Влюблённые бабочки

      Звук его тяжелых, чеканных шагов отзывается эхом — столь громким, что слышно и в других частях галереи — и оповещает всех: наследный принц вернулся.       Встретившиеся на пути слуги отступают, пораженные его видом — на лице отпечатались тени, не менее мрачные, чем те, что порождала безлунная ночь; взгляд пылает, кажется, что может сжечь; одежда в грязных пятнах; от него веет кровью, дымом и разрушением. На своем пути Хакую не видит никого — несется, как смерч, по галереям, сжимая габаритный сверток в руках, в сторону отцовского кабинета.       Время раннее — пробила только шестая стража —, но Хакую уверен — отец не спит. Личный дворец императора — место едва ли не сакральное, крепко оберегаемое гвардейцами; даже канцлеру нет хода в покои императора, и только сыновья допускаются в покои.       Пролетев через пустую переднюю, Хакую заворачивает в сторону кабинета отца. Двери чуть не выламывает — с такой силой он их толкает, что древесина скрипит от потуги.       Речь, готовленная отцу-императору, замирает на кончике языка при виде младшего брата, стоящего за плечом отца.       Хакурэн молчалив — и это самое странное. При виде брата он мог разразиться шутками или хохотом, однако сейчас он вглядывается в отчет с подозрительной для него внимательностью, и никто из них — ни отец, ни брат — не поднимает глаз от свитка, чтобы взглянуть на вернувшегося Хакую.       Хакую проходит вперед и замирает около стола отца. Атмосфера в кабинете странная — воздух кажется готов взорваться от скопившегося напряжения.       Первым молчание нарушает Хакурэн. Подняв взгляд, он удивляет Хакую своим видом — гневливым, злым, и каждое его слово пропитано мерзкой озлобленностью:       — Твоя жена — демоница, — заявляет Хакурэн, не стесняясь в выражениях.       Хакую ожидал всего — новой войны, нападения и уже готовился отправиться дальше — в следующую горячую точку, но то, что причиной волнения брата стала принцесса, даже представить не мог.       Отец же молчаливо-спокойный, и только хорошо знавший его Хакую подмечает некую, едва уловимую перемену — потемневший взгляд, сведенные брови — отец раздосадован и причина его состояния, судя по оброненной фразе брата, наследная принцесса.       Сжав покрепче сверток, который держит в правой руке, Хакую с настороженностью спрашивает, опасаясь услышать ответ:       — Что произошло?       — Ничего такого, что мы не могли бы решить. — Отец откладывает свиток в сторону и поднимает взгляд — уставший, потухший от вечной рутины и бесконечных проблем. — Наследная принцесса скупила половину пшеницы в городе — а как ты знаешь, ее осталось немного — и, как мы предполагаем, пустила слух среди торговцев об взятии Циндао.       Слова отца изумляют — поверить в услышанное сложно.       Эта девушка, силой увезенная из дома, представлялась Хакую иной. Не имея возможности переговорить с ней, Хакую оценивал ее, исходя из того, что видел в моменты их кратких встреч.       Изъеденная и надломленная тоской по дому, по семье — принцесса, в сознании Хакую, отпечаталась как кроткое, серое создание, лишенное искры жизни, и подобные хитрости так не соотносились с образом, который Хакую составил у себе в голове, что он на миг сомневается в достоверности сведений отца. Но люди способны раскрываться в самой непредсказуемой и нелогичной манере, поражая, и даже самый слабый на вид человек может оказаться крадущимся тигром.       — Люди в панике начали скупать все зерно, цены поднялись на сто процентов. Однако…       — Однако твоя жена на следующий же день раздала все зерно от своего имени. — В голосе Хакурэна столько желчи, что впору отравить пехоту.       — Сейчас цены на прежнем уровне. Мы послали глашатаев оповестить людей, что Циндао вновь под нашим контролем и поставкам ничего не грозит, — заканчивает отец спокойно.       — Но люди все равно благодарят принцессу за милость, — иронично замечает Хакурэн. — Мол она сама Гуаньинь, спустившаяся на грешную землю.       Головная боль сдавливает — Хакую морщится.       После перелета с Джудалом его мутило — маги заходил в дикие виражи, от которых казалось внутренности переворачиваются, гнал ковер, пытаясь обогнать ветер, а новые проблемы, свалившиеся на Хакую сразу же по возвращению, не облегчают его состояние. Ему бы поспать.       — Почему вы решили, что это принцесса? На нее донесли? — интересуется Хакую.       — Посланная мной тайная служба провела расследование. — Отец пододвигает донесение, читаемом им с братом ранее, чтобы Хакую с ним ознакомился, но тот едва взглядывает на написанное: слов отца ему достаточно. — Они установили, кто раздавал зерно: то были братья ее новой служанки, которую она повысила до второго ранга буквально на днях. Она также приказала продать всех своих служанок, которых привезла из Кай, за исключением одной, однако здесь мы усматриваем иное основание. — Отец отводит взгляд, и Хакую понимает: зерновая проблема — не единственная.       Сверток, как и поспешность сына, он, разумеется, заметил, однако не торопит Хакую с донесением, решая сначала поведать ему о случившемся во дворце за время его краткого — прошло три дня! — отсутствия.       — А ты-то почему так реагируешь? — спрашивает Хакую. Своего брата столь злым видел впервые — от Хакурэна едва ли пар не валит.       — Она пришла ко мне, — всплескивает руками Хакурэн. — Сказала, что волнуется за тебя и за народ — ну я и выложил ей все о Циндао, стараясь успокоить. Дурак такой!       В его доверии к принцессе нет ничего предусмотрительного. То, что он не усмотрел ее хитрый замысел — отнюдь не его ошибка, а допущение Хакую, ненароком сообщившего, куда направляется. И даже то, что принцесса виделась ему безобидной, не унимает того факта, что именно он стал катализатором ее действий.       — Твой брат впервые оказался обманут женщиной, — с улыбкой замечает отец. — Подожди, вот женишься и не такое узнаешь, — обращается он к Хакурэну.       — Не женюсь! — цедит Хакурэн. — Все женщины — демоницы.       Отец с насмешкой следит за его гневливыми потугами.       Хакурэну не до улыбок — каждое предательство он сносил болезненно; более открытый к людям, чем старший брат, он встречал каждого распахнутыми объятиями, а потом залечивал раны, нанесенные чужой подлостью.       Стремясь к своей выгоде, принцесса прошлась по доверии брата к ней, как по ковру, и прощение вымолить ей будет трудно. Хакую решает заступиться за принцессу перед братом, но позже — его дело безотлагательно.       — Посмотрите на это. — Хакую кладет на стол отца — поверх бумаг и свитков — принесенный сверток и, быстро откинув края, демонстрирует металлическую конструкцию, длиной не более чжана, имевшую клинок, как у обыкновенного меча, плавно перетекающий в необычного вида рукоять, которая имеет стержень со стороны ладони, а с обратной плотно облегает внешнюю сторону руки, как перчатка.       Оружие — а это несомненно оно — имеет вид странный и довольно непрактичный.       — Это оружие использовали мятежники. И оно магическое.       Сомнения, отразившиеся на лице отца, ему понятны. Сам Хакую едва ли поверил глазам, решив, что зрение его обманывает, когда увидел его действие — оно порождало огонь в руках обычного человека; не мага и не владельца джинна.       Темнота должна была стать укрытием Джудала и Хакую, их покровительницей, но вместо этого вышедшая из-под облаков полная луна осветила их, застывших в небе на ковре-самолете, и выдала присутствие дозорным.       Началась бойня.       Густая ночь взорвалась огнем, искрилось всполохами пламени, которое порождало магическое оружие, на кончиках стрел, чей шквал обрушивался на ковер-самолет; огонь перекидывался на дома, дым поднимался к вышине, заволакивая звезды.       Разгоряченный битвой, упиваясь и пьянея от нее, как от вина, Джудал разил всех магией, направляя ковер в резкие пируэты, от которых кружилась голова.       Это не битва — а бойня, кровавая и бессмысленная, и властвовал над ней Джудал. Как бы жесток маги не был, свое дело он знал, и к рассвету в Циндао не осталось ни одного мятежника, а город пропитался запахом смерти — опорожненных кишок и кровью.       К приходу Коэна с отрядом вопрос был улажен, и солдаты империи вновь взяли порт под контроль.       — Джудал осмотрел его, однако и он прежде ничего подобного не видел, — говорит Хакую.       — Может, из нового подземелья? — выдвигает догадку Хакурэн.       — Маловероятно, — не соглашается Хакую. — Мы нашли целые ящики с похожим оружием. Какое его действия мы не знаем, однако это точно не артефакт из подземелья. Слишком уж их много.       Тень собственных рассуждений Хакую видит в задумчивом взгляде отца — они тоже могут это использовать. Образец у них на руках — осталось понять действие. Благодаря организации Ко увеличила свой военный потенциал при помощи магических артефактов, противостоять которым — бессмысленно, но подобного нет даже у них.       — Отправь это Комэю в центр магических исследований, — говорит отец. — Он выяснит, что это. И, возможно, нам удастся воссоздать технологию.       Хакую кивает. И сам уже подумывал отнести оружие двоюродному брату. Никто другой не способен разобраться в неизвестном с такой точностью, как Комэй.       Хакую накидывает на оружие мешковину, закрывая его.       — Какова ситуация в Циндао? — спрашивает отец.       — Сейчас стабильна, — докладывает Хакую. — Мятежники повержены, однако есть опасения, что часть из них укрывается в других приморских городах. Наместником я оставил генерала Ван, он долго и преданно служил мне. Вместе с Коэном они осмотрят другие прибрежные города на предмет этого. — Хакую кивает в сторону оружия.       Отец принимает все сказанное молча. После они еще ни раз обсудят, но пока Хакую видит — императора заботит что-то иное, и что-то подсказывает — это связано с его браком.       — Что произошло, пока меня не было? — уточняет Хакую.       Хакурэн открывает рот, чтобы начать, но его останавливает отец.       — Не слишком много, однако есть то, что мы хотели бы тебе сказать. — Отец подзывает его к себе жестом, и Хакую обходит стол, за которым сидит отец и встает напротив. Отец нетерпеливым жестом велит ему наклониться, и Хакую преданно подчиняется и получает щелбан.       Потирая ушибленное место, Хакую распрямляется и смотрит на отца с некой оскорбительной обидой.       Хакурэн, стоявший по другую от отца сторону, ойкает от удивления. Отец их никогда не бил даже при серьезных выходках, да и щелбан не болезненный, скорее просто неожиданный.       — Ты совершил две ошибки, — говорит отец, спокойно глядя на Хакую. — Сам догадаешься или нам тебе объяснить?       — Я оставил принцессу в первую брачную ночь, не совершив положенных ритуалов, — вздохнув, говорит Хакую.       — Неверно, — обрывает его отец. — Ты поставил под сомнение наш договор с Кай.       — Три поклона были совершены — мы муж и жена, — говорит в свою защиту Хакую. — Брак состоялся, и наша часть выполнена.       Отец вздыхает с неким оттенком усталости, будто пытается втолковать ребенку простые истины, которые тот никак не понимает, и начинает рассказывать, как дядя принцессы — Ян Гувэй выдвинул обвинения о нарушении договора, как договоренность с Кай зависела от слов принцессы, и как она подтвердила перед собранием шести министерств факт брачной ночи.       Доказательство — брачные простыни — были запятнаны, и отец предположил, что сама принцесса пыталась устроить все так, будто Хакую действительно был с ней, однако Ян Гувэй, по подозрениям отца, послал шпионку во дворец принцессы и та донесла правду.       — Мы отдали приказ евнуху не уведомлять генерала Ян об утренней церемонии. — Отец горько усмехается. — Сглупили. Подумали — обойдется, да и не предполагали, что девочка самолично запятнает простыни.       Причин ее поведения никто не знает, однако отец, судя по его выражению, ей благодарен за то, что она помогла избежать политического скандала, и эта же — его признательность — главная причина, почему принцесса не подвергнется наказанию за свою выходку с зерном, и никто из причастных не будет арестован.       — Признаюсь вам, мальчики, получив отчет от тайной службы, что в городе скандируют имя принцессы, мы несказанно удивились, — император хрипловато посмеивается, — провернула прямо перед нашими носами такое.       Император неверующе качает головой. На выходку принцессы он смотрит, как на баловство, пусть и довольно серьезное. Также он относится и к капризам Хакуэй — несомненной любимице отца среди детей — с мягким родительским укором, но без явного осуждения.       Не удивительно — отец всегда хотел дочь, особенно после рождения двух сыновей. Хакуэй — его отдушина, услада для старческих глаз, и принцесса постепенно может стать такой же жемчужиной в руках; лелеемой старшей дочкой.       Хакурэн подмечает расположение отца к принцессе и корчит гримасу, едва ли глаза не закатывает.       — Пожалуем ей в управление задний двор дворца, — самодовольно изрекает император, прикрывая глаза.       — Что? — в унисон спрашивают Хакую и Хакурэн.       — Отец… — начинает Хакую спокойно, стараясь объяснить, почему отдавать весь задний двор во владение принцессы — идея плохая и безуспешная, а главное опасная, но его перебивает Хакурэн:       — Она же опять вытворит что-нибудь, — эмоционально заявляет брат. Говорит его уязвленная гордость от того, что принцесса его обманула, а не расчет, что доверять неопытной принцессе столь тонкое дело — крах. — Целый двор! — Хакурэн драматично хватается за голову.       — Может кто-то из вас хочет взяться за управление задним двором? — спрашивает отец, насмешливо оглядывая сыновей, зная, что ни один из них не согласится. Да и невозможно это — чтобы принц правил женской половиной.       Задний двор включает в себе дворцы наложниц и гарем, в котором проживает более сотни девушек разного ранга — от принцесс и фрейлин до служанок. Законной властительницей, хозяйкой заднего двора, исконно женской половины, является Императрица, однако известная своим равнодушием к проблемам гарема, Гёкуэн ни разу не появлялась там, как и не вела дела.       Насколько Хакую знал, властвовала там дама Цзинь — мать Коэна и Комэя, и первая жена его дяди, как единственная женщина семьи Рэн, проявляющая хоть какую-то участливость и ответственность.       Некие причины в даровании принцессе целого двора Хакую понимает — так отец сможет продемонстрировать империи свою милость и покажет народу Кай, что их принцессу не унижают. Однако принцесса — белое полотно, неясная натура, и доверять ей подобную масштабность Хакую бы не осмелился не только из-за отсутствия у нее опыта, но из-за рационального опасения, что эта девушка сможет использовать двор в своих целях. Отец рискует, дает ей силу, и в будущем она может снести горы и опрокинуть моря.       — Ибо большое дерево вырастает из маленького, девятиэтажная башня начинает строиться из горстки земли, путешествие в тысячу ли, — цитирует отец знаменитые строки.       — Начинается с одного шага, — заканчивает за него Хакую.       — Вы помните в какой разрухе пребывала страна? — риторически вопрошает отец. Голос его становится глух от захлестнувших воспоминаний — отцу достался пепел королевства, остатки былой величественности, уничтоженные войной. Сам Хакую застал Ко иной — возрождающейся, но и он разглядывал тень уродливого прошлого — оно было повсюду: в загубленных душах, в уничтоженных городах, в земле, пропитанной кровью настолько, что жизнь на ней не зародилась и спустя годы.       — Война — ужасна, безобразна, поэтому нашим стремлением всегда было закончить ее. Однако пока есть различия — будет и бойня. — Император поворачивается к старшему сыну. — Она — твой маленький шаг по устранению этих различий. Сделай ее своей, и она будет твоими руками и глазами в империи, пока ты пойдешь дальше.       Хакую остается только кивнуть.       Устранить войну — желание не только отца, но и его сыновей, разделяющих идеалы отца и передающих их дальше: своим солдатам, братьям, друзьям.       Отец закончил войну на равнине, объединив под собой три враждующих королевства, задача Хакую — не останавливаться на этом, а пронести идеал мира дальше — через пустыню, до берегов Рема и Партевии.       — Только когда будешь делать ее своей, — Хакурэн выразительно глядит на брата и надавливает на последнем слове, — не забывай о предосторожности и смотри, как бы она тебе не оскопила. А то станешь первым в мире императором-евнухом. Может, выставишь стражу, пока будешь совершать свой супружеский долг? Или мне покараулить тебя?       Насмешки брата не трогают Хакую — он сносит их с холодным равнодушием. Хакурэн задирает его с тех пор, как научился говорить, но отец, уставший от шуток сына, посылает тому грозный взгляд, от которого брат прикусывает язык.       — Какая моя вторая ошибка, отец? — спрашивает Хакую, не забывая о начале их разговора.       — Ты воспользовался силой, которая тебе не принадлежит, — говорит отец. И Хакую подмечает недовольство в его голосе, страх за Хакую, которому он оставляет то, с чем сам когда-то не смог справиться. — Никогда не бери сверх меры того, что не можешь удержать. Мы уже стары и не хотим, чтобы ты зависел от них также, как мы в свое время. — Отец вздыхает и, будто становится меньше. Тяжесть всех решений в один момент наваливается на него, и он, раздавленный ею, съеживается. — Но мы понимаем — прояви мы медлительность и последствия были бы ужасными.       Отец не осуждает его, лишь предостерегает, как и во многие моменты до: не доверяй организации, не доверяй Гёкуэн.       Эта подозрительность давно стала частью Хакую — к Гёкуэн он не питает чувств свыше тех, которые требуются по отношению к женщине, даровавшей ему жизнь. И только сам отец не замечает за собой, как трепетно он продолжает относится к своей жене, как не убитая любовь к ней пробивается сквозь императорскую маску, как слаб он перед ней.       Радовало лишь то, что Гёкуэн часто отсутствовала, удаляясь из дворца по делам организации или занятая с Джудалом, и отец не проводил с ней достаточно времени, иначе Хакую было бы труднее оградить отца от влияния этой женщины.       — Сегодня ждем вас на ужине в Зале единения и мира. Давно мы не собирались всей семьей. — Отец оглядывает сыновей с родительским теплом.       — Надеюсь, без…? — Хакурэн посылает красноречивый взгляд отцу, подняв брови.       — Императрица отбыла по делам, — отвечает отец, уловив к чему клонит его сын.       — А принцесса? — задает вопрос Хакую. — Она приглашена?       — Конечно, она часть нашей семьи, — как нечто собой разумеющееся заявляет отец.       Хакурэн морщится при его словах.       — Прости ее, — просит Хакую, заметив гримасу брата. — Не стоит так разрывать дружбу с ней. Ты же сам мне говорил: она добрая.       Хакурэн недовольно поджимает губы, но правоту слов брата признает.       Поправ все своды правил и такта, Хакурэн самовольно навестил принцессу еще по пути в Ракушо и после получил выволочку от Хакую. Злость на брата не отпускала еще долго; успокаивало лишь то, что принцесса отнеслась к его неразумному брату спокойно и не устроила истерику, и, со слов Хакурэна, смеялась и улыбалась с его шуток, что давало Хакую повод сомневаться уже в ее разумности.       Сердил не только поступок брата, а и то, что найти в себе силы подойти к ней, Хакую не нашел — откладывал, уверенный, что возможность переговорить еще представится, успокаивал себя тем, что ей — отлученной от дома — нужен отдых от душевных переживаний, и совсем не думал о том, что обстоятельства сложатся откровенно не в его сторону.       — Тем более о Циндао она услышала от меня, — честно признается Хакую. — Случайно упомянул о порте, когда заходил к ней перед отправкой.       Отец с удивлением поднимает взгляд на старшего сына.       Хакую никогда не позволял себе таких оплошностей. Он старался говорить кратко, по делу, не давая никому излишней информации, зная ее ценность, но тогда загнанный вид принцессы, облаченной в красное по принуждению, ввел его в какое-то странное душевное переживание, и он ненароком оговорился.       В ее глазах он — злодей, похитивший ее, негодяй, отнявший самое дорогое. Хакую не жалеет о совершенном: принцесса дала его стране гарантию на спокойное будущее, но и впервые не знает, что предпринять; как вести себя с девушкой, которая, вероятно, копит в сердце ненависть к нему.       — Чего? — низким, рокочущим голосом тянет Хакурэн. — Так вот, кто виновник. Что жена, что муж — одинаковые.       Хакурэн напускает на себя обиженный вид, а отец посмеивается над ними.       — Будет тебе, Хакурэн. — И приподнявшись с места, говорит: — Идите, готовьтесь к ужину.       Они с Хакурэном откланиваются — отцу предстоит поработать с донесениями, а Хакую отнести оружие Комэю и самое сложное из испытаний — заслужить прощение обиженной женщины.       Центр магических исследований располагается под землей и попасть туда труднее, чем в императорскую сокровищницу — выстроенная Комэем система безопасности не пропускает никого без досмотра и личного разрешения главы института. Привилегиями на свободный вход не располагает даже император, а Хакую так тем более.       Решив сначала навестить брата в его собственном павильоне, Хакую отправляется к северной стене дворца, где в самом укромном, темном уголке и обжился Комэй.       Слуги брата встречают его поклонами и удостоверившись, что Комэй не спит, как бывало с ним по обыкновению, он проходит внутрь. Передняя в павильоне Комэя пуста, как выглядят необжитыми и другие комнаты: мебели мало, нет привычных ваз или картин, вместо них дом Комэя полнится чертежами, расчетами, написанными его рукой, и свитками. В воздухе витает характерный аромат чернил — густой, яркий.       Комэй не реагирует на приход Хакую. Занятый расчетами, которые он ведет на большом листе, разложенном на полу, Комэй и головы не поднимает, чтобы посмотреть на Хакую, и говорит, не отрывая взгляда от столбца цифр, написанных его ровным почерком.       — Я рад приветствовать старшего брата, — бормочет Комэй.       — Как ты понял, что это я? — интересуется Хакую, прислонившись к дверному косяку.       Присесть негде — вокруг ни стула, ни подушки — лишь стеллажи, да бумаги.       — По тяжести шагов, — отвечает Комэй. — Хакурэн ходит более мягко, индекс массы его тела меньше твоей, как и у Коэна. А никто другой меня и не навещает.       Как и старший брат, двенадцатилетний Комэй демонстрировал поразительные навыки в стратегии в юном возрасте, но больше он тяготел к техническо-сложной науке и изучал устройства магических артефактов с малолетства.       Приятно пораженный его навыками, отец нашел им применения и проспонсировал создание центра магических исследований, в котором Комэй главенствовал и проводил долгие дни, не выходя на свет и забывая, как выглядит солнце с небом.       — Я принес тебе кое-что. — Комэй вскидывает голову от листа и оглядывает сверток в руках Хакую. — Изъял это у мятежников в Циндао.       Комэй делает жест, подзывая Хакую к себе, и осторожно, боясь наступить на разбросанные на полу чертежи, он подходит и опускается на колени рядом с Комэем, разворачивает сверток.       Комэй с внимательностью профессионала оглядывает оружие, подмечает длину лезвия, блестящий металл, саму конструкцию, пока Хакую описывает разрушительную мощь оружия, которому стал свидетелем.       — Я разберусь в механизме работы, но не уверен, что мы сможем это пустить в массовое производство. — Комэй тыкает в железную деталь, которая заменяет привычную рукоять. — Если я правильно понял, то эта штука работает по принципу магического артефакта из подземелья. — Комэй берется за лезвие, проводит рукой и хмурится. — Лезвие новое, им будто и не пользовались. Так странно.       Хакую ждет объяснений, подмечая как глаза Комэя то расширяются, то сужаются — в них он видит, как быстро мысли брата скачут, просчитывают и обдумывают загадку, возникшую перед ним.       — Наш институт уже работал над подобным проектом. Суть его заключалась в том, чтобы снабдить каждого солдата оружием, наподобие этого, — говорит Комэй, поднимая на Хакую взгляд.       С трудом Хакую удается припомнить проект, запущенный отцом. Вдохновленный демонстрацией силой джинна, которую получил Коэн, император отдал распоряжение Комэю создать магическое оружие, которым можно было снабдить обычных солдат.       — Но мы не смогли сбалансировать оружие — преобразователь магой не выдерживал нагрузки и взрывался. — На лбе Комэя возникает глубокая морщина. — Возможно, кому-то удалось достичь того, чего не удалось нам.       Звучит неутешительно. Хакую не мог даже предположить, кто обладает подобными возможностями. Разве что Рем — империя с маги, как и они.       — Я разберусь и пришлю отчет, — говорит Комэй, отстраняясь от оружия.       Хакую искренне благодарит его и, не поднимаясь с пола, спрашивает:       — Отец устраивает ужин, ты придешь?       — Работы много, — бурчит Комэй под нос, упираясь взглядом в расчеты, которые вел до прихода Хакую.       Стеснительный, немного нервный — Комэй не находил в званных вечерах ничего прельщающего его, поэтому частенько запирался в центре, отдавая предпочтения работе, а не посиделкам. Вытаскивать оттуда его приходилось силой — Коэн за шкирку вырывал брата из кокона, который тот самолично сплел, однако у Хакую права на такие грубые действия нет, поэтому он применяет слова, стараясь убедить кузена прийти:       — Будет только семья: отец, мы с Хакурэном, младшие и принцесса. Представлю вас.       — Мы уже знакомы с ней.       Слова Комэя застигают Хакую врасплох. Видимо, выяснять, чем же занималась принцесса, пока он отсутствовал, придется по частям.       — И при каких же обстоятельствах? — интересуется Хакую.       — Она потребовала моего присутствия при их с матерью посиделках. Полагаю, что требование принцессы — желание матери. Я проспал назначенную с ней встречу. — Комэй слегка морщится недовольный то ли расчетами, то ли прошедшей встречей.       — И что ты можешь сказать о ней? — ненароком спрашивает Хакую.       Мнение Хакурэна и отца он уже знал, интересно было выслушать и Комэя с Коэном, однако второй с принцессой знаком не был, и сказать о ней не мог ничего кроме того, что она явно была зла после речи его отца на пиру, что Хакую и так знал.       — О матери? — удивляется Комэй.       — О принцессе, — уточняет Хакую.       Ненадолго задумавшись, вспоминая прошедшую встречу, Комэй выдает:       — У нее довольно симметричное лицо, думаю, соответствует золотому сечению процентов на семьдесят, но для точных результатов мне надо измерить его.       Достаточно емко — Хакую слегка улыбается от слов брата. Он готовится проститься с ним — следовало разобраться с делами до ужина, но Комэй его удивляет, заговорив вновь:       — Она понравилась маме. Да и другим, как мне кажется, тоже.       Кто эти другие — Хакую не уточняет. Вероятно, наложницы дяди.       — И это плохо? — спрашивает Хакую.       — Да, — тоном, будто он говорит очевидное, заявляет Комэй. — Если она не будет на нашей стороне, то это просто ужасно. Нравиться людям — самое сложное, что может быть в этом мире.       Комэй говорит, как отец — другие слова, схожий смысл: перетащи принцессу, сделай своим сторонником, заслужи ее благосклонность, но как — никто из них не просветил.       — Будем ждать на ужине, — бросает Хакую, уходя.       За время отсутствия — каких-то жалких три дня — на столе у Хакую скопилась гора донесений и отчетов; свитков так много, что они скрыли за собой столешницу. И с каждым предстоит разбираться отдельно, методично и монотонно.       Но им придется подождать — первым делом следует затребовать у Чжао Шуай обещанное.       Мятежники из Циндао повержены, но Хакую сомневается, что это конец в долгой борьбе — еще не установлено, откуда они получили оружие. Следовало как можно скорее, перебросить армию Кай к восточным границам, и отчасти лишить Кай военной мощи. Написав записку в имперскую канцелярию с приказом составить официальное послание и отправить гонца в Кай — Хакую переходит к другим заданиям: отчеты об ячмене, состояние казны, собранных налогов и предполагаемых в новом квартале — все это важно и требует тщательного изучения.       Некоторые отчеты Хакую откладывает, чтобы прочесть их после, а другие наоборот — бегло просматривает, выделяя основное для себя.       Среди донесений у него и просьбы о встречах — чиновники, генералы или просто дворяне желают лично побеседовать с ним. В этих посланиях искусно проскальзывают намеки на прошедшее, просьбы на будущее, и на все это Хакую отвечает одним — игнорированием.       Одно послание выделяется среди прочих — написанное на плотной, дорогой бумаге, скрепленное печатью, и с выведенными твердой, узнаваемой рукой иероглифами.       Канцлер Ли — правая рука отца — не пишет ничего из того, что Хакую неизвестно: обрисовывает положение в столице, волнения, охватившие народ при прибытии вооруженной свиты принцессы из Кай, и среди строк блуждает тот же смысл, который Хакую наблюдал и в посланиях от других чиновников: чужестранка на троне императрицы — непростительно, двор этого не потерпит, а вот его дочь, племянница или другая молодая девушка из семьи, в зависимости от того, кто писал ему — совершенно иной случай, и они настоятельно советую принцу присмотреться к ней.       Хакую разрывает послание на куски. Раздражение гнойником зреет в душе. Оставив все донесения, Хакую прикрывает глаза, но даже перед мысленным взором видит строчки иероглифов.       Последние события измотали его сверх меры — в раздражение приводили и такие мелочи, как алчные до власти чиновники; они не скупились на слова, складывали замысловатые предложения, стараясь убедить принца в искренности своих намерений, но сквозь полог красивых слов всегда проступает сочившая ядом сердцевина.       Никто из чиновников не понимал самого очевидного — Хакую нужна не жена или наложница, согревающая кровать и ласкающая взор, ему нужна императрица; сообщница и помощница в государственных делах; мать не его детей, а мать империи, которая сможет если не понять его идеалы, то не препятствовать им.       И Комэй, и отец — правы. Хакую следует озаботиться налаживанием отношений с принцессой. Оставался извечный вопрос — как?       Тени ложатся на стол и расползаются дальше, погружая комнату в полутьму — Солнце постепенно клонится к закату, а барабаны отбивают первую стражу. Ужин скоро начнется.       Сполоснув лицо и шею водой, он меняет верхнее одеяние на чистое, волосы перевязывает шнуром, оставляя их в низком хвосте.       Зал единения и мира укромно расположился между дворцами императора и императрицы. Небольшой, не украшенный также роскошно, как и соседствующие дворцы монархов, он выглядел блекло и уныло, словно временная пристройка, однако Хакую всегда находил его более приятным глазу, чем другие позолоченные и вычурную залы.       Переливчатый, как колокольчик, смех слышит еще в дверях — голос младшей сестры узнает сразу, как и вторящий ей голос Хакурэна.       — Я говорю правду, — заверяет сестру Хакурэн, сидя на корточках, чтобы быть вровень с ней.       Хакуэй широко улыбается и вертит головой, отчего ее, заплетенные в сложные косы волосы, болтаются и едва ли не бьют Хакурэна по лицу.       — Врешь, — говорит Хакуэй с напускной серьезностью, а у самой на лице широкая белозубая улыбка. За руку держит трехлетнего Хакурю, который первый замечает появившегося в зале Хакую.       — Брат! — вскрикивает Хакурю звонким голосом, и Хакурэн с Хакуэй отвлекаются от своего спора.       В груди разливается тепло от зарождающегося счастья при виде младших — такого спокойного, умиротворенного. Уголки губ подрагивают от глуповатой улыбки. Хакую любит их да и иначе и невозможно; они — его семья, дорогие сердцу люди.       — О чем спорите? — спрашивает Хакую, подходя ближе.       — Эн-эр говорит, что убил вот такого кабана на прошлой охоте. — Хакуэй разводит руки в стороны, показывая размер мифического животного.       Хакурэн смущенно потупляется. На прошлой весенней охоте никакого кабана он не убивал, а слег с ранением, полученным в одной из битв, и не приходил в себя около месяца, поэтому и ежегодную охоту пропустил.       — Это правда? — испытывающее глядя на Хакую огромными иссиня-черными глазами спрашивает Хакуэй.       — Он этого не видел, — поспешно говорит Хакурэн.       Хакую слабо посмеивается и опускается на корточки, чтобы быть вровень с младшими и внимательнее разглядеть, насколько они выросли во время его отсутствия.       Хакуэй вытянулась, но в лице не изменилась — круглолицая, еще по-детски щекастая с большими озерами глаз в обрамлении темных ресниц. Уже сейчас — красавица. Когда станет совершеннолетней, то сваты заполонят дворец, пытаясь добиться руки принцессы, и отцу придется заново взяться за меч, чтобы отбиться от них силой.       Хакурю же, глядевший на Хакую с детским обожанием, успел прибавить в росте; волосы его отросли настолько, что воспитательница уже собирала их в пучок.       На свадьбе ему не удалось и перемолвиться с ними и словом — сначала церемония, потом отъезд, и сейчас он тщательно расспрашивает у них, как проходит их жизнь и учеба.       Хакуэй с детской серьезностью повествует братьям о «Троецарствии», которое учит, а Хакурю лопочет о том, как пробовал взяться за перо, подражая сестре, но опрокинул на себя чернильницу.       Появление нового человека в зале Хакую ощущает раньше, чем слышит стук каблуков. Рефлекторно, по выработанной привычке держать всех в пределах зрения, он резко выпрямляется и разворачивается.       Как и прежде, их взгляды сталкиваются; схлестываются, как два меча, высекая опасные искры. Принцесса награждает его тяжелым взглядом — на ее мягком лице эти глаза, полные холодной обиды на него, как самоцветы, темные гранаты с алыми всполохами внутри.       Светлая верхняя рубаха расшита серебряными нитями, чей узор едва заметен глазом, но стоит принцессе пройти мимо горящих лампад, то вышивка отливает серебром лунного света; верхняя юбка — иссиня-черная, цвета ночного неба, на которой вышиты узоры из созвездий, перехватывает широкий пояс, украшенные драгоценными камнями. Принцесса навевает на мысли о Чанъэ в своем наряде: луноликой, эгоистичной, но богине.       Война заставила Хакую огрубеть и заматереть, но сейчас он ощущает немыслимое, доселе малоизвестное ему чувство, которое осталось от юнца, каким он был когда-то, — как кровь приливает к щекам, а дыхание замирает в груди. Ощущение мимолетно — возникло из-за духоты зала, от лампад идет излишнее тепло, вот и все.       Улыбка принцессы блуждает между глазами и губами — она выглядит донельзя довольной, и Хакую предполагает, что дело в ее удавшейся хитрости. Чем сильнее внутренний страх, тем больше внешнее спокойствие — принцесса умело скрывает свои эмоции за маской холодного равнодушия и, как не приглядывайся, но рассмотреть бурю в ее душе не удается.       Она останавливается около них и, сложив руки перед собой, склоняется в малом поклоне.       — Я рада приветствовать Ваше высочество. — Хакую впервые слышит ее голос. Он у нее высокий, достаточно мелодичный и приятный, но в ее интонации есть какая-то ирония, режущая слух; ядовитая насмешка. — Я не знала, что вы вернулись.       Удивленной она не выглядит — выражение лица ее не меняется, будто приклеенное благодушие с холодной и острой, как серп луны, улыбкой не меркнет ни на миг.       — Добрый вечер, Ваше высочество. — Хакую слегка склоняет голову. — Я вернулся утром и не успел оповестить вас. Примите мои извинения.       Улыбка принцессы становится шире, будто он сказал что-то забавное.       — К чему мне ваши извинения, мы ведь муж и жена. — Голос звучит мерно, словно мурлыканья, и только слегка отдает застоявшейся обидой, которую принцесса вынашивает и взращивает в себе, как старательный садовник.       Его бездействие принцесса нашла оскорбительным, и даже то, что он руководствовался благими намерениями и расчетом, что принцессе необходим покой после перенесенных ею переживаний, не унимали его вины во всех бедах, постигших ее. Принцесса считает его, если не злейшим врагом своего мира, то точно и не добрым другом.       Хакую знает, как сражать армии, как строить стратегии, но как бороться с предубеждениями принцессы относительно самого себя — не представляет.       — Я тоже тут стою как бы. Может пару слов и для меня найдется? — недовольно спрашивает Хакурэн.       Принцесса отводит взгляд и улыбается Хакурэну, но уже другой, какой-то более мягкой улыбкой.       — Рада видеть, Хакурэн.       — И это все? — хмурится Хакурэн.       Принцесса вздыхает, понимая, чего он от нее ждет.       — Не вижу смысла врать: мне не жаль, и я не раскаиваюсь в том, что сделала, — откровенно говорит принцесса. — Однако мне стыдно, что пришлось обмануть тебя.       — Это ты так прощение просишь? — вытаращивается на нее Хакурэн. — Тебе бы поучится.       Хакую видит — брат уже не злится на нее, момент гневливости прошел, и в своем сердце он смог найти силы для прощения.       — Мне жаль. Сможешь ли ты простить меня?       Улыбка принцессы меркнет — проступают ее искренние чувства: раскаяние и стыд перед Хакурэном, перед человеком, который первый протянул ей руку дружбы.       — Ну так и быть, — будто бы неохотно тянет Хакурэн. — Но это на первый раз. — Хакурэн грозит ей пальцем, предостерегая от обмана в будущем.       Облегчение принцессы явственно — она выдыхает, плечи ее расслабляются, но стоит ее взгляду заметить молча стоявшего Хакую рядом, прежнее напряжение возвращается, как и натянутая холодная улыбка.       — О, Интай, — зовет ее Хакурэн и выводит из-за своей спины, куда невольно оттеснил их, Хакуэй и Хакурю. — Это наши младшие. Я тебе рассказывал о них.       Хакую наблюдает за ней — за тем, как она бегло оглядывает младших, а потом бросает взгляд на Хакурэна, видимо подмечая схожесть всех императорских детей.       — Рада приветствовать. — Принцесса приседает в малом поклоне.       Ее сдержанность слегка пугает Хакурю, еще не привыкшего к церемониальном этикету — он сильнее стискивает ладонь старшей сестры и отступает назад, а вот Хакуэй посмелее — отпустив руку брата, она приседает в поклоне и звонко произносит заученную фразу:       — Рада приветствовать Ваше высочество наследную принцессу.       Подобная вежливость приходится принцессе по душе, как и сама Хакуэй — лицо ее смягчается, сестре она улыбается нежно и искренне.       — Какая она тебе принцесса, — журит Хакурэн. — Она — твоя старшая сестрица. Ну же, Хакурю, не трусь, не будь как старший брат, — Хакурэн поднимает взгляд на Хакую и нахально ему улыбается, — поприветствуй сестрицу.       Подстегиваемый Хакурэном, Хакурю делает три широких шага и останавливается едва ли не около самых ног принцессы.       — Здравствуйте! — звонко говорит Хакурю, задирая голову, чтобы видеть лицо принцессы.       У Хакурэна вырывается смешок, чем смущает и без того волнующегося Хакурю. Принцесса же неизменно вежливая, детская нервозность не вызывает у нее смех — она склоняет голову и произносит:       — Здравствуй, Хакурю. Рада познакомиться с тобой.       Принцесса делает неожиданный для Хакую жест — она кладет ладонь на макушку Хакурю и ласково проводит. Удивленный не меньше старшего брата, Хакурю замирает, но жест не неприятный, и он миг спустя довольно щурится, напоминая какого-то одомашненного кота.       — Ваш брат прав. Прошу обращаться ко мне по имени. — Принцесса поднимает взгляд на Хакуэй, давая понять, что это относится и к ней.       Между принцессой и его семьей возникают небольшие зачатки теплых отношений, ростки будущей крепкой дружбы, и только между самим Хакую и принцессой протянулась стена холодного отторжения, которую ломать придется долго и упорно.       Надееться на дружбу Хакую не приходится, как и на поглаживания по голове. Повезет, если принцесса не затеет против него заговор. От подобных мыслей даже смешно — хотя ничего веселого в ситуации нет.       — Ваше высочество, — обращается к ней Хакую. Играющая на ее губах улыбка замирает при звуке его голоса, и на лицо возвращается холодная отчужденность. Она убирает руку с макушки Хакурю и тот недовольно сопит. — Я хотел бы переговорить с вами лично после ужина.       Принцесса не поворачивается в его сторону — взгляд ее блуждает по колоннам, по расписному потолку; смотри куда угодно, только не на него.       — Будет уже слишком поздно, — отказывает принцесса.       Возразить не успевает — приходит отец. Окинув столпившихся детей взглядом, он приказывает всем садится. Комэй не появляется, впрочем, Хакую и не тешил себя мыслями, что он решится выйти.       Принцесса присаживается рядом с Хакую, чье место — по правую руку от отца, как наследника. Его братья и сестра садятся на другую сторону — по левую руку от императора, занявшего место в центре.       Блюда выносят попеременно, и каждое из них пробуют имперские дегустаторы; слуги подливают вино старшим, а младшим остается пить сладкую воду; подносы убирают и выносятся вновь и все это время царит молчание.       Никого оно не напрягает так, как Хакую, чувствующего обязанность завести беседу с принцессой и как-то развлечь ее, однако слов для нее он не находит и остается только молчать, да поглядывать изредка краем глаза.       Поделать с собой ничего не может — он следит за ней, подмечает жест, подвергает его анализу, стараясь понять истинную сущность этой девушки, но кроме ее манерности и хорошего знания этикета, и то, что она правша, — он не выносит ничего значимого о ее характере или сути.       — Интай. — От голоса отца вздрагивает не только принцесса — все собравшиеся ощутимо напрягаются.       Палочки в руках принцессы замирают, она откладывает их, давая себе драгоценные секунды, чтобы натянуть на лицо вежливую улыбку, и поворачивается к отцу.       — Как проходят твои дни?       — Все хорошо, Ваше величество, благодарю за беспокойство, — мягким голосом отзывается принцесса.       — Не скучно ли? — продолжает спрашивать отец.       Принцесса догадывается о первопричинах отцовских вопросов, и от этого напряжение сковывает ее, просачивается в несколько поспешные ответы.       — Нет, меня все устраивает.       Отец откровенно веселится — от широкой улыбки появляются морщины в уголках ртах, взгляд хитро сощурен; он медленно подводит к тому, что сообщил им с братом в кабинете.       — Ты ведь обучена наукам?       Вопрос вводит принцессу в задумчивость, однако отвечает она без заминки:       — Да, я обучена четырем благородным искусствам, а также, по настоянию старшего брата, я обучалась экономике, философии, политики, риторики и другим наукам. — При упоминании брата голос принцесса слегка дрожит, наружу вместе с кратким упоминанием пробивается ее скорбь.       Хакую бросает взгляд на отца. Сообщил ли Хакурэн или Коэн о том, что им удалось выяснить о гибели наследного принца Кай? Судя по всему, да — отец слегка хмурится, подмечая тоже, что и Хакую — застоявшуюся боль принцессы, уже ставшую ее частью.       — Великолепно. Мы уже успели убедиться, какая ты способная ученица, — со значением, не понятным только Хакурю и Хакуэй, говорит отец.       Сдержанность принцессы достойна похвалы — ни один мускул не дрогнул при словах отца, будто и вовсе остались они не услышанными.       — И чтобы такой дар не пропадал зря — мы даруем тебе в управление задний двор, — с торжественной громкостью объявляет император.       Хакую краем глаза наблюдает за принцессой — глаза ее расширяются, губы приоткрываются от удивления, и она стопорится, не зная — благодать ли это или наказание.       Медленно, словно мышцы ее сковали боль, она поднимается с места и кланяться императору, благодаря за доверие. Голос у нее звучит тускло, без излишней радости от дара, и ей приходится старательно давить фальшивую улыбку.       — Мы уверены — ты справишься. — Отец машет рукой, разрешая принцессе сесть. — Нас очень волнуют расходы заднего двора, так что займись ими в первую очередь. — Отец говорит покровительственно, однако все понимают — это приказ, и принцесса склоняет голову, принимая сказанное.       Скрыть свои тревоги по поводу назначения ей не удается — они четко проступают на ее лице в виде хмурых складок на лбу, поджатых губ. Новые обязанности не приходятся ей по душе.       — Как раз через месяц праздник середины осени, — говорит отец, — и мы сможем оценить твои способности в организации.       Принцесса бледнеет — если это возможно с ее мраморной кожей.       — А Хакую поможет.       От неожиданности Хакую едва не давится вином. Он вскидывает взгляд на отца, ожидая объяснений, какую-то причину подобной новости, но император безмятежно смотрит на него и понять, чем же обусловлено такое решение, Хакую не может.       — Отец, у меня есть обязанности, — начинает Хакую в попытке воззвать к отцовскому понимаю. Заниматься организацией праздника — нелепость; его ждала сотня, если не тысяча, дел, накопившаяся с тех пор, как он отбыл в Кай.       — Уверен, Хакурэн справится с ними, пока ты будешь помогать принцессе с праздником, — просто говорит отец.       Услышав свое имя, Хакурэн кивает с некоторой поспешностью и извиняюще смотрит на брата.       — Вам двоим, — с напором говорит отец, — нужно будет организовать праздник, и мы ждем, что вы сделаете все, согласно правилам и традициям.       Отец говорит с пригвождающей к месту силой, с императорской властью. Подчинение — единственное, что им остается. Возражения — не то, что они могут позволить, даже если оба кипят несогласием с приказом.       — Веселый вечер, — слышится бурчание Хакурэна.       Отец переводит взгляд на Хакурэна, и брат принимает на себя самый возможный равнодушный вид из всех.       — Не желаешь ли помочь брату с праздником, Хакурэн? — с расстановкой спрашивает отец.       Хакурэн так отчаянно мотает головой, что кажется, отвалится.       — Не хочу своим присутствуем нервировать невестку с братом. — Хакурэн натянуто улыбается.       — Ну что ты, твое присутствуем нам только в радость. — В интонациях Хакую закрадывается несвойственный ему сарказм.       Приказ отца слишком неожиданный, что слегка подкашивает Хакую. Отец не лишен злой иронии — чересчур откровенна его попытка заставить их с принцессой сотрудничать.       — Что я вижу? — Хакурэн поражено прикладывает руку к груди. — Мой старший брат научился шутить? Сестренка, — Хакурэн поворачивается к Хакуэй, сидевшей рядом, — ущипни меня, я не верю в это.       Послушная Хакуэй делает, как велено — больно щиплет брата за руку, отчего Хакурэн обиженно на нее глядит.       — Ты же просил ущипнуть, — жмет плечами Хакуэй.       — В этой семьи все обделены чувством юмора, — жалуется Хакурэн, возводя глаза к потолку.       — Хватает и тебя, — шепчет принцесса. Вид у нее удрученный, какой-то обессиленный от свалившихся на нее новостей; она ковыряется в еде, палочками выкладывает кучки риса по краям тарелки.       — Ты оценишь наше чувство юмора, когда мы отдадим приказ составить твой гороскоп, — лукаво глядя на сына, говорит император.       Хакурэн бледнеет, сереет, краснеет и все за одну секунду.       — Ох, — издает звук Хакурэн, не находясь с ответом.       Хакую давит смешок. Впервые словоохотливость Хакурэна подвела его.       — Братик, — пищит Хакурю в непонимании, — ты женишься?       С губ отца срывается хриплый смех, который подхватывает Хакуэй; принцесса давит улыбку, стараясь сохранить равнодушие, но губы у нее подрагивает и ей приходится их поджать.       — Неужели ты настолько меня не любишь, что хочешь женить? — сокрушается Хакурэн, наклоняясь вперед, чтобы лучше видеть Хакурю.       Глядя большими глазами на старшего брата, Хакурю долго думает прежде, чем выдать короткое в ответ:       — Люблю.       — Что-то ты медлил с ответом… — Хакурэн подозрительно сощуривает глаза.       Хакурю не отвечает — отвлекается на десерт, принесенный слугами, и с большой охотой принимается есть.       Принцесса решается уйти первой — закончив с десертом, она вежливо просит императора покинуть зал, и отец кивает ей и посылает полный какого-то значения взгляд Хакую, который тот понимает.       — Я провожу вас. — Хакую поднимается следом и прямо смотрит в глаза принцессы, подмечая то, как она слегка хмурится от его предложения, недовольная, и то, как смиренно кивает, понимая, что выбора, кроме как принять его помощь, у нее нет.       Принцесса идет спешно, словно подгоняемая злым духом, и только на ступенях Зала она замирает, решая, в какую сторону ей нужно идти, чтобы добраться до своего дворца.       — Направо, — подсказывает Хакую, остановившись за ее спиной.       Бросив уничижительный взгляд через плечо, словно пытаясь испепелить его, она спешно направляется в указанную сторону. Пройдя не больше чжана, она замедляется — идти, таща за собой шлейф, ей явно трудно, и она сбавляет темп. Хакую подстраивается под ее ходьбу — идет немного позади, на расстоянии трех шагов.       Давно стемнело: красные огни фонарей, зажженных слугами, освещают дорогу, огибающую дворцы и павильоны, которые тонут в темноте, и их резко очерченные крышки и стены едва углядываются во мраке. В тишине стук каблуков принцессы кажется особенно громким и отдает зловещим эхом.       — Что же вы молчите? — не выдержав, спрашивает принцесса едким тоном. Она не останавливается, продолжает держать выбранный темп.       — Не уверен, что вы готовы меня слушать, — признается Хакую.       — Тогда вам придется долго ждать, — с некой долей ехидства отзывается принцесса.       — Я готов, — покорно, не меняя тон, отвечает ей Хакую.       Принцесса замирает и резко разворачивается к нему лицом. Невозмутимое выражение, которое она держала весь вечер, трескается, безупречная маска дает трещину — лицо ее искажается в гримасе злобы и обиды, которая раздирает ее изнутри.       — Вы оставили меня в брачную ночь, — цедит принцесса низким, рокочущим от злости голосом. — Из-за этого поползли слухи, вы хоть представляете, в каком положении мы с вами оказались? А если кто-то узнает, что… — Принцесса осекается на полуслове; вопрос остается незаконченным, но Хакую догадывается, что ее страшит: что, если людям станет известен ее обман; что она не жена и не невеста, а словно приживалка какая-то.       И ответ оба знают — в нее полетит вся грязь, все презрение, питаемое людьми, которое не смоют даже сотня добрых дел. Или хитрых, в ее случае. Чиновники потребуют ее ссылки или расторжения брака — ее жизнь закончится в отдаленном дворце где-нибудь на севере. У нее нет никого, кто способен ее защитить, и на Хакую она точно не полагается.       Испустив вздох, принцесса разворачивается и вновь начинает шагать в сторону своего дворца, не дожидаясь какого-то ответа на свои слова.       Осознание тонкой иглой входит в сознание — она напугана, ее страшит все: начиная от самого Хакую, заканчивая зыбким и непонятным будущем, которое наступает ей на пятки, и поняв это, Хакую наконец находит то, что так долго искал — нужные для принцессы слова, призванные успокоить ее.       — Я не знаю, какими пропастями усеяна придворная почва, — начинает говорить Хакую, следуя за ней. Принцесса немного сбавляет шаг, чтобы лучше слышать, но не останавливается. — Как и не могу ведать о слухах, которые вас беспокоят. У меня достаточно врагов и тех, кому я неугоден, поэтому я давно научился не замечать их слов. Но, принцесса, видеть вас своим врагом я бы не желал.       И в своем стремлении он искренен. Друзьями они могут и не стать, но стоило попытаться побыть хотя бы союзниками.       — Хотите, чтобы я доверяла вам? — хмыкает принцесса.       — Пока что мне достаточно, если вы не будете пытаться навредить мне или империи, — говорит Хакую.       Она долго молчит и, когда Хакую уже вновь подумывает завести разговор, тихо заговаривает — в отличие от предыдущих разов голос ее звучит ровно, тихо, без ядовитой обиды:       — С моей стороны глупо не согласиться с вашими словами, так что ответ очевиден — я тоже не желаю быть вашим врагом. — Принцесса слегка поворачивает голову, чтобы видеть Хакую. — Вас волнует отданный мне во владения двор, так ведь?       Хакую не скрывает, кивает. Он делает пару широких шагов, чтобы оказаться вровень с принцессой.       — Как смею предполагать, к вам зачастят с визитами жены чиновников и министров, — делится Хакую, но принцесса перебивает его:       — Поэтому вы опасаетесь, что я могу завести союзников, способствующих укреплению моих личных интересов при дворе, — усмехается принцесса, словно такой расклад событий вызывает у нее веселье.       — Верно, — говорит Хакую, удивленный ее проницательностью.       — Вам нечего опасаться, — твердо заявляет принцесса. — Мои интересы начинаются и заканчиваются собственным благополучием. Если ему ничего не грозит, то я и ничего не стану предпринимать.       А ее благополучие зависит от него — от слов и действий Хакую в отношении нее.       — Вашему благополучию ничего не будет грозить, — уверяет ее Хакую. — Ни сейчас, ни в будущем.       Их клятвенным словам становится свидетельницей убывающая луна, врастающая в звездной небо.       Данному обещанию доверяет. Глупо и нерационально, но верит, что сегодня они смогли заложить начало их добрых отношений; первый кирпичик будущего моста из взаимного искреннего доверия.       Дворец принцессы постепенно вырисовывается на горизонте — и чем ближе они подходят, тем явственно проступают контуры крыши, распахнутых ворот, около которых ее с фонарями дожидаются две служанки, обеспокоенные столь долгим отсутствием принцессы.       — Благодарю, что проводили. — Принцесса быстро приседает в поклоне. И уже подходит к служанкам, когда Хакую окликает ее:       — Ваше высочество.       Принцесса вздрагивает, оборачивается — с удивлением и какой-то досадой, что он вновь дает о себе знать, когда она уже попрощалась.       Хакую держал ответ перед пугающими командирами, произносил речи перед армией; он не чурался насущных вопросов, но сейчас, стоя перед принцессой, отвращала сама необходимость произносить слова, которые еще недавно казались ему уместными, и вдруг ставшими такими неловкими.       — Я бы никогда не принудил вас к чему-либо, — произносит Хакую сквозь силу.       С шумом вздохнув, пораженная таким откровением, она отворачивается от него — и эмоции, отразившиеся на ее лице, остаются в тайне от Хакую.       Принцесса уходит молча. Скрип дверей, лязг засова — ворота дворца закрываются, отрезая Хакую от принцессы, но ему чудится ее благодарность, слабое «спасибо» трепыхается в воздухе и рассеивается во мгле.