Влюблённые бабочки

      — Сменить позу — гунбу! — зычный голос генерала Ли разносится по двору, заставляя всех тренирующихся перейти в позу лучника и взметнуть пыль с площадки в воздух.       Хакую делает глубокий вдох и медленно выдыхает, крепче перехватывая рукоять тренировочного меча.       Слабый ветер неприятно холодит взмокшее тело, а обвинительное выражение лица Хакурэна, которое Хакую замечает при смене стойки, обдает его жгучим огнем.       Отец милостиво простил проступок Хакую на празднике, а вот генерал Ли — нет, либо же жестоко решил воспользоваться моментом и замучить обоих принцев выматывающими тренировками.       Не пробыв в покое и трех дней после возвращения с границы, генерал взялся за обучение новых стражей для имперской гвардии — по просьбе отца, разумеется, — а вот изловить Хакую с Хакурэном личный порыв старого вояки, решившего, что принцев изнежила перина и сытость местных блюд.       — Я воспитывал вас воинами, а не бордельными сахарными мальчишками, — в грубоватой манере сказал им генерал Ли при встрече.       Только один человек находится на тренировке по собственному желанию — на лицах же остальных Хакую видит схожее с его братом выражение мучительного ожидания конца.       — Наставник, — по-детски высокий голос Хакурю звенит в воздухе, — а можно мне меч, как у братиков?       Откуда-то слышится знакомых смешок — то Хакурэн потешается над наивностью младшего брата.       — Когда подрастете, молодой господин, — отвечает брату генерал. — А теперь поднимите меч выше и встаньте в стойку.       Хакурю находится где-то за спиной — Хакую его не видит, лишь может предполагать, что младший брат упрямо следует всем советам, даже если ему — слишком юному — тяжело держать и деревянный меч в долгой стойке, нацеленной на тренировку и закалку терпимости.       Самой ужасной тренировке. Особенно для Хакурэна, чье терпение соизмеримо с водой в высохшем колодце. Видеть его Хакую может лишь при смене стоек, однако ему и не нужно смотреть в лицо брата, чтобы знать, как того одолевает желание кинуть меч наземь, и от подобного останавливает только последующее наказание от генерала.       Хакую же безразлично происходящее — тягостнее для него вернуться в душный зал, полный споров министров, и стойки «девяти дворцов» исполняет он безукоризненно, только иногда морщится от заболевших от холода старых ран, которые испещряют его тело, переплетаясь, как рисунки на изразцах.       — Ваше высочество!       Донесенный высокий, несколько панический оклик, отзывается недовольством. Что опять произошло?       Хакую поворачивается в сторону павильона, со стороны которого раздался окрик, и тренировочный меч выскальзывает из ослаблявших ладоней, с шумом падает на песок.       Удивительно, но звали вовсе не его.       Со стороны павильона Интай решительно шагает в сторону Хакую, оставаясь невозмутимой к взволнованным просьбам евнухов одуматься и вернуться на задний двор под покров гаремных стен.       Ее появление раскаляет воздух, как предстоящая гроза, обещая обрушить зловещие молнии на всех, кто не успеет найти защиту, однако заинтригованные редким явлением — принцесса не на заднем дворе! —, никто из стражников, уже и позабывшихся о тренировке, не опускает глаз, не отворачиваются, и наглости их Хакую поражается не меньше, чем появлению Интай.       — Отвернулись, — командует Хакую громко, и, словно расколдованные его голосом, все, как один, вздрагивают и с явной неохотой отворачиваются в стороны, опустив головы. Генералу Ли следует натренировать их манеры, а не навыки.       Интай замирает в паре шагов от Хакую. Грудь ее тяжело отпускает и поднимается от быстрой ходьбы, на бледном лице лихорадочный румянец, с обескровленных губ рвано срывается дыхание, широко распахнутые глаза полнятся переживанием и волнением, которые привели ее к нему.       На ней нет повреждений — Хакую не примечает никаких следов ран или ушибов на ее теле, и только в душу заглянуть не может — проверить, все ли в порядке; не навредил ли кто.       — Слава моей сестрице. — Хакурэн отпускает меч, и он с шумом падает, заставляя Интай вздрогнуть от громкого звука. — Ты спасла меня, Интай. Клянусь, ты лучшая во всем этом дворце, после повара, который готовит мне маньтоу. — Хакурэн запрокидывает голову и, глядя в серое небо, вздыхает.       Интай с недоумением оглядывает его, но быстро переводит взгляд обратно на Хакую и заявляет:       — Мне необходимо с тобой поговорить.       Хакую не успевает и рта раскрыть — его опережает брат.       — Я, конечно же, тебе тоже нужен, сестрица, — вставляет Хакурэн, опасливо поглядывая в сторону генерала, который приказу Хакую, разумеется, не следует и не отворачивается, однако, как и надлежит, взгляда на Интай не поднимает, как и не вмешивается он в разговор.       Подобная светскость для генерала Ли редкость. В отношении Хакую и его братьев, включая кузенов, генерал Ли ведет себя прямо, со строгостью отца, воспитывающего неуправляемых юнцов, и в иной ситуации, не будь здесь Интай, генерал даже и не помыслил о том, чтобы дать Хакую или Хакурэну перемолвится словом. На тренировке нужно работать руками, а не языком.       — Вообще-то я желала обсудить дело только с Хакую, поэтому не смею отвлекать тебя от тренировки, — не поняв молчаливую мольбу Хакурэна, вежливо отвечает Интай.       Округлившимися от ужаса глазами, Хакурэн смотрит на Интай, пытаясь всем своим напускным несчастным видом, донести свое желание быть забранным с тренировки.       — Как моя сестрица может отвлечь меня. — Нервно покосившись на генерала, явно слышавшего разговор, он понижает голос до шепота: — Забери меня, прошу.       Проследив за взглядом Хакурэна, Интай нарочито громко добавляет:       — Конечно же, Хакурэн, твое мнение также важно будет в моем деле.       — Поэмоциональнее, — шепчет Хакурэн. — Как будто жить без меня не можешь.       — Заканчивай, — обрубает Хакую.       Обернувшись к наставнику, Хакую складывает руки в малом поклоне для прощания. Генерал Ли не отвечает — прожигает нечитаемым взглядом.       Маленькая фигурка Хакурю, про которого Хакую уже успел позабыть, выделяется на фоне крупных и рослых мужчин, как непонятно откуда взявшийся росток среди дубовой рощи. Послушавшись приказа старшего брата, Хакурю стоит спиной к ним.       — Проводите третьего принца обратно во дворец, — распоряжается Хакую евнухам, столпившимся за Интай.       Хакурю при упоминании своего имени оборачивается и непонимающе глядит на братьев, прекративших тренировку. Капризно сложив губы, он готовится спорить, но взгляд его падает на Интай, и он вдруг рдеется, показано вскидывает деревянный меч, и высоким голосом вскрикивает:       — Приветствую Ее высочество наследную принцессу!       Интай слегка удивляется — Хакурю она не приметила, и отвечает на приветствие с мягкой улыбкой.       Смущённо потупив взгляд, он вскидывает меч выше и с робким ожиданием смотрит на Интай исподлобья. Красуется — так и видно, что ждет похвалы за свои навыки.       — Ох, — выдыхает Интай, поняв намерения Хакурю. — Ты уже держишь меч? Такой молодец.       Хвалит с излишней восторженной интонацией, не замеченной Хакурю, еще не чуткого к подобным переменам, однако Интай с добротой глядит на него, искренне пытается доставить ему удовольствие своим притворством.       — Я и в стойке стоять умею. — Хакурю расставляет ноги, расправляет плечи и становится в одну из тринадцати основных стоек — и хотя в ней есть погрешности, которые замечает Хакую опытным взглядом — он не раскрывает рта, чтобы сделать замечания, а Интай пару раз хлопает в ладоши и хвалит его за старания, отчего Хакурю широко улыбается, довольный ее словами.       — У тебя соперник появился, — хмыкает Хакурэн, глядя на младшего брата, и получает толчок локтем вбок от старшего. — За что? — шипит Хакурэн, показано морщась от боли.       — За тупое чувство юмора, — ровно отвечает Хакую.       — Тупое здесь явно не мое чувство юмора, — язвит Хакурэн, предусмотрительно отступив от брата на пару шагов.       Тратить время дальше — пустое, и, сделав приглашающий жест в сторону, Хакую предлагает Интай пройти в павильон для разговора. И, судя по ее встревоженному виду, весьма сложному. Хакурэн, которому приглашение и не нужно, увязывается следом, едва не светясь от того, что удалось уйти от генерала Ли.       Идут в молчании — Хакую незаметно старается утереть потное лицо краем рубашки, пригладить выбивающиеся волосы, оправить грязную одежду, испытывая непривычную робость от собственного неряшливого вида рядом с утонченной и грациозной Интай.       Резкая боль прошивает тело тонкой иглой и отзывается яркой вспышкой перед глазами — Хакую стопорится на месте, и заметившая это Интай спрашивает:       — Что с тобой?       — Старые раны дают о себе знать, — легкомысленно отзывается Хакую.       Подобные боли мучают редко — в дождливую и холодную погоду, и снимаются мазями и отварами. Ничего серьёзного, и Хакую уверяет в этом Интай по пути.       В павильоне Хакурэн облегченно заваливается на низкий табурет, вытянув ноги, но навеянное Интай напряжение сказывается и на нем, и с его острого языка не слетает ни одна глупая шутка или неуместное выражение.       Хакую остается стоять: прислоняется к колонне, которая поддерживает расписной потолок, обводит взглядом углы, проверяя — не притаился ли кто в стенах, нет ли там крыс.       Неспокойная от одолевавших ее мыслей, Интай нервно проходится по залу, бессознательно складывая губы в слова, которые еще предстоит высказать.       Причина ее сильных волнений беспокоит Хакую едва ли не больше ее самой — он старательно сдерживает вопросы, давая ей время успокоиться и собраться с мыслями, но когда ожидание становится невыносимым, спрашивает:       — Что-то произошло?       Интай вскидывает голову — смотрит с удивлением, будто и не она позвала их сюда.       — Да. — Интай останавливается около него — в паре шагов и поняв, как близко оказалась, поспешно отступает. — Ты в курсе, что у цинвана есть еще один сын?       — Чего? — тянет Хакурэн со своего места. — Третий сын? Я не ослышался?       Интай кивает, смотря только на Хакую, словно вопрос задал именно он.       Для Хакую наличие еще одного сына дяди почти такой же удивительный факт, как и для Хакурэна. Что-то о ребенке он слышал на празднике от самого дяди — во время их краткого разговора с Интай, но последующие события вытесняли все мысли о неизвестном ему сыне, и Хакую позабыл о нем.       Впрочем, и своих кузин он не знает — в подобном видеться нечто неправильное, однако найти время для знакомства Хакую так и не смог, как ни разу не озаботился их жизнью. А после они вышли замуж и покинули дворец, и более Хакую о них не слышал. Исключение составляет только Коурин, с которой Хакую свел короткое и неожиданное знакомство.       Он знает — точнее даже больше верит — оставшимися детьми дяди занята либо дама Цзинь, либо имперская канцелярия, однако вид Интай заставляет его сомневаться в правоте мыслей.       — Его зовут Коха, ему шесть, — говорит Интай. — До недавнего времени он жил на отшибе заднего двора вместе с больной матерью.       Хакую кивает из необходимости показать — он слушает.       Задний двор — владение женщин; их земля и правят они там самостоятельно. В особые моменты и власть императора не чета им — женам и матерям, давшим властителям королевства жизнь. Так что зачем ему — наследному принцу — знать о делах двора Хакую откровенно не понимает.       Интай тяжело вздыхает — опускает все накопившиеся сомнения и, вскинув голову, глядит на Хакую с упрямой воинственностью человека, готового положить жизнь, но победить.       — Цинван избил его — ударил шестилетнего мальчишку. Причину их конфликта я не знаю, однако подобное отношение к детям недопустимо. И как ответственная за задний двор, я хочу выдвинуть против цинвана обвинения. Я желаю запретить ему приближаться к заднему двору раз и навсегда. — Она говорит громко, четко, словно обращается к толпе, и каждый звук ее голоса проходит через него, отдавая каким-то дребезжанием в костях.       Хакурэн ловит взгляд старшего брата, и в выражении его помрачневшего лица Хакую видит отражение собственных мыслей — у нее ничего не выйдет.       Отец не пойдёт против младшего брата ради невестки и даже поддержка Хакую, за которой Интай и несомненно пришла к нему, не поможет — только раздраконить дядю и поднимет Интай на смех на всю столицу.       Что какой-то ребенок против брата; против князя, прошедшего войну и сыскавшего славу среди народа. Отец не удовлетворит просьбу Интай, как и Хакую не может ей помочь: дядя, какие ужасные проступки он бы не совершал, остается его семьей, отцом кузенов. Он не сможет выступить против него.       — Интай, — стараясь звучать мягко начинает Хакую, но она мотает головой и, устремив на него полыхающий взгляд с мрачной, пробирающей интонацией говорит:       — Я пришла просить не о милости, а затем, чтобы поведать тебе о том, что возможно цинван скрыл от вас.       Напряженная, с твердой решимостью довести свое дело до конца — конца, который устроит ее, она как смелая Лянъюй, готовится выступить за сохранность своего царства, и Хакую уже ощущает себя проигравшим — побежденным ее простым присутствием рядом с ним.       — Мать Кохи — уроженка Го. Цинван привез ее из королевского дворца после Саньяского празднества.       Все слова, заготовленные доводы пропадают — их смывает неудержимая сила признания Интай. Остается только одно — неверие и яростное отрицание. Дядя неглуп — похоть не могла затмить его рассудок; здравый смысл не перекроет желание обладать какой-то женщиной.       Го. Сколько же проблем от одного королевства.       — Есть доказательства, что она может быть членом королевской семьи? — спрашивает Хакую.       — Нет, — признает Интай. — Однако нет уверений и в обратном. И так ли они нужны?       — Ты шантажируешь меня? — уточняет Хакую.       Хакую подобное скорее удивляете, чем злит — угрожает ему раскрытием, возможно, даже неверной информации; снова торгуется с ним, как и прежде.       — Пытаюсь, — с легкой, несколько насмешливой улыбкой, отвечает она. — Получается?       — Весьма успешно.       Охватившее холодом мысль — наличие даже мало возможного потомка королей Го всколыхнёт новую волну едва улегшихся мятежей — на миг овладевает разумом и не дает здраво размышлять.       Но только если эта новость разлетится на крыльях по всей империи; только если дойдет до ушей небезразличных. Не счесть количество лживых наследников в истории — многие объявляли себя потомками великих королей и находили отклик в сердцах простых людей.       Как бы сильно ни восхищал Хакую ум Интай — у нее нет возможностей для реализации даже половины задуманного; у нее нет семьи в столице, нет друзей — и исполнить свой план у нее не получится.       Есть только он, знающий и собирающий сказать ей — ничем он ей не поможет; ее план провальный, гибельный, и ей стоит оставить подобные мысли, но проклятый язык не поворачивается в сторону, прирастает к нёбу, не давая закончить разговор.       — Так что, — несколько неуверенно тянет Интай, растеряв свое бахвальство после речи. — Ты согласен со мной? Что цинван поступил отвратительно и заслуживает наказания? — Смотрит с проникновенной верой на согласие во взгляде, не оставляя Хакую никакого другого ответа, кроме как:       — Да, конечно.       Хмурое лицо Хакурэна мелькает темным пятном на горизонте его внимания, которое на себя перетягивает широкая улыбка Интай, и ее радость притупляет ужас от собственных слов.       Так ли он был согласен с ней? Разумеется, бить ребенка непозволительно, однако Интай просит невозможное — наказание для великого князя. Так почему же вместо разумного ответа, не налагающего на него ответственности, он выдал то, о чем даже не думал?       — Тогда я готова, — Интай расправляет плечи, — созови министерство наказаний; я желаю выдвинуть обвинения.       Скорость разворачиваемых событий едва осмысляемая. У Хакую не остается времени, чтобы правильно все разложить; чтобы выстроить стратегию, и он делает единственное возможное — оттягивает неизбежное.       — Прежде переговорим с отцом, — говорит Хакую. — Министерство наказаний может растянуть дело из-за бюрократических процессов, а отец вынесет решение сразу же. Я встречусь с императором и донесу до него твои слова.       Интай находит его довод весьма убедительным и кивает, соглашаясь.       Открытый судебный процесс придаст делу большую огласку — новость о наличии уроженки Го в стенах дворцах разлетится мором по стране, губя старательно выстраиваемую мирную систему империи. А отец ни за что не вынесет приговор дяде, который удовлетворит Интай.       Хакую оказывается посреди двух огней, не понимая — какой из них ему под силу потушить.       — Что же, — Интай свободно выдыхает, — есть еще тема и касается она дамы Ли.       Хакую едва ли не испускает протяженный страдальческий возглас, выслушивая Интай — она несколько неловко говорит о несовершенной брачной ночи и бросает взгляд на Хакурэна, которого подобный факт не удивляет. И хотя он не был озвучен никем из братьев прямо, все знали: брак не легализован.       В рассказанном Интай бреши, широкие дыры, которые она обходит — умалчивает о чем-то, и Хакую предполагает о цене, которую дама Ли предложила за сохранение тайны.       — Я кое-что придумала, — запальчиво, ободренная его согласием по делу дяди, Интай излагает худшую из своих идей — безрассудную, необдуманную, которая вызывает даже у безбашенного Хакурэна нервный смешок.        — Не смей ничего подобного вытворять, — чеканит каждое слово Хакую.       Непокорным огнем светятся ее глаза, и Хакую всерьез начинает беспокоиться, как бы она не натворила дел.       Доверие, медленно выстраивающееся между ними, заставило ее прийти к нему — и это несомненно радует с какой-то эгоистичной тщеславностью, что из всех людей дворца она выбрала именного его, однако то, что она принесла ему — эти ее новости и предложения, интриги и паутину слов — страшили не только своими последствиями, которые могут обрушиться на них вдвоем, а и тем, как Интай готова броситься в омуты чужих жизней и потонуть в них. Хорошо, что Хакую умелый пловец.       — Дай мне время, чтобы все обдумать, — просит Хакую.       Первостепенный вопрос — дело дяди и его сына.       Интай пришла к нему с новостью, обрушившейся небеса, не понимая, какой дар несет, ведь использовать мальчишку могут и они — империя: из Кохи сделают символ единства народов, вылеплять наследника канувшей в небытие династии, подчинять своей воли и его, и последовавших за ним людей.       Красивая история о плененной дочери короля найдет отклик в сердцах народа и будет уже не важно — сын он безумной служанки или истинной принцессы. Одна наследница подле него, как жена; другой рядом, как названый брат — это мир, гомонойя, как зовут ее люди запада.       В возникшей идеи есть нечто неправильное, гнойные аморальные пятна, на которые Хакую готов закрыть глаза, если они принесут ему и его стране мир.       И только взглянув на Интай, в ее темные, лучившие светом предрассветных звезд, глаза, он дрогнет в своем замысле; какой бы крепкой не была почва его размышлений, она рассыпается в песок при простом осознании: помыслит что-то против мальчишки — потеряет ее. И с легкостью он отказывается от любых притязаний на сына дяди и хоронит постепенно укрепляющийся план.       — Хорошо. Я буду ждать твоего сообщения, — говорит Интай и веселая улыбка расцветает на ее губах. — Коэну, наверное, уже надоело ходить туда-сюда.       — Ему полезно. Может перестанет покрываться пылью.       Интай издает слабый смешок от его слов и прощается — по ее же словам ей необходимо пригласить оперную труппу во дворец. Предложение проводить ее — Интай отклоняет, и Хакую глядит, как она медленно покидает зал, оставив все тревоги позади.       Возникшая тишина звенит от невысказанных слов, накопившихся между братьями, и грозится взорваться фейерверком эмоций, которые копит в себе Хакурэн.       — Можешь говорить, — милостиво разрешает Хакую, глядя на насупившегося брата.       — Что это было? — спрашивает Хакруэн с громкой, восклицательной интонацией.       — Это называется беседа.       — Нет! Я про это. — Хакруэн корчит странную полубезумную гримасу и испытывающее глядит на брата в ожидании ответа.       Что имеет ввиду брат — Хакую непонятно.       — Ты поддался ей, — вскрикивает Хакурэн в каком-то излишне ярком ужасе и соскакивает с места. — Всерьез собираешься выступить против дяди? Хорошо, — Хакурэн поднимает руки, останавливая Хакую, уже открывшего рот для ответа, — я признаю, что дядя совершает иногда не очень хорошие поступки, но он твоя семья.       — Интай тоже часть семьи, — возражает Хакую.       Со странной смесью изумления и ужаса Хакурэн смотрит на него.       — Семья, — повторяет Хакурэн в исступлении. — Конечно, семья, но не для тебя и в не том значении.       Непонятные слова младшего начинают медленно подогревать раздражение Хакую.       — Я имею в виду. — Хакурэн быстрым шагом доходит до Хакую, подпирающего колонну и, глядя в лицо, вкрадчиво говорит: — Она семья для нас, но не мы, особенно ты, для нее.       Его слова отдают какой-то неприятной болью, словно начинают вновь ныть его старые раны, от которых остались одни шрамы.       — С чего ты решил, что о моих желаниях тебе известно больше, чем мне? — с неположенной резкостью отзывается Хакую.       Разговор ему не нравится, и он в шаге от того, чтобы, отпихнув брата, скрыться от неприятной беседы.       — С того, что ты согласился ей помочь. — Будто уловив его порыв, Хакурэн крепко хватает брата за плечи, не давая двинуться с места. — Даже я понимаю, что идея провальная, отец не станет ее слушать. Так почему ты принял ее сторону? Почему ты уступил ей?       Хакую не отвечает — вопросы брата его утомляют.       — Я тебя знаю, как самого себя: ты никогда не соглашаешься на провальные идеи. — Хакурэн несильно встряхивает брата за плечи. — Одумайся и вспомни: именно ты увез Интай от ее настоящей семьи. И ты ей не заменишь ее, как ни старайся, хоть луну ей достань — ничего не изменится.       Знакомая боль прошибает тело — такая боль возникает при ударе под дых; когда весь воздух разом выходит и не остается ни одного цяня спасительного кислорода для вдоха.       — Тебе бы провериться, несешь какой-то бред, — говорит Хакую, удивляясь, как спокойно звучит его голос. Он отталкивает Хакурэна с пути, но от него не отделаться; если он вбивает себе что-то в голове, то присасывается похуже пиявки.       — Бред? — переспрашивает Хакурэн, бросаясь вслед за братом. — Я тут единственный здравомыслящий человек.       Только по его собственному мнению разве что.       Хакую сбегает по лестнице павильона и, выбрав направление, широкими шагами идет в сторону Зала единения и мира — у него намечена встреча с представителем градостроителей.       До сильных заморозков Хакую намерен закончить с первым этапом по постройке фабрик, придуманных им с Интай, и направить в мелкий городок верных себе людей для администрирования. Денег, вырученных с праздника, оказалось более чем достаточно для покрытия первоначальных расходов и существенно облегчило давление на казну.       Он уже подумывал и над названием для города — его следовало сменить на нечто более весомое и впечатляющее.       — Что такого произошло между вами, что ты поддакиваешь ей, как какой-то осел?       Стоит ему только расслабиться и подумать, что Хакурэн впервые в жизни отстал от него, как брат нагоняет его и семенит рядом, подстраиваясь под шаг.       — Ничего, — коротко отвечает Хакую, ускоряясь в надежде, что Хакурэн не выдержит заданный им темп.       Знает — младшего не угомонить; он будет медленно подъедать, пока не добьется своего, и в любой другой момент Хакую готов был бы уступить, но больной интерес Хакурэна затронул личное достоинство и так болезненно, что на каждое слово брата внутри Хакую отзывается раздраженный гул.       — Ага. Твое «ничего» сделало из тебя какого-то горе-влюбленного, — язвит Хакурэн, разрываясь между негодованием и озорством, привычным его натуре.       — Не понимаю, чего ты от меня хочешь услышать.       — Я хочу понять, что с тобой случилось. — Хакурэн всплескивает руками для драматичности. — Ты ведешь себя странно. И эти слова Интай про Коэна — вы с ней что, переписку ведете? И как получилось, что вы по именам друг к другу? Она же тебя едва ли не презирала.       — Со мной ничего не случилось. Мы с Интай поговорили и пришли к обоюдному решению, что можем обращаться друг к другу по именам, — медленно говорит Хакую, подбирая слова так, чтобы они удовлетворили любопытство брата.       — Обоюдному решению? — со смешком переспрашивает Хакурэн. — Как торговцы, что ли?       Больше ему сказать нечего — Хакую ускоряет темп. Хакурэн порой бывает невыносим настолько, что у Хакую возникает стоическое желание скрыться от младшего брата.       — Смотри не влюбись в нее! — несется звонкий голос брата в спину. — Я тебя утешать не стану!       Содержание всех бесед с градостроителями и чиновниками проходят мимо него — ни одна мысль, озвученная министрами, не укореняется в сознании и просто растворяется в пустоте, образовавшейся после разговора с братом.       Что так встревожило Хакурэна в его поведении?       Уступить позицию — можно, если это соотносится с тактикой и сообразуется с выгодой; мягкость и уступчивость в конечном счете приводят к победе — основная стратагема , известная и Хакурэну и Хакую.       Так что же не так. Он проиграл? Ему известен вкус поражения — и горечи от принятия предложения Интай он не чувствует.       Вопросы и мысли изводят, и Хакую готов закричать от непонимания. Может, он неверно рассматривает ситуацию — стоит ли взглянуть на их положения не как на построение войск? Да только иначе ему непонятно и незнакомо.       Хакую готов головой побиться о стол, лишь бы разрешить дилемму.       Отступать некуда — он уже дал слово, и, обещая выполнить его, к отцу он заявляется без уведомления, оттеснив ждавших своей очереди чиновников.       Император в зале приема гордо и прямо восседает на резном троне — свет, льющийся из окна, ослепляет, и фигура отца растворяется в лучах блеклого солнца, создавая иллюзию единстве светила и императора.       — Отец… — начинает Хакую, склоняясь перед троном.       — Хакурэн уже приходил к нам, — перебивает его отец сухим, официальным тоном императора, в чьей ипостаси он и находится. Отцом он становится потом — когда снимает с головы корону, когда облачается в простые одежды.       Вот же мелкий засранец. И когда только успел? Своих дел что ли нет.       — И что вы думаете? — уточняет Хакую напряженно.       — Что мы воспитали хороших братьев, которые заботятся друг о друге. — Отец тянет губы в слабой улыбке, находя что-то забавное там, где Хакую видит только мрак безызвестности.       Хакую вглядывается в отца с нижних ступеней помоста в томительном ожидании его слов.       — Возникшее недоразумение между нашим братом и принцессой следует уладить, однако удовлетворить просьбу, мы не можем.       Как и ожидалось. Любовь отца к младшему брату не перекроет даже его безосновательная симпатия к принцессе, как к еще одному члену их большой семьи.       — И какое ваше решение?       — Наш брат получит от нас выговор. — Отец слегка поводит головой, отчего подвески его короны шевелятся и стукаются друг об друга.       Как же теперь донести до обуреваемой яростью и ослепленной гневом Интай, что им придется найти иной способ оградить мальчишку от дяди?       — Мне сообщить принцессе? — спрашивает Хакую с тайной надеждой и на положительный, и на отрицательный ответ.       У него появится причина увидеть ее, но и быть доносчиком плохих новостей не хочется. Как известно, гонцу, принесшему плохую весть, рубят голову.       — Не стоит. Мы желаем ее видеть, завтра в пятой страже, и сами уведомим ее о нашем решении, — распоряжается отец и жестом отсылает сына.       Неспокойно Хакую проводит весь остаток дня и начало следующего утра — что ему делать он совершенно не представляет. Убедят Интай доводы отца? Обуздает свой гнев и примет она решение императора? Вопросы мучают, тиранят его, и Хакую изводится в ожидании.       Отец не звал его на разговор, однако он самолично прибывает к дворцу в пятой страже и дожидается Интай на ступенях, надеясь дать ей понять заранее о решении отца.       В закрытом, защищающим от холодного воздуха, паланкине Интай пребывает под аккомпанемент боя барабанов, оповещающих о начале пятой стражи.       Исполненный в голубых оттенках наряд Интай украшен рисунком гор и облаков, которые вышиты мерцающими нитками, и столь мастерски, что, кажется, облака плывут по наряду, перемещаясь с воротника на рукава. Радостная улыбка на ее лице проглядывается как луч солнца сквозь кучевые облака, и Хакую становится мерзко от самого себя, давшего ей ложную надежду на благой исход.       — Ты был прав, — без приветствия говорит ему Интай, замирая рядом. — Я обдумала и поняла, что поговорить сперва с императором — решение более верное.       У него что-то умирает от его слов. Возможно, часть веры, что он еще может вырваться из трясины, в которую неосмотрительно зашел.       — Интай, дело в том, что… — начинает Хакую, но все против него: императорский евнух распахивает двери дворца и громко объявляет о готовности императора принять сына с невесткой.       К отцу идет с нарастающим ожиданием худшего.       В малом зале, кроме отца, никого, и подобная обособленность немного успокаивает. Свидетелями развернувшейся картины станут только они — участники небольшой трагедии.       Интай склоняется в поклоне перед императором, осторожно вглядывается ему в лицо, стараясь понять его решение по сведенным бровям. С позволения отца они присаживаются рядом — на приготовленные к их приходу места и смиренно замирают.       Отец смотрит на них с довольством купца, вложившегося в дело и теперь убедившийся, что оно приносит ему выгоду. Подобное расчетливое выражение коробит Хакую, и искоса поглядывает на Интай, которая, кажется, и не примечает никаких тревожных знаков.       — Интай, нам стало известно о недоразумении, случившемся между тобой и нашим младшим братом.       На радостном выражении лица появляются трещины непонимания. Подбор слов заставляет Интай хмуриться, сводить брови в попытке понять — почему произошедшее именуется таким легким и незначительным словом, как «недоразумение».       Она бросает на него взгляд, ища подсказки у Хакую, но, кроме слабой, несколько извиняющей улыбке у него нет ничего для него.       — Мы примем меры, — говорит отец. — И поговорим с цинваном, чтобы более такого не повторялось.       Внимательно наблюдающий за ней, Хакую видит, как тускнеет ее взгляд, словно туман заволакивает звезды, как идет дымом постепенно разгорающийся костер ее несогласия с исходом дела.       — Поговорите? — повторяет Интай. — Но я хотела бы оградить его от заднего двора.       — Невозможно, — коротко говорит отец.       — Я не могу смириться с таким исходом. — Интай поджимает губы, голос у нее дрожит. — Вы дали мне двор во владения — вы отметили мои таланты и знания. И сейчас просите, чтобы я приняла то, что вы допускаете насилие над ребенком? Он ваш племянник — вы хоть видели его? Смотрели ему в лицо? Или лицо ваших племянниц? Вы знаете где они? Не обижают ли их мужья, живы и здоровы или нет? Вы знаете их имена?       Ей стоит прекратить — Хакую перехватывает Интай за руку и крепко сжимает, призывая остановиться. Она не выдергивает ладонь, как того ожидал Хакую, кажется, и не замечает, какую вольность он позволил себе.       Нельзя ей перешагивать границу расположения отца к ней; ничего благого за той линией нет, а, потеряв однажды, она рискует никогда больше не заслужить даже тепла от венценосного свекра.       Ожидаемой грозы не следует — лицо отца остается непроницаемой маской вялой заинтересованности в происходящем.       — Мы даровали тебе двор, чтобы ты поняла, каково это — нести бремя власти. И твой первый урок — не все, чего ты желаешь, можно получить.       Этот урок не пойдет Интай на пользу. Жемчужина в руках родителей, золотая ветвь своего рода — было ли нечто, что она не способна была заполучить? Хакую сильно сомневается.       — Наш приказ озвучен. Цинван — отец ребенка и остается в своих правах.       Слова отца — настоящая пощечина для нее, Интай морщится и переводит взгляд с императора на стену впереди, в узорах находя больше важного, чем в дальнейших словах отца о понимании необходимости разделять долг и чувства.       И только заслышав позволение покинуть зал, Интай отмирает и, исполнив безукоризненно идеальный поклон, уходит, не дожидаясь Хакую.       Догонять ее приходится едва ли не бегом — злость подгоняет Интай, и она слетает со ступеней зала и, как вырвавшийся наружу зверь, рвется куда-то вперед, не осознавая пути. Ожидавшие ее слуги с паланкином недоуменно провожают свою принцессу взглядом, и Хакую, пробегая мимо них, отдает быстрый приказ уходить — Интай до дворца проводит сам.       — Интай, подожди, — окликает ее Хакую. Она его будто и не слышит, или притворяется — стремительно несется вперед, подобрав юбки.       Догнав ее, Хакую мягко пытается перехватить за руку, чтобы остановить.       — Послушай, — просит Хакую.       — Нет. — Она вырывает свою руку, но останавливается — лицо ее перекашивается в гримасе гнева и отчаяния. — Цинван озлобится и вернется к Кохе. А если он забьет его до смерти?       Хакую и рад бы возразить, да не может. Предугадать в точности чужие действия — невозможно.       — Я понимаю, что ты недовольна. — Она поджимает губы, словно говоря: недовольство слабая тень испытываемых ею эмоций. — Но подумай, как еще ты можешь ему помочь.       Она присмиряется, вздохнув и опустив терзавшие ее эмоции, спокойно глядит на Хакую в ожидании его дальнейших слов.       — Приставь к нему слуг, наставников, найди верных себе людей, пускай он будет под присмотром, научи его сражаться, — перечисляет Хакую.       Интай вскидывает голову и повторяет:       — Сражаться. — Понимание идеи, заложенной Хакую, овладевает ей, и она начинает рассуждать вслух: — Да, почему бы и нет. Коха может тренироваться под началом генерала Ли.       — Ох, — выдыхает Хакую, понимая, в какую пучину он вновь забрел.        — Что-то не так? — хмурится Интай       — Он не слишком юн? — пытается найтись с ответом Хакую. — Ему же только шесть. Или сколько там…       — Хакурю и того меньше, однако его генерал взялся его обучать, — возражает Интай.       Только вот Хакурю — третий принц, сын императора и императрицы, его желания — едва ли не закон, а Коха же сын непонятного происхождения женщины, которую его дядя взял силой. Разница между ними колоссальная — разница, которую Интай упрямо не замечает.       — Ты ведь можешь попросить генерала взяться за обучение Кохи? — спрашивает Интай.       Хакую не видит причин этого делать. Даже если оставить очевидное — тренировки по устоявшему правилу начинаются с восьми лет — то сомнительно, что генерал согласится принять непонятного мальчишку в ученики, однако его язык предательски подводит, ведь вместо четкого «нет» он произносит:       — Да, конечно.       Хмурость ее лица озарятся сиянием благодарности к нему, от которого сердце заходится в бешеном ритме, грозясь вырваться из груди, а ее мягко «спасибо» заставляет вздрогнуть всем телом.       Что же — возможно, не такая уж и дурная идея. Не зарубит же мальчишка в приступе ярости своего же отца.       — Генерал может отказаться, — поспешно добавляет Хакую.       — Я понимаю, — кивает Интай. — Однако я признательна, что ты на моей стороне. — Она широко ему улыбается, кажется, вся лучится, а ему тошно — как же Хакую мутит оттого, что совсем иначе — что делает он это не потому, что считает ее дело правым и истинным.       Так почему же — что же за причина, заставляет его соглашаться, робеть и опасаться потерять ее благосклонность; где кроется ответ на эту загадку?       — Проводишь? — беззастенчиво спрашивает Интай.       Ощущая себя каким-то игрушечным болванчиком, какими играется Хакурю, он кивает и следует за ней.       Как там назвал его Хакурэн — герой-любовник? Он скорее приласканный добрым словом пес, который и без ошейника подчиняется каждой команде. Хакую ощущает себя таким глупым; его хваленое здравомыслие оказывается стертым одним звуком ее голоса.       — Я думаю, что мне нужно познакомиться вас с Кохой, — делится Интай своими мыслями. — Собрать всех вместе. Мне кажется, неправильным, что все братья не знакомы меж собой.       Она откровенно рассказывает ему, как подумывает не только собрать всех, но и уже обдумывает варианты занятий для детей цинвана: Коху она планирует отдать наставникам, его энергию необходимо пустить на мирное дело; незнакомую Хакую Когёку собирается научить держать в обществе, а Коурин уже найден наставник в магии; еще одна девчонка — Кохана — достигла брачного возраста, и Интай планирует обсудить с матерью девушки возможных кандидатов для замужества.       Они ей нравятся — это Хакую понимает в каком-то сумраке, задней мыслью, наблюдая за тем, как ее губы складывают в разные улыбки — от мягкой до предвкушающий.       — Я буду ждать от тебя известий о генерале, — на прощанье говорит ему Интай.       Она снова уходит — почти не прощаясь, как и делала всегда, а он смотрит вслед, не в силах сдвинуться с места, и стоит только ее силуэту пропасть из поля видимости как он отмирает; спадают наложенные ею чары.       Хакую запускает пятерню в волосы — оттягивает их, стараясь вытащить из головы невозможное предположение, негласно озвученное и отцом, и братом, отметившим перемены в нем.       Он не влюбился, это даже не симпатия — нет никаких оснований, нет ни одного признака, ни одного намека, что он испытывает что-то сродни влюбленности. Их ведь нет, верно?