Влюблённые бабочки

      Пытки. И издевательства.       Только такие слова приходят на ум Коурин во время занятий с наставником. Он даже не наставник — так, шут и слабая пародия на настоящего мага.       Магов Коурин, в принципе, не видела, но Хасан — или мастер Хасан, как он велел называть его — не соотносился ни с одним образом взрослого, ученого магии, волшебника, который Коурин рисовала в воображении, грезя долгие недели об учителе.       — Напряги ножку, птичка, — весело велит Хасан, прохаживаясь за спиной Коурин. — Ты же все-таки дерево, должна крепко стоять.       Мышцы сводит болезненная судорога, напряжение становится невыносимым, и Коурин отпускает поднятую ногу, выходя из асаны.       — Что за дурость! — не выдерживает Коурин. — Я стою на одной ноге уже почти неделю, а к магии мы так и не приступили.       Не имеющие смысла упражнения — асаны, как называл их Хасан — не принесли Коурин ничего, кроме ноющей боли в мышцах: она не выучила ни одного заклинания, и закрадывались сомнения в магических способностях Хасана, ведь и свои таланты он не согласился показать, сколько бы Коурин его ни уговаривала.       — Разве птичка готова? — деланно удивляется Хасан, широкими шагами меряя крохотный двор павильона, выделенного под обучение. — У птички крылышки еще слишком слабы. Птичка упадет, стоит ей попробовать взлететь.       Дурацкое прозвище — птичка — прицепилось к Коурин из-за глупой наивности, из-за незнания нахального характера Хасана, который терпеть не удавалась даже из необходимости.       Слишком доверчиво Коурин поделилась с Хасаном при знакомстве своими успехами, рассказав, как застывает в воздухе, держась в невесомости при помощи магии. Думала, он поймет ее — должен был —, но Хасан рассмеялся, потешаясь над навыками, которыми Коурин гордилась. И тогда она его возненавидела; горячей, отдающей злобой ненавистью, росшей и разбухающей с каждым днем.       — Я готова! — запальчиво говорит Коурин. — Я готова с самого начала. Всему, что умею, я научилась сама, разве это не показатель?       Хасана веселит ее горячность: противно усмехается, и, остановившись напротив Коурин, заявляет:       — Не готова.       Он непереносимый. Наглый, чванливый выскочка, раздражающий до зудящей злости — Коурин хочется бросить в него чем-нибудь, и это желание едва терпимое.       Заложив руки за спину, Хасан отходит от нее и, замерев на расстоянии двух шагов, говорит нравоучительно важным тоном:       — Ты еще птенец, поэтому наберись терпения. Птенцы живут под крылом матери-пташки прежде чем взлететь.       Коурин фыркает на его слова, старается всем видом показать, какое отвращение испытывает к одному тону его голоса.       — К черту! — бросает Коурин, заваливаясь на промерзшую землю. — Катись туда, откуда пришел. Я сама добьюсь большего, чем с тобой.       Хасан цокает языком.       — Это вряд ли.       Коурин его игнорирует. Смежает веки, чувствуя, как гудящее напряжение постепенно пропадает, становится слабым, далеким ощущением.       Бесполезно. С ним она никогда не научится ничему серьезному и не станет настоящей волшебницей. Зачем ей тренировать тело, если она сможет творить магию; если ветер будет отвечать ее зову?       — Ну, птичка, — тянет Хасан с какой-то ехидной интонацией. — Не будешь тренироваться и перестанешь быть нужной своей прекрасной царевне.       Интай она и так не нужна — это очевидный, незыблемый факт, как и земля, на которой она сидит, но все же отчего-то мысль о том, что и Интай от нее отвернется, отдает неприятной печалью, от которой свербит в носу.       — Закрой рот, — злобно говорит Коурин, не открывая глаз и прислушиваясь к музыке ветра, играющего среди голых, сбросивших листву, деревьев.       Слабый ветер доносит на своих крыльях отголоски чужих голосов — далекое эхо наветов и кривотолков, паразитирующих во дворце хуже крыс.       Очередные новости — принцесса занемогла — летают по дворцу, обрастая деталями: кто-то решает, что принцесса наконец понесла, а некоторые думают, что ее отравили; другие склоняются, что здоровье ее подорвано стрессом и климатом Ко. А кого-то состояние принцессы интересует мало, и они нашептывают, смущенно хихикая: наследный принц вынес ее на руках из павильона и покинул ее дворец только ночью, будучи уставшим и растрепанным.       Что за странные беседы. Люди порой находят интерес в абсолютно бредовых вещах, постичь которые Коурин не в состоянии.       Кряхтение и сопение выводят из оцепенения — Коурин распахивает глаза, с недовольством замечает Хасана, севшего рядом.       — Послушай, птичка, — начинает Хасан, не теряя прежней хамоватой веселости. — Я с тобой не играюсь. Ты не можешь заниматься магией, пока хоть немного не укрепишь тело. Для мага ветра самое важное — это баланс, а ты даже на одной ноге постоять не можешь. Удивительно, что ты себе шею не сломала во время своих горе-экспериментов.       Неприятные чувства, питаемые к Хасану, не дают Коурин принять горькую истину его слов.       — И что, у магов нет там щитов каких-нибудь? — с раздражением спрашивает Коурин. — Волшебных доспехов?       — Есть, — кивает Хасан и, ловко соскочив с земли, вновь встает напротив Коурин. — Смотри внимательно, повторять не стану.       Коурин вглядывается, рассматривает Хасана, но ничего не меняется; не вырастает хвост с рогами, и только она собирается открыть рот для насмешливых замечаний, как чувствует резкий порыв ветра, прибивающий кусты к земле, сбивающую силу, от которой пробегает мелкая дрожь по спине.       Вокруг Хасана искрится и переливается сам воздух, источает магию, отскакивает и, кажется, шипит проклятья, обещая боль любому, кто посмеет подойти.       Восхищение перед настоящим волшебством вытесняет ненависть, и Коурин поднимается с места, чтобы получше рассмотреть сферу, которая окружает Хасана прозрачной стеной — щит искрится брызгами и переливчатыми бликами.       — Это борг, птичка, — поясняет Хасан. — Потрогай.       В неверии Коурин протягивает ладонь и кончиками дрожащих пальцев прикасается к окружившей Хасана сфере.       Твердая, будто камень, и теплая, как нагретая земля — единственные ощущения, которые удается понять, прежде чем Коурин отшвыривает в сторону.       Борг воспринял ее как угрозу, и сила магии Хасана отбрасывает Коурин.       Темнота опускается на мир, погребая под своим мраком все ощущения, кроме одного — тупой, прошибающей насквозь боли от падения на землю; звон в ушах режет ножом по мыслям, не давая сосредоточиться на простом — попытке встать.       Ей помогает сесть и привести в чувства — Хасан несильно бьет по щекам, возвращая сознание в слабое и искалеченное тело.       — Вот видишь, птичка, следуй ты моим урокам, то не отлетела бы так далеко.       Нет в нем сожаления из-за произошедшего, как и раскаяния. И Коурин, не будь ее мысли поглощены демонстрацией, возмутила бы черствость этого горе-учителя.       — Ты маг ветра! — сквозь силу выдавливает Коурин, морщась от простреливающей боли в голове.       — А ты не знала? — искреннее удивляется Хасан. — Мастер Комэй из всех желающих выбрал именно меня, потому что наши типы в магии схожи.       Комэй? Причем здесь этот павлиний отпрыск. Интай нашла ей этого придурка — из какой ямы только достала непонятно, но Интай, по мнению Коурин, испытывает слабость ко всему жалкому и брошенному.       — Мастер Комэй настоятельно просил меня быть с тобой подобрее.       От важности, с какой Хасан обращается к Комэю, смешно. Маленькому павлину — двенадцать, за что его уважать? О том, что она немногим старше его, Коурин предпочитает не думать.       — О. — Хасан резко вскидывает голову и, глядя в сторону пустого павильона, произносит: — За тобой пришли.       Коурин недоуменно оглядывает его. Ударилась головой она, а бред несет он. Вокруг ни души на целое ли — выданный Интай павильон находится на задворках дворца, отдаленное от всех место покоя и одиночества. Случайно не забредешь, как и специально выискать трудно — павильон сокрыт от чужих глаз постройками и складами.       Но ее слух улавливает какое-то движение и на свет, медленно семеня, выходит женщина, в которой Коурин не без труда узнает старшую служанку Интай.       — Коурин, — важно кивает ей служанка. — Ее высочество желает тебя видеть.       На Хасана служанка не смотрит, как и делает вид, будто нет его, буквально у нее под носом, а того веселит ее наигранное безразличие, и он широко ухмыляется, нараспев произносит:       — Ох, царевна моего сердца, почему она не желает видеть своего покорного слугу! Она беспощаднее солнца пустыни, холоднее ледников Имучакк.       Коурин закатывает глаза. Ну и шут — неудивительно, что Интай и духа его не переносит.       С трудом поднявшись, Коурин следует за служанкой во дворец, гадая: что же понадобилось Интай от нее? Чаевничать не с кем что ли.       По предположениям самой Коурин, желающих провести с Интай время предостаточно, так что причина неожиданной просьбы — или скорее приказа — должна быть весьма значимой.       Вид знакомого дворца Юйланьтан радует. Давно Коурин не видела его врат, не заглядывала в окна и не наслаждалась теплом его стен.       В спальне, куда служанка заводит Коурин, душно и темно: запах благовоний окутывает комнату плотными сетями, оседая на каждом предмете сладким ароматом цветов, а сквозь зашторенные окна робко пробивается свет дня.       Вид Интай вводит Коурин в странное удивление, отдающее сомнением в здравости собственного рассудка. Не слишком ли сильно она приложилась головой?       Впервые Коурин видит Интай простоволосой, без сложных плетений и шпилек; вместо тяжелых нарядов на ней домашние одежды, подвязанные тонким пояском, не украшают ее и сверкающие драгоценности, но даже такой — лишенной своей богатой брони — она остается безупречной и не теряет высокомерного блеска.       — А, Коурин. — Интай бегло окидывает ее взглядом. — Спасибо, что пришла.       Коурин замирает на пороге — дальше не дает сдвинуться тревожное чувство, сомкнувшее свои челюсти на ней. Становится беспокойно не сколько из-за возможных дурных обстоятельств, сколько из-за того, какой сильный отпечаток переживания отложили на обычно собранной Интай.       Что-то случилось, нечто масштабное, и причину Коурин углядывает меж тонких пальцев Интай — она сжимает кусок бумаги с такой силой, что вряд ли слова на нем остались читаемыми.       — Сяолин, принеси Коурин поесть, — велит Интай служанке, приведшей Коурин к ней.       Послушно Сяолин повинуется и уходит, оставляя Коурин и Интай наедине.       Интай не предлагает ей сесть, как и сама остается стоять, продолжая сжимать злополучный лист бумаги в руках.       — Как проходят твои занятия? — спрашивает Интай.       Коурин не сдерживает смешок.       — Ты позвала меня, чтобы справиться о моих делах?       — Нет. — Кривая усмешка трогает ее губы. — Но они напрямую касаются моего дела.       Подозрения медленно заползают и оплетают разум колючими догадками. Их прошлый подобный разговор закончился для Коурин под окнами зала Верховной гармонии.       — Все хорошо, — кратко говорит Коурин, избегая правды.       Для Интай достаточно и такого ответа — она кивает то ли ей, то ли своим мыслям, перетягивающими внимание принцессы на себя. Интай крепко над чем-то задумывается, и Коурин терпеливо ждет, пока она решится заговорить.       Вздрогнув резко, как от неожиданного пробуждения, Интай произносит:       — Дело в том, что Хакую даровал мне это. — Интай демонстрирует нефритовую печать странной формы, которую сжимает в руках вместе с листком бумаги.       Далекая от всех дворцовых правил, Коурин не скрывает своего непонимания.       — Это одна из печатей высшего порядка. Она дает мне право контролировать один из департаментов министерства финансов.       Интай замолкает и выжидающе смотрит на Коурин. Но ценность этой вещи Коурин представляет смутно, как и не видит проблемы: печать — дар и признание заслуг, знак высшей власти среди министров; разве не подобным отличием Интай грезила?       — Хакую поставил меня над департаментом учета расходов и доходов империи. Такое доверие, несомненно, приятно, я рада, что он ценит меня, но сомневаюсь, что он до конца осознает все положение, в которое ставит меня. — Крепче она сжимает печать, будто в намерении раздавить в пыль. Хмурая складка меж ее бровей разглаживается при упоминании принца — и нечуткая к переменам в чужом настроении, Коурин все же удается заметить какую-то тень далекого чувства, еще не раскрытого, но яркого и обжигающего, как летнее солнце.       Если уж принц не осознает, то куда Коурин понять, что там у Интай за положение.       — А можно как-то попроще? — спрашивает Коурин.       — Закон не запрещает членам женской императорской семьи заниматься делами империи, если на то есть назначение или приказ. Ее величество имеет право на собственный гунгуань, и, как мне известно, в ее ведении министерство религий. Но это, — Интай поднимает печать повыше, глядит на нее с какой-то усталой смиренностью, — чересчур. Если как принцессу шесть министерств еще и готовы признать меня, то как полноправную госпожу — нет. Они не станут подчиняться мне, как и сомневаюсь, что дафу или комиссия цензората пропустят хоть один мой приказ.       Напряженно думая, Коурин пытается угнаться за мыслью Интай, но бросает это неблагодарное дело. Все равно ничего не поймет — слишком большой разрыв между их знаниями.       — Никому не понравится мое управление, каким бы разумным оно не было, — ровно произносит Интай, поднимая взгляд на Коурин. — И мне нужно убедиться, точно узнать, решаться ли они в открытую противиться приказу и лично мне.       Она подходит ближе, и в Коурин бьет аромат ее духов, который чувствовался и при первой встрече: непонятный запах цветов и еще чего-то сверкающего и горячего, способного и греть, и сжигать.       — Мне нужно знать, что они делают. — Голос Интай падает до мрачного шепота. — Какие слова произносят, как мыслят. Мне нужно знать все.       В спальне становится темнее — откуда-то заползают тени, привлеченные новой хитростью, и прячутся в углах в ожидании хаоса.       По мере того как Интай обретает уверенность, пускает корни во дворце — ее просьбы будут становиться все сложнее, опаснее. Коурин впору ей отказать, и, стараясь просчитать свою выгоду, она заранее знает — ее нет; она получила, чего желала, и отказ ничего не изменит, разве что она потеряет расположение единственного человека, которого с трудом, но могла назвать близким к себе.       Проведя жизнь в одиночестве, ненужная и порой забываемая окружающими, она оказалась не готова к той истине, что предстала перед ней в лице Интай: дружба — это иногда компромиссы и смирения с чужими слабостями и пороками.       — Пожалуйста, — добавляет Интай, видя сомнения, терзавшие Коурин.       — Ты хочешь, чтобы я проследила за чиновниками, — полувопросительно говорит Коурин.       — Верно, — кивает Интай. — В этот раз сложнее, чем в прошлый. Придется постараться.       И в прошлый раз — под тяжелыми сводами зала Верховной гармонии — просто не было, но объяснять без толку. Интай не волнуют препятствия — только конечная цель.       — Назови мне любую цену, — спешно говорит Интай, — я постараюсь все выполнить.       Она как волшебный дэв из сказок, предлагающая исполнения заветного. И даже не ученная наукам Коурин знает, что порой желания оборачиваются проклятиями. Прямо как ее наставник оказался шутом.       — Сочтемся, — бурчит Коурин.       Интай светлеет лицом — тревоги сходят с ней, сбрасывает с себя и дурное настроение. Долго она рассказывает, чем отличаются чиновники друг от друга и кого именно нужно выследить Коурин.       В этот раз все иначе: у Интай нет четкого плана, ей нужно все и сразу. Даже министра финансов она не знает лично и только по вышивке — по отличительному знаку — Коурин должна узнать его.       Беседу скрашивает, как и притупляет беспокойства, еда — Коурин жадно ест все, что приносит служанка, а Интай едва прикасается к своей пиале с чаем.       От Интай уходит с гудящей головой и жужжащим надоедливыми мыслями о том, как должен выглядеть министр.       — Ты узнаешь его, — убеждала ее Интай. — Министры всегда отличаются от обычных чиновников.       Коурин очень надеется на это — желательно, чтобы он выкрикнул свое имя, стоя перед ее носом, так она его точно не упустит.       Сомнения и неуверенность пошатывают решения, и Коурин жалеет, что вообще согласилась, но вернуться к Интай и отказаться — о нет, для этого нужна отвага, которой нет. Свернув в малый сад, Коурин начинает выполнять то, что недавно еще презирала всей душой — асаны, которым ее обучил Хасан с вялой надеждой на то, что дурацкие упражнения помогут в ее пропащем положении.       Ночь сменяется неминуемым утром, и Коурин, перебегая от тени к тени, прячась от слуг и евнухов, покидает задний двор, чтобы выполнить обещанное. Министерство финансов отыскивается легко — Интай четко дала понять, где оно находится и как выглядит.       — На его территории содержится часть казны, поэтому у ворот стоят стражи, — говорила Интай и ничуть не соврала.       Высокие каменные стены окружают министерство неприступной обороной, а сурового вида стражи не сходят с места, просверливая взглядами каждого пытавшегося пересечь врата.       Стены гладкие, зацепиться не за что, и, выискивая хоть одну щель, Коурин постепенно впадает в отчаяние. Как ей пробраться внутрь? Вокруг ни дерева, с которого спрыгнуть, ни откосов, ни балок, да и жалкие навыки волшебства не помогут.       Коурин обходит стены с разных сторон, и, замерев на углу, подальше от ворот, старательно думает — что ей следует предпринять? Прорваться силой, притвориться чиновником, а может просто сдаться.       Тяжелая ладонь зажимает ей рот — Коурин испуганно вырывается, но знакомый голос заставляет присмиреть и нахмуриться.       — Птичка упорхнула с занятий.       — Идиот, — зло шипит Коурин выворачиваясь. — Ты откуда здесь?       Хасан весело смотрит на нее, не переставая улыбаться, будто сам вид Коурин приводит его в хорошее настроение.       — Повежливее с наставником, — журит Хасан.       Коурин насупливается. Проблемы растут с угрожающей скоростью. От Хасана и палкой не отобьешься, а избавиться от шута надо.       — У нас сегодня практические занятия? — Хасан оглядывает стены и переводит взгляд на стоящих в стороне стражей. — У птички летняя погода?       — Проваливай. — Коурин машет на него рукой. — У меня дела.       — О, — тянет Хасан. — Дела от красавицы царевны, да? Я могу помочь.       Коурин молчит. К чему вести беседы с дураками, да и Интай вряд ли обрадуется участию Хасана. Дело все же важное, а все важное обычно тайное. Как только шут догадался — у него же вместо мозгов каша. Впрочем, и неважно.       Надо как-то пробраться внутрь, и поскорее — по словам Интай чиновники начинают свой день в седьмой страже, и барабаны скоро отобьют назначенный час.       — Учись.       Коурин не успевает его остановить: Хасан, резко подпрыгивает и, в один высокий, сдобренный магией, прыжок хватается за край стены; двигаясь плавно и бесшумно, как ветер, он подтягивается и ложится на край стены, отпускает руки.       — Хватайся, птичка, мама-птица поможет тебе. — Хасан нагло ей подмигивает.       Вот же… У Коурин не находится крепкого слова.       Дело принимает дурной оборот. Коурин пытается найти выбор, помимо помощи Хасана; какой-то выход из положения. Ей не справится — она знает это, и понимала, когда соглашалась, отчего-то только все равно думала, с высокомерием верила, что получится. Она же проследила за императором — что ей какое-то министерство.       И ошиблась.       Давя раздражение, Коурин хватается за руки Хасана и с его помощью залезает и вытягивается вдоль стены.       Во внутреннем дворе народу мало — пару слуг, чистящих двор, и молодые служащие, носящиеся в стороны перед началом нового рабочего дня.       — Кто наша цель? — спрашивает Хасан полушепотом.       Самой бы знать.       — Нам нужен министр финансов, — объясняет Коурин.       — Крупная рыбка.       Коурин морщится. Его аллегории отвратительны.       Хасан бесшумно спрыгивает и протягивает руки для Коурин, но гордость не позволяет ей повторно уповать на чужую милость и, аккуратно, стараясь не привлекать внимания, она опускает ноги и спрыгивает с меньшим изяществом, чем Хасан.       Молча они передвигаются от угла к углу, от галереи к галерее, в поисках тени, способной укрыть их от чужих глаз.       Хасан двигается быстро, с плавной грацией, которая не соотносится с его крепким телом, и Коурин невольно задумывается, где он подобному научился? Он неуловим, тягуч, как песок пустыни, и поспеть за ним — все равно что гнаться за ветром; не оглядывайся он изредка, то Коурин давно потеряла бы его.       Они прячутся в крытой, пустой галереи, и наблюдают за входом, сквозь который медленным потоком прибывают чиновники и служащие. Все на одно лицо: какие-то серые, невзрачные. Как среди них найти нужного — Коурин не понимает.       Вглядывается в каждого, пока глаза не начинают слезиться, а от лиц не идти кругом голова. Перебегая взглядом с одного вошедшего на другого, она наконец находит его, свою цель, и журавль на одежде подтверждает — это он, министр финансов.       Низкий, расплывшийся, как свеча от пламени, старик с белесой бородой — выглядит безобидным, и более того нуждающимся в помощи. Шапка чиновника сползает с лысеющей головы, и он постоянно останавливается ее поправить и вернуть на место; одежда висит на худом теле бесформенным мешком, ногами едва переставляет, идет так медленно, что и хромая собака его обогнала бы.       Отвратность собственных действий — следит за стариком — топит остатки уверенности. И чего Интай их всех опасается, они же жалкие работяги, им только посочувствовать.       Хасан, щёлкнув ее по руке, он поводит головой в сторону министра, как бы спрашивая: он? Коурин кивает.       Пригнувшись, Хасан двигается вдоль галереи, как натасканная борзая, и Коурин идет следом, вжимая голову в плечи.       Лишь бы не заметили. Какое наказание последует, страшно вообразить. От нее фонит паникой, и ей стоически кажется, что каждый — от слуги до министра — ощущают ее кислый ужас, слышат бешеный перестук сердца.       Министр заходит в главное здание — большое, каменное с покатой крышей и скрывается, отрезая Коурин и Хасана от возможности дальнейшей слежки.       Коурин эгоистично радуется подобному препятствию — во внутрь не пройти, Интай это поймет, и перед собой не стыдно — она ведь пыталась.       Хасан только не готов отступить: смежив веки, он неслышно шевелит губами, и, резко распахнув глаза, пугая Коурин, бросается дальше — к одной из стен здания министерства финансов.       Коурин двигается следом, опасливо озираясь — не заметил ли кто?       Хасан проходит вдоль стены, проводит рукой по гладкой поверхности и, хмыкнув, шепчет:       — Везет, что в этом дворце запрет на магию только словесный. С ограничивающими заклятиями пришлось бы помучиться.       Коурин его не понимает — запрет на магию? Дурак — одним словом.       Хасан прижимает ладонь к стене, вдавливает руку будто в намерении продавить каменную кладку; губы его быстро шевелятся, складываясь в непонятные слова.       — Это возмутительно! — Резкое восклицание раздается столь неожиданно, что Коурин едва не взвизгивает и испуганно озирается.       Их поймали! Но вокруг ни души.       Хасан широко ухмыляется, довольный ее реакцией, и поводит головой в сторону стены.       — Чтобы мы подчинялись какой-то неопытной девчонке? — спрашивает тот же голос: низкий, мужской, с хрипловатой старческой интонацией.       Невозможно. Коурин подходит ближе к стене, удостоверяясь — звук доносится из комнат, которые сокрыты от них. И столь четко, ясно, будто Коурин там, рядом с ними, за одним столом.       — Император отметил ее заслуги, — возражает уже другой: по голосу достаточно молодой.       — Какой бы талантливой ни была женщина, она остается короткомыслящей, — хмыкает первый говоривший.       Запоздало Коурин понимает — они об Интай! Она кидает взгляд на Хасана, выражения лица которого впервые теряет прежнюю нагловатую ухмылку — с внимательностью серьезностью он прислушивается к разговору.       — Принц попирает все законы, — продолжает говорить старик. — Отдать принцессе департамент расходов и доходов! Где такое слыхано! И как Его величество допустил подобное. Настоящая вакханалия, так вскоре мы и коней начнем пускать в министерства.       — Напомню Вам, чиновник У, что Ее величество императрица управляет министерством религий, — в голосе молодого говорившего слышится намек на улыбку, — и весьма успешно. Я, на вашем месте, не был бы столь категоричен и не сравнивал Ее высочество с конем.       Дальнейший спор прерывается жестким приказом:       — Прекратите! Приказ Его высочества действительно неожиданный, поэтому я собрал вас здесь, что обсудить наши действия.       Новый голос — суровый, с властными интонациями — отдает неприятным дребезжанием в костях. Неужели это голос министра финансов?       — Пока принцесса больна, она не станет заниматься делами, — продолжает говорить министр, — поэтому у нас есть время, чтобы составить жалобу и отправить ее Его величеству и цензорату на рассмотрение.       — И на что же мы будем жаловаться? — интересуется молодой говоривший, который из собравшихся нравится Коурин больше других хотя бы за спокойную манеру речи. — Я вот совершенно не хочу расставаться ни с постом, ни с головой. Убежден, что это настоящее кощунство разлучать мою прекрасную светлую голову с моими широкими плечами.       Слышатся смешки, замаскированные под кашель.       — А нас определенно ждут последствия, — продолжает говорить молодой чиновник, — хотя бы за то, что мы не уведомили ни Ее высочество, ни канцелярию о нашем собрании.       — Об этом можете не переживать, чиновник Си. Проблем с этим не будет, — убеждает его министр.       Коурин поддается ближе — разговор пестрит фразами и терминами, которые ей непонятны, и она запоминает их, повторяет и крутит в голове, чтобы донести их до Интай, которая, несомненно, сможет понять их значения.       Хасан, слушавший с не меньшим вниманием, резко вскидывает голову и, схватив Коурин, тянет в сторону прячась от чиновников, вышедших из-за угла и в своих горячих рассуждениях о вещах странных и непонятных, не заметивших двух спрятавшихся шпионов.       — Пора уходить, — шепчет Хасан.       Бледный, осунувшийся — измождённость от использования магии притупила его нахальность и стерла наглую улыбку с лица.       Покидают министерство так же, как и пробрались — перелезая через стену, и быстро отходят, опасаясь возможного преследования.       Плетутся медленно. Хасан едва переставляет ногами, а Коурин приходится подстраиваться под его шаг. Бросить горе-наставника не дает и слабая благодарность за помощь, и нетерпеливое желание задать вопросы.       — Что это за магия? — не выдержав, спрашивает Коурин. — Которая сквозь стены дает слушать.       — А, — вяло отзывается Хасан. — Это заклинание не дает слушать сквозь стены, а создает воздушный поток между тобой и определенным местом, своеобразный коридор.       Коурин хочется знать больше — все о заклинаниях, научится подобному, и несмотря на ужасное состояние Хасана она готова вернуться к казавшимся недавно бесполезным асанам.       Хасан резко замирает, и Коурин останавливается следом.       Впереди — им навстречу — двигаясь прямо, целенаправленно шествует императрица, ее венценосная тетя, во главе странной свиты людей, чьи лица скрываются за повязками и тканями.       Свет дня блекнет, угасает и уходит тепло из мира — окружающая белизна покрывается черными язвами в том месте, где ступает нога императрицы.       Хасан больно дергает ее за руку, заставляя опуститься в поклоне, и выходит вперед, оттесняя Коурин себе за спину. И что творит только?       Императрицу Коурин видела редко и то издали — впервые они оказываются столь близко, на расстоянии одного шага.       Равнодушная к великим родственникам, как и они к ней, Коурин все же чувствует нарастающее волнение, дрожь, внутри нее что-то отзывается на присутствие Ее величество, будто пробуждаются давние и забытые страхи.       Императрица приближается медленно, и Коурин пугает мысль, что она остановится, замедлит шаг, вспомнит о существовании племянницы и заговорит с ней. Необоримое желание броситься наутек и скрыться сдерживает только безосновательный страх, примораживающий к месту и лишающий воли.       Как мантру, Коурин мысленно повторяет — не останавливайся, пожалуйста, не останавливайся.       И императрица проходит мимо склонившихся, не замечая их. Коурин облегченно выдыхает, удивляясь своей радости от ухода тети.       — Птичка, — странным напряженным голосом произносит Хасан, не распрямляясь из поклона, даже когда фигура императрицы скрывается за поворотом. — Донеси царевне и запомни сама: держитесь от царицы подальше.       Коурин бессознательно кивает.       Ей неизвестно, что ощутил Хасан — ее же не отпускает запах, оставшийся от императрицы: гниль и падать, и еще что-то, нечто потустороннее, неправильное, как и источает этот аромат каждый из жрецов, что следуют за ней.       Коурин еще ни разу не ощущала такой запах. И еще долгое время она его не узнает.