***
Сонхва отвернулся лицом от матери, громко рыдая, пока та что-то кричала ему, что Сонхва еле разбирал из-за всех тех мыслей, что у него крутились в голове. Его жизнь уничтожена. Он не сможет учиться в старшей школе, поэтому ему придется её забросить. Если он забросит школу, тогда его не примут в колледж. А в колледж не примут — не найдет он себе нормальной работы. А он ведь мечтал работать журналистом… — …Я сделаю аборт, — бормочет Сонхва, что заставляет его маму затихнуть на секунду, на что она возобновила свои крики вновь: — Еще что скажешь?! Никакого аборта я тебе сделать не дам, — говорит она фыркая, поворачивая руль на очередную улицу. — Ноги раздвинул — значит отвечай. — Я ведь не знал, что такое случится! — Сонхва смотрит на свою маму жалобным взглядом, что её не сильно разжаловало, но её голос стал тише. — Вы предохранялись? — спрашивает она, на что Сонхва дрожаще вздыхает, и пожимает плечами. — Ну ты… — Я ведь на это не смотрел, — объясняет Сонхва, закрывая лицо руками. — Я не знаю! Ничего не знаю… Сонхва чувствует поступающую тошноту, и вряд ли это было одним из признаков беременности. Скорее, он просто чувствует себя гадко. Потому что он не знает, чего ему ожидать в будущем или как обернется вся его жизнь. Он ведь так испортит жизнь и любви всей своей жизни, если решит оставить ребенка. — Даже не думай, — хотя Сонхва ничего и не сказал, его мама всё поняла. — Никакого аборта. Я тебе не позволю избавиться от моего внука. — Мам, если ты мне не позволишь сделать это безопасным путем, я просто возьму и напьюсь лекарств и тогда умрет не только ребенок, но и я! Сонхва качнуло вперед, когда его мама резко остановилась на светофоре от слов своего сына. Сонхва боялся поднимать голову, которая опустилась сама по себе от неловкого молчания. Он не хотел видеть разгневанную мать. Спустя еще минуту молчания, Сонхва начинает еще сильнее рыдать, чувствуя как слезы текут вниз по носу и приземляются на салон. — Кто отец ребёнка? — спрашивает тихо его мать.***
Сонхва неловко переступает с ноги на ногу, стоя перед входной дверью. Он вздыхает смущенно, и стучит несколько раз под двери. Он был одет в пижамные штаны с большой толстовкой, которая скрывала живот, который уже начал выглядывать. Его мама до сих пор настаивала против аборта. Они были католической семьей, поэтому для них аборт — был грехом равно убийству. — Я не могу позволить совершить своему сыну убийство, — говорила его мама уже дома, когда Сонхва продолжал плакать и объяснять, почему для него это было важно. Так смешно от того факта, что ему пришлось объяснять, что шестнадцатилетний подросток просто не может стать родителем в таком возрасте. — Мне плевать, ребенок должен родиться, — а вот от того, что его мама не понимала очевидного, становилось страшно. И грустно. Дверь открывают, и Сонхва видит у входа мужчину, который предположительно был родителем его парня. — Здравствуйте, — говорит взволнованно Сонхва. — Здравствуй, — отвечает он. — Ты наверное к моему сыну? — Сонхва дрожаще кивает. — Проходи. Он в своей комнате. — Спасибо, — Сонхва держит края толстовки, тянет их вниз как-будто сильнее прикрывая себя. Он стучится в комнату своего парня, и тот ему открывает и хмурится, когда видит Сонхва. — Привет, — говорит Сонхва, после чего, его приглашают в спальню. — А что ты здесь делаешь? — спрашивает альфа, плюхаясь на свое кресло. Сонхва неловко продолжает стоять возле входа, закрыв дверь до конца, прежде чем сказать. — Я беременен, — говорит Сонхва тихо, потом дополняя: — От тебя. Альфа сначала смотрит на омегу с недоумением, после чего, шокировано. — Ты сейчас шутишь? — говорит тот, и Сонхва качает головой. — Точно мой? — Ты серьёзно? Конечно твой! Мы же всё же встречаемся. Я бы никогда тебе не изменил, — когда Сонхва сказал это, альфа неловко отворачивает взгляд, прежде чем сказать: — Мы встречаемся? Глаза Сонхва округляются. Он смотрит на человека, которого любил всем сердцем, и видел там какого-то… незнакомца. Нет, это неправильно. Этого не может быть! — Просто… Ну… После тебя, я спал еще и с другими… Так что, — тянет он под конец. — Я тебе, можно сказать, изменил. Прости. Сонхва ничего не говорит, просто качает головой, будто не веря, что он когда верил такому человеку как он. Как будто он когда-то мог повестись на слова человека, который отнесся к нему вот так. — Мне… правда жаль. Я думал, что ты понимал, что это типа отношения без обязательств, — альфа чешет затылок неловко. — Я смогу оплатить аборт. Сонхва плюхается на стул стоящий сзади него, опуская голову вниз огорченно. Он так сердился на альфу, но больше он был зол на себя. Повелся ведь, на слова такой лживой альфы… Вздохнув тяжело, с неприятной горечью в горле, Сонхва говорит: — Никакого аборта я делать не стану, — говорит Сонхва, подняв голову настолько, чтобы смотреть на парня перед собой. — Чего? — альфа смотрит напряженно, будто не веря чужим словам. — Я оставлю ребенка, — Сонхва этого, на самом деле, не хотел. Он понимал, что в его возрасте иметь ребенка — глупое безрассудство. Но Сонхва как-то хотелось задеть альфу. Из-за чужого взгляда, Сонхва понял, что ребенок для того нежеланный, что было вовсе не удивительно. — Ты совсем, что ли?! — вскрикивает альфа, поднимаясь и подходя к Сонхва, но резко затихает, вспоминая о присутствии родителей в своем доме. — Я на такое не согласен, — шепчет он сердито. — А кто тебе разрешил решать за меня?! — Сонхва поднялся тоже, смотря на альфу в притык. — Ребенок же мой — поэтому я тоже имею право решать! — всё-таки не выдерживает альфа и истерит. — Но вынашиваю его я, поэтому я и решаю! — в ответ кричит Сонхва, надвигаясь в сторону двери, чтобы уйти оттуда, но альфа быстро хватает его за запястье. — Ну нет уж, ты не уйдешь, пока не согласишься, — следующие слова он говорит уже шепотом: — На аборт. — Не отпустишь — кричать стану, — чуть ли не рычит Сонхва, чувствуя, что там, где его сейчас держал альфа, руку жжет. Как будто его трогало что-то ядовитое. Альфа решает сдаться, отпуская руку омеги, и Сонхва рывком уходит из комнаты, и бежит по ступеням вниз. Его родитель внизу выглядел взволнованно, видимо услышав крики из комнаты его сына. Сонхва уже собирался просто молча уйти, но решил еще нагадить человеку, который его настолько обидел и которого, Сонхва думал, любил. — Надеюсь, следующая омега с которой ты решишь переспать не залетит от тебя, уёбок! — кричит Сонхва так, чтобы альфа точно услышала. — Ты — самый настоящий долбоёб, Шин Чонхо, — он показывает ему средний палец, когда видит, как тот разгневанно вышел из своей комнаты, смотря на него сверху с лестничной площадки. Сонхва лишь замечает шокированный взгляд отца его бывшего парня, прежде чем покинуть этот, теперь ненавистный ему, дом.***
Сонхва шестнадцать. И сейчас он рыдал оперевшись головой о плечо своей матери и обнимая свои колени ближе к груди. А плакал он, потому что залетел. В свои шестнадцать. — Всё будет в порядке, — шептала его мама ему уже в тысячный раз. — Ты родишь, мы тебе жилье купим, будем помогать финансово, да и с малышом тоже. Ты будешь прекрасным папой для этого ребенка, Сонхва. Это была ложь. Сонхва знал, что когда он родит, он больше не будет нужен своей семье, и те очень быстро забудут даже о его существовании. Сонхва отцом будет ужасным, ведь он даже криков этого малыша не слышит, а он уже его ненавидит. Но эти слова успокаивали. Даже если только на несколько часов, может даже меньше, может лишь на несколько минут. Но было легче.***
Во время своей беременности, Сонхва чувствовал много чувств разом. Одним из них была безнадега. Сонхва помнит, как еще первые недели он умолял свою маму дать ему разрешение на аборт в прописном виде, ведь без него сделать аборт — никак. Та тогда просто смотрела на него с каким-то отвращением, и отмахивалась называя Сонхва слишком драматичным. Тогда Сонхва чувствовал себя так, как будто он был какой-то игрушкой, у которой нет права на свое мнение или решение, и за неё всё решала хозяйка игрушки — его мама. Сонхва пытался просить в отца, с которым он толком не виделся с лет пяти. Тот лишь пожимал плечами, ведь «С той сволочью я спорить не хочу”, говоря о его маме. Сонхва мог плакать, кричать, хоть головой о стену биться, его мать не было возможно разжаловать. Безнадега. Самая настоящая. Как будто его мать видела в нем лишь инкубатор, который должен родить ребеночка, и это единственная задача Сонхва как омеги. Вторым чувством было опустошение. Когда срок того, на котором было возможно сделать аборт закончился, Сонхва сдался. Даже не сдался умолять свою маму об аборте, просто… сдался. Ментально сдался. Он начал замечать, что мог днями просто лежать в постели, вставая из нее, только чтобы использовать уборную. Сонхва почти не ел, его мама обычно чуть ли ему в глотку эту еду не запихивала, бормоча при этом: «Твоему ребеночку нужно хорошо питаться». А Сонхва не желал того, чтобы его ребенку было там хорошо. Если голодание сделает хуже — отлично, Сонхва продолжит не есть. Не велика потеря. Если Сонхва приходится так страдать из-за этого глупого малыша внутри него, почему же он должен думать о самочувствии самого ребенка? Третьим стала ненависть. Сонхва даже не был уверен, кого он ненавидел больше всего в такой ситуации: Себя, своего глупого бывшего, родителей или же ребенка? Внутри себя Сонхва понимал, что ребенок здесь был не причем. Когда он родится, он даже не узнает обо всех тех страданиях, которые Сонхва пережил. У него не будет плохих намерений, он просто будет пустым листом, на котором будут появляться тексты и рисунки постепенно. Но Сонхва не сильно это заботило, если честно. Не тогда, когда это самое дитё приносило ему столько грусти. Он может оказаться хоть ангелом во плоти в будущем, Сонхва всегда будет смотреть на него как на того, кто взял и испортил всю его жизнь. Когда мама заставила его пойти провериться, Сонхва узнал, что у него будет мальчик. Выпустили его из кабинета запихнув в руку леденец вместе с черно-белой фотографией его сына в матке. Леденец Сонхва с радостью запихнул в рот, а фото он выбросил в мусорку на выходе вместе с оберткой. Сонхва смирился на шестом месяце. Поняв, что участи стать родителем в шестнадцать ему не избежать, оставалось только смириться. Каждое утро, вместо того, чтобы рыдать в ванной, видя свой округлый живот, Сонхва заметил, что он даже начал говорить иногда с «Булпилом», о своих снах, о дне. Несерьёзно, просто говоря мысли вслух. Придумав прозвище ребенку, Сонхва планировал его так и назвать, но когда его мама услышала кличку, накричала на него, говоря не называть своего ребенка «ненужным». Но Сонхва не слушал, продолжая называть, пока безымянного ребенка, нежеланным. Сонхва однажды вечером лежал у себя в темной комнате, поглаживая уже достаточно большой живот. Сонхва задумался о чем-то, говоря в темноту комнаты: — Интересно, ты будешь ненавидеть меня также сильно, как и я ненавижу тебя? — спрашивает Сонхва шепотом. Спустя несколько секунд, он чувствует пинок. Осознавая, что случилось, Сонхва тихо смеется. — Значит будешь…***
Роды были не худшей частью всего этого, но все равно ужасной. Сонхва не понимал, почему он настолько должен мучиться и переживать столько всего, чтобы дать жизнь мальчику, который, Сонхва надеялся все эти девять месяцев, вообще не появиться на свет. Роды как-будто длились не двенадцать часов, а целую вечность. Его мать постоянно ему твердила, что когда он увидит малыша уже рожденного, он сразу его полюбит. Это она называла омежьим инстинктом, ведь каждая омега любит своих детей. Когда ему показали уже чистого малыша, Сонхва понял, что ничего не почувствовал. Его сын плакал, пока его не положили на грудь своего папы. Тогда он прекратил. Видимо, тот чувствовал себя в безопасности рядом со своим родителем. Жаль только, что тот еще не осознает, что Сонхва этот факт совсем не нравится. — Мы поможем с регистрацией имени, — говорит медбрат, держа в руках какие-то документы. — Ну, если вы уже с ним определились. Сонхва смотрит на ребенка на своей груди. Тот открыл глаза, смотря своими большими, зелеными глазами на своего папу. Сонхва сжал сердито кулаки, вспоминая своего бывшего, Шин Чонхо. — Чонхо, — говорит Сонхва, отворачивая взгляд от глаз своего сына. — Пак Чонхо.***
Сонхва часто смотрел на обычных подростков, которые ходят в школу или уже поступили в колледж. Те гуляли с друзьями, веселились, влюблялись. Сонхва засматривался на них, представляя себя на их месте. Представляя, как он изучает искусство журналистики в одном из кампусов университета, в который он так мечтал поступить. Как он общается с однокрусниками, смеется с ними. Как влюбляется в какую-то альфу с которой решает провести всю оставшуюся жизнь. — Пап! Смотри что я нашел! Эти фантазии исчезают, когда он слышит детский голос. Сонхва девятнадцать. Как раз в этом возрасте, Сонхва должен быть первогодкой в колледже, но вместо этого он выращивает трехлетнего ребенка. Чонхо подходит к своему папе, держа в ладонях бирюзовый камушек. Сонхва смотрит на это с пустым выражением лица, слыша звуки волн и отдаленные голоса людей на пляже. — Он прекрасен, Чонхо-я, — отвечает мама Сонхва, сидящая рядом с ним. Именно его родители оплатили им поездку в Пусан с условием, что они поедут вместе с ними. Честно говоря, Сонхва бы лучше остался дома, но за эти три года Сонхва привык к правилу: «предлагают — бери». — Спасибо, бабушка! — говорит тот с яркой улыбкой на лице, после чего поворачивается к отцу, ожидая и его похвалы тоже. Сонхва отводит взгляд от ядовитых глаз сына, и цокает тихонько, вспоминая бывшего. Недавно он видел его возле колледжа, в который сам мечтал попасть. Тот радостно шел под руку с какой-то девушкой. В её влюбленном взгляде направленным на Шина Чонхо, Сонхва увидел себя. Такая же наивная как и он сам — так грустно. — Так тебе нравится, папа? — спрашивает уже его мать, взглядом намекая что-то ответить своему же сыну. Сонхва понимает, что это отвратительно с его стороны вот так долго заставлять своего сына ждать банального «молодец», но он ничего не может с собой поделать, а лишь пробормотать: — Ага, — отвечает еле слышно Сонхва. Когда он краем взгляда смотрит на своего сына, улыбка у того исчезла, и он растерянно смотрит зелеными глазами на камушек перед собой, будто бы пытаясь понять, что с ним не так. Молодец, Сонхва, взял и обидел ребенка. — Сонхва, — сердито смотрит мать на Сонхва, после чего поворачивается с нежной улыбкой к внуку. — Видишь, там детишки замок из песка строят, — говорит бабушка, указывая пальцем на детей смеющихся друг с другом. — Поиграй с ними. Чонхо кивает неуверенно, неловко идя к тем мальчишкам. — Когда ты наконец-то прекратишь ненавидеть этого ребенка, Хва? — бормочет мать Сонхва настолько, чтобы Чонхо точно не услышал. — Никогда, — резко отвечает Сонхва, натянув на глаза темные очки, и скрестив руки на груди и смотря на парочку подростков, которые сейчас играли в волейбол справа от их местечка. Так хотелось присоединиться к ним… — Привет, — говорит тихо Чонхо к мальчишкам, которые резко прекращают смеяться, когда слышат чужой голос. — Можно с вам поиграть? — Конечно! — отвечает один из мальчишек с щечками, на что Чонхо радостно улыбается и садится рядом с ними, пачкая свои шорты в песке. Три мальчика были в одних лишь плавках, показывая свой вверх всем остальным. Ничего в этом удивительного — они были всего лишь детьми, наверное лет пяти, думается Чонхо. Да, и может они были альфами. Чонхо был омегой — об этом он узнал только утром. Тогда его папа сказал, что только омеги-шлюхи одевают лишь плавки на пляж и ходят там с голой грудью. Чонхо без понятия, что слово «шлюха» означает, но видимо это что-то нехорошее, раз Чонхо сейчас сидел в майке и в шортах возле мальчишек, которые были только в плавках. — А вы альфы или омеги? — спрашивает Чонхо, помогая замку принять нужную форму. — Ну, альфы, конечно же! — лыбиться мальчишка без передних зубов, на что Чонхо смущенно улыбается. — Здорово! А я омега, — говорит Чонхо в ответ. Он не ожидает в ответ услышать смех мальчиков. — Иу! — говорит один, и смеется нервно. — Мы с омегами не играем! — он берет горсть песка в ладонь и бросает ее в волосы Чонхо. — Оу, — говорит тихо Чонхо, стряхивая песок со своих волос и чуть ли не плача, когда он продолжает чувствовать песчинки на своем скальпе. — Иди отсюда! — кричит уже мальчик с кривым носом. — Омега, омега — убегай с разбега! Чонхо почувствовал еще песок летящий в свою сторону, прежде чем расплакаться, и убежать в сторону зонта, под которым сидели его бабушка и папа. — Бабушка! — кричит он, прежде чем подбежать и обнять её крепко и расстроенно. — Чонхо-я, что случилось? — она начинает стряхивать песок с плеч и волос мальчика, пока он сам громко всхлипывал. Чонхо говорит что-то сквозь слезы, но выходят только еле понятные мычания. Бабушка успокаивающе гладит своего внука по спине, и смотрит на Сонхва сердито, который продолжал смотреть на подростков играющих в волейбол. Чонхо глядит краем взгляда на отца, который не обратил даже дольку внимания на него, когда он был обижен. Тогда Чонхо перестал обращаться к нему со своими проблемами.***
А проблемы были. Сонхва знал что были, ведь когда он начал ходить в среднюю школу, он всё чаще начал приходить домой побитый или просто расстроенный. И Сонхва понял, что даже начал немного волноваться за своего сына. Хоть он даже и не пытался разузнать о том, что происходило в школе, — Сонхва казалось что разговоры об этом в фильмах слащавы. Он всегда проматывал моменты, где мать говорила с сыном о буллинге, — Сонхва всегда обрабатывал раны. Обычно Чонхо в такие моменты дергался и отталкивался от отца, и Сонхва надеялся, что это потому-что раны пощипывало, а не потому-что… неважно. Сонхва двадцать восемь, и кажется он начал понимать свои ошибки прошлого. Например то, что Чонхо был вовсе не виноват в том, что его бабушка заставила Сонхва оставить ребенка. Сонхва понял, что он был такой же жертвой ситуации как и он сам. И чтобы сделать свою ситуацию лучше, Сонхва отыгрывался на ребенке, который никак не мог ни на что повлиять. Чонхо двенадцать, и Сонхва кажется, что у того начался переходный возраст, ведь вместо того, чтобы просить ласки как он делал это в детстве, он теперь отталкивает его и бьет кулаками по груди. Сонхва надеялся, что это просто переходный возраст начался раньше, а не Чонхо понял, что отец его никогда и не любил. Хоть это и было правдой, — даже когда Сонхва переклинило в двадцать шесть, он не начал любить этого ребенка. Кажется, он просто не способен на родительскую любовь, и Сонхва немало слез пролил из-за этого факта, — Сонхва никогда не хотел, чтобы Чонхо об этом знал. Он хотел бы ему счастливого детства, чтобы все нужды ему были предоставлены. Технически так и было, но одной нужды его сыну точно не хватало, а именно любви. Поэтому Сонхва не спрашивал Чонхо о побоях. Ведь он знал, что даже если он спросит, Чонхо лишь фыркнет, и направится в свою комнату. И это Сонхва заслужит. Это была среда, когда Сонхва позвонили со школы о том, что Чонхо избил какую-то альфу и сбежал со школы. Спустя минут пятнадцать, Сонхва уже был в классе руководительницы Чонхо, слушая выговор от нее. — Я всё понимаю, всё-таки они мальчишки и всё еще растут, — говорит рассерженно женщина. — Им нужно иногда выпустить так пар. Но ваш сын тому ребенку руку сломал! Сонхва кивает, давая понять, что он понимает, что его ребенок стал проблемой. Он верит тому, что тот альфа просто шутку пустил в сторону Чонхо, из-за чего тот на него накинулся. Сонхва верит в то, что Чонхо первый начал драку и что он был в ней виноват. Ведь он знает, что тот на это способен. Сонхва нервно сглатывает, и впивается ногтями себе в плечо, касаясь всех тех царапин, которые ему оставил Чонхо. — Даже если они оба альфы, это поведение недопустимо, — добавляет она, и Сонхва распахивает удивленно глаза и смотрит на женщину. — Что вы только что сказали? — спрашивает он, чтобы понять, послышалось ли ему или нет. — Что это поведение недопустимо… — Нет! До этого. — О том, что они оба альфы? — говорит руководстительница, скрестив руки на груди. — Что-то не так? Сонхва просто смотрит на нее, пока в его голове происходит хаос. — Мой сын — не альфа, — Сонхва трясет головой, когда говорит эти слова, чтобы добавить еще больше искренности в них. Женщина сначала смотрит на него недоумевающе, а потом и удивленно. — Он… не альфа? — Сонхва опять качает головой. — Но… он ведь сказал об этом еще в прошлом году, когда знакомился с классом… погодите. Она садится за свой рабочий стол, роясь в своем ящике, где у нее видимо лежали анкеты учеников класса. Проглядывая страницы, она наконец-то находит анкету Чонхо. Где в строке вторичный пол красовалось темными буквами «Омега». — Боже мой, извините. Я не знала об этом, — говорит руководительница виновата. — Я эти анкеты не доставала еще с прошлой весны… я поверила вашему сыну на слово, — она минуту молчит, после чего твердо говорит: — Но это не значит, что он имел право на то, чтобы избить своего одноклассника. Когда она повернула голову туда, где стоял Сонхва, она поняла, что его уже там не было.***
На часах было девять вечера, когда Чонхо вернулся домой. Тот был весь в грязи, в листьях, и царапинах. И в такие моменты, обычно Сонхва сразу же бежал доставать аптечку, когда видел своего сына в таком состоянии, но в этот раз он продолжил сидеть на диване, как в ничем не бывало, смотря на сына грозным взглядом. Чонхо переводит взгляд на рюкзак в коридоре, и тогда осознает, что кажется его отец посещал школу. Он решает это проигнорировать, и просто направится в сторону своей комнаты. — Чонхо, — говорит твердо Сонхва, заставляя своего сына остановится на полпути до комнаты. — Не хочешь рассказать о своих делах в школе? — Нет, — резко отвечает Чонхо и опять начинает идти к комнате. — Чонхо, — в этот раз мальчик не останавливается, а только ускоряет шаг. — Пак Чонхо! Сонхва поднимается с дивана, и хватает своего сына за руку, чтобы тот остановился. Чонхо пытается вырваться, но Сонхва сдавил руку настолько, что у Чонхо начали наворачиваться слезы на глаза. — Отпусти! — кричит Чонхо. — Ах так сейчас мы не такие смелые как в школе, — Сонхва хватку не ослабевает, смотря за тем, как Чонхо бьет его по плечам и царапает запястье, чтобы тот отпустил. — Почему такой альфа, как ты, так слабо бьет? Чонхо прекращает попытки, когда слышит слова Сонхва и смотрит на него с испуганными, зелеными глазами. Сонхва никогда не видел своего сына настолько напуганным. И Сонхва соврет, если скажет, что ему не нравится видеть своего сына таким напуганным. — Почему ты сказал всем в школе, что ты альфа? — спрашивает быстро Сонхва. — Какое тебе дело? — сквозь зубы резко отвечает Чонхо, уже вырываясь не так активно, но время о времени отдергивая свою руку, надеясь застать момент, когда Сонхва отвлечется и ослабит хватку. — Я твой отец, если ты не забыл, — говорит Сонхва. — Зачем ты врал? — Потому что у меня не было бы друзей, если бы они знали, что я омега! — Чонхо всхлипывает, и ноет себе под нос. — Я не похож на омегу. Никто со мной не дружил в первых классах из-за этого. Поэтому я знаю, что мой вторичный пол — это ошибка! — Как ты можешь говорить такое!? — опять вскрикивает Сонхва на него. — Ты должен гордится своим вторичным полом, а не скрывать его. — Может я бы и гордился, если бы ты не был омегой, — тот кричит в ответ, заставляя Сонхва еще больше разозлиться, дергая глазом. — Я не хочу вырастить и стать таким как ты! Крики и всхлипы прекратились после звонкого удара по щеке. Чонхо держиться за щеку рукой, которую только что грубо держали. Запястье всё было красным от того, как крепко держал его Сонхва только несколько секунд назад. — Чтобы я больше никогда такого не слышал в свою сторону, — что ты делаешь, Сонхва? Ты и так всё испортил! Все эти два года полных попыток улучшить отношения со своим сыном ты просто выкидываешь в окно. Тебе самому не жаль всех тех усердий, что ты приложил? — Я — твой отец. И ты будешь меня уважать. Даже если мне и придётся избивать тебя, чтобы ты начал меня уважать — я готов на это. Чонхо последний раз всхлипывает прежде чем опустить дрожащую руку вниз и посмотреть на отца своими зелеными глазами. Это был взгляд полный грусти, злобы и разочарования. Как будто эти глаза так и говорили: Я наконец-то убедился в том, насколько гнилой человек ты. Видеть такой взгляд направленный на себя, такой взгляд, который настолько напоминал ему своего бывшего, было больно. И обидно. Прямо тот день вспоминался, когда Сонхва выкинул того Чонхо из своей жизни навсегда. Чонхо побежал в свою комнату, громко хлопнув дверью. Колени Сонхва подкосились, и он приземлился на них. Тяжело дыша, он почувствовал горькие слезы на своих щеках, которые приземлились на пол делая небольшую лужу там. Сонхва всхлипывает, закрывая лицо руками и рыдает громко, когда слышит музыку включенную в комнате Чонхо. Наверное, тот её включил, чтобы Сонхва сам не услышал, как его сын там рыдал в подушку после такой ссоры, но Сонхва использовал громкий рок в свою пользу. Они оба плакали тем вечером под King for a day. Даже если это и кажется смешным в теории, это стало самым ужасным днем для Сонхва. День, когда их отношения изменились навсегда. Сонхва помнит, как он позвонил Хонджуну в тот вечер, чтобы тот посидел в его сыном. Чтобы убедился, что тот будет в порядке. — А ты куда пойдешь? — спросил Хонджун сонно, когда он был уже в коридоре дома Паков. Сонхва взолнованно накидывал куртку на свои плечи, с пустым взглядом. Он нервно смеется и смотрит на Хонджуна своими красными от слез глазами, прежде чем ответить: — Без понятия. Тогда в десять вечера, он оказался в баре недалеко от их дома. Сонхва заказал соджу. Выпил он через минут тридцать три бутылки. — Еще одну, — язык заплетается, когда бармен кивает на заказ Сонхва. В баре было почти полностью пусто. Только за столиком в углу бара сидела какая-то группа офисных работников. Наверное, праздновали что-то. — Что омега здесь делает сама в такое время? — Сонхва оглядывается, как замечает мужчину, подсевшего рядом. Он оглядывает его снизу до верха, оценивая дорогой костюмчик и ролексы на руке правой. — Омега запивает грусть, — говорит еле понятно Сонхва, икая посреди предложения. Альфа, — Сонхва думает, что тот альфа, — подсаживается ближе к Сонхва, и касается его подбородка своими большим и указательными пальцами. — Могу ли я помочь такой привлекательной омежке с грустью? — Сонхва сглатывает на прикосновения альфы, чувствуя нарастающее возбуждение. Сонхва даже не может вспомнить, когда в последний раз занимался сексом с кем-то… такая глупая, очевидная ложь. Сонхва никогда не забудет ночь, когда он впервые занялся сексом. Когда зачал ребенка, который приносит ему столько несчастья. То есть, у Сонхва мало опыта, да и еще и пьян, поэтому он уверен, что тому альфе этот процесс не настолько приятен, как он мог бы быть. Но зато Сонхва насладился этим по полной. Он стонет ему в поцелуй, чувствуя как щетина царапает ему щеки подбородок, громко стонет, когда тот отстраняется и, прижав к стене, трахает сильнее. У Сонхва в голове туман от трех с половиной бутылок соджу и от того, как, оказывается, секс хорошо ощущается. Сонхва всю жизнь казалось, что его бывший был настолько хорош в ту ночь — как же он ошибался. Он даже понять не может, почему настолько много омег на него велось, почему Сонхва повелся на него. Сонхва вздрагивает, когда тот альфа, хватает его спереди и помогает закончить поглаживаниями. Не проходит и минуты, когда Сонхва кончает на стену впереди себя и дрожит. Его колени подкашиваются, когда он почти падает, но тот альфа помогает ему удержаться на ногах. Так смешно, какой-то незнакомец-альфа относится к нему лучше, чем относился к нему его бывший. Лучше, чем даже как относится к нему его собственный сын! Тот помог ему добраться домой, путь до которого, Сонхва казалось, они прошли за минут пять не больше. Может это просто опьянение так влияло? Когда Сонхва оказался дома, тот с ним попрощался, а Сонхва пошел криво к входу. Он открыл дверь, сразу же видя в гостиной Хонджуна, читающего книгу на диване. Тот что-то ему говорил, но Сонхва ничего не слышал, видя лишь цель впереди себя в виде двери в комнату Чонхо. Он туда идет, сразу же замечая Чонхо спящего, повернувшись спиной к двери. — Сонхва, не буди его, — шепотом говорит Хонджун, что Сонхва игнорирует, падая на колени перед кроватью Чонхо, чувствуя, как слезы опять наворачиваются на глаза. — Ты всё мне испортил, — сердито говорит Сонхва, пьяно хныча. — Всю жизнь, нахер, испортил! Случай в баре помог Сонхва много чего понять. Понять, сколько всего он опустил. Вместо того, чтобы ссориться со своим сыном этого вечера, он мог бы лежать и ластиться со своим парнем, может даже мужем, в постели. Он мог бы знать, что такое хороший секс еще до своих двадцати восьми, и узнал бы он об этом не переспав с незнакомцем в баре, а с любовью всей своей жизни. Знать, что такое быть любимым. Но Чонхо, спящий сейчас в своей постели, помешал всему этому. — Сонхва, прекрати, — Хонджун раздраженно вздыхает, и помогает Сонхва встать на ноги и выводит его из комнаты мальчика. Когда Чонхо слышит, что дверь захлопнулась, наконец-то начинает дышать. Слезы резко накатываются на глаза, когда он понимает, что его отец имел ввиду под своими словами. Он не знает почему, но сердце болит. Впервые, оно болело.***
Чонхо резко открывает глаза, чувствуя, что подушка под его щекой была вся мокрая от слез. Он поднимает голову с подушки, и протирает лицо ладонями. Чонхо спустя минуту пустого глядения в стену замечает, что в его наушниках играла на повторе King for a day. Вот почему, ему приснилась та ссора с отцом. После того дня, эта красивая песня всегда у него ассоциируется с теми событиями. Чонхо вздыхает, и сняв наушники, он, прижав колени к груди, утыкается лицом в скрещенные руки на своих коленях. Сегодня одиннадцатое октября. День рождение Чонхо уже завтра.