Влюблённые бабочки

      Как и бывает порой в начале весны, пошел дождь.       Мелко барабанят капли по крыше, отскакивая и разбразгиваясь в стороны. Благоухание налившихся весенним соком трав проползает во дворец вместе с резвым ветром, решившего поиграть с бумагами.       Интай прижимает руками документы, не давая им выпорхнуть из кабинета. Сидящий напротив Цзинь Ши успевает подхватить наиболее юркий, — ловит в воздухе взметнувшийся лист и кладет на стол, пока Юань спешно закрывает ставни.       — Значит, министр Чан планирует отказать нам в спонсировании казенных школ? — уточняет Интай, поправляя бумаги.       — Верно, — Чиновник Цзинь быстро кивает, отчего его шапка-мян слегка сползает вперед. — На следующем заседании министр и его сторонники решат выдвинуть проект на голосование и тем самым определить дальнейшую судьбу запрашиваемой нами части бюджета.       — И сколько же этих сторонников? — интересуется Интай.       Губы Цзинь Ши дергаются в намеке на улыбку.       — Не больше наших, Ваше Высочество. Если все пройдет хорошо и голосование состоится, то после Праздника Весны мы сможем заняться финансированием образовательных учреждений.       Успех не кружит голову, Интай не позволяет себе радости.       Министр Чан — неизлечимая болезнь, отравляющая все существование Интай. Три месяца минуло, сменилась зима, растаяли реки и мир вновь наливается краской, а огонь их борьбы не затухает, не прекращают гореть печи взаимного презрения.       Сталкиваются каждое заседание, высекая из споров искры злого негодования, выросшего из горделивого непримирения с чужими взглядами. И не всегда Интай находит способ осадить министра, — порой приходится побеждено склонять голову, скрывая вспыхнувшее злым румянцем лицо.       Ее слабости компенсируют чужие знания: чиновник Цзинь оказался полезным союзником, как и его сослуживцы. Как в молодых учёных и чиновниках Интай нашла, если не сторонников, то инициативных исполнителей своей воли, так и они, предприимчиво рассуждающие, обрели важного пособника своего карьерного продвижения.       Образовательные реформы — одна из самых спорных тем затеянных изменений. Пока Хакую сражал министров образования, убеждая их в необходимости значительных пересмотров системы, Интай билась с министерством финансов, пытаясь заставить жадных чинов согласиться выделить часть бюджета.       Во дворце, за дверьми залов и кабинетов, разворачивались ожесточенные битвы архаичных принципов и новых взглядов на те вещи, которые всем казались незыблемыми.       Мало кто вразумил в необходимости образовательных учреждений. Существовавшая система домашнего образования нравилась высшим дворянам за исключительное право на знания, возвышающих их над челядью.       А изменения, — желания Хакую с Интай дать возможность и простым, городским жителям освоить хотя бы грамматику, — почти равняли рабочих с представителями дворянства, для которых исключительность — это врожденное право.       — Пока рано судить о чем-либо, — замечает Интай. — Я уверена, что министр Чан не так просто будет настаивать на голосовании. Он попытается переманить часть голосующих на свою сторону, и нам надо быть очень внимательными. Боюсь, он может предложить больше, чем мы.       Чиновник Цзинь важно кивает.       — Я прослежу, Ваше Высочество.       — Меня также волнуют расходы на отстройку городов, которые ранее находились на границе с Кай и Го, — делится Интай. — Излишне много хуаней утекает из казны. Закупка древесины обходится в три раза дороже сметной стоимости. Поручаю вам разобраться с этим.       — Все будет исполнено, — обещает он.       Интай перебирает в уме дела и планы, пытаясь схватить далекую, сбегающую от нее мысль о позабытом. Было ведь что-то еще, нечто важное. Удручает хаотичность в собственном разуме. Следует начать записывать все планы.       — Можете быть свободны, — оставив глупое ощущение, Интай делает жест в сторону двери. Рано или поздно вспомнит.       Отчего-то чиновник не спешит уходить, а достает запечатанный свиток, запустив руку в карман своего халата, и с каким-то оттенком неловкости, прокашлявшись, протягивает его Интай.       — Ваше Высочество, у меня также послание от Его Высочества для вас.       От Хакую!       Интай незамедлительно принимает свиток, слабо возмущаясь:       — Что же Вы сразу не достали его!       — Подумал, что после слов Его Высочества Вы не захотите вести со мной разговор, — признается чиновник.       Честность Цзинь Ши нередко досаждает, как и его прямолинейность в беседах, а странные выводы заставляют скрупулезно выискивать причину, ставшей основой для заключения. С чего вот он решил, что вести с ним беседу она откажется?       Впрочем, и не важно. Полезность Цзинь Ши, его опытность, которую Интай использует в натягивании нитей собственного влияния, затмевают собой его странности и примиряют с его присутствием.       Интай берется за послание. Печать на свитке ломает быстро и некрасиво, воск крошится ей на колени. Ставший уже знакомым, почерк Хакую прочитывается легко. Интай глазами впитывает каждое слово, каждый росчерк пера, задерживает взгляд на особо приятных моментах, и только в третье прочтение истинный смысл написанного доходит до нее.       — Приглашение в Партевию? — хмурится Интай, глядя в свиток.       О необычных делах пишет Хакую: в Ракушо прибыл гонец из Партвеии с приглашением на праздничный банкет в честь победы национальной партии независимости, возглавляемой Барбароссой из семьи Драгул. И Его величество император посылает их, — невестку и сына, — отправиться в Партевию вместо себя для налаживания межгосударственных связей.       — Вам что-либо известно об обстановке в Партевии? — Интай вглядывается в свиток и по слогам произносит: — И об этом Бар-ба-рос-се.       Трудное и странное имя, язык едва поворачивается выговорить его, и оставляет после себя ощущение пепла и металла.       — Не так давно в стране произошел переворот. Прошлый император оказался убит, а страна сменила режим, — поясняет чиновник Цзинь. — О названном Барбароссой мне ничего не известно, из Партевии доносились только домыслы и слухи о Синдбаде.       Уже знакомое имя удивляет Интай.       Синдбад. Занимательный человек, раз его величие затмевает собой даже главу партии.       Приглашение намечено на следующий сезон, времени для организации поездки достаточно, однако Интай сомневается, — стоит ли его принимать. Затруднение видит во всем: в количестве охраны, в дарах для Барбароссы и его свиты, в серебре и хуанях. И быстрые подсчеты переваливают за допустимое значение, расходы будут излишне велики. Больше, чем они могут себе позволить.       С Хакую обсудят этот момент более детально. Он так и пишет, что ждать будет ее в павильоне в одиннадцатой страже. И словно на незаданный вопрос раздается барабанный стук, — стражи отбивают девять раз.       Два больших часа до назначенного времени. Беспощадно долго.       — В Партевию ведь придется добираться морским путем? — спрашивает Интай, припоминания карты.       Расположенная на западе, граничащая с Великой Империей Рем Партевия находится в отдалении от них и связей с Востоком никогда не имела. Сухопутный путь долог и изнурителен, а морской опасен и труден. Интай все больше склоняется, что отказ — наилучшее решение и наименее затратное.       — Думаю, да, — задумчиво тянет Цзинь Ши. — В порту Циндао на верфи стоит много кораблей. Корабелы смогли восстановить часть былого флота Го, разрушенного еще в первые годы войны.       Громоподобный грохот раздается внезапно. Интай вздрагивает всем телом и бросает взгляд на Юань, которая понимающе кивает и выходит из кабинета в коридор.       Интай, наконец, вспоминает, о чем забыла. Точнее, о ком.       Промокший, с прилипшими влажными прядями к лицу Коха проходит в кабинет, держа на вытянутых руках букет из знакомых камелий, — похожие растут во дворе ее дворца.       Вернее, росли.       Озябший, улыбающийся широко, как-то излишне довольно, он повыше поднимает букет, чтобы Интай точно его заметила и смогла оценить, если не красоту цветов, то его старания.       Следом заходит Когёку: проталкивается бочком и заученно склоняется в поклоне, приветствуя Интай с отточенной манерностью.       Цзинь Ши подрывается с места и, сложив руки перед собой в малом поклоне, произносит с поставленной вежливостью:       — Третий Молодой Господин, — Цзинь Ши склоняет голову в сторону Кохи, которого поклоны вводят в ступор, и он лишь глупо кивает. — Седьмая Молодая Госпожа, я рад Вас приветствовать.       Когёку смущенно рдеется, ловит пристальный взгляд Интай, наблюдающей за ее действиями, и быстро, точно скороговорку, лопочет:       — Рада приветствовать Господина Цзинь.       Интай слабо кивает Когёку, безмолвно хваля.       — Госпожа! — Юань подобно духу вырастает позади Кохи и трясет двумя деревянными мечами в воздухе. — Посмотрите, что он приволок. Я ведь Вам говорила, что он госпожу Когёку учит этим своим выкрутасам с мечами.       Виновато Когёку горбится от обвинений, словно те начинают давить ей на плечи, и прикрывает лицо рукавами верхнего халата.        — Это не выкрутасы! — заявляет Коха со злой обидой. — А искусство меча.       Юань пыхтит, уперев руки в бока. Коха напоминает ей младших непутевых братьев, поэтому в своей неискусной манере она пыталась наставлять его, но вызывала у Кохи только отторжение и неприязнь.       Количество разовых событий превышает осмысленный порог.       — Чиновник Цзинь, Вы можете идти, — настойчивее просит Интай. Поняв, что его присутствие более не желательно, чиновник прощается быстро и покидает комнаты дворца.       — Юань, принеси им чистые полотенца и горячего чаю, — распоряжается Интай, оставив замечания служанки по поводу мечей не услышанными. — И поставь цветы в вазу. Боюсь, что в почву мы их уже не вернем.       Интай выразительно оглядывает Коху, и ее молчаливое неодобрение он считывает легко и быстро, тут же возмущаясь:       — Я же пообещал, что не буду больше рвать твои цветы! — Коха впихивает Юань букет несчастных, повисших бутонов камелий. — И я держу свое слово. А эти цветы сорвал в другом саду, который около золотого дворца. Огромный такой, больше твоего раза в три. Дворец, я имею ввиду.       Немного описываемых им чертогов — всего один, и принадлежит императрице. Как он туда пробрался, знать не желает. Пускай останется тайной — ей будет спокойнее.       С нагловатой уверенностью, которой сопровождается каждое его действие во дворце Юйланьтан, Коха подходит к креслу, что ранее занимал чиновник Цзинь, и, оглядев его, велит сестре:       — Садись ты.       Не отошедшая от порога, Когёку мнется в нерешительности. Стул всего один, и правильно рассудив, что упрямого Коху ей не переубедить, — ни сил, ни решимости нет, — подчиняется и аккуратно присаживается.       Время, проведенное подле Интай и Кохи, которому младшая сестра первое время была чужда и непонятна, не смогло полностью вытащить из плотного панциря неуверенности и робости. Изменения в Когёку приметить могли только знающие и близкие к ней люди: так она более смело обращалась к Интай с просьбами, могла в особо редкие приливы храбрости выпрямиться и гордо расправить плечи, заявляя о себе миру.       Что же до Кохи, то с прискорбием Интай признает, что сидящая в нем чертовщина не поддается ни изгнанию, ни усмирению, а только растет и зубасто скалится.       — Ты опять про нас забыла, — заявляет с обвинением Коха, скрестив руки у груди. — Сама пригласила ведь.       — Много работы, — неловко объясняется Интай.       Стыд прогрызает путь до совести, которая коварно и по праву обвиняет ее. Сама назначает встречи — сама забывает. Хороша уж.       — А когда у тебя ее мало? — с издевкой спрашивает Коха. — Зачем звать нас, если все время занята.       — Потому что я хотела с вами поговорить, — отвечает Интай. — Вы помните, какой скоро праздник?       Коха хмурится, пытаясь вспомнить, а Когёку шепчет:       — Праздник Весны.       — Верно, — кивает ей Интай. — Это самый длинный праздник и один из важнейших. Он символизирует начало нового года и длится несколько дней.       Внимательная к словам Когёку кивает ей, а Кохе разговор не интересен и своего безразличия к затронутой теме не скрывает: опирается на стол, хватает деревянную птицу, — подарок Хакруэна с их давней прогулки, — и вертит в руках, рассматривая плохо прорезанные крылья и аляповатый окрас.       — И вы обязаны будете присутствовать на каждом банкете, который я организую, — объявляет Интай.       Праздник Середины Осени положил начало для новых обязанностей, и каждое торжество отныне негласно вверено ей. Хакую с нескрываемой радостью отстранился от всех проблем с праздниками, заявив, что ей доверяет больше, чем самому себе.       Обременять его банкетами Интай и не помышляла. Усталость от обязанностей, незаинтересованность в праздниках, — Хакую считывался ею легче архивных записей, и требовать от него содействия в праздничной кутерьме Интай не собиралась, желая облегчить его бремя наследника.       Совершенно разно они реагируют: Когёку испуганно ахает и бледнеет, а Коха морщится, будто от омерзения.       — Серьезно? — тянет Коха, постукивая деревянной птицей по столу. — Мы же цинванские приблуды, какой от нас толк. — Последние слова Коха произносит с какой-то особенно выразительной интонацией, подражая чьему-то тону.       Удивленная Интай не сразу находится с ответом. Все слухи исчахли, — так ей думалось. Она трепетно очищала репутацию этих детей до сверкающей белизны, и слова Кохи кидают ком грязи в ее представления о сложившейся ситуации.       — Где ты это услышал? — строго спрашивает Интай. — Кто смеет говорить подобное?       — Все, — жмет плечами Коха. — Конюхи, прачки, служанки, евнухи, повара, — начинает перечислять Коха, загибая пальцы. Знающий чувства более болезненные и уничижительные, презрение чужих не трогает его. Не пытаются побить — уже хорошо.       — Так, хватит, — останавливает его Интай. — Вы члены императорской семьи, и никакие слова этого не изменят. И вы будете на банкетах и стоять рядом со мной. Я представлю вас Его Величеству Императору. Вас должны видеть, должны знать. От вас я прошу одного: держаться учтиво и подле меня, не отходя ни на шаг. Сможете?       Их возможные ответы и возражения прерывает вернувшаяся Юань. Она укутывает Когёку, накидывает на Коху полотенце и каждому вручает по пиале чая.       Служанку Интай выгоняет быстрым взмахом руки.       — Так что? — вновь спрашивает Интай.       — Я не хочу там быть, — заявляет Коха. — Не пойду.       Иного ответа Интай и не ждала. Порой Коха проявляет невероятную твердолобость, пробить которую не удается ни увещеваниями, ни хитростью.       Как втолковать ему, объяснить, что Праздник Весны — хорошее начало для их выхода. Скрываться за стенами заднего двора в беззаботности и безызвестности не выйдет.       Им нельзя надеяться только на нее. Не всегда она сможет быть рядом, чтобы прикрыть, дать совет или помочь. Пока она здесь — она не бросит их, не отвернется, но что будет, когда долг велит ей уехать? Когда обязанности накроют с головой так, что и своего имени она не вспомнит.       — Когёку, а ты? — обращается Интай к девочке.       Она вздрагивает от своего упоминания и неуверенно качает головой.       — Я бы тоже не хотела, если можно, конечно.       — Не стоит бояться, я буду весь вечер с вами, — пытается успокоить их Интай.       — Ага, ты опять будешь очень занята. — Коха говорит, растягивая гласные, пародируя нравоучительный тон Интай.       Подначивает, на спор вызвать желает.       — Я обещаю, что буду рядом, — обещает Интай.       Коха прожигает ее взглядом, проверяет на прочность клятву и дрогнет в своем упрямстве.       — Если оставишь нас, то тут же сбегу, — бурчит он, принимая решения и за себя, и за Когёку. — И еще я возьму птицу! — Коха поднимает деревянную игрушку и трясет ею в воздухе.       Интай с благодарностью кивает и легко соглашается отдать игрушку. Остается единственная проблема — Коурин. Ее не уговорить и не обхитрить, но о ней позже. До Праздника Весны еще далеко, успеется.       — А он, — с нажимом произносит Коха, — будет на твоем этом банкете?       Когёку вскидывает голову, чтобы и самой узнать ответ: где же будет их отец, где же будет Великий Князь.       Ответа у Интай нет, она может лишь вновь пообещать:       — Я постараюсь сделать так, чтобы его там не было.       Подозрительно сощурившись, Коха внимательно и долго смотрит на Интай. Не озвученную тайну, — она что-то проворачивает, — смышленый Коха рассматривает в том спокойствии, которое мягко легло на его жизнь.       Цинван более не беспокоил их с матерью, как казалось, и вовсе забыл о существовании третьего сына.       Впрочем, Цинван должен был забыть не только Коху, но и самого себя в том разврате, которому придается в собственном дворце.       Осыпанные золотом и серебром служанки и наложницы проводят ночи с Цинваном, утомляя не только его тело, но и оплетая разум вином и дурманящими благовониями.       Не интрига и не хитрость — Интай подарила возможность предприимчивым наложницам получить желаемое: попытаться найти положение в постели великого князя. И разве есть ее вина в том, что их интересы соотносились с замыслом Интай, оградить Цинвана от жителей заднего двора.       Порочность Великого Князя однажды выплывет наружу гниющими и зловонными слухами, игнорировать которые не выйдет и Его Величеству, нужно только подождать, набраться терпения.       Звук дождя становится отчетливее, неритмично барабанят по крыше тяжелые капли.       — Останетесь на обед? — спрашивает Интай и получает два быстрых кивка в ответ.       Дела остаются позабыты. Все послания, расчеты и сложные просьбы отодвигаются в сторону.       Слово за слово Коха затаскивает Интай в беседу, повествуя о своей жизни — той ее части, которой она в последнее время пренебрегала, полностью положившись на генерала.       Генерал Ли, — строгий учитель, — изматывает и словом, и делом, но Кохе он искренне нравится, как и занятия. Рассказывая, он прохаживается по комнате, вставая то в стойку, то делая размашистые жесты.       — А шисюн такой раз-два, — Коха взмахивает воображаемым мечом и резко поворачивается, — и все, повержен! Дагэ победил, — драматично заключает Коха.       Поражает не несбивчивый, полный странных выражений рассказ и неожиданное присутствие Коэна на тренировках, а последние его слова, обращение, и осторожно Интай уточняет:       — Ты зовешь Коэна дагэ?       Коха кивает.       — Генерал сказал, что так правильно. Раз мы с Коэном братья не только по крови, но и по оружию, то обращаться друг к другу должны соответствующе.       От прилива благодарности к генералу, вытравившего из Кохи всю озлобленность к Коэну, Интай прощает все его жестокие методы воспитания.       Но настораживает не только изменение в Кохе. Солдаты генерала зовут его ласково «шиди», приносят мелкие подарки, порой сопровождают до ворот заднего двора, наставляют, как истинные шисюн. И хотя Интай отрадно подобное панибратство, она углядывает зависшую над Кохой чью-то длинную длань: и то ли это сам генерал, то ли Коэн с Хакую подсобили. Она понять не может.       — Ваши братья — хорошие люди, — говорит Интай. — Вы можете просить помощи у них, если рядом не будет меня.       — А где ты будешь? — тут же подозрительно вскидывается Коха.       — Дела могут отправить меня далеко из империи, — уклончиво отвечает Интай.       Рано говорить об отъезде в Партевию, однако мысли протекают в возможный отъезд, и Интай заранее продумывает, как ей необходимо будет обезопасить Коху и Когёку. Возможно, стоит отправить их в Кай — к матери с отцом, они присмотрят за ними, пока самой Интай не будет в столице.       Обед проходит в разговорах: Коха говорит много, длинно, порой скача от темы к теме. Интай внимательно слушает, иногда уточняя, а Когёку, по обыкновению, молчит и только изредка приоткрывает губы, чтобы вставить слово, однако ни звука не срывается с языка.       Манеры Когёку лишились определенной доли нервозности, но неуверенность все еще стискивает ее в железных объятиях, не выпуская.       Барабаны грохочут вдали, оповещая о начале нового часа.       Интай вздрогнула и оглядывается: полное солнце высоко стоит в небе. Время, казавшееся ей далеким часом, наступило быстро и незаметно.       Пора собираться.       — Мне надо вас оставить, — Интай поднимается с места и кивает Юань, прислуживающей им. — Юань сопроводит вас назад.       С пониманием Когёку относится к внезапному уходу, неловко клянется ей, а Коха, резко замолчав, поджимает губы. И добродушная открытость пропадает, отчужденность ложится маской на лицо, скрывая уязвлённые чувства.       Обида за резкие уходы Интай, за ее порой забывчивость, за усталую отрешенность копится в юном сердце, и не развеять ее никаким объяснениями. Только остается надеется, что Коха найдет в себе крупицы понимания ее непростого положения.       Она с извинениями ему улыбается, но Коха отворачивается, упирает взгляд в окно и к прощальным словам остается глух.       У них будут еще моменты для разговоров, но, увы, не сейчас. Долг зовет ее в зал Вэньхуадянь на желанную встречу.       Собирается долго, выбрать подходящий наряд не удается и при помощи Сяолин. В розовом, голубом и красном, — во всем Хакую не единожды видел ее, наблюдал каждый ее выход, и ни одна ткань более не кажется Интай достойной.       — Госпожа, — зовет ее Сяолин. На руках переливается отрез пурпурного цвета — оттенка зеленого лотоса, как порой его зовут. — Возможно, этот подойдет.       Насыщенный цвет темен и мрачен. Носила его Интай редко, в особые дни, когда при помощи наряда и драгоценностей желала заявить о своем особом статусе. Или особо плохом настроении.       — Добавим украшений из розового кварца, — говорит Сяолин мягко, стараясь утолить волнения Интай по поводу собственного вида перед встречей с Хакую, — и сделаем легкую прическу, тогда образ не получится тяжелым и не добавит вам возраста.       Немного поразмыслив, Интай кивает, доверяя суждениям Сяолин и ее опытности. Немалое количество вещей в гардеробе подобраны верной компаньонкой, четко знающей вкусы своей принцессы.       Темный шелк приобретает новые, мягкие оттенки вместе с украшениями из светлого кварца и жемчужным поясом, волосы украшают шпильки и нефритовые заколки. Интай полнится, дышит волнительным ожиданием встречи, и это воодушевление отражается в свежем и сияющем выражении ее лица, нетерпеливо горящем взгляде.       На плечи Сяолин накидывает теплый плащ, — холода отступают, но дыхание прошедших морозов еще ощущается в столице, как прошедший дождь оставляет после себя неприятную зябкую влажность.       — Куда Его Высочество пригласил вас? — спрашивает между делом Сяолин, поправляя на Интай плащ.       — В Зал Вэньхуадянь.       — Вы уже не в первый раз там встречаетесь, — тон у Сяолин спокойный, почти равнодушный, но Интай улавливает какую-то не высказанную эмоцию и слегка хмурится.       — Там удобнее всего, близко к архивам и библиотеке. Нам нередко нужны для работы старые записи, — важно говорит Интай, подчеркивая исключительно официальный характер их встреч.       Сяолин, впрочем, не выглядит убежденной.       — Конечно, Госпожа.       Ее безропотный ответ не унимает странное смущение Интай от затронутой темы.       Решив, что дальнейшие споры только ухудшат ситуацию, Интай отмалчивается. В самом же деле — она замужем за ним, а смущается так, будто тайно встречается с любовником под покровом ночи.       До зала добираются паланкином. Интай нетерпеливо сжимает и разжимает ткань верхней креповой юбки, и, приметив испытывающий взгляд Сяолин, сопровождавшей ее, складывает руки на коленях, стараясь унять нервозность.       Ее цепкое внимание порой досаждает, как и четность Цзинь Ши.       Прибывают позже назначенного часа. Интай едва ли не выпрыгивает из паланкина, устав от долгого покачивания и от медлительности евнухов.       Двери зала Вэньхуадянь приветливо распахнуты, и в проеме ее дожидается Хакую, чей прямой силуэт притягивает и удерживает все внимание Интай.       В светлых простых одеждах, с тугими, забранными в узел волосами и с единственным украшением, — частью имперской печати, — Хакую не изменяет себе, отдавая предпочтения простым тканям и фасонам. И даже в подобных нарядах трудно не узнать в нем принца крови. Величие протекает по крови и находит свое отражение в его манерах и повадках.       Каждое его действие исполнено благородством, имперской возвышенностью — и глядя на то, как он быстро сбегает к ней со ступенек, она не может найти в нем ничего неправильного, непрекрасного.       И это чувство восхищение им пугает до жути.       Хакую замирает около нее и приветствует:       — Здравствуй.       От звука его голоса внутри яркими звездами вспыхивает ясное, но остававшееся неназванным чувство, раскрывающееся тихой безмятежностью так, будто она в самой спокойной гавани жизни, так, будто она дома.       Интай молча кивает и берет Хакую под предложенный локоть. Подобные касания стали частью их самих, вещью обыденной и необъяснимой.       Пленники общей тайны, которую хранят сердце. Они, не сговариваясь, стремились видеться чаще, находя в присутствии друг друга спокойствие, какого лишены в душных министерских павильонах.       Первопричины изменений, — своего громко стучащего сердца, сбитого дыхания, — Интай не заботят. Любые размышления отягощают прекрасный момент, мешая простому наслаждению от его присутствия.       — Я получила твое послание, — начинает говорить Интай. — Меня очень интересует Партевия. Чиновник Цзинь рассказал о том, что там недавно произошел переворот.       — Так и есть, — кивает ей Хакую. — Отец желает, чтобы мы съездили туда, хотя идея сотрудничества с Барбароссой не кажется мне хорошей. Мне известно, что раньше он был лейтенантом армии, и о нем говорили, как о довольно жестоком человеке, не проявляющего жалость даже к своим солдатам.       У лестницы зала негласно останавливаются, не решаясь ступить. Привлекают больше душного зала убегающие дорожки, окруженные деревьями, на чьих ветвях разбухают новые почки.       — Пройдемся? — смело предлагает Интай, и Хакую бесспорно соглашается.       Следовавшая за Интай, Сяолин аккуратно отстает, и к середине пути, ведущего их в неизвестные глубины дворца, они остаются одни.       — К Празднику Весны уже все готово, — делится Интай, забывая про Партевию. — В этот раз, надеюсь, пройдет без происшествий.       — Даже не знаю, — тянет Хакую. — Конец Праздника Середины Осени мне понравился. Не пришлось слушать эти сонеты, которые пели певцы в перерывах. Я едва вынес, когда они завели очередную балладу о несчастной любви.       Интай несильно сжимает руку Хакую и с наигранной важностью говорит:       — Рада, что ты оценил эти невыносимые песни. Я старалась их подбирать. Надеюсь, в этот раз ты сможешь оценить праздник не просто как «едва выносимый», а как «крайне невыносимый».       Хакую весело хмыкает.       — Только твое присутствие делает любое подобное мероприятие терпимым.       Приятность его слов растекается теплом, согревая лучше мехового плаща.       — Тогда мне стоит оставить тебя наедине с гостями и певцами, чтобы ты сполна оценил банкет, — продолжает важничать Интай.       — Как же ты жестока, — сетует Хакую.       Говорить с ним, отшучиваться и порой дерзить — самое естественное из возможных, а как иначе. Как было до — она уже и не помнит.       За разговорами они ступают на узкий каменный мостик, переброшенный через полузасохшее искусственное озерцо, у которого просматривается илистое дно. Утяжеленные временем ивы гнут ветви с набухающими почками по обе стороны от мостика. Молодые травы тянутся ввысь, земля возвращается к жизни.       Они останавливаются. Ветви и кустарники любовно прикрывают их. Голоса заглушает поднявшийся южный ветер, ставший союзником их тайного свидания.       Хакую разворачивается лицом к западному краю. Горизонт заслоняют крыши дворцов и павильонов, голые кроны и кустистые облака.       — Я помню, как ты сказала, что никогда не видела море, — припоминает Хакую.       Удивленная столь неожиданной сменой темы, она слегка склоняет голову, чем вызывает слабую улыбку у Хакую, приметившего движение.       — Я думаю, что нам стоит поехать в Партевию хотя бы ради того, чтобы я смог показать тебе море. И не только его. Представь только, — свободной ладонью Хакую прочерчивает горизонт, — песчаные берега Желтого моря, на которые волны выбрасывают ракушки. Легкие джонки на верфях напоминают огромных птиц, в прибрежных городах все пропитано солью и морем.       Хакую отводит руку от западного горизонта и прочерчивает дальше, к северу.       — А там — великий Тензан, горная цепь, в чьих недрах сокрыты драгоценности и металлы. Белые, не тающие снежные шапки укрывают их вершины. Там такой холод, что мало какая живность водится в тех краях, но у подножья бывает теплее, чем на юге, и северный ветер летом ласковее верного пса.       Живо и ярко выстраиваются описанные им картины, и пейзажи захватывают воображение. Щеки болезненно ноют от улыбки, и, подхватывая, Интай указывает на южный горизонт, на край своей родины.       — Ты бывал в Лоян, но знакомы ли тебе города-древности? Белокаменный Лицнзин стоит со временем первых королей Кай, и говорят, что покуда жив хоть один его защитник, то стены его не падут. Множества преданий ходят об этом граде, мне не хватит и дня, чтобы обо всех рассказать.       — Разве у нас в запасе только день?       Сбитая с мысли Интай переводит взгляд с южных далей на Хакую. Смотрит с теплой нежностью, от которой горло перехватывает, а воздух испаряется из легких, дышать становится отчего-то трудно.       Общность их мечтаний захватывает, крепко сжимает. Момент кажется таким прекрасным, что видится невозможным, и Интай боится как-то случайно разрушить умиротворенность мига, что только безмолвно качает головой на его вопрос.       — Если ты действительно желаешь этого путешествия, — голос Хакую падает до шепота, — то мы отправимся в него. На юг, север или запад. Как того пожелаешь.       Безнадежные мечтания. Связанные долгом и титулами — им никогда не покинуть дворец по прихоти, и волнующие воображения пейзажи, горы и моря, — ничто из этого великолепия, — не предстанет перед ними. Но подобные условности остаются Интай позабыты.       Уверенный, непоколебимый в своих обещаниях Хакую не оставляет сомнений в том, что желанное он может воплотить в реальность, но истина в том, что Интай безразличны моря и реки, твердыни и степные долины. Ее желание — последовать за ним по любому пути, будь он беспросветным или ослепительно ярким.       И она почти готова заявить о своем. Молчать становится больно, слова режут язык, отчаянно желая наконец вырваться наружу из плена упрямого разума.       Момент рушит евнух, который окликнул их. Хакую мрачнеет лицом, Интай отступает на шаг назад, размыкая их ладони.       — Говори, — грубо велит Хакую, склонившемуся в поклоне евнуху.       — Ваше Высочества, — заискивающе начинает евнух. — Его Величество зовет вас в Зал Верховной Гармонии.       Интай удивляется. Император? Что же ему вдруг понадобилось? Так резко и внезапно.       — Что-то стряслось? — с тенью беспокойства, которую разделяет и Интай, спрашивает Хакую.       — Этому слуге не известно, — не распрямляясь из поклона, отвечает евнух.       — Я велю тебе говорить, — с пробирающей властностью требует Хакую.       Вздрогнув всем телом, как от удара, евнух почтительно говорит:       — Прибыл гонец, Ваше Высочество.       — Откуда?       Хакую рубит словами как на допросе, заставляя евнуха напрягаться от страха и лебезить:       — Из Кай, Ваше Высочество.       Интай вздрагивает всем телом и поддается вперед, чтобы лучше видеть слугу.       — Что сказал гонец? — взволнованно спрашивает Интай.       Евнух долго молчит, мнется прежде чем тихо-тихо проговорить:       — Ваш отец, Ваше Высочество Наследная Принцесса, находится при смерти.