Влюблённые бабочки

      Время неумолимо движется вперед, скачет, как загнанный жеребец, и день праздника настигает Интай с внезапной быстротой.       Оглядываясь назад, на три недели бесконечных подготовок, она едва ли находит в тех днях покой и умиротворение — пережить их повторно она бы не согласилась ни за какие сокровища и откровенно, не скрываясь, радовалась, что вскоре праздник минует, сгинет как дурной сон, и она сможет наладить стабильную, не подверженную переменам жизнь.       Все пройдет идеально — уверенность Интай рождается из безукоризненной подготовки, учтенных деталей и неясного прилива веры в благополучный успех.       Интай пребывает в наилучшем настроении из возможных — нет в мире вещей способных пошатнуть ее настрой и даже мелкие неурядицы, случившиеся во время сборов, не омрачают ее духа.       — Вы так красивы, госпожа, — с благоговением говорит Юань.       Ее лицо мелькает в зеркале — расширенными глазами смотрит на Интай, губы приоткрываются, кажется, вот-вот сорвется восхищенный вздох.       Вдохновленный луноликой Чанъэ наряд выполнен в жемчужных тонах: многослойные юбки, сшитые из газовой ткани, перехватывает широкий пояс, украшенный полудрагоценными камнями, которые игриво переливаются и блестят, подобно далеким звездам; нижняя рубашка на тон темнее юбки выглядывает из-под отложенного воротника верхнего халата, украшенного вьющимся узором из ветвей османтуса — одного из главных цветков праздника середины осени.       Часть волос служанки оставляют распущенными — они струятся темной волной по спине, а вплетенные в пряди серебряные нити завлекательно блестят. На пальцы нанизывают крупные кольца, в уши — серьги, оттягивающие мочки. Каждая деталь выверена и продумана — от газовой ткани, полупрозрачной, через которую видно белесость ее рук, до светлых, обшитых тканью, туфель, едва выглядывающих из-под юбок.       Глядя в зеркало, Интай испытывает приступ тщеславного самодовольства и удовлетворения от своего вида.       — Спасибо вам, — от сердца благодарит Интай служанок за проделанную работу.       — Не стоит, — говорит Сяолин, поправляя принцессе прическу. В выражении лица закравшаяся грусть, и Интай слегка хмурит брови, не находя причин для тоски.       — Что-то не так? — спрашивает Интай.       Сяолин качает голову и, несколько горько улыбнувшись, произносит, глядя на Интай сквозь зеркало:       — Ваша матушка была бы рада, что у вас все хорошо.       Слова о матери отзываются острой болью во всем теле, по крови разгоняются режущие осколки пробужденных воспоминаний о доме и семье.       Неизменно праздник середины осени Интай проводила в кругу семьи — даже если и устраивались торжества во дворце, то находилась минутка, а то и две, чтобы вместе — с матерью, братьями или отцом — поглазеть на фонарики, плывущие по небу к звездам, и погрызть лунные пряники .       Подобное в прошлом — отныне она вверена обязанностям, повенчана с титулом, не предполагающим любование луной, запуском фонарей или поеданием пряников.       Интай не находится со словами — кивает, стараясь прогнать из сердца острую тоску по матери и дому. Следовало написать пару слов матери — она наверняка изводится волнением, однако почти за месяц, проведенный в Ракушо, Интай так и не смогла заставить себя черкнуть пару строк, опасаясь излить в слова свою боль от разлуки, отчаяние, порой овладевавшее ей, и ввергнуть мать в пучины безысходности за жизнь дочери.       Сяолин и Юань отходят в сторону — приготовления завершены. Сами они в светлых нарядах — шелковая ткань отливает перламутровым, чарующим блеском. Для Юань праздник — первый выход в свет вместе с принцессой; взволнованная происходящим, она глядит на догорающую палочку благовоний, ожидая момента, когда та истлеет и настанет время их выхода.       Сяолин же, прошедшая с Интай не одно торжество, спокойна и собрана.       Прием гостей намечен на двенадцатую стражу — в час, когда солнце клонится к закату, уступая право владения миром своей бледной сестре. Интай же — хозяйке торжества — следует явиться раньше, чтобы занять место и в последний раз убедится в готовности слуг, музыкантов и игр.       Встречать приглашенных — обязанность новая для Интай. Подобная важность всегда возлагалась на старшего брата, а Интай отводилась роль милого, безмолвного дополнения. Ингтэй держал ее поблизости каждое торжество, поясняя правила и поучая; его уроки Интай в силу возраста воспринимала с детским легкомыслием, о котором жалела — следовала внимательнее слушать брата.       В припадке нервного мандража она теребит край своего рукава всю дорогу до сада, сминая ткань и оставляя на ней некрасивые мятые складки, которые после старательно разглаживает ладонями.       Императорский сад простирается на такие широты, что Интай, ходившая в него на протяжении трех недель для подготовки, так и не смогла обойти весь, казалось, рос ежеминутно, ширился, захватывая все больше территории.       Праздничные шатры установили в самом центре — пришлось выкопать несколько растений и карликовых деревьев для расширения пространства. Под белоснежным пологом умелые зодчие выстроили помосты: самый большой — императорский — в виде круглого солнца, задрапирован желтыми и оранжевыми тканями, окружен тыквами-фонариками и обставлен позолоченной посудой.       Нижний помост также круглый, но в виде полной сереброликой луны и предназначен для семьи императора — его брата и племянников, а для гостей самые обыкновенные — низкие, деревянные, украшенные цветами османтуса.       Шатер с играми тут же — под отдельном ярко-синим навесом, привлекающим внимания уже с хода.       Заглянув под полог для игр, Интай внимательно оглядывает его: гобан с построением вэйци поставлен в центр и забирает на себя все внимание; столики с загадками из сборника ученого деятеля Фэн Мэнлуна, над чьими изысканиями Интай ломала голову при учебе — не столько из-за сложности самих головоломок, сколько из-за архаичной манеры автора изъяснятся — рядом. Изменив слова, переставив их местами, Интай преобразила загадки до неузнаваемости, сделав их нелепыми и абсурдными настолько, что разгадать их мог только либо знающих истинное их происхождение, либо настоящий гений, который, как надеялась Интай, среди гостей не найдется. Игры направлены на получение денег, а не на развлечение и развития у гостей талантов.       Выбранный принцем, блюстителем за играми и ставками, Цзинь Ши уже на месте — стоит чуть поодаль, но усматривает появление Интай и степенно кланяется.       Интай сухо кивает, хочет скрыться, но чиновник, уловив ее порыв, быстрым шагом доходит до нее, снова зачем-то кланяется и учтиво приветствует.       С их памятного разговора они более не обмолвились словом — чиновником занялся принц, он вел с ним дела, и Интай старательно избегала его при приготовлениях, опасаясь, что выдаст свое уязвленное эго при разговоре с ним. Его слова задели ее и изредка саднили, как плохо заживающая рана.       — Я рад, что мог увидеть вас до начала торжества, — произносит Цзинь Ши ровно. На нем чиновничья мантия с отличительной нашивкой в виде раскрывшей крылья утки — знака доселе не виданного Интай и лучше других говоривших о том, что дело с тканью, переданное Интай министерству наказаний, решенное и закончилось тихим увольнением пары министров, что и позволило чиновнику Цзинь получить и повышение, и отличительный ранговый знак.       Выбранная ею политика вежливости велит ей улыбаться, но выдавить улыбку не удается, лишь слегка изогнуть губы в какой-то неопределенной гримасе неприветливости.       — Позвольте мне извиниться за мои прошлые слова. — Чиновник низко склоняется, едва не складываясь пополам. — Мои суждения оказались неверны, и я искренне прошу вас простить меня за них.       — И почему же вы передумали? — Интай заставляет голос звучать с прохладной ровностью, ничем пытается не выдать ни своего удовольствия от извинений чиновника, ни удивления от его признания, ведь отчасти она считала его слова истинными.       — Его Высочество рассказал мне все, — коротко отвечает чиновник, не выпрямляясь из поклона.       Радует, что чиновник Цзинь не видит ее лица — Интай уверена, что на нем отражается вся гамма охвативших ее чувств: от изумления до непонимания.       — Интересно, что же он вам рассказал? — любопытствует Интай.       Цзинь Ши — человек принципиальный. Слова, смогшие переубедить, должны быть весьма значимыми.       — Правду. — Раздается со спины.       Интай вздрагивает — с шумом вздыхает от неожиданности. Даже ее служанки, стоявшие позади, нервно ерзают от подошедшего принца.       Наследный принц замирает в паре шагов от них — появляется неслышно, словно вырастая из воздуха. Желто-красный, оранжевый — в наряде принца все оттенки Солнца. Лучезарно-золотой — кажется, что он впитывает в себя свет уходящего дня, и сам становится его источником в сгущающихся сумерках.       Голова увенчана короной-мян — короной-наследника с девятью подвесками лю — и это, пожалуй, единственный атрибут власти, за исключением имперской печати, который принц, явно привыкший к удобству и комфорту, себе позволяет.       — Я рассказал чиновнику Цзинь, что предложение с благотворительными играми принадлежит вам, — поясняет принц, делая пару шагов вперед — останавливается рядом с Интай, и его присутствие такое ощутимое, давящее, как рядом с раскаленным каном, что хочется отшатнуться.       — Я был весьма впечатлен вашей смекалкой, Ваше Высочество, — вставляет чиновник. — И вашим благородством.       Фыркнуть охота — благородство? Чистый расчет — Интай хотелось восстановить свою родину при помощи чужих денег. Принц нагло соврал — отчего только, непонятно.       — Благодарю, — выдавливает Интай. — Извинения излишне, но если вам будет спокойнее, то я принимаю их. А теперь идите-идите. — С поспешностью она спроваживает чиновника и, стоит тому отойти достаточно далеко, как она едва ли не шипит: — Зачем вы соврали ему?       — Я? — деланно удивляется принц. Лица его не видно из-за подвесок, но отчего-то кажется, что он поднимает брови, будто и вправду изумляется наглой кривотолке. — Разве я сказал неправду?       — Нам обоим известно, ради чего все задумывалось, — говорит Интай с раздражением, рожденным из недопонимания и самого принца, и его мотивов.       Страшно досаждали его непонятные приказы, слова, вскользь брошенные взгляды — причин им отыскать Интай не могла и от этой нелогичности, не поддающейся отчету, не находила порой себе места. Ему обязательно быть таким трудным?       — Да, — кивает принца, отчего бусины его короны слегка шевелятся. — Ради благотворительности, разве не так?       В его голосе слышится ирония, добрая насмешка — и Интай коробит это больше, чем его попытка облагородить ее поступок в глазах чиновника. Он как очередная загадка из сборника Фэн Мэнлуна — трудная и неразрешимая.       — Вы готовы? — спрашивает принц, глядя на запертый вход, из которого вскоре потекут рекой гости.       — Да, конечно, — несколько рассеянно отвечает Интай, искоса поглядывая на его наряд, исполненный с аляповатой роскошью, которая на ком-то другом смотрелась бы несуразно, но на принце такое показное щегольство выглядит уместно, достойно.       Обругав себя за подобные мысли, Интай первая выходит из шатра с играми.       Занимают места на главном помосте — по правую руку от еще не прибывшего императора. Сяолин и Юань раскладывают юбки жемчужным озером вокруг Интай, и встают позади — в своих серебристых платьях, сшитых по их меркам, напоминают хитрые звезды, кружащие вокруг луны. Принц же — как и солнце — остается одинок: подле него нет ни слуг, ни братьев.       Интай слегка улыбается. Желание произвести хорошее впечатление сильнее прочих заставляет ее расплываться в лицемерной улыбке.       Слуги расходятся — замирают в стороне, вперед выходит распорядитель и, встав около помоста, называет имена первых прибывших гостей.       — Тянь-хоу с наследником, женой и двумя дочерьми.       Возрастного вида мужчина в темно-синем халате входит в сад в сопровождении семьи: наследник его — мальчишка возраста лет тринадцати — идет рядом, подражая важному виду отца; женская часть семьи — позади. Девочки — еще слишком юные, чтобы держать себя — восторженно ахают при виде помостов и не опускают свой взор, как положено: сначала широкими глазами рассматривают Интай, а после и принца, заливаясь румянцем.       Семья Тянь приседает в глубоком поклоне.       — Рады приветствовать, — говорит принц тоном официальным, лишенным дружественного тепла; с суровой интонацией, которой впору отдавать приказы о казнях.       — Для нас честь оказаться сегодня здесь, — отвечает глава семейства.       Подошедший слуга вызывается проводить гостей к их местам.       — Счастливого праздника, — желает Интай.       Как блик по воде, на лицах старшего поколения расползается гамма не сдерживаемого презрения при звуке ее голоса, и быстро пропадает.       Улыбка Интай дрогнет. На миг — чтобы вновь зажечься.       Успокоив себя — это лишь одна семья — она не позволяет пропасть веселому настрою, но чем больше гостей заходит, чем больше враждебных взглядов, изогнутых губ она ловит, тем сильнее развертывается яма безысходности, тем горче становится унижение, тем сложнее держать улыбку.       Тяжесть нового откровения — презрение людей столь велико, что возможно в обозримом будущем ни один ее благодушный поступок не сломит его — присмиряет радостный пыл от праздника, и Интай сникает: новым гостям она ничего не говорит, слегка поводит головой на слова принца, становясь вновь молчаливым дополнением, каким была при брате.       — Если хотите, — шепчет принц, не поворачиваясь к ней, — я прикажу всех неугодных вам сослать на север. — Говорит с непроницаемым выражением лица, и Интай не сразу понимает, что он шутит.       Ее разочарование столь явственно, что даже принц примечает. Остается только догадываться: заметил ли кто-то из гостей, как ее ранит их злобное отношение. Не хотелось доставлять им удовольствия своей обидой.       — Не боитесь, что первыми отправитесь туда? — полушутливо спрашивает Интай, позволяя себе излишек, но она так расстроена, что не может уследить за язвительными словами.       — Ох, я был бы очень вам благодарен, — отвечает принц. — Думается мне, что на севере я наконец получу отдых, о котором могу только мечтать.       Сбоку — не скрытой бусинами частью — видно, как слабая улыбка блуждает между его губами и глазами, ловя отсвет фонарей.       Тяжесть чужой злобы притупляется добротой человека, у которого наличие сердца Интай ставила под сомнения с момента их встречи. Едва ли подъемное для ее натуры признание — ни одно ее суждение относительного его не было правым — с трудом укореняется в сознании.       — Канцлер Ли Хусэй с женой, дочерью и матерью.       Интай отворачивается от принца — перед помостом в поклоне застывает уже знакомый ей канцлер. Слова приветствия канцлер произносит, как и сотня до него: с поставленной вежливостью, с безукоризненным уважением.       Семья Ли пришла целым кланом. Рядом с канцлером жена — моложавая женщина, а вот старушка, скрученная времени — его мать. Взгляд у нее колючий, и его она не сводит с Интай — рассматривает, как диковинку, без пренебрежения, а только с расчетливым интересом, и от этого взгляда становится неприятнее, чем от сотни презренных лиц.       — Ваше высочество, вы, наверное, помните мою дочь.       Канцлер выводит из-за спины миниатюрную девушку — низкорослую, но сложенную ладно, словно березка, с тонкими руками, и круглым личиком с открытым выражением полного обожания.       Ее влюбленность в принца настолько явная, что даже не знавшая подобного чувства Интай определяет его.       Осторожно Интай косится на принца, стараясь по его выражению определить — не взаимно ли чувства; не встала ли Интай между возлюбленными, и с таким радостным облегчением замечает на лице принца только привычную ему беззлобную суровость, что едва не вздыхает с шумом.       — Да, конечно, — несколько рассеянно отвечает принц; не прячется под вежливостью — его вид явственно говорит, что дочь канцлера если и помнил, то смутно.       — Я рада быть сегодня тут, — подает голос дочь канцлера. — Я сочинила стих в вашу честь, и желала бы преподнести его вам.       Вся имеющаяся выдержка требуется Интай для того, чтобы сохранить благодушие на лице и не разразится хохотом от вида растерянного принца; блистательный принц оказывается повержен девичьей влюбленностью — вот уж сюжет для комедии. Дочери канцлера пятнадцать, судя по виду — она едва вошла в возраст совершеннолетия, и более старшему принцу внимание не слишком льстит. Становится понятно, почему он так не желал конкурса талантов — девушки запоют его до смерти.       — Благодарю, — выдавливает принц.       — Хватит, Сювань, — скрежетит старушка — ее бабушка — низким, неприятным голосом. — Принц явно не желает слушать твою болтовню.       Подобная грубость в адрес родной крови на глазах у них — чужих людей — вводит Интай в неприятное удивление. Впрочем, женщине все равно на их чувства — она не выглядит смущенной, как и раскаявшейся от вида краснеющей от стыда девочки.       — Госпожа слишком категорична, — с широкой улыбкой, звуча слащаво, говорит Интай, переводя внимания бабки на себя. — Я с превеликим удовольствием послушаю стихи молодой госпожи, как уверена и собравшиеся гости разделят мое желание. Однако у нас в этот раз мало времени на демонстрацию талантов, поэтому придется вам дождаться следующего праздника.       Дочь канцлера на слова Интай реагирует с простой наивностью — грустно потупляет взгляд.       Любовь делает людьми слепыми ко всему, что не касается предмета их обожания — так и эта девушка не замечает, казалось бы, и саму Интай, официальную жену, сидящую рядом с принцем, как и проскальзывающие в ее голосе правду — никому ее стих неинтересен, особенно самому принцу.       Зато от внимания ее бабушки Интай не укрыться — глаз не отводит, смотрит, будто пытается проникнуть в душу, выудить секреты сердца одним взглядом.       — С удовольствием, — повторяет дама Ли ворчливо. — Если вы так желаете послушать, то Сювань может прочесть ее отдельно для вас.       Интай старательно улыбается, надеясь, что досада не показывается сквозь прорези доброжелательности. У нее точно нет желания слушать поэму в честь принца.       — Я наслышана, — продолжает говорить старая карга, не дожидаясь ответа, — что вы получили задний двор во владения. Примите мои поздравления лично, ведь на свое письмо я так и не дождалась ответа.       Послания от дворян Интай перебирала не единожды — вскрывала, вчитывалась в обходительные слова, упивалась приветливыми строками, подпитывала лестью самолюбие. В памяти отпечатались дюжины видов почерков, не одно имя и с четкой уверенностью, не пошатанным словами этой старухи, Интай знает — она ей никогда не писала. Неужто смутить пытается?       — Возможно, ваше письмо затерялось, — с наивной простотой отвечает Интай.       — Какая жалость, — ровно произносит госпожа Ли. Не утруждает себя печальным видом, внимательное, несколько хищно-выжидающее, выражение лица не дрогнет при словах: — Письма других к вам также потерялись?       Жар предательски приливает к щекам, улыбка меркнет, а дыхание рвано срывается с приоткрытых губ, выдавая правду: Интай сознательно пренебрегала ответами на письма, как и оказанным вниманием. Сейчас она понимает — следовало дать ответы хотя бы парочке писавших ей, однако, овеянная злым удовольствием от высказываемого ей почтения, она решила поиграться чужими ожиданиями. Чувствуя себя прижатой к стене, Интай не находится с ответом.       — Госпожа Ли, ваши упреки необоснованны, — вступается за Интай принц. — Ее высочество была занята организацией праздника и руководством жизни заднего двора. Времени на ответы у нее попросту не осталось.       — Конечно, я не могу ведать о занятости Ее высочества, — лживо соглашается дама Ли. Не переубедил ее принц, как и других членов семьи Ли, прислушивающихся к разговору.       Заступничество принца притупляет злое раздражение, и миролюбиво Интай произносит, скрывая за вновь расцветшей улыбкой лицемерную фальшь:       — Его Высочество прав — я была излишне занята и не смогла ответить на все письма. Однако после праздника я с удовольствием приму вас, барышню Ли и других гостей во дворце.       Старуха склоняется в слабом поклоне, не высказывая ни удовлетворения, ни любой другой эмоции, могшей дать понять — чего же она истине добивалась своими словами. Провожая ее взглядом, Интай перебирает в уме не одну причину ее поведения и каждую находит в какой-то мере достаточной убедительной, но определенно не истинной. Верно лишь одно — даме Ли что-то ей нужно.       — Будьте с ней осторожны, — тихим голосом, не отрывая взгляда от пребывающих гостей, предупреждает принц. — Дама Ли подруга моей покойной бабки, и она довольно эксцентрична.       — Вы даже не спросите, зачем я ее позвала? — интересуется Интай.       — Чтобы по-женски выпить чай, разумеется. Разве могут быть иные причины?       Слова звучат ровно, неизменно серьезный тон не скачет ни на чи, но все же Интай кажется — или хочется думать — что она различает в его речи что-то теплое, какой-то тлеющий огонек чувств, чей настоящий огонь еще должен разгореться.       — Может, желаете к нам присоединится?       Принц с удивлением косится на нее.       — На женский чай, — добавляет Интай в разъяснение.       Губы его слегка дергаются, он поджимает их, чтобы сдержать улыбку, и только во взгляде — в этих темных омутах, в первую их встречу показавшимися бездушными пропастями — плещутся искры, словно танцуют звезды в полуночном небе.       Вся его внешняя суровость, пугающая и вводившая в дрожь, более не вызывает у нее приступов неясной боязливости. Вместо этого ее страшит иное — это неожиданное потепление по отношению к нему.       — Возможно в следующий раз, — отвечает принц.       Новые гости подходят на поклон, и Интай втайне благодарит их — она отворачивается от наследного принца, заканчивая их ужасно смущающий разговор.       — Его светлейшество Рэн Коутоку, его сыновья и первая супруга, — объявляет глашатай.       Искренняя улыбка сменяет фальшивую — Интай немного подается вперед, чтобы получше рассмотреть искусно выполненный наряд дамы Цзинь, исполненный в светло-розовых оттенках. Пожалуй, дама Цзинь — единственный человек на всем празднике, которому Интай рада от всего сердца.       Грузный цинван на фоне миниатюрной и очаровательной дамы Цзинь смотрится отвратительно отталкивающее. Презрение Интай к нему примешивается к оценке и не дает воспринимать его с холодной рассудительностью — все в нем вызывает у нее отторжение.       Коэн и Комэй, прибывшие с родителями, мнутся позади отца — они странно-напряженные, какие-то невеселые.       — Я рад видеть вас, дядя, — отвечает принц на приветствие.       Дама Цзинь слегка поднимает склоненную голову — на ее лице то же безрадостное выражение, как и у сыновей. Присутствие ли мужа омрачает ее?       Замешкавшись на миг, Интай желает семье цинвана счастливого праздника.       — Благодарю, принцесса, — говорит цинван. Как и на свадьбе его влажный, противный взгляд пробегает по Интай — задерживается на открытой шее непозволительно долго, возникает желание прикрыться.       — Дядя, — с нажимом произносит принц с предостерегающей жестокостью в голосе. Липкий взгляд, брошенный на принцессу, не остается незамеченным, как и наверняка памятует он о словах цинвана во время свадьбы.       Их разговор привлекает удручающее внимание — с высоты помоста Интай различает любопытные взгляды, затихающие беседы, навострившие уши.       — Я слышал, что вы перевезли моего третьего сына с наложницей в новый павильон, — говорит цинван с противной вальяжной интонацией. — Благодарен за заботу о них.       — Не стоит, — отвечает Интай натянутым от напряжения голосом. Не нравится ей разговор о Кохе — она предпочла бы, чтобы цинван позабыл о нем, чтобы существование мальчишки навсегда стерлось из памяти князя.       — Мой сын, наверное, уже вырос и наконец поумнел. — Цинван издает смешок, будто в сказанном им есть какая-то шутка. — Пожалуй, мне стоит справиться об их делах и навестить.       По телу бежит холодная дрожь — Интай давит порыв вздрогнуть, как и сдерживает грубые ответы; учтивость — ее броня, и она желает цинвану счастливого праздника, проклиная его в мыслях.       Случилось худшее из возможных — слухи о Кохе, о взявшейся за его жизнь Интай, дошли до цинвана. Веселый настрой канет в небытие — Интай охватывает дурное предчувствие будущего. Однако ей кажется нелепым, что цинван — человек, пренебрёгший всеми своими детьми — преисполнился желанием справиться о делах сына и, тем более обличив порыв в слова. Более убедительным она находит то, что цинван глумится над ней в мерзкой, извращенной манере.       Внимательный взгляд принца она не замечает, а он не успевает задать волнующие его вопросы, ведь пребывает император.       С шумом, рожденным от поспешных действий сотни людей, гости склоняются в поклоне перед императором и его женой.       Императрица следует за мужем немного поодаль — отстает на три шага. В золотом наряде, украшенная драгоценной яшмой, с короной феникса в черных, отливающих синевой, волосах — она растачает добрые улыбки и получает их в ответ: гости кланяться ей, приветствуют с искренним уважением; никто не смеет позволить презренный изгиб губ или пренебрежительный взгляд в сторону царственной императрицы.       Позади медленно плетется Хакурэн, принаряженный для праздника. И рядом, то ли сопровождая второго принца, то ли просто следуя за ним, шагает незнакомый Интай мужчина — его встречают не менее официально, с почти таким же почтением, как и императора.       Садится он ниже императорского помоста — рядом с цинваном, встретившего незнакомого мужчину с удивительным радушием.       Его нахождения рядом с венценосной семьей заставляет задуматься о его статусе — прежде его Интай не видела, как и не могла с точностью вспомнить — отдавала ли приказ об еще одном месте за помостом для императорской семьи? Возможно, это сделал принц.       Император занимает свое место — императрица и Хакурэн садятся по левую сторону от него.       Гости в ожидании мнутся на ногах, пока не будет сказана речь, которую держать должен наследный принц. Он же не торопится — оглядывает гостей, задерживает на собравшихся взгляд и, приняв пиалу из рук слуг, начинает говорить:       — Я приветствую всех. И поздравляю с праздником середины осени. — Голос у принца тверд, и, хотя фразы сухи и рубящие, интонация поставлена четко, и его хочется слушать, заслушиваться тембром голоса. — Этот праздник особенный — в этом году мы его отмечаем как империя. Три королевства ныне объединены под общим флагом, и все войны прекращены. Кровопролития отныне в прошлом. Как три королевства, существовавших на одной равнине, с Кай и Го нас связывает общая история и… — Принц замолкает на полуслове — свободную от пиалы руку протягивает Интай, предлагая присоединиться к его словам.       Не желая растягивать речь своей нерешительностью, Интай быстро вкладывает ладонь в его и несильно сжимает.       — Общее будущее, — заканчивает принц. — Каждый из вас может помочь этому будущему укрепиться. Мы с Ее высочества подготовили для вас игры — их вы можете найти в отдельном шатре. Все вырученные деньги пойдут на благие нужды и помогут в построении нашей общей империи.       Принц залпом опустошает свою пиалу, а Интай едва касается губами вина.       Их руки остаются сцепленными, и кожей она чувствует взгляды всех собравшихся на их ладонях. Глупость или расчет? Что движет принцем, понять не может, лишь ощущает, как колется восхищения от его поступка.       Он мог сказать о чем угодно — о торжествующей победе его государства, о славе Ко, о покорении чужого народа, но выбрал иное — единство, общность. Даже если он и неискренен в своих словах, то, что он не преуменьшил, не обделил и ее саму, Интай приятно настолько, что она чувствует, как стена, которой она самолично отгородилась от принца, идет трещинами.       Вдвоем они садятся на свои места, и праздник начинается.       Выносят первую перемену блюд — скрытые за деревьями музыканты начинают играть: к переливчатому звуку цинь примешивается высокое пение, разносившееся эхом среди гостей.       Некоторые гости, понявшие, что азартные игры на празднике, вещь позволительная выступают вперед и скрываются за шатром. Со своего места Интай плохо видно шатер для игр. Единственное, что удается приметить, как гости то и дело уходят в его сторону; не все остаются, кто-то возвращается к своему месту достаточно быстро, кто-то не выходит и спустя кэ.       У вышедших на лице нет обидной досады от проигрыша — каждый бахвалится тем, сколько ему удалось пожертвовать на благотворительный проект и среди гостей довольно быстро вспыхивает азарт и желание продемонстрировать свое состояние.       Все идет хорошо — Интай отпускает нервное напряжение и находит удовольствие в музыке, развлечениях и еде.       Перемена блюд следует одна за другой — музыка сменяется, однако она не интересует гостей также сильно, как игры. Почти каждый решает попробовать себя, а кто-то не единожды.       Спустя стражу, наступает долгий затяжной момент праздника, когда перемена блюд задерживается, певцы отдыхают, а гости, не ушедшие играть, скучают.       Старательно держа осанку, не опуская взгляда и подбородка, Интай пытается убедить то ли гостей, то ли себя в добродушном и неунывающем расположении духа, и скрыть, как же давит туго затянутый пояс, как ноги сводятся онемением, а в висках пульсирует головная боль.       Поговорить ей не с кем — дама Цзинь сидит ниже, а более и нет у нее знакомых, а заводить новые — вещь сколько изматывающая, столько же и необходимая. Искоса она поглядывает на собравшихся, возрождая в памяти момент приветствия гостей и их имена — некоторые знакомые по письмам, завёрнутые в душистые конверты, а другие и вовсе услышанные впервые — решая: кто ей нравится меньше всего? Дама Ли, разумеется, лидирует по степени неприятного впечатления, а следом дама Тянь — они и будут первыми гостями на ее чаепитии, к которому дама Ли ее буквально толкнула.       Если нельзя ничего поделать — надо стараться чем-нибудь воспользоваться, поэтому она постарается выудить выгоду даже из нежеланного чаепития.       Интай переводит взгляд на Комэя, сидящего рядом с дамой Цзинь, неустанно опекающей младшего сына; Коэна на месте нет, и, пробежав по толпе взглядом, она находит его рядом с добротным мужчиной, отличающимся высоким ростом и крепким телосложением — этот тот самый мужчина, пришедший с Хакурэном, который также оказывается рядом и энергично втолковывает что-то собеседнику.       — Кто он? — решает поинтересоваться Интай у принца.       Он прослеживает ее взгляд и, заприметив собранную компанию, объясняет:       — Ли Сейрю. Он друг отца и генерал армии. Он также обучал нас с братьями искусству меча.       — Ли, — повторяет Интай, не сводя глаз с генерала. — Он имеет какое-то отношение к канцлеру?       — Весьма отдаленное. Они принадлежат к одной семьи, но к разным ветвям и отношения не поддерживают.       Наставник принца значит. И, видимо, достаточно близкий для него человек — по принцу видно его интерес к беседе, протекающей без него, и желая как-то отблагодарить его за доброту, демонстрирующую им по отношению к ней, она предлагает:       — Вы можете подойти к ним. Я останусь здесь, так что это не будет нарушением правил.       Принц не мешкает, поблагодарив ее быстро и довольно скупыми фразами, он ловко поднимается и едва ли не стремглав бросается к наставнику. Генерал не кланяется принцу — окидывает его взглядом, крепко хватает за плечо и сжимает в жесте какой-то родительской любви. Они заводят разговор — наследный принц выглядит не только довольным от встречи, а каким-то осчастливленным.       Интай наблюдает за ним с повышенной внимательностью.       Наследный принц с такой охотой, с энергией, ранее не замеченной Интай в нем, рассказывается что-то, делится волнующим и радостным, на его губах вспыхивает улыбка: не широкая, как у младшего брата, демонстрирующая зубы, а слабая, от которой губы едва растягиваются, но не менее искренняя.       — Здравствуй. — Раздается мелодичное приветствие над ухом.       Интай вздрагивает и с изумлением обнаруживает рядом с собой императрицу — наклонившись над сидящей Интай, она заглядывает ей в лицо, улыбаясь.       — Ваше величество. — Интай спешно поднимается, приседает в поклоне.       — Что-ты, — добро посмеивается императрица над ее церемониальностью, — мы ведь семья. Можешь звать меня мамой.       Предложение столь резкое, что Интай теряется, не зная, как реагировать. Императрица шире улыбается, глядя на ее сконфуженный вид и, схватив Интай за ладонь, тянет за собой.       — Давай прогуляемся, как мать с дочкой. — Императрица с какой-то детской озорливостью подмигивает ей.       Возразить хочется, Интай нельзя покидать помост, но ведь она императрица, отказ ей — непозволительная роскошь. И растерянная от внезапной перемены в мерно протекающей празднике, Интай ступает вслед за императрицей.       Оглянувшись на принца, занятого разговором, Интай кидает взгляд на помост, на котором император ведет беседу с подошедшим к нему канцлером. Будто ослеплённые, никто не смотрит в сторону Интай; каждый гость остается равнодушен к уходу и императрицы, и наследной принцессы.       И только Комэй смотрит в ее сторону — большими перепуганными глазами, в которых, как кажется, плещется тревога, либо же это отсвет зажженных фонарей. Понять не удается — императрица уводит ее, едва не силой таща за собой.       Сяолин с Юань оглядываются на Интай с потерянным непониманием. Следовать за ними им не дает императрица — машет рукой, останавливая порыв служанок броситься следом за принцессой.       — Так много на тебя свалилось, — сетует императрица, бойко идя вперед.       Ответить Интай нечего — она лишь поводит головой, не соглашаясь и не отрицая ее слова. Императрица уводит ее вглубь сада, различает дорогу в темноте с легкостью какой-то дикой кошки, способной видеть сквозь сгустившийся мрак.       — Жаль, что мы раньше не смогли поговорить, — горестно вздыхает императрица. Хватка на руке Интай становится сильнее, почти болезненная.       — Я приходила к вам, — говорит Интай скорее из необходимости самого ответа, чем от желания поддержать беседу. — Но вас не было.       Императрица ничего не отвечает — издает какой-то звук, похожий на смешок.       Определиться в отношении к этой женщине — не может; ведет себя она со странной сумбурностью, которая в понимании Интай не соотносится с титулом, которым она увенчана.       Далеко отойдя от праздника — настолько, что даже эхо голосов не доносится до них — императрица замирает и поворачивается к Интай лицом. Руку не отпускает — держит в своей маленькой ладошке, сбивая Интай с толку таким жестом. Освободиться не получается — Интай мягко пытается вытянуть руки, но императрица лишь усиливает хватку своих холодных рук.       В галереи, в которую императрица ее привела, никого — такая странная для дворца пустота, почти мертвая, словно мир разом опустел.       — Мне тебя так жаль. — Смотрит с каким-то разрывающим сочувствием, с выворачивающей печалью на дне темных, как у сыновей, глаз. — Ты так одинока.       Интай пребывает в странном состоянии полнейшего недоумения от происходящего.       Эта женщина перед ней — улыбчивая, на вид добродушная и мягкая, кроткая — говорит так невпопад, будто пытается нащупать болезненные точки. Неужели императрица ею недовольна? Интай не замечала за собой поступков, могших разозлить ее — наоборот: в ней Интай надеялась найти поддержку женщины, понимающей всю тягость положения Интай и испытавшую ее на себе.       Однако находит только непонятные жесты и странную, отторгающую улыбку.       — Как должно быть тяжело жить в стране, которая уничтожила твой дом. — Жалостливые интонации не перекрывают бессердечную суровость ее слов. Интай резко дергает руки, высвобождая их.       — Что вы хотите сказать этим? — резче положенного спрашивает Интай.       Подобный виток разговора ее не устраивает, как и сама ситуация. Принц наверняка будет недоволен ее уходом — следует вернуться поскорее.       — Я лишь хочу помочь тебе. — Императрица резко подается вперед, хватает Интай за плечи и притягивает к себе с невиданной силой, таящейся в худых руках.       От императрицы пахнет странной смесью пожара, тлена и горечи — резкий, неприятный аромат щекочет нос. Глаза у нее темные — как два провала, на дне которых вспыхивает огнем кармин — красноватые дьявольские точки, заходившиеся в диком танце — или то дьявольское пламя Диюй.       — Ты ведь, должно быть, ужасно расстроена, зная, что вышла замуж за убийцу своего брата.       Слова императрица распаривает плохо сшитую рану, оставленную смертью брата. Ужас припоминания сковывает ее — мертвое, размозжённое лицо брата, его поломанное тело, всплывает из тайного, незапертого ящика воспоминаний.       Мир перед глазами плывёт, раскрывается тысячью видов боли, испытываемой Интай в момент приезда тела брата в столицу.       — Представляю, как тебе больно, как ты наверняка копишь ненависть ко всем.       Слова императрицы остаются за гранью мира — звучат из пустоты, в которую Интай проваливается от развернувшихся воспоминаний.       Ингтэй… Ее венценосный брат, овеянный лавром.       — Я могу помочь тебе облегчить это бремя. — Слова Императрицы обжигают ухо — Интай смутно осознает, как неприлично близко они стоят, как императрица вплотную подносит губы к ее уху и нашептывает что-то омерзительное. — Я могу помочь тебе отомстить.       — Отстаньте от меня. — Со всей имеющейся силой Интай толкает императрицу от себя.       Императрица отшатывается, но остается достаточно близко; ближе, чем Интай может вынести.       — Неужели ты совершенно не желаешь мести? — с удивлением спрашивает императрица. — Ты настолько не любила брата, что не желаешь поквитаться с его убийцей?       И в ее словах, и в ней самой что-то парадоксально-тревожное, нечто, мешавшее Интай думать. Нелогичного излишне много — принц никак не мог убить ее брата; ведь Ингтэй умер далеко не от вражеской руки.       Ненавидеть некого. Ненавидеть бессмысленно и больно, почти так же, как и прощать.       Слезы заволакивают обзор, нос закладывает, и Интай тяжело дышит ртом, стараясь выровнять дыхание, хоть как-то успокоиться.       Ее тошнит, поперек горла встает картина мертвого тела брата, к которому ее приволок дядя по ее собственному же глупому желанию увидеть, взглянуть в последний раз в родное и любимое лицо.       Кошмарная картина растоптанного тела, расплющенного лица, на котором излишне четко проступал след от лошадиного копыта, преследовала Интай и поныне.       Ее брат умер худшей из возможных смертей — его, упавшего с лошади, которую подстрелили враги, растоптали обезумевшие от битвы солдаты собственной армии; люди, которых ее брат вел в бой.       Опознали брата не сразу — падальщики успели попировать его телом, пока его искали среди мертвых; мерзкие, презренные птицы, выклевали орехово-карие глаза, оставив два пустых проема.       Интай помнила, как рвалась, металась, выла, скребла дядины руки, державшие ее, заставляющие ее смотреть на уродливые останки постепенно вымещающие собой образ ее милого брата.       Мучительная смерть любимого брата денно и нощно является причиной приступов неутихающего горя, как и страшит Интай постепенное его забвение — выудить его голос из памяти она уже могла с трудом.       Цинично она иногда думала, что лучше бы он погиб от меча, от стрелы в горло, чем так — будучи растоптанным лошадьми и людьми. От клинка гибнуть легче, проще и безболезненнее — так ей думается. А знать, что он был жив, когда его топтали, когда по нему пробегались обдумерованные лошади — это Интай едва могла вынести.       Горло обжигает подошедшая кислота воспоминаний — Интай кашляет, чувствуя, как что-то сковывает ей легкие. Страшная паника накатывает на нее, мешая дышать.       — Разве не ненавистна тебе эта судьба? — Императрица вновь хватает Интай за руку, приближается, заглядывает в лицо. Она говорит мягко, словно вразумляя. — Мы все ей подчинены, дорогая, и именно она поставила тебя в такое положение. Разве подобное предопределение — не ужасно? Не тошнит ли тебя от мысли, что твой любимый брат умер от ее превратности, а ты сама оказалась повенчана с истребителем твоего народа? — Губы императрицы расплываются в улыбке, в предвкушающем добычу оскале хищника.       Произносимые ею нелепые вещи не должны трогать и пошатывать ее внутренний покой, Интай уверяет себя — императрица бредит, но лишь на миг, Интай предполагает, задумывается о фатальности, о судьбе, выдавшей ей горькую участь оплакивать сначала брата, а после и дом; сделавшее ее чужачкой в другой стране.       «Проклятая судьба», — пульсирует в голове в такт с расползающейся по жилам густой черноте, пытающейся поглотить золото ее жизни, и низвергающую в темноту без возможности спасения.       Но жизнь силой врывается в нее вместе с разбуженными воспоминаниями.       — Война ужасна, Интай, — говорил брат в какой-то неясный момент, отследить который не удается; есть только его слова, вырванные из общей картины. — Я никогда ее не желал. Единственное, чего я хочу — прекратить ее любым способом. И не позволить будущему страдать от ошибок прошлого.       Нелепо. Предопределенность, рок — в них не следует верить; невозможно, чтобы все подчинялось нечто такому размытому и неясному. Она сама владычица своей жизни — она выбирает не ненавидеть, она выбирает жить ради будущего, даже если прошлое не отпускает.       И с этим простым осознанием к ней возвращается если не растоптанное императрицей спокойствие, то способность дышать — охватившее ее неясное дурное чувство уходит бесследно.       Собирается сказать пару слов — достаточно грубых, но ее останавливает взволнованный окрик:       — Интай!