители? Что ты знаешь о них? — нетерпеливо спрашивает принцесса       Коурин напрягается — разговор заходит куда-то не туда.       — Я ничего о них не знаю, — искренне говорит Коурин.       Принцесса с миг буравит Коурин взглядом, решая — поверить или нет, а после, улыбнувшись ей несколько извиняющееся, берется за пиалу и все свое внимание уделяет чаю.       — И что дальше? — спрашивает Коурин спустя пару минут молчания.       Принцесса с легким недоумением смотрит на нее.       — Ты так долго и упорно расспрашивала меня ради любопытства?       — Ради чего же еще?       Коурин чудится насмешка в ее словах.       — И что, попить чай с нами — единственное, чего ты хотела? — едко спрашивает Коурин.       — Я люблю чай, — жмет плечами принцесса. — А вот чего хочешь ты?       Вопрос столь неожиданный, что Коурин крепко задумывается.       Особых желаний у нее нет — она имеет крышу над головой, одежду и еду, чего еще желать? Разве что наставника — но это желание на грани с неисполнимой мечтой. Коурин сомневается, что принцесса поможет ей с этим; судя по всему, она едва себе-то помогала.       — С чего такая уверенность, что мне что-то нужно? — спрашивает Коурин.       Ее подозрительность вызывает у принцессы снисходительную улыбку; так детям улыбаются, когда они глупые вопросы задают.       — Все чего-то хотят, разве нет?       Ответ не успевает сорваться с языка, принцесса вновь берет слово:       — Я вот хочу не бояться. — Тон у принцессы меняется — становится печальным, задушевным, и впервые Коурин кажется, что она честна, по-настоящему, без поддельных эмоций. — Хочу не зависеть от милости мужа; хочу знать, что завтра он не решит сослать меня.       Ее мечта еще более дурацкая, чем у Корин. И менее исполнимая.       — И зачем ты мне это рассказываешь? — с опаской спрашивает Коурин.       — Ты мне понравилась, — беззастенчиво изрекает принцесса правду. — И твои навыки... они поразительные. Им можно найти много разных применений.       Слова принцессы вызывают у Коурин приступ безосновательной тревоги — какое еще применение? Кроме как цирковых спектаклей, Коурин не знала, где может пригодится ее навык.       Но мысли у принцессы явно о другом — о чем-то более сложном, темном и опасном, чем Коурин может себе представить.       — Наставника в магии, — решается Коурин. — Хочу наставника.       Она уверена, что принцесса откажет, но та со значимостью кивает.       — Я найму его тебе, — твердо говорит принцесса, и тон, каким это произносит, не оставляет сомнений в том, что обещанное она воплотит в жизнь.       — И что же мне нужно делать? — интересуется Коурин.       — Ничего нового, — легкомысленно говорит принцесса. — Только лазанье по деревьям придется сменить на стены зала Верховной гармонии.       Коурин едва не подрывается с места от ее слов. Шпионить за императором и его сановниками! Вот, какое применение она нашла ей.       — Не волнуйся, — успокаивающе говорит принцесса, заметив отразившееся на лице Коурин беспокойство. — Всего лишь единожды. Завтра отправляйся в зал, и если услышишь что-то связанное с Циндао, наследным принцем или зерном, то сразу доложи мне.       — И после этого ты наймешь мне учителя? — уточняет Коурин, не веря, что может быть так просто: один подслушанный разговор в обмен на наставника.       Принцесса кивает ей с доброй благожелательностью.       Коурин не обучалась наукам, какие были известны Интай, однако она и так понимает — облака, сгустившиеся над гаремом, будут развеяны ее ветром.