Тепло на кончиках пальцев

24 декабря 2010-го Луна, похожая на пригоревший блин, взбирается по лестнице в небо — снег вокруг становится белее, а тени обретают телесность. Фигура монаха в паре десятков шагов, напротив, кажется призрачной. Будто он весь — морок, тонкая оболочка, под которой клубится проклятая энергия. И Сатору, как околдованный, не может отвести от него глаз. Я должен убить его. Они все ждут этого от меня. Чего ждёт он сам, разобраться сложно. Извинений? Раскаяния? Справедливости? Или… Когда-то Гето был его маяком. Тем, кто легко объяснял сложные чувства и находил путь в лабиринте сомнений. Эти времена давно прошли, но привычка осталась — поэтому Сатору делает несколько шагов к Сугуру, по-прежнему не зная, для чего. Снег громко хрустит под ногами. Сугуру наблюдает за ним, наклонив голову, — уголок рта дёргается вверх, чтобы изобразить улыбку. — Ты созрел для дружеских объятий? Сатору замирает — и все звуки тоже замирают. Между ними остается какая-то пара метров. Глаза — шесть разом — устремлены на Гето в тщетной попытке найти ответ на свои метания в знакомых чертах. С годами это лицо стало совсем бесстрастным — можно подумать, Сугуру и правда прилежно практикует дзен. — Скорее пытаюсь понять, здесь ли ещё тот, кого я называл другом. — Сатору чувствует, что проигрывает в гляделки — хаос внутри скручивает внутренности и бьётся в грудную клетку. — И как? Получается? Пока Годжо молчит, — наверное, с минуту — давление противоречивых эмоций под рёбрами достигает критической точки. — Не знаю, Сугуру. — выдыхает он. — Ты изменился. — Ты тоже. С людьми такое случается, знаешь ли. — Но у тебя по-прежнему есть ответ на любой вопрос. — Хах. Должно же быть в мире что-то постоянное. — натянутая улыбка делает его привлекательное лицо почти отталкивающим. — Например… твоё безумие? — Я думал, мы обсудили это в прошлый раз. Голос Гето холоден, как лунный свет на снегу, а нутро Сатору выжигает горечь. Она заполняет его до краёв — и выплёскивается наружу неудержимым потоком. — Прости-прости, ну конечно, как же я мог забыть! — вдохнув, он заставляет себя сбавить язвительность и продолжает уже тише. — Ни хрена мы не обсудили. И я до сих пор не могу понять, что стряслось с тобой, чтобы так... Может, ты отравился проклятиями? — У тебя всегда было паршиво с пониманием других. Но мне это и не нужно, говорил ведь уже. — Зато это нужно мне, Сугуру. — его голос звучит всё жёстче, — Ты предал нас. Почему? Скажи мне? Только без этих историй про мир магов… — Но я и правда сделал это ради мира магов. — … не верю, что какие-то бредовые идеи стали тебе дороже друзей и … — Я сделал это ради друзей. — … даже родителей, Сугуру! Дороже… Сатору резко осекается. Едва не сорвавшееся с губ слово сжимает его горло, как маньяк-душитель. — «Дороже тебя»? — подсказывает Гето. На дне голубых глаз зарождается буря. — Ты правда думал, что между тобой и целым миром я выберу тебя? Я маг, Сатору. Сначала маг, и только потом всё остальное. Я не могу жить эмоциями, как обычный человек. Слова, сказанные тихо, почти буднично, оглушают. — Ты больше ни то и ни другое. — цедит Годжо сквозь зубы. Ногти больно впиваются в мягкую кожу ладоней. — Пусть так, — Сугуру устало выдыхает. — Но другого выхода нет. Годжо закатывает глаза и раздражённо цыкает. — Ты думаешь, это был выбор между тобой и бредовой идеей. Но я сделал его и ради тебя тоже. Ради мира, где ты сможешь жить, как человек, а не машина для уничтожения проклятий. — Чушь. — собственный голос звучит глухо и незнакомо. — Вспомни, что было с тобой после смерти Аманаи. — Заткнись, Сугуру. — Мы почти не виделись. Не говорили. Ты тратил всего себя на тренировки и миссии. Чёрт, ладно мы с Сёко, но ты даже на свою любимую кондитерскую тогда забил, — Гето качает головой и грустно усмехается. Годжо чувствует, как дрожат руки, и совсем не чувствует холода. — Можешь обижаться. Ненавидеть меня. Даже убить. Но в глубине души ты знаешь, что я прав. Ты был там со мной, видел их. И чувствовал то же, что и я. Сатору прикрывает глаза — они говорят больше, чем он готов озвучить. — Да. И, помнится, ты объяснил мне, что мы там не для бессмысленных убийств. — Бессмысленное убийство — это смерть Хайбары и … остальных. Сугуру снова вздыхает, и, помедлив, продолжает мягко, будто объясняя ребёнку: — Знаю, ты решил, это твой крест — защищать мир от проклятий. Поэтому и старался стать сильнее, как одержимый. Хах, это так похоже на тебя. Великий Сатору Годжо, одинокий герой в маске и спаситель человечества! — улыбка Гето ощутимо горчит. — Я же понял, что это — путь вникуда. Даже тебе это не под силу. Потому что зло — в природе людей. Нельзя спасти их от самих себя. Нужно просто сделать существование проклятий невозможным. Слушая его, Сатору чувствует себя всё более беспомощным — и это пиздецки злит. Он трёт переносицу и опускает на лицо повязку: смотреть в глаза Гето сейчас — выше его сил. — Просто, Сугуру? За этими красивыми словами — сотни безвинных смертей. Их принёс ты, своими руками. Помнишь? — А скольких убил Тенген? Сколько первогодок погибло на заданиях? Гето делает вдох и после секундной паузы произносит решительно, будто спуская курок: — Сколько смертей принёс ты, Сатору, просто потому что родился? Грязный, очень грязный ход. Годжо никогда не говорил ему, но Сугуру чувствовал — эта боль, не озвученная и толком неосознанная, — была с ним всегда. Как тень. Обладатель двух непревзойденных техник, что рождается пару раз за тысячелетие — такая сила меняет баланс мира. Вот почему проклятий всё больше, а их мощь растёт. И Сатору, которого с детства готовили к роли смертельного оружия, жил с неподъёмным для ребёнка грузом ответственности. Он этого не выбирал, но и не думал оспаривать. Потому что искренне верил, что убивать проклятия — его предназначение и единственная причина, почему он дышит. Он — всего лишь клинок в руках судьбы. Он не принадлежит себе. Когда-то сердце Сугуру болезненно сжималось от этих мыслей. И ещё от того, что он единственный знал — эта роль давалась Годжо тяжело. Для смертельного оружия Сатору был слишком живым. Бесконечно одинокий ребёнок, запечатанный внутри сильнейшего мага, — он отчаянно хотел свободы. В этом они с Аманаи так похожи. Вся его эгоцентричность, сумасбродность и огромное самомнение, весь подростковый бунт и нигилизм были лишь сигналами о помощи. Когда-то Сугуру верил, что может его спасти. Вопрос бьёт под дых. Мысли и сомнения исчезают, ярость заполняет его всего — кажется, Сатору фонит ей, как кусок урана-235. Вместо ответа он бросается на Гето с молниеносной скоростью. Тот уклоняется от первого удара, но ловит второй прямо в челюсть и ещё один — в печень. Боль запускает инстинкты, и Сугуру отвечает: бьёт головой в солнечное сплетение, подсекает, пытается взять в захват и одновременно закрыться от кулаков. Где-то на периферии сознания мелькает удивление: «Он деактивировал бесконечность?». На колючем снегу остаются следы их гнева и капли крови, подтаявшие отпечатки рук и пара оторванных от куртки Годжо пуговиц. Кое-как Сугуру удается взять верх и скрутить его руки за спиной. Сатору прямо под ним: растрёпанные, местами слипшиеся и заиндевевшие волосы, выгнутое дугой тело, запрокинутая голова — потому что Гето больно тянет за загривок, сжатые зубы и кровь из разбитой губы. Эта картина врезается в сердце внезапным осколком прошлого, которое — Сугуру точно знает — навсегда потеряно. Сатору снова пытается скинуть его с себя и рычит, потерпев неудачу. — Успокойся. Так будет только больнее, — Гето шепчет ему прямо в ухо. На секунду кажется — это подействовало, и сжатое пружиной тело под ним начинает расслабляться. Как заворожённый, Сугуру обводит взглядом его профиль, следит за талой влагой, стекающей с волос вдоль шеи куда-то за воротник, и едва уловимым движением кадыка — вверх-вниз и снова — вверх-вниз. Сатору пользуется его замешательством и выворачивается из рук с кошачьим проворством. Пытается напоследок пнуть Гето в живот, но уже без запала, просто по инерции — и, сплюнув кровью в снег, отползает на безопасное расстояние. Теперь до него не добраться. Игры кончились. Сугуру грустно улыбается — в который раз за сегодня, но тут же морщится от боли. Тратить всё внимание на контроль чужой ярости больше не нужно, и нестерпимая пульсация обрушивается на него, как кара небесная. Болит сразу везде — в правой половине лица и плече, слева под ребрами и особенно сильно в затылке: там словно образовался разлом, через который хлещет проклятая энергия. И не только она: Сугуру чувствует, как по шее стекают липкие капли. На языке появляется привкус металла, а дурнота кружит голову. Из последних сил он спрашивает: — Почему ты отключил бесконечность? Годжо сидит метрах в пяти и трёт лицо снегом, пытаясь прийти в себя. Глаз не видно, но Сугуру готов поспорить — в них читается «ты идиот?». Чёртовы бинты. Голос охрип, и Сатору говорит через силу: — Потому что я дрался с тобой, а не с проклятьем. Удивление на лице Гето заставляет его продолжить. — Я всё ещё помню, что ты — мой друг. Что ты — человек и я тоже — человек. Не только оружие, несущее смерти. Сугуру не знает, как к этому относиться. В народе такие ситуации метко описывают фразой «хоть смейся, хоть плачь». Он смотрит на Сатору с теплотой и затаённой грустью. Как раньше. Вот как. Значит я — твоё слабое место, сильнейший. Несколько минут они молчат — слышно только их сбитое дыхание. — Сатору? — Мм? — Если точно решишь убить меня… больше не делай таких глупостей. Гето откидывается на спину — прямо в снег. В глазах рябит, и нет сил сопротивляться слабости. Он — вспоротая обшивка космического корабля, который медленно топит холодная бесконечность. *** начало 2006-го На улице тихо падает снег. Редкость для Токио. Момент для битвы снежками идеальный — но вместо этого у них тренировка по тай-дзюцу. Сатору, конечно, хотел прогулять, но потом они с Сугуру поспорили. И вот Гето кидает его через спину на татами — лицом вниз. Опять. Берет ноги в замок, а потом и вовсе седлает, скручивая за спиной руку. Больно. Сатору пыхтит и ёрзает, пытаясь скинуть его самодовольную тушу. С досадой думает, что с техниками победил бы в два счёта. Но — нельзя. — Ты продуешь. — Гето как-то исхитряется смотреть на него сверху вниз, хотя они почти одного роста. Сатору показывает язык. — Ты что, бросаешь мне вызов, Сугуу-ру-ру? — Я констатирую факт. — Да я уложу тебя на лопатки! — Без проклятой энергии? Не мечтай, белоснежка. — лисьи глаза полны ехидства. Сатору хватает его за ворот толстовки, скалится и смотрит весело и зло: — Ты смертник что ли?! Спорим, я выиграю? — Если нет — будешь неделю убираться в моей комнате. — Фу-у-у, чудовище! Я выиграю, и ты купишь мне моти в той новой кондитерской в Икебукуро. — Идёт. В общем, теперь нужно как-то выкручиваться — неделю драить комнату Гето точно не вариант. Сугуру всё ещё сверху — а заломленная рука Годжо ощутимо ноет. Он чувствует тяжесть чужих бёдер на своих, и — внезапно — мягкое касание ладони, которая ведёт от поясницы к лопатке. «Хочет, чтобы я расслабил спину», — запоздало понимает Сатору. А потом Сугуру наклоняется. Выбившиеся из пучка волосы щекочут щёку. Тёплое, чуть прерывистое от их борьбы дыхание у самого уха — и вкрадчивый голос забирается прямо под кожу: — Если хочешь, чтобы я остановился, Сатору, нужно подать знак рукой. Помнишь? Такие правила. Годжо сглатывает вязкую слюну и чувствует, как от основания шеи по позвоночнику спускаются мурашки. — Помню — отвечает сдавленно, но стучать рукой по мату не спешит. Дело в том, что Сатору не хочет, чтобы Сугуру останавливался. И моти тут ни при чём. Его напряженное тело в капкане плотно сжатых ног вдруг двигается иначе. Это что-то древнее, что-то тёмное и инстинктивное. Сатору не понимает, почему — но стыд и жар охватывают его всего — от носков до кончиков ушей. Он чувствует себя проклятым духом, которого Гето мастерски скручивает в дымную сферу своими длинными пальцами. Как у пианиста. Мысль об этих пальцах и их магической силе отзывается внутри сладким ознобом. — Сатору? — Мм? — Это что, какой-то особый стиль боя? Дохлый тигр на привале в па… Годжо не даёт ему закончить этот сомнительный панч. Резко выворачивается и выдёргивает руку, шипит от боли, но атакует и после недолгой борьбы оказывается верхом на Гето. Снег закончился, и солнце, проникающее через приоткрытые сёдзи, делает всё вокруг похожим на произведение искусства. Косые тени на полу и левитирующие в бледных лучах пылинки. Капельки пота на висках и тёмные волосы, разметавшиеся по татами. Сатору удерживает его руки над головой — вряд ли это продлится долго. Нужно признать: в тай-дзюцу Сугуру сильнее его. Но сейчас, в эти бесконечные секунды, он думает не об этом, а о груди Гето, которая с силой поднимается и опускается совсем не в ритм с дыханием Сатору. Понять и повторить рисунок этих вдохов и выдохов кажется самой важной задачей на свете. В попытке разгадать тайну Годжо смотрит на приоткрытые губы, с шумом выпускающие воздух. И вдруг попадает в центр урагана. Нестерпимое желание — пробовать на вкус, кусать рот и скулы, ловить выдохи. Чертить путь без конца и начала по его коже, обжигаясь ощущением её податливости. Чувствовать телом, как напрягается и расслабляется его пресс. Дышать его тёплым и чуть терпким запахом. Образы наслаиваются друг на друга и крутят его, как в безумной воронке. Когда чужое дыхание касается лица, Сатору осознаёт, что наклонился непростительно близко. Его пронзает страх — но ощущение мощного магнитного поля между ними сильнее. Не оторваться. Сугуру вдруг подаётся вперёд всем телом, но вместо мягких губ рот Сатору накрывает жёсткая ладонь — мозоли от боккена царапают нежную кожу. Гето ехидно улыбается, пытаясь скрыть лихорадочный блеск в глазах, и дразнит его, называя спящей красавицей. Сатору не реагирует. Поражённый догадкой, он прикладывает руку к груди Сугуру и молча слушает ритм. Сердце под его пальцами сходит с ума.