Отражение в зеркале показывало высокого молодого человека в тёмно-синем пиджаке. Пустые, холодные карие глаза бесцельно наблюдали своего обладателя. Галстук полуночно-голубого оттенка сдавливал шею. Ему хотелось сорвать его и броситься в глубокое море, не минуя кровожадные острые скалы, а прыгнуть с пологого бархатного берега в томную водную гладь, погрузиться в принимающую безвозмездно тишину и замолчать навек, испустив вздох облегчения.
— Дэвид, — строго обратилась к юноше мужская фигура, возникшая вдалеке от отражения. — Begradige deine Schultern. Du solltest immer gut aussehen.
— Ja, Vater. Buchanan ist unser stolz, — ему доводилось не единожды повторять опостылевший семейный девиз. А было в них что-то кроме гордости? И в нём самом, помимо желания полноценно раствориться в воде и забыть, что его существование обречено на вечную зависимость от мнения высшего общества.
Семью не интересовали его желания. Дэвид должен был быть безупречен: знать немецкий язык вплоть до литературного уровня, учиться в элитном колледже по направлению экономики (которая в душе не отзывалась ничем кроме стойкого отвращения) и фальшиво улыбаться гостям, недостойным ни капли уважения. Бьюкенен горд и непоколебим, пока сердце обливается кровью.
Коршуны насытились бокалом мнимых достижений, перетëрли между собой, по их мнению, кости недостойных плебеев и отверженных богачей в труху, и, сцепив руки в бездушном жесте, принялись танцевать. Как если бы в их телодвижениях наблюдался глубокий и здравый смысл.
Дэвид выбрался наружу, находя обманчиво недолговечное спасение в свежести ночного воздуха. До его слуха донëсся простуженный кашель и настороженный юноша поспешил посмотреть, откуда он послышался. Во внутреннем дворе, поблизости к высоким кустарникам, сидел человек, беззаботно расположившись на прохладной траве с бутылочкой крепкого вина (по всей видимости, заблаговременно стащенного с банкетного стола).
—… Дядя Билли, — Дэвид облегченно выдохнул, без пренебрежения усаживаясь рядом с пропитанным насквозь алкоголем, бородатым человеком. И не возникало вопросов, как бедолагу в принципе пустили на порог дома Бьюкененов, и заметили ли, парня больше беспокоило его самочувствие. —… Почему вы не в тëплом помещении? Вы совсем простудитесь…
—… Ты добрая девушка, Дэви.
Несмотря на искреннюю теплоту в голосе старика, Дэвид помрачнел и его руки на долю секунды похолодели.
—… Вы… Ошиблись… Я…
— Давина? Так тебя можно называть?
—… Пожалуйста, потише…
Дэвид оглянулся, и к счастью, лишь двум безумцам пришло в голову остаться наедине с холодным чёрным небом.
— Ты бойкая, но будь поаккуратнее в таких злачных местах, — дядя напомнил ему о походе в бар в женском образе. Тогда Дэвид впервые почувствовал себя другим. Счастливым человеком, свободным от нравоучений и навязанных извне порядков.
—… Вы никому не расскажете? — интуиция подсказывала, что человек, обратившийся к нему как к женщине, не выдал бы его секрет. Но слишком хотелось услышать тому подтверждение и успокоить волнения.
— Я всего лишь пьяный до чертей старик, Давина. Мне нет смысла искать в ком-то изъяны. И мериться бумажками, — он по-доброму посмеялся в ответ и протянул племяннику бутылку в предложении выпить. Тот помотал головой.
—… Вы до сих пор скучаете по тёте Маргарет? — в тот день, когда она погибла, Билли открыл череду бутылок, отправивших его в непроглядную и бесповоротную пропасть пьянства. Из почтенного джентельмена он превратился в маргинала, до которого дело было только сердобольному племяннику, нередко навещавшему и временно забиравшему на ночлег. Внушительный дом Уильяма успели прибрать к рукам, а сам он неприкаянно шатался от заведения к заведению, вливая в нутро безнадёжное лекарство от тоски.
— Что такое «скучать», малышка Дэви? — от его печальной улыбки внутри что-то крепко сжалось. Невообразимо. Он прожил с женой почти всю жизнь, и не последовал за ней… Дэвид подметил по изредка опускавшимся векам как старика клонило в сон. Он накинул на его плечи пиджак и бросил печальный взгляд на кожу обветренных, покрасневших рук. Неизвестно, сколько родственник обил углов кирпичных домов, где лишь развёрнутые газеты служили слабой защитой от ветра.
— Вам снова некуда идти… А «они» вас не впустят… Я прошу... Подождите меня здесь, — ради дяди ему вновь пришлось провернуть небольшую авантюру: вернуться в дом и сделать с кухни незначительный звонок.
Такси приехало вовремя и благо, никто не спохватился, что Дэвид долго отсутствовал в поле зрения. Водитель остановил жёлтое авто у знакомой гостиницы и Дэвид, обхватив под руку дядю, выволок его из машины.
Они доковыляли до входа, где их встретила растерянным видом ресепшионист.
— Мистер Бьюкенен… Я не могу…
— Прошу вас, Холли… Он не будет дебоширить… Пожалуйста… Ему негде больше ночевать. Хотя бы на эту ночь. Я заберу его завтра. Я вас прошу, — Дэвид торопливо излагал мольбы, придерживая старика рукой. То была единственная гостиница, где нашёл бы временное пристанище такой как дядя Билли. Никто более не захотел бы с ним связываться.
Она перевела сочувственный взгляд на старика, затем на взволнованного ситуацией юношу.
— На одну ночь.
Дэвид уложил в постель продрогшего, уплывшего в бессознательное, Билли, и плотно укрыл его белым одеялом. Их похождения из гостиниц в поместье Бьюкенен и снова на промерзлые улицы Шотландии не могли продолжаться вечно. Парень сидел на постели, обхватив руками колени, и глядел в сторону открытого балкона. Его крепко занимали мысли о том, насколько нормально чувствовать облегчение вдали от места, именуемого «родимым домом». Будь его воля, и если бы гостиница принадлежала ему всецело — он бы не возвращался, вечерами увлекая потерянного старичка диалогом. Потрёпанный, розовощекий, хмельной Билли представлялся единственным «живым» человеком в его окружении. Он улыбался, шутил, иной раз устраивал громкие концерты по пьяни, а самое главное — знал о любви, пусть та и увела его с правильной дороги.
«Правильно. Неправильно. Это всё относительно. Главное, чтобы тебе приносил удовольствие твой выбор» — так он говорил, и не обманывал.
Дэвид пожалел о том, что пришлось оставить дядюшку на несколько дней на улице, но оно стоило того, чтобы позже, под покровом ночи, тайком перевезти его в загородный дом, куда Бьюкенены перебирались на лето. Умасленной щедрым вознаграждением прислуге полагалось приглядывать за ним и держать язык за зубами (где ему и положено быть). По выходным Дэвид старался его навещать и следил за тем, чтобы с дядей хорошо обращались. Так у юноши появилась вторая сокровенная тайна.
И он с нетерпением ждал приближения конца недели, чтобы поделиться переживаниями, мысленно прибегал к нему и тонул в отцовских объятиях, в которых непозволительно сильно нуждался. Личная бездна затягивала глубже, и сопротивляться выходам в свет, сопровождаемым блаженным единением с внутренним, женственным «я» — было бесполезно. Парик длинных, густых, каштановых волос. Помада, прилегшая на тонкие губы коралловым поцелуем. И юноша перевоплощался в хрупкую стройную девушку, полными любопытства, большими карими глазами поглощавшую этот мир. Но для неё он оказался слишком жесток и неприветлив…
— Бьюкенен?
Дэвид без энтузиазма, устало обернулся на нахальный голос, окликнувший его. Позади наблюдала группа однокурсников. Задержка в колледже на дополнительных занятиях обошлась ему неприятным разговором.
— Надо же. Мэтью. Тебя сегодня и не думал увидеть, — юноша отвернул голову и продолжил путь вперёд, пока холод не прошёл по коже, намертво охватив.
— Или лучше сказать «Давина»?
—… Я. Не знаю. О чем ты. Говоришь, — он раздраженно отчеканил по словам ответ, закипая изнутри. Неприкрытая ложь дарила надежду на свободу от оскорблений.
— Да не прикидывайся. Видели мы тебя в баре. Как часто ты красишь губы? Неплохо получается.
— Мы и не знали, что ты у нас содомит.
Дэвид ускорил шаг, но его нагнали и перегородили путь. Вечерело, и в темных окнах не наблюдалось спасения.
—… Заднеприводный? М?
— Сколько стоит тебя трахнуть? Не стесняйся, мы все свои.
— Ты больной ублюдок. Да к тому же ещё и не блещешь умом. Убери с меня свои руки!
— Вот как он заговорил… Вы поглядите.
— «Она», Мэтт, «она».
— Самый умный здесь у нас? Гордость колледжа? «Горррдость», — Мэтью передразнил ключевое слово его фамильного девиза. — Как думаешь, все будут рады узнать, что грант достался такому извращенцу как ты? Какого хрена вообще пидоры получают гранты?..
—… Но конченые ведь их не получают? — во взгляде и улыбке Дэвида прослеживались смелый вызов и красноречивый намёк на несостоятельность собеседника. — Тебя задевают мои успехи?
— Я сомневаюсь в честности твоих достижений.
—… Знаешь, я ведь тоже. Вот и познакомились? — он попытался убрать от себя тяжёлую руку, но хватка оказалась крепкой.
— А не я ведь надеваю юбку, чтобы получить желаемое. Или ты… Ещё и получаешь удовольствие от процесса?.. — мерзкие, безосновательные домыслы ранили, Дэвид с трудом сдерживал себя в руках.
— Нет, он точно больной. Как мы с ним учимся? Больных здесь не должно быть.
— Верно. Это элитный колледж, выпускающий только
лучших. Что будет, если он займёт руководящую должность? Или останется среди нас. Ничего, кроме потехи.
—… Конан… Твой отец чуть не угодил за решётку. По делу об аварии в нетрезвом виде. Родителям не вернуть любимую дочь. Маленького, беззащитного ребёнка. А твоя семья, включая «золотого» тебя, фигурирует взятками. Скажи, кто здесь ненормальный?
—… Вы слышали? Она пытается что-то говорить? Сравнить меня… С собой? Но тут ответ очевиден. — Конан пропустил мимо ушей горькое сравнение, а Дэвида было уже не остановить.
— Оглох? Тогда посмотри мне в глаза, ЧЁРТОВ ПСИХ. И скажи прямо в лицо, что ты сознательно покрываешь убийцу и не чувствуешь ни капли СОЖАЛЕНИЯ. КАК ВСЯ ТВОЯ ГНИЛАЯ СЕМЕЙКА. ДЕНЬГИ НЕ ЗАМЕНЯТ ТЕБЕ МОЗГОВ, КОТОРЫХ НЕТ.
Удар кулаком в лицо — полученное без промедления, свидетельство неоспоримой правоты. А кому нужно чувствовать себя правым, в открытую истекая кровью, уже не в душе, где никто не увидит…
Дэвид размял кулаки, свирепо бросая обидчика в пекло ответных побоев. Дружки Мэтью охотно присоединились к травле. Но яд ещë никогда не проникал так глубоко, разрываясь потоком копившихся годами слез. Резкий приступ тошноты склонил его спиной вниз по стене. Если бы в глазах мелькали совершенно другие, недоступные звёзды… Всего лишь раз. Увидеть и не проснуться.
— Здесь тебе самое место. Грязная шлюха. Запомни это. Ты — отброс этого общества. И твоё существование — в лучшем случае оправдано ошибкой, — и всё, что нёс подогреваемый злобой Конан, проникало по венам, разрушающим осознанием доходило до из последних сил сопротивлявшегося разума. Разве не с уродами… Обращаются подобным образом? В углу был зажат не знающий себе цену, непоколебимый Бьюкенен, а Давина. В абсолютной пустоте и темноте. Сжавшаяся в плечах, закрывшаяся руками, девушка, для которой выхода не существовало.
— Какой позор. Благо, мистер Роквелл согласился не оглашать публично этот вопиющий инцидент… Как ты докатился до такого, Дэвид?
—… Самое ужасное, что нашлись свидетели показаний учащихся колледжа. Дэвид действительно там был. И Анна нашла в его шкафу… Бога ради, — отец скривился в лице, словно стал свидетелем чистого непотребства.
— Дэвид, кто тебя надоумил? Ты понимаешь, чем нам это грозит?
— Слухами. Запятнанной репутацией, — Дэвид тихо, без эмоций отозвался губами, что отказывались слушаться.
— Никаких слухов. Мы не дадим им повода. Если понадобится — вручу Конанам белокаменный сейф. И пусть подавятся.
—… Дэвид, как ты посмел уловить их на взяточничестве? Ты знаешь, что разворошил осиное гнездо? Как долго мы будем отмываться?
— Именно. Он ещё обращение вздумал подать в деканат. Я обо всём позаботился — дальше оно не уйдёт.
—… Это сделал ты? — на лице юноши выступила нервная улыбка. Наставления дяди крутились в голове. Только тогда Дэвид по-настоящему понял, что его «неправильное» не принадлежало ему. «Неправильное» правило балом тщеславия, а он являлся лишней деталью порочной системы, откуда без сомнений выбивался.
— Если бы мне пробили голову… Ты бы сказал, что я был недостаточно крепок… — он поднялся со стула, исподлобья глядя на отца.
— Нечего было страдать глупостью! Ты чуть не опозорил нашу семью. Всё, что мы укрепляли годами. Ты — не женщина. И никогда тебе ею не стать.
—… А для меня?.. — Дэвид с печальной улыбкой обратился к притихшему отцу. — Когда-либо… Было место в этой семье?
Оно несомненно нашлось бы. Для Бьюкенена, исправно выполняющего роль идеального сына, о ком не ходила дурная молва, до тошноты прямого в осанке и надменного лицом. Но механизм давал сбой: нежелание Дэвида играть по чужому сценарию стало отчëтливо проявляться. И без того он испил окончательного разочарования.
—… Я был избит за то, что я… человек. Для вас вообще это имеет… Хоть… малюсенькое значение? — юноша скривился в непонимании, расправив плечи назад и раскрыв ладони рук, впоследствии опущенных и сжатых в кулаки.
В их глазах читалось непринятие, туго нанизанное на неприязнь. «Ты не человек — Давина.»
Их предательство едким пятном осело на сердце. Но от последовавшего за тем потрясения Дэвиду не дано было скоро оправиться. Ничто не вечно. Всему приходит конец. Вместе с Билли ушло нечто сокровенно дорогое. Хоронили его с почестями, но в неприятной тишине. Не пожалели раскошелиться на оббитый шёлком деревянный ящик, чтобы отправить старика в последний путь и их не посчитали конченными снобами. Часть механизма окончательно отвалилась — мальчик бросился к краю ямы и упал на колени, пропитав ткань костюма грязью. Он громко заплакал на удивление толпы собравшихся родственников. Единственный человек, который всецело его принимал и по-своему любил открытой душой — упочивал в земле. И его улыбки Дэвиду больше никогда не увидеть. Гости начали расходиться.
— Полно тебе, — над ним нависла тень матери, положившей холодную костлявую руку ему на плечо. — Что так печалиться об этом пьянице? Помер и слава небесам. Удивлена, что ты его к нам притащил.
—… Он был вашим родственником. Как вы можете такое говорить?! — юноша резко развернулся, остервенение рвалось наружу из карих глаз.
— Ты тоже наш сын. И тем не менее, позволяешь себе вольности.
—… Я не ваш сын, — Дэвид поднялся с земли и твёрдо заявил, с нескрываемым презрением оглядев двух совершенно чужих ему людей. Он отвернулся и направился к остальным, лишь бы больше не видеть Бьюкененов.
— Дэвид! — ошарашенно одернула его миссис Бьюкенен, будто требовала объяснений. Дэвид нехотя, полностью обернулся к ним и дал громкий, не менее ошеломительный ответ.
—… Меня зовут Давина. Хотите вы того, или нет.
Оковы рухнули, обречённые ржаветь железной цепью.
Более не Бьюкенен на скорую руку собрал вещи и уехал из дома, из гордости не прихватив с собой лишней суммы. Напоследок, перед тем, как забрать документы из колледжа, он заглянул поговорить с преподавателем по поводу поданной ранее жалобы.
— Прости, Дэвид. Это ужасно, но мы не могли принять твоё прошение…
— Ничего. Вы продали душу деньгам. Я за это на вас не сержусь.
Оставив за дверьми колледжа, в глубоком смятении почтенного Роквелла, и заперев на задворках память о существовании глухих к нему «родственников», он временно расположился в соседнем районе.
Билли не отпускал его. Как бы Дэвид не беспокоился об его ухудшавшемся состоянии — кашель надламывал чаще и становился ощутимо громче. Дядя наотрез отказывался от повторного визита врача и приёма лекарств. Он помнил их последние мгновения вдвоём, словно вчерашним днём…
« —… Дядюшка, — ласково, с горечью обратился юноша, обнимая закашлявшегося старика за плечи. — Вам плохо?
— Я скажу тебе одну вещь, Дэви… — Билли прокашлялся. — Беги отсюда, пока не поздно. Тебе нечего здесь ловить. Ты — другая.
Потому он ощущал дискомфорт, находясь среди сверстников и в кругу «семьи»? Слово пронзило его стрелой и осветило горькую правду, заложенную глубоко на дне. Дэвид замер, прислушавшись.
—… Но куда мне идти?.. — во влажных глазах Дэвида читалась боль. — Все вокруг видят во мне… Урода…
— Но ты ведь не урод, Давина. Ты примеряешь на себя чужое видение. А внутри… Ты та, кто ты есть.
—… Когда вы не бухой в стельку — говорите невероятные вещи. »
Дэвид последовал его совету и уехал в Гован, после того как Бьюкенен заявился к нему в бар и, заказав напиток, в очередной раз указал на его предполагаемое место в пищевой цепи акул. Наивно полагал, что сделал ему одолжение пачкой семейных денег.
«Неблагодарный, больной ублюдок.»
Перед отъездом юноша положил у могильной плиты Уильяма небольшой букетик цветов.
— Ты абсолютно прав. Надеюсь, я смогу найти то, что ищу. Прости, что мне не удалось облегчить твои муки… Прощай, дорогой отец. Спасибо, что научил меня самым важным вещам. Я люблю тебя.
***
— ... Дэви?
