Любуюсь тобою,
И пусть этот день весны
В прошлое канет.
Слива у самой кровли,
Не забывай меня!
[Сикиси Найсинно]
Её шрамы отпечатались у него на подкорке. Первое время он рисовал их на бумаге, но бумага была холодной и не могла передать тепла кожи Грейнджер под его пальцами. Не могла передать те рваные вдохи, что вырывались из горла Грейнджер, когда он проводил по абрису шрамов языком. Он не мог нарисовать то, как выгибалась её спина в тот момент, когда он целовал разветвления пурпурных молний на её шее. Малфою до судорог во всем теле не хватало трепета её ресниц и карих глаз. Поэтому он вырезал её шрамы на своём теле, точно повторяя места и узор. На двадцать шестом он потерял сознание. Поттер нашёл его в луже собственной крови и сдал в богадельню психиатрического отделения Мунго. Мальчик, который должен был сдохнуть вместо неё, пообещал Грейнджер заставить Малфоя жить. И он пытался. Исправно, точно по часам, приходил в его палату каждый день. Пытался говорить. Но Малфою было плевать на то, что он говорил. Он ненавидел Поттера за то, что тот позволил ей умереть. За то, что она так ценила жизнь Поттера и закрыла его собой, когда в него полетели убивающие проклятия со всех сторон. Ненавидел Грейнджер за то, что она оставила его одного. Что наплевала на всё, о чём они мечтали, находясь наедине. Ненавидел себя, что не успел её спасти. Что ни разу не сказал: «Люблю». Малфой жил этой ненавистью, вычерчивая кусочком угля лепестки её губ и маленький шрам над верхней губой на единственном свободном клочке стены. Перья и бумагу ему больше не давали после того, как он вскрыл обломком пера себе вены. В его сознании стояли её глаза в тот момент, когда она падала с обрыва в толщу ледяной чёрной воды. Ветер ласкал её волосы. Облизывал лицо. Обнимал своим пробирающим до костей потоком её тело.Вместо него…
Малфой смахнул выступившую на глазах влагу и начал царапать стену ногтем, в том месте, где был штрих шрама, до тех пор, пока тот не окрасился красным. Он посмотрел на свои дрожащие, перепачканные углём пальцы и услышал в голове голос Грейнджер: — Сыграй мне, Малфой. — Ты спятила. Я не буду играть на этой пыльной развалюхе, — возмутился он в её макушку, взглянув на пианино возле кровати. — Я вообще не уверен, что оно ещё способно играть. — Пожалуйста… — прошептала она, теснее прижимаясь к его груди. — Только ради тебя, Грейнджер. Он приподнялся и стянул с Грейнджер простынь, закрепляя её на бёдрах. Огонёк на её волшебной палочке вспыхнул, и Грейнджер закурила. Он забрал у неё сигарету и затянулся, потом вернул ей эту дрянь. — Что тебе сыграть, моя маленькая фурия? — Малфой провёл палочкой по пианино, проверяя настройку и удивляясь внутреннему состоянию этого ветхого на вид инструмента. — Удиви меня, — Грейнджер улыбнулась ему. Твою ж драконью мать! Блядь, как она ему улыбалась?! Нежно. Горячо. С колючими искорками в глазах. В самое сердце. Для него пропадал весь мир. Взрывался яркими вспышками и грохотом в голове. Малфой обхватил голову руками, царапая кожу и вырывая волосы. Голая Грейнджер курила и улыбалась в его постели, а он играл ей вальс. Удар головой о стену, рассекая кожу до кости и почти теряя сознание. Почему он тогда не сказал ей, что любит? Она умерла, не зная об этом. Так и не услышав этих слов от него. — Люблю тебя, моя маленькая фурия, — на хриплом выдохе прошептал он, утопая в темноте.