Влюблённые бабочки

      «Дорогая матушка», — так начинается письмо Интай к Ян Гуйни.       И также заканчивается. Как бы Интай ни подбирала выражения, все они — эти дурацкие слова, не складывающиеся в предложения — кажутся ей ужасными, способными стать розжигом и так незатухающих переживаний матери.       «У меня все хорошо», — выводит Интай следующей строкой; написанные нетвердой рукой иероглифы расплываются по листу, сливаясь в кляксу.       Бесполезно. Отложив кисть, Интай потирает уставшие, ввалившиеся от недосыпа, глаза.       Тревожные мысли подтачивают решимость до основания, обнажая неуверенность в, казалось бы, твердом решении. Взгляд притягивает и удерживает маковая соломка — оставшаяся горстка, спрятанная и тайно хранимая для особого случая.       Не думала только Интай, что случай представится так скоро, и что потребуется дурман именно ей.       Аптекарское искусство ей знакомо мало — по тем крохам знаний, которые ей дали наставники, и о маке они говорили как о яде и лекарстве, как о погибели и о спасении. Трудно сочетать подобный капризный элемент с другими, и без специальных знаний Интай понимает: ошибка может стоить дорого.       Растолченный и растворенный в молоке, мак вызвал сонливость у матери Кохи; отправил женщину в спокойную негу, но какой результат вызовет мак в сочетании с крепким напитком — Интай не знает, и никто не подскажет ответ; попросту некому.       — Я подставлю даму Ли, — сказала она Хакую в их последний разговор. Одухотворенная тем, что он принял ее сторону в беде с Кохой, она прямо заявила о своей идеи, уверенная: он поймет ее мотивы, ее необходимость нанести опережающий удар. — Разыграю покушение на собственную жизнь.       Беспричинный гнев на ее слова заволок его глаза, сделав их пугающе темными, как налившиеся свинцовые тучи, и Интай проглотила возражения на резкий ответ:       — Не смей ничего подобного вытворять, — отчеканил Хакую.       Но мысль о подобном, как болезнь, завладевает Интай и не отпускает, заставляя отдавать все силы на размышление, а пагубное: «а что, если…» преследует, становясь мистическим фантомом удачной, но упущенной возможности.       Неуверенные раздумья хуже отравы; яд убивает сразу, а тягостные мысли растворяют ее сознание с жестокой медлительностью. И даже рассылая приглашения дамам на оперу, которой горячо восхищалась дама Тянь, Интай не уверена, что наскребет в себе львиной храбрости довести задуманное до конца.       Непостижимым образом она балансирует на грани между безнадежностью и сдержанным благоразумием, стараясь удержаться и не потонуть в отчаянии, четко понимая: никакое количество тревоги не поможет будущему. Но отринуть их не удается.       — Ваше высочество!       Стук в дверь заставляет Интай вздрогнуть и порывисто схватить пузырек с маком, спрятав его под письмом матери.       — Госпожа, — в кабинет заглядывает Юань, — паланкин вас ожидает.       Погрузившись в темные воды размышлений, она на миг забывает — зачем же прибыл паланкин, и с трудом, выбираясь из трясины сознания, всплывает мысль: ей нужно отвести Коху на смотр к генералу.       Хакую условился со своим наставником быстро: генерал согласился взглянуть на Коху и на его способности, а после дать окончательный ответ.       Кохе стоит постараться, как и самой Интай.       Непринужденного очарования, пленительной легкости в ней нет — в ее власти только слова, предложения желанного, и если Коха потерпит поражение, Интай готова применить знакомое ей искусство переговоров в битве мечей. Что только она может предложить генералу, пока непонятно. Возможно, Хакую выручит ее и в деле с генералом. Все же ему тоже небезразлична судьба кузена, иначе не стал бы помогать ей: сначала с отцом-императором, а после и с генералом.       Интай выходит из дворца в сопровождении Юань.       Во внутреннем дворе ее поджидает Коха — раскрасневшийся и разлохмаченный от сурового холодного ветра, закутанный в теплую изумрудную мантию из парчи.       Следы жестокости его отца пожелтели — синева сошла, разбитая губа затянулась, кровь смыли с юного лица, но вернуть то, что цинван сломал своим визитом — остаток детской невинности — не смог бы ни один лекарь. В глазах Кохи горит огонь — отголосок пламени ненависти, которым он пылает изнутри, и яростного желания мести; наказания для обидчика.       Его намерения разделяет и Интай. И только способов ни у него, ни у нее нет, лишь одно оттягивание возможного повторения.       Произошедшее осталось тайной — Интай отправляла служанок подслушивать, разносить новости, но глухие к страданиям безызвестного мальчишки и его матери, которая едва оправилась от визита цинвана и до сих пор находилась под присмотром лекарей, никто не выразил ни сочувствия, ни участливости даже на словах.       — Титул, — с важным видом кивает ей Коха.       На его приветствие Интай отвечает тяжелым вздохом.       Не раз и даже не два она объясняла — ему следует обращаться к ней иначе, однако упорно, то ли искренне не понимая — в чем Интай сомневается — то, ли просто находя удовольствие в звучании данного слова, он продолжает звать ее подобным образом.       Интай поправляет на плечах теплую, подбитую мехом мантию. Холода подкрадываются незаметно, кусаются и цапают за открытое лицо и руки. В Кай климат мягче, ласковей к своим жителям; в Ко же Интай предчувствует суровую и холодную зиму.       — В паланкине мы доедем до военного министерства, — говорит Интай Кохе на ходу, ступая на дорожку к воротам дворца. — Там нас будет ждать генерал Ли — он друг и верный сподвижник императора. Независимо от того, что он попросит сделать, тебе необходимо будет это исполнить со всей старательностью.       Хакую не пояснил: в чем же будет заключаться смотр. В беге? Прыжках? Наверняка нечто несложное.       Евнухи склоняются перед Интай и угодливо открывают дверцы паланкина перед ней. Коха ловко запрыгивает следом, садясь напротив. Паланкин дергается и начинает медленно ползти в сторону.       — Ты должен понравиться ему, — напутствует его Интай.       Коха на каждое слово кивает с отработанным лживым пониманием, и вера в его искреннее осознание ситуации истончается.       — Это важно, — вкрадчиво говорит Интай. — Если все получится, то учить фехтованию тебя будет один из лучших генералов империи.       Неправильно подбивать Коху на насилие. Ей следует выучить его сдержанности и учтивости, вложить в юную голову уважение к отцу, только вот у самой по жилам растекается опаляющая ненависть к цинвану, сердце заветно хранит злобу, и оно же ей говорит — никто не подарит Кохе милосердие, не видать ему справедливости.       Поэтому ему следует взять эту справедливость за горло и сжать. А случись несчастье, Интай попытается вывезти их с матерью; отправит в Кай под защиту своей семьи.       — Я понял, титул, — тянет Коха, откидывая голову на подушки. — Если этот дядька поможет мне стать сильным, то я уж его впечатлю как надо.       Его легкая безалаберность в их сложной ситуации не нравится Интай — ему следует серьезнее относиться к предстоящей встрече.       После происшествия Коха едва связывал слова меж собой, и на вопросы Интай реагировал односложными движениями или молчанием. То, что он с ней разговаривает — достаточно веская причина для того, что она проглотила кислое недовольство, могшее разрушить их отношения.       На полигоне, позади военного министерства, их уже ожидают.       Высокий, широкий в плечах, с полосами старых шрамов на лице — генерал Ли внушает некий страх одним видом и более робких повергает в настоящий ужас, и коробит Интай — в его жестких чертах она находит нечто напоминающее ей дядю, такого же сурового генерала. Рядом Хакую, чье присутствие отдает теплом в замерзшем теле, и губы дергаются в улыбке. И отчего-то Коэн тут же, при взгляде на которого Коха ощутимо напрягается.       Опустив руку на плечо Кохе, Интай нашептывает, стараясь отвлечь его внимание от старшего брата:       — Темноволосый — это наследный принц, Рэн Хакую. Тебе следует поприветствовать его поклоном. Он твой кузен, но без разрешения нельзя обращаться к нему иначе, кроме как по титулу.       Коха реагирует быстрым кивком.       Генерал Ли и Коэн приветствуют Интай официальным поклоном — склоняется, сложив руки перед собой. Хакую же, ведший с кузеном и генералом разговор, завидев ее, будто светлеет лицом: перемена кроется где-то в уголках губ, в глубине темных глаз, но столь неуловимы изменения, что проследить за ними не удается.       Интай кивает Хакую и выводит Коху вперед, говоря:       — Это Рэн Коха, третий сын цинвана и твой кузен.       Хакую с какой-то неохотой переводит взгляд с нее на Коху, и выражения его лица теряет те малые проблески тепла, которые дорисовал ее воспаленный от бессонницы разум.       — Будем знакомы, — говорит Хакую.       Интай сильнее сжимает ладонь на плече Кохе, безмолвно давая знак, и несколько неловко, он складывает руки и склоняется перед Хакую в поклоне.       Слегка сжав плечо Кохи в безмолвной похвале — молодец — она отпускает его.       — Так, — Интай оглядывает пустой полигон, — с чего начнем? С пробежки? Или упражнений? Что Коха должен вам показать?       Хакую складывает руки на груди, и, откашлявшись, произносит:       — Он будет драться на мечах с Коэном.       Подобного она не ожидала. Интай вглядывается в Хакую, надеясь понять — он же шутит? Но он отводит свой взгляд, рассматривает песок под ногами с таким внимательным интересом, будто в мелких песчинках сокрыта истина.       — Коха не умеет держать меч, — говорит Интай в попытке воззвать к разуму собравшихся. — Как ему победить Коэна?       Почему из всех людей дворца именно Коэн. Интай не против спарринга, если он позволит добиться желаемого, но не с Коэном — как же он сам согласился? Неужели забыл, какая у Кохи реакция на него?       — Ему и не нужно. — Низкий с грубоватыми интонациями голос, принадлежащий Ли Сейрю, забирает на себя внимание Интай, и она переводит взгляд с Хакую на генерала. — Простите, что заговорил без разрешения, Ваше высочество.       Вежливость всегда отмечается Интай отдельным качеством в людях — так и учтивость генерала приходится по душе и располагает к себе, несмотря на общую безрадостную атмосферу.       — Мальчику нужно лишь продемонстрировать то, как он держится в бою, — продолжает генерал. — Я прекрасно понимаю, что у него нет даже базовых навыков, однако порой будущего воина можно определить только по тому, как он двигается.       Интай опускает взгляд на Коху — он остается равнодушным ко всему сказанному, не горит в нем и решительного блеска победы или страха перед предстоящим боем.       — Ты согласен? — несколько неуверенно спрашивает Интай.       — Если так нужно, то да, — просто отвечает Коха.       С неспокойным сердцем, следуя за Хакую и генералом, Интай уходит подальше, освобождая место для спарринга между братьями.       Коэн кидает замерзшему на месте Кохе деревянный меч и отходит в сторону — становится в стойку, выставив меч перед собой, а Коха медленно развязывает шнурки на мантии, трепетно складывает и откладывает ее в сторонку, чтобы не мешалась.       Все наблюдают за ним молча, прицениваясь к каждому движению.       Подобрав меч, Коха пытается повторить стойку брата — расставляет ноги, берется за рукоять двумя руками, но поза ему непривычна и явно трудна. Он поворачивается к ним — смотрит на Интай с немым вопросом: все ли я делаю правильно?       Интай не успевает послать ему ободряющую улыбку — Коэн наносит первый удар. Деревянный меч прописывает дугу и ударяет в песок, рядом с омертвело замершим Кохой.       — Это было предупреждение, — говорит Коэн. — В следующий раз я буду бить в полную силу.       Интай прижимает ладонь к губам, сдерживая и ругань, и возгласы. Что за жестокость!       Коэн отходит назад, и не дожидаясь, пока Коха оправиться от сковывающего шока, наносит новый удар, от которого Коха успевает вовремя уйти, уклонившись влево, но Коэн реагирует с отточенной реакцией — развернувшись, не завершив прошлый удар, он наотмашь бьет Коху по коленям и тот с болезненным стоном заваливается на песок.       — Поддается зараза, — хмыкает генерал рядом с Интай.       Эти резкие движения, пробивающая сила — поддавки? Страшно представить истинную мощь Коэна, буйную и свободную от ограничений.       Коэн вновь заносит меч и обрушивает его на песок в том месте, где миг назад была голова Кохи — он успевает откатиться от удара и вскочить на ноги, но двигается медленно, хромая и морщась от боли.       Интай дергается вперед, но Хакую перехватывает ее за руку и несильно сжимает.       — Подожди, — мягко просит Хакую.       Интай с трудом покоряется. Идея спарринга уже не кажется ей хорошей; Коэн просто забьет Коху, как ранее их отец. Нет и проблеска надежды на благой исход.       Коха наращивает расстояние между собой и Коэном, а тот зверем кружится вокруг, выжидая и готовясь для нового удара.       Коэн неожиданно замирает — разводит руки в стороны, словно намереваясь заключить брата в объятия, и медленно, какой-то неискусно поставленной вальяжностью, произносит:       — Ты такой же жалкий, как и твоя мать.       Интай прошибает злость вместе с Кохой — она оба вспыхивают, как спички, и тушит ее только запоздавшее осознание: Коэн нарочито выводит Коху. Но Коэн, каким его успела узнать Интай, не бросается оскорблениями, не позволяет себе и лишнего звука, предпочитая словам молчание. Догадка его действия вспыхивает молнией на краю сознания, но укрепиться не успевает: Коха, распаленный, подпитываемый ненавистью, бросается вперед.       Коэн уворачивается, и деревянный меч Кохи прописывает дугу в воздухе в том месте, где миг назад стоял Коэн.       Коха заваливается вперед, но удерживается на ногах, и развернувшись, вложив в силу всю свою обиду и злость, с размаху бьет мечом — ослеплённый яростью и ведомый ей он наносит удар наугад.       И попадает.       Хруст разносится по всему полигону и набатом отзывается в Интай: меч Коэна, который тот выставил в качестве защиты, идет трещиной, раскалываясь на части.       Ярость покидает его и обессилевший Коха падает ничком на песок. Бездумно Интай бросается к нему, и взяв за плечи, приподнимает.       — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Интай, заглядывая в побелевшее лицо.       Коха приоткрывает глаза и тихо, сквозь силу, спрашивает:       — Я справился?       Вопрос колит в груди, утыкается острым краем в невысказанную привязанность, которую Интай втайне от самой себя взрастила. Определено все должно быть не так — они оба не заслужили всего того, что им преподносил мир в качестве дара.       — Да, ты справился, — раздается над головой басистый голос генерала. — Ваше высочество, я возьмусь за него и в будущем, уж поверьте мне, из него выйдет неплохой командующий войсками. — В голосе генерала довольствие, как у купца, взявшего за дёшево хорошую лошадь.       Крепче Интай стискивает Коху, прижимает к себе, как в защите от предсказательных слов. Командовать войсками — не такого будущего она ему желала, не так она рисовала его.       Схватив чувства в кулак и сжав их, Инатй отпускает Коху, поднимается, медленно отряхивает юбку от песка, и, удивляясь ровности своего голоса, спрашивает:       — Как скоро вы приступите к тренировкам?       — Мы начнем сегодня, — отвечает генерал. И рассмотрев в ее лице признаки несогласия, добавляет: — Ваше высочество, позвольте мне быть откровенным: я могу сделать из него солдата, возможно, будущего генерала, но если вы и сами желаете подобного. Из него не выйдет хорошего военного, если вы не позволите мне в полной мере заниматься с ним.       Меры генерала не соответствуют этичности — в этом Интай отчего-то уверена; сам вид его наталкивает на мысли о жестоких способах воспитания, и она боится за и так израненную душу Коху, разбитую беспощадностью мира, отнимающего у него все.       — Возможно, нам стоит спросить самого мальчика о его желаниях, — говорит Хакую, подходя к ним.       Интай опускает взгляд на Коху, который за время разговора успел сесть. Лицо у Кохи раскраснелось, лихорадочный румянец пылает на щеках. В нем нет предвкушения или победной радости; уставший и изнуренный, он едва тлеет жизнью.       — Коха, ты… — мягко начинает Интай.       — Я согласен, — перебивает ее Коха. — И я готов. Я хочу знать, — Коха переводит взгляд на отошедшего в сторону Коэна, — хочу понять, каково это — быть таким же сильным.       Тяжело, стискивая зубы, Коха поднимается с места, цепляясь за юбки наряда Интай, и, покачиваясь из стороны в сторону, отдает генералу поклон.       Смиряясь с его желанием, Интай просит у генерала лишь одно:       — Позаботьтесь о нем.       — Всенепременно, Ваше высочество. — Генерал опускает взгляд на Коху, который крепко держится за край юбки Интай, как за единственную в жизни опору. — Простите мою грубость, но вам лучше уйти.       Это не прощанье — они будут видеться, Интай не перестанет навещать и следить за его жизнь, однако на сердце тяжело, его тянет вниз камень сомнений в правильности происходящего.       Интай кладет ладонь на макушку Кохи, но он впервые уворачивается — отходит и, глядя на нее упрямо, с той непробиваемой и непокорной воинственностью, которая светилась в нем и при первой их встрече, восклицает:       — Позаботься о маме, а после уже я буду заботиться о вас!       И впервые за много дней Интай видит его улыбку — широкую и зубастую, как в предвкушении какой-то хорошей проделки, но легкости она не вызывает. Это она должна заботиться о нем, а не он о ней. Она не преуменьшает его способности, знает его силу, видела пламя его души, и верит — у Кохи все получится, но от тревог этими уверениями не спастись.       Хакую мягко берет ее за руку и уводит — Интай покоряется ему, ведь собственных сил сделать шаг нет.       — Не стоит так волноваться, — говорит Хакую, чутко уловив настроение Интай. — Генерал суров, конечно, но он никогда не обидит его.       — Я знаю, но… — Интай замолкает, пытаясь емко высказать причину своих переживаний, грамотно объяснить, что ее беспокоит не только будущее Кохи, но и ее собственное; что задуманное она не оставила и теперь, рядом с Хакую, стыд за интригу, которую собирается провернуть, прогрызает путь до совести, и он колется, оплетает ее терновыми колючками.       В своем неразумии она вольна, но кликать беды на Хакую она не желает, за ее глупость он платить не должен.       — Но мои слова не облегчают твоих беспокойств, — заканчивает за нее Хакую, заставляя свой голос звучать с какой-то неестественностью веселостью.       Интай понуро кивает.       — Может, хочешь прогуляться? — Хакую замирает около паланкина, привезшего Интай с Кохой в министерство, и отводит взгляд, рассматривая столпившихся евнухов. — В большом саду есть яблони, они уже отцвели, но все же там довольно красиво, наверное. Сам-то я там редко бываю, — путано и сбивчиво говорит Хакую.       — У меня дела. — Интай извиняющее улыбается. — Я пригласила оперную труппу выступить на встрече с дамами. Надо все организовать.       Хакую кивает — в выражении его лица нет обиды или разочарования от отказа, только какое-то непонятное напряжение, тень трудных размышлений.       Долго, кажется, вечность, они стоят около паланкина, не решаясь расстаться и разойтись по делам, зная — следующая их встреча может случиться нескоро. И от этой мысли расцветает что-то смелое, решительное, и Интай порывисто предлагает:       — Можешь проводить меня.       Хакую соглашается на удивление быстро.       Евнухов отсылает — они уносят пустой паланкин, а Хакую с Интай медленно, растягивая дорогу, идут в сторону дворца Юйланьтан.       — Что за оперу будут давать? — интересуется Хакую.       — Влюбленных бабочек. — Недоумение на лице Хакую дает Интай, возможность пояснить: — Это классическая опера о двух влюбленных, которые не смогли быть вместе. Их разлучила смерть, и после они воссоединились, будучи двумя бабочками.       — Какая оптимистическая история.       — Она весьма интересная, — возражает Интай. — Тебе стоит ее послушать.       — Это приглашение? — спрашивает Хакую с какой-то доброй насмешливой интонацией, которые более не вводит Интай в ступор, и отвечает она ему с такой же шутливостью:       — Разумеется. Представь — целый вечер говорить о тканях, пить чай и слушать длиннющую оперу.       — Весьма увлекательно, даже не знаю, что я больше предпочту — слушать очередной доклад о нехватке зерна или слушать завывания певцов.       — У тебя весьма непростой выбор, — качает головой Интай.       Хакую усмехается на ее слова.       — Предпочту то, что не заведет меня в могилу от скуки.       — Тогда ты будешь выбирать вечно, — драматично заключает Интай.       — Раз так, — Хакую наигранно хмурится, — тогда предпочту то же, что и ты. В твоей компании и умереть от скуки не страшно. Будем как герои твоей оперы.       От безобидных слов щеки вспыхивают — начинают полыхать, как кострища. Ответить ничего не удается, и Интай жалеет, что собранные волосы, не способны прикрыть ее лицо. И что такое — он же не имел в виду, что они влюбленные, как герои, а она вся в краску, дура.       Короткий разговор с Хакую притупляет тревоги, но стоит Интай перешагнуть порог, как населявшие дворец переживания, которые она и породила, льнут к ней, облепляют со всех сторон, и отягощенная ими Интай сникает.       Найдя маковую соломку, позабытую в кабинете, Интай сжимает пузырёк в ладони. Так ли все это нужно? Она может найти иной выход — нужно лишь время. И жестокая часть разума, не скованная неуверенностью, шепчет — времени нет, права на раздумья нет, промедление будет стоить дорого: всей жизни, ее спокойствия. Если первый удар смертелен, то второй и не понадобится.       Неохотно она готовится к приему. При помощи Сяолин и Юань облачается в торжественно красный наряд: тяжелые юбки перехватывает пояс, окантованный синей вышивкой, которая повторяется на воротнике верхнего халата и перетекает на рукава.       Шпильки, скрепляющие высокую прическу, больно колются, а подвески с драгоценными камнями качаются из стороны в сторону, стоит Интай шевельнуть головой. Щеки набеливают и разрумянивают, скрывая бессонные ночи, наложившие след на лицо.       Приготовления растягиваются. Юань и Сяолин едва успевают к назначенному часу, и Интай в который раз подумывает — ей следует взять больше служанок, но подобный вопрос такой мелочный по отношению к другим, что дело о поиске новых компаньонок она откладывает уже больше месяца.       — Сяолин, — зовет Интай, глядя на служанку сквозь зеркало, — завари мне мяты.       Распоряжение застает ее врасплох: она бросает взгляд на Юань, которая по обыкновению занималась мелкими делами, и ее мысленный вопрос углядывается по нахмуренному лбу: почему не она?       Но противиться права нет, и Сяолин уходит.       Интай ждет, пока шаги Сяолин смолкнут, и тогда заговаривает:       — Юань, возьми. — Интай насильно вкладывает баночку с маковой соломкой в руки служанки. — И слушай меня внимательно: в один момент вечера я позову барышню Ли к себе, чтобы та налила мне чаю. Ты же должна еще раньше смешать мак с чаем. Высыпай все. Мак должен настояться вместе с чаем. Сорт возьми красный, самый крепкий из имеющихся.       Лицо Юань мрачнеет при виде баночки — содержимое ей знакомо не хуже самой Интай.       — Госпожа, — дрожащим голосом произносит Юань, — это ведь…       — Ты поняла? — строже повторяет Интай.       — Но… — вновь открывает рот Юань.       — Ты, видимо, забыла, по какой причине ты оказалась у меня в служанках? — холодно спрашивает Интай. — Но моя память не столь коротка. Помни — ты здесь, пока полезна мне.       Слезы собирается в глазах Юань, грозясь пролиться — она быстро кивает и опускает голову, скрывая выражения обиды, но Интай, измученной тревогами, безразличны чувства служанки — больше ее волнует мысль, наконец, избавится от причин своих тревог.       Всех пауков пора вытравить из сада ее жизни.       В павильоне Ванчутьин раскаленные каны пышут жаром, зажженные свечи источают тепло, и огонь их мелко пляшет от колебания воздуха. В первые мгновения, после промозглой погоды улицы, теплота павильона кажется успокаивающейся, но, просидев в нем кэ, Интай едва ли не находит такую температуру терпимой. Она грозится упасть в обморок раньше, чем выпьет маковый раствор.       Гостьи ее пребывают по одной — сначала дама Тянь, которая без умолку рассказывает Интай о привезенном из Балбадда дамаске. После — дама Си, которая бахвалится старшим сыном. Все пребывают и пребывают — каждая в красивом наряде, надушенная, увешанная драгоценностями, чей блеск перекрывает тусклость их натур.       Каждого гостя Интай встречает вежливой улыбкой, заученной настолько, что губы сами разводятся, стоит евнухам только взяться за ручки двери.       — Прибыли дама Ли с барышней Ли, — объявляет евнух громко.       Имена подобны топору, разрубившему беззаботность атмосферы: все дамы подбираются, замолкают и бросают нечитаемые взгляды на Интай, недрогнувшей при прибытии семьи Ли.       Дама Ли кажется еще более старой и отвратительной на фоне красавицы внучки, которая смущенно улыбается, кланяясь Интай. Скрип голоса старухи пробуждает в Интай дрожь прежних эмоций, которые она старательно удушает.       Рано. Еще слишком рано.       — Я рада, что мы так вскоре с вами встретились! — говорит Интай собравшимся, обводя дам взглядом. — В прошлый раз дама Тянь, — Интай позволяет себе улыбнуться шире в сторону названной, — поведала мне о прекрасной оперной труппе, и я не смогла удержаться — пригласила их во дворец. Сегодня мы послушаем «Влюбленных бабочек», и я рада разделить эту чарующую историю с вами.       С распоряжения Интай оперная труппа выходит на середину зала и, поклонившись сначала ей, а после и собравшимся берут первые ноты, начиная трагическую историю любви.       Служанки разносят пиалы, димсам, передвигаясь тихо и быстро меж столами, подобно маленьким птичкам, носящимся меж кронами.       Перед Интай ставят булочки, засахаренные фрукты, но ни к чему она не прикасается, показно, слушая оперу с увлеченной внимательностью. И только изредка, позволяет себе бросить взгляд на даму Ли, которая откровенно прикрывает глаза, скучая и не находя ничего интересного в мастерском пении.       Певец смолкает — первый акт заканчивается, и труппа уходит, чтобы после перерыва вернуться с продолжением.       — Прекрасная история, — замечает дама Тянь, улыбаясь сама себе. — Любовь героев всегда повергает меня в слезы.       Кто-то кивает на ее слова. Опера находит отклик во многих сердцах; почти во всех — кроме одного, старого и зачерствелого.       — Глупая история о еще глупых детях, которые выбрали смерть, — хмыкает дама Ли, отравляя непринужденный настрой своим ядом.       — Вы зовете любовь глупостью? — спрашивает Интай, надеясь перевести разговор в мирное русло.       — Если вы не лишены рассудка, то согласитесь со мной. Не сверлите меня взглядами, — обращается дама Ли к нахмуренным гостьям, — любовь для дураков. А вам всем уже повезло, если ваши мужья хоть как-то умеют удовлетворять вас. В противном случае у вас совершенно безрадостная жизнь. Что и понятно, — дама Ли окидывает стоящего у стены евнуха, — у мужчин единственное достоинство, и оно у них в штанах. Хотя некоторые, — Дама Ли переводит взгляд на Интай: глядит откровенно, прямо, не скрывая адресата своих слов, — не способны оценить и подобное достоинство у своих мужей.       Какая же наглость. Чаша терпения трескается от последней капли, и уверенность в принятом решении укрепляется.       — История восхитительна. — Стоит Интай заговорить, как все внимание дам переходит с дамы Ли на нее. — Как и говорил герой оперы: великий человек на службе не должен быть бесцеремонен и давать повод для легкомысленных поступков. Величие в преодолении, поэтому, — Интай поднимает взгляд на даму Ли, — барышня Ли, налейте мне чашку чаю.       Удивление от ее слов пропитывает воздух, а недоумение и не озвученные догадки — что же происходит? Неужели принцесса пойдет на поводу у семьи Ли? — звенят тревожным колоколом.       Барышня Ли удивлена не меньше других — она долго сидит, смотря на Интай большими глазами, и резко спохватившись бросается вперед, не среагировав на тихое, не услышанное никем, кроме, пожалуй, самой Интай, замечание своей бабушки остаться.       Удивление дамы Ли на вкус как лучший и губительный яд из всех. Ее выражение задумчивости и непонимание стоит всяких потерь.       Барышня принимает чабань из рук Юань, и с мастерством наливает его в пиалу в гнетущем молчании гостей и трепетном ожидании Интай.       — Прошу Вас. — Барышня Ли подрывается вперед и протягивает Интай пиалу. Юное лицо светится восторгом от высказанного расположения принцессы к ней; подать чай члену императорской семьи — честь, и барышня Ли не скрывает своего счастливого восторга.       На краткий миг, когда их пальцы смыкаются на пиале, Интай становится жаль эту девочку. Нет ее вины в провинностях семьи, но милосердие — роскошь, которая излишне дорога при дворе.       Залпом Интай опустошает пиалу, замечая вскользь:       — У чая странный вкус.       Успех в мелких деталях — в случайных словах, в пустом чайнике, в косом взгляде на виновных, в хмурой складке меж бровями –, которое остаются не замечены, но, приглядевшись, можно усмотреть связь, протянувшуюся между событиями, подобно крепкой паутине меж деревьями.       Никто из дам не успевает понять — зачем же принцесса обронила подобную фразу — оперная труппа возвращается, и короткие слова остаются позабыты.       Певец выходит вперед, берет новые ноты и заводит второе действие.       Интай отсчитывает про себя — сколько же времени должно пройти? По ее подсчетам, из-за добавки в крепкий чай, поднимется внутреннее давление и появится легкое головокружение — этого будет достаточно, чтобы бросить тень на барышню Ли и ее бабку, а после взять ситуацию под контроль.       Предвкушая выражение лица старухи, Интай придумывает красивые фразы, которыми обрушит мир на ее голову. Стоит сказать, что она пыталась дать им милосердие, а они его не приняли. Дамы, несомненно, займут ее сторону — покушение, пусть даже теоретическое, на жизнь члена императорской семьи карается серьезно, и быть погребенными под лавиной чужих ошибок не хочется никому.       По телу пробегает дрожь, несмотря на стоящий жар, Интай вдруг становится холодно, словно откуда-то повеяло зимой и стужей.       — Такая тоска и горечь снедают меня, — поет певец.       Тошнота перехватывает горло, мешая ровному дыханию. Интай впивается ногтями в ладонь, пытаясь превозмочь накатившее ощущение.       — Я желаю стать тем, кто всегда будет подле тебя.       Стук в ушах перекрывает под собой оперу, а сердце бешено бьется в груди, пытаясь выпрыгнуть. Что-то не так — неподобные ощущения у нее должны возникнуть.       — Я желаю быть бабочкой, которая вспорхнет в небеса с твоей душой.       Она переборщила — эта мысль пронзает ее, как и темнота, резко накинувшая на нее свои сети. Мир погружается во мрак, и Интай не понимает — где явь, а где небытие. Все поглощает прожорливая пустота.