Сгорают в пламени познания яблоки

Салон Бентли утопал в тишине, изредка прерывавшейся раздраженным поскрипыванием шин о дорогу. Неведомо куда нес их автомобиль, но для неё дорога вела в безутешную, мрачную пропасть туманного будущего. Мимо потух загородный дом, в котором они с Энтони задержались в последние летние деньки, чтобы насобирать наливных яблок. И картины воспоминаний догорали ворохом пепла. Нарисованная тусклой пастелью, нереальная, неживая Давина, уткнула лоб в боковое стекло, потерянно, искоса наблюдав за мелькавшими в нём деталями. Её плечи, укрытые одеялом, поникли при тяжёлом вздохе. — Что за чертовщина… — рыкнул Кроули, наткнувшись взглядом на призрачного вида строение и подметив, что не так давно оно пестрело жизнью. — Мы что, в дешёвом фильме ужасов? Дэви промолчала, поразмыслив, что в таком случае она бы предпочла, чтобы её съели оборотни. Энтони ненадолго отвлёкся от дороги, засмотревшись на порозовевшее от слез лицо, сомкнутую на скулах руку и безутешную печаль в бездонной чашке карибского кофе. Влажные кудрявые волосы у лба поддерживала завязанная посередине красная бандана в белый горошек. Внутри себя Давина не обнаружила ничего. Прежняя она осталась рядом с пабом, там, где и должна была быть, когда он, впитавший в стены её любовь, стоявший за счёт теплившегося в нём уюта, упокоил доски в земле. Она похоронила живое существо, бережно любимое ею, способное сопереживать, изъявлять капризы в виде коротких замыканий и… Пребывать для неё убежищем от внешнего мира, не готового её искренне принять с раскрытыми объятиями. Вновь накатившая боль молчаливо пролилась на щеки, и костяшки пальцев побелели от давления. В её глазах падали звезды, сгорая в атмосфере на высокой скорости. А он не мог их поймать и спасти. Их осколки, разбивавшиеся в пустоту и пыль. Демон уверенно скользнул рукой по талии к женскому плечу, но Давина помотала головой в знак несогласия. Он сглотнул и с тяжёлым выдохом покосился на руль. Лицезрение скудной местности без единой души в лице пешеходов, или странствующих автомобилистов, вкупе с невозможностью облегчить страдания девушки — высасывало из него силы. Раскинувшийся через реку Клайд-Арк болезненно слепил проезжих белыми фианитами. Магия таинственным образом вернулась, но Кроули впервые не давил на газ что есть сил, и его Бентли неторопливо следовала вперёд, пропуская на удивление существующих, не являвшихся статичной декорацией, других водителей авто. Печальная спутница от изумления расслабила ладонь, убрав её от лица. Женская ручка скользнула к выключателю стеклоподъёмника. Дэви аккуратно высунула голову из окна, подняв взгляд к небу, сдерживаемому односторонней, стальной плетёной дугой, не доходившей до края моста. Её поглотило созерцание истинного чуда, и разум не определился, воспринимать ли такое отличное от прежнего мира величественное архитектурное сооружение с восторгом, или поспешить поддаться тревоге. Фиолетовый свет лёг неоном на прекрасный лоб и растрепанные ветром кудри. — Удивительно, да? Клайд держит эту махину благополучных тринадцать лет. И всё так же ярко. Давина придержала радость от увиденного. До встречи с Энтони она выбиралась к берегу Клайда, чтобы полюбоваться закатом. И в её памяти не отпечаталось сиявшей бриллиантами ламп дуги. Теперь же неизведанный мост приглашал её на другую сторону реки, в мир центрального района Глазго, казавшегося ранее невозможно далёким. Высотные здания непозволительно возвышались, отбрасывая в воду столпы разноцветных огней. Маленькая, чужая среди неонового великолепия Давина, неуютно поëжилась, выбравшись из автомобиля. Кроули закрыл за ней дверцу. — Это… Не Гован… — зябко прошептала девушка, подтвердив в своей голове неизбежность. — По сравнению с Гованом — что угодно, не Гован, — без ехидства подметил Энтони, приобняв её за закрытые одеялом плечи. Кроули адекватно пораскинул, что оставаться ночевать в автомобиле (какой бы ни была прекрасной его малышка) после сильного потрясения — идея явно не первоклассная. И тем не менее, его не покидало ощущение, что приведя Давину в дорогой отель — он усугубил их без того скверное положение. Дэви не обрадовалась, она напротив, погрузилась в беспросветный мрак, чего не заметил бы разве что недалёкий. Девушка, убравшая кудри в хвост и облаченная в кремово-воздушный атласный халат, прикрывавший белоснежное боди, уходившее в еле заметные бежевые подтяжки, расположилась у трюмо. Пальчиками она аккуратно вертела в руках складное зеркальце, на внешней стороне которого, поверх космически-синей эмали играли золотистые узоры. — Наверное, его кто-то потерял… И совершенно не расстроился? — спустя беззвучный, длительный поиск смысла и ответа на вопрос как жить дальше, она слабо подала голос, обратившись взглядом печального оленёнка к Энтони. Он курил, уложив руки на балконные перила. Горький дым утопал в лёгких, но не растворялся полностью, оседал тяжестью в груди. Что он мог ей сказать? Поведать о том, что их причина для помутнения рассудка более важна, чем нелепая забытая вещица, чтобы расстроить даму сердца сильнее? Кому в принципе сдались зеркала? Для него они — лишнее напоминание о том, что в отражении наблюдалось что-то отдалённо похожее, расплывчатое, но не заменившее его полноценно. — Здесь всё… Совершенно другое… Когда я хотела вырваться… Не думала, что будет… Так тяжело… — Не всегда нам есть, куда вернуться… Давина… — он затянулся сильнее, болезненно проехавшись по обоюдно открытой ране, ведь когда демон делал это сам, говоря о ней прямо — в случае повторения тяжёлого опыта агония обещала притупиться. Легче им не становилось от признания факта. Он понимал, что если бы они временно покинули Гован и вернулись позднее, жизнь Дэви наполнилась бы незабываемо яркими впечатлениями, а не отвращением к смене обыденной обстановки. Звёздный свод заперли для него на семь замков. Книжный магазин Азирафаэля перестал для него быть оплотом. А Давина мгновенно рассталась с пабом, не успев понять, за какие грехи его отобрали. Ему было знакомо терзавшее её чувство. Вокруг не наблюдалось стен, земля уходила из-под ног. Ты везде чужой. И нигде… Ничей. Но тогда ему казалось, что он нашёл своё место, устроившись в обличье змея у Азирафаэля на шее, пока тот крепко спал. И незаметно уснул сам. Тошнота подкатывала к горлу. Между тем, чтобы последовать за мнимыми, обманчивыми, знакомыми благами, он предпочёл потерять всё и не изменить внутренним установкам. Острые метания настойчиво возобновлялись и удушали покрепче сигаретного дыма. Болезненно, безутешно хотелось быть необходимым в своей истинной сути, не беспокоясь о пролитом на мягкий шерстяной ковёр вине, бросаясь громким, едким замечанием по поводу конечности и ограниченности суждений. Дерзко хохотать, расправляя плечи и разводя руками в стороны, цитируя поношенное веками: «C'sssss est la vie!» Не бродить средь белых стен, где страшно не хватало воздуха. С наклеенной скотчем улыбкой на усталом лице, чинно держа подбородок и спину, поддаваться влиянию указаний, чтобы не остаться в пустоте… Кроули не сдержался. Расплывшаяся, ехидная клыкастая ухмылка познакомилась бы с его слезами, если бы демон не закрыл её ладонью что есть сил. Ему не удавалось удержать нерушимым хрупкое счастье, давшееся нелёгким трудом. Немудрено, что он не желал его с кем-либо делить… А тем более им расплачиваться. Нежные руки осторожно обвили его шею. Демон удивлённо раздул ноздри. И замер. —… Ты не должен переживать это один, Энтони… — Мы в глубокой заднице, Дэви… Нам некуда ехать… Куда бы мы не собрались. — со скептическим, фальшивым удовольствием заключил Кроули. А утопающая в ядерной желтизне печаль говорила об обратном. Он принимал в отрыве от реальности существование без излюбленного Сохо, а Давина собирала по крупицам остатки счастливых моментов в Говане. И оба не видели впереди ничего похожего на свет. —… Тони… — во взмолившемся, упавшем на дно тишины шепоте щебетало отчаяние. Дрогнувший голос заставил демона повернуть к ней голову. —… Я так хочу домой. Он уткнулся носом в шею наклонившейся к нему девушки, решительно прижав её крепкой рукой к себе. И хрипло, выдохнув сожаления, прошептал. —… Я знаю, детка… Знаю. Длинные чёрные когти крепче сомкнулись на атласном халате. Кроули прикрыл веки. Услышав трогательный всхлип, он поднял на Давину растроганный, сочувственный взгляд. Потянулся к её лицу, чтобы мягко убрать слезы, ручьём текущие по щекам… Но ангел сбежал в мгновение, махнув на прощание длинной фарфоровой тканью. Последовал тяжкий выдох. Демон вновь упокоился в объятиях ночи, закрывшись руками и вцепившись когтями в огненные волосы. Где-то в ванной дала волю эмоциям и Давина, беззвучно крича в потолок, который её не услышит. Когда на Энтони временно снизошло успокоение и он умерил бушующий в душе огонь, он закрыл дверь, ведущую на балкон, и направился в спальню. Волнение остановило его на пол-пути, у запертого порога ванной комнаты, откуда тускло пробивался свет. Мужчина нерешительно потянулся к ручке двери, но подумав, резко убрал ладонь назад. Он вернулся туда с полотенцем, интуитивно выуженным из шкафа, ведь нечто ему подсказывало, что именно так стоило поступить. С полотенец начинались встречи и заканчивались проводы. А ещё им можно было укрыть и прошептать несколько тёплых снов, когда в них до беспамятства нуждались. Его прекрасная и трагическая дева безмолвно сидела на мокром поддоне закрытой душевой кабины, уткнувшись носом в колени. Вода продолжала литься сверху. Он не устоял, ворвавшись в вынужденное уединение, отодвинув рукой притуманенное паром стекло. Дэви напряглась, почувствовав лёгкий холод, но не спешила отозваться. Её халат насквозь промок. — Сахарная… — Кроули мягко поцеловал её влажные волосы и обернул вокруг плеч полотенце. Давина неспешно обратилась к нему расстроенным взглядом и прикусила губу от понимания, что он пришёл к ней. — Не хочешь пойти со мной?.. Я соскучился по тебе… —… Тони, мне холодно… — горько, вполголоса пожаловалась Джоконда. И Энтони слабо улыбнулся, приняв то за позволение, уткнувшись носом в её плечо и крепко подхватывая за талию. Избавив её от тропического ливня, он унес девушку в теплую комнату. Давина ответно прижалась, закрыв глаза. Он без осуждения оглядел пропитавшуюся влагой одежду. И принял решение согреть. Вечность наблюдала, разрывала его на кусочки. И он более не медлил, найдя утешения в любимых губах словно в последней возможности дышать. Веснушки на её лице озарились закатным заревом. Девушка поддалась чувствам, крепко зажмурившись и обняв его за шею. В его янтарных, приглушённых тьмой глазах, читалась слëзная мольба о том, чтобы забрали без остатка, услышали, растворили его в себе. Шептали, как он необходим. Суровый змей тлел в мягких руках, подставив измученное лицо трепетным поцелуям. Древо принимало его, разверзло перед ним корни, где можно было завернуться в счастливый, беспробудный сон. Утешительно расправило ветви. Аромат её шеи пьянил слаще горьких гроздьев винограда совиньон. И клыки впивались лишь глубже, не насытившись сочной мякотью. Её руки ответно приятно жалили крепкую спину. И никого кроме Неё он не слышал, не ощущал… Не желал равноценно. Как бы он ни ненавидел прошлое и связанные с ним упоминания — она предстала ему ангелом, желанной обителью, святыней… Его Эдемом. Звезды страстно зажигались на теле, одна за другой, изгибая полотно космоса фееричным экстазом. И творец туманностей продолжал любовно рисовать на нём огоньки, в надежде, что крохотная Вселенная их никогда не забудет. Нежность перерастала в пленительное безумие, демон падал в неизбежное. Ногти обоюдно пронизывали пылко сцепленные руки. Только бы она не отпускала. Только бы он не исчез. Ведь они вдвоём — единственное, что оставалось неизменным, пока кара небесная настигала их неповинные, непокорные, неправильные города. Горели пламенные поцелуи, упиваясь тонкими ручьями скорбных слëз. Сверхновые ещё не взрывались так ярко. Пустынно-черное небо заворожил пролившийся на него млечный путь. Глубокие судорожные вздохи опалили кожу. Змеи живого, кудрявого огня, улеглись на женской груди вслед за головой притихшего падшего ангела. Ночь укрывала их от всевидящего ока. Слабый ветер трепетал по рыжим волосам. Тонкая рука еле ощутимо перебирала их, привнося засыпавшему змию долгожданного умиротворения. Длинные кудри Давины раскинулись по прохладной зелени, усыпанной красой алых яблок. Одно из них Кроули прикрывал расслабленной ладонью. Эдем мирно дремал, наслаждавшись покоем равноправных хозяев. «Ты дома. Моя дорогая.»