Ｗｅｄｎｅｓｄａｙ， １8：30
По пути в центр города
Мотоцикл кренило то влево, то вправо. Порывы ветра на трассе при такой скорости ее пугали — а Кай и не думал притормаживать на поворотах. В ушах свистело, волосы спутались, а ноги ниже колен — где пальто не прикрывало обтянутую тончайшим капроном кожу — покрылись мурашками от холода. И Василиса покрепче прижималась к парню, пряча лицо в такой же холодной, как воздух, коже его байкерской куртки — в надежде спрятаться не столько от пробирающих порывов, сколько от собственных мыслей. В этот день — первый день в галерее, куда она так стремилась попасть, — откалиброванная до предела повседневность дала сбой. А стоило лишь пошатнуть одну шестеренку механизма души. Заржавелым гвоздем проникли слова в глубину нутра, и теперь яд коррозии распространялся стремительно быстро. Банальность. Черно-белая, скучная, лишенная красок детская раскраска — вот кто она. И пусть Виктор ошибся в некоторых моментах, пусть отчасти его «факты» являли собой лишь его собственные догадки, а не события ее жизни, общая картина оказалась удручающе штампованной. Вот ее чистая просторная квартирка на троих, каждый день магазины и доставки на любой вкус и кошелек. Прекрасного кофе в центре города — обпейся. Вылизанных для фоток заведений — обходись. Все так комфортно. Она всю жизнь жила у грани, где комфорт незаметно перерастает в стагнацию. И она бы так и продолжила жить свою стерильную жизнь: спонтанно спускать деньги на сырный латте, думать о будущем в шато и обманывать себя тем, что это — именно та жизнь, о которой ВСЕ — да, именно ВСЕ — мечтают. Так говорили родители. Это подтверждало ее окружение. Да, это правда прекрасная, стабильно-расслабленная, предсказуемая — и все-таки усыпляющая амбиции и мечты — жизнь. Но без амбиций и мечтаний — это все еще она? А сегодня оказалось страшно — очнуться лет через десять-пятнадцать и осознать, что самые свободные и энергичные годы прожиты-проспаны-проедены. Просраны и спущены в туалет. Что был у нее такой великолепный старт в жизни, который и правда редко кому дается, а она этот старт бездарно проигнорировала. Неподдающееся покупкам и возврату, обмену и торгу время растратила на маленькие удовольствия и комфорт ради комфорта. Бесконечно себя «улучшала» и «накапливала опыт», а на самом деле просто жила жизнью под названием «попозже». Вот надо закончить школу. Надо сдать экзамены. Надо поступить. Надо закрыть практику. Надо набраться опыта. Надо ещё раз сдать практику. Надо доучиться. Надо где-нибудь поработать. Надо-надо-надо. Василиса ведь почти закончила университет. На горизонте маячит новый уровень. И там тоже будут новые «надо». Новый уровень — всегда про усилия и напряжение. Всегда про выбор. Что ей будет «надо»? Но выбор между чем и чем? Шато, устоявшимся делом родителей — и чем? А перед зажмуренными глазами, несмотря на крепкие объятия и аромат мандаринов, вспыхивает совсем не образ милого Кая. И образ этот не идет из головы вплоть до тех пор, пока они не паркуются прямо напротив небольшой кафешки, где Кай предлагает заказать еду навынос. К тому времени Василиса уже чувствует себя несколько виноватой перед парнем за то, что мысли ее совсем не рядом с ним. Ужин они решают устроить прямо на граните у Невы. И вода, и его открытая улыбка, искрящийся смех и теплые картонные стаканы с безалкогольным терпким глинтвейном в какой-то момент заставляют отвлечься от событий уже почти закончившегося дня. Пока Кай сам зачем-то вдруг не вспоминает о Викторе. — Может, не будем о нем? — Василиса крутит полупустой стакан в руках. — Слишком много твоего брата последнее время. Кай привез их к Литейному мосту — тут нет причала с пароходами и в вечер среды не так много туристов. Они сидят на парапете. Между ними — пицца и коробка с эклерами. — Поверь, то, что я скажу, тебе лучше бы знать. — Он выкидывает салфетки в пустую коробку из-под пиццы и смотрит на нее. — Ты не замечала, что Витя может… странно себя вести? Что он вообще может обращать на тебя внимание или выдавать какие-то непонятные тебе финты? Тон его голоса меняется. Становится серьёзным. — Ты о чем? — Василиса могла бы сказать «да», но тогда, вероятно, он сам начал бы задавать вопросы. Откровенно говоря, сейчас Вася с радостью бы просто забыла про Бестужева-старшего, про галерею, про свои не самые радостные открытия о себе. Парень вздыхает и переводит взгляд на противоположный берег Петроградки. — Надо было тебе сразу рассказать и предупредить. Слушай, я даже не знаю, на самом деле, с чего бы начать. Ладно, это, кажется, правда важно для него. Кай выглядел таким же в тот день на диване, когда они сидели перед телевизором. — Кай, ты что, хочешь признаться в убийстве? — Вася легко ему улыбается, отставляя стакан в сторону. — Виктор что, прибил кого-то при перепадах настроения? Кай кидает на нее хмурый взгляд и молчит. — Если не хочешь — не нужно мне ничего говорить. Давай просто побудем вдвоем? Она соскучилась по его теплу. Обычно Кай был очень тактилен. Держал за руку, прижимал к себе и поцелуями не обделял. А нечего было вести себя как стерва. Что, скажешь, не ты молча сбежала из его дома, а потом сутки не давала и шанса объясниться? «Жадная до внимания папина избалованная дочурка». Невероятно. Просто невероятно, Василиса, что кто-то знает о тебе больше, чем ты сама! — Да не… просто… В общем… Про то, что Витя и наша мать до встречи с моим отцом жили не особо хорошо, я уже говорил. И про то, что Вите было десять, когда папа принял их к себе, ты тоже знаешь. Да, знает. От того-то ее восхищение этим человеком приобрело какие-то ненормальные масштабы. — Вась… Витя рос не просто в бедной семье. Он рос типа… в нищете. Мать закончила школу и залетела. Я хз, где были ее предки и почему ее бросили. Или она вообще не из Питера и просто испугалась вернуться в свое село. Не знаю. Ну, а Витин спермобак, естественно, слился. Мать работала то ли певичкой, то ли официанткой. А потом подцепила моего отца. И они переехали в его дом. Василиса слушает все это с трудом. Каю не понять почему, но ей до боли, до слез жаль ту юную девушку. Может, до безобразия глупую. Может, наивно влюбленную. Может, отчаянно испуганную. Ей жаль крохотного черноволосого малыша из тех трущоб, явно видевшего и чувствующего то, что дети видеть и чувствовать не должны. Но помня слова Кая о матери, помня выражение его лица… Она просто молча слушает, даже не пытаясь избавиться от горечи, вдруг заменившей в горле сладость виноградного глинтвейна. — Но он не смог просто так измениться и из трущоб вдруг переехать в отцовский домик. Витек… долго не считал его отцом. Сбегал обратно в свои подворотни несколько раз. Это даже я помню — это было и после моего рождения. Что он творил до того, как я появился, — представить страшно. Он не появлялся дома днями. Стоял на учете в полиции. Дрался вечно. Менял одну гимназию за другой — отец все пытался его пристроить хоть куда-нибудь. Единственное место, куда Витя с радостью ходил, — художка. Он как-то три дня жил там, прикинь? Боже. — Как это вообще возможно? Его же должны были передать родителям. — Вась… Ты его не знаешь. Витя может быть очень… разным, я бы сказал. Был там какой-то пожилой полусумасшедший дед-художник, который его едва ли не усыновил за красивые глаза и руки из нужного места. Витя часто в его мастерской прописывался — лишь бы домой не приезжать. Кай мрачно усмехается на этих словах. — Всех на уши поставил, его искал целый посёлок, а он черт знает как три дня жил в мастерской! Потом, правда, когда мать ушла, а отец поселился в бюро, только Витя у меня и остался. Но я сейчас не об этом. Кай переводит дыхание. Сгорбившись, он смотрит на носки ботинок. Ковыряет дырку на колене джинс. А солнце медленно падает за горизонт, окрашивая небо в оранжево-красный. Отдавая последние капли тепла, что у него есть, северному городу. — Когда отец отчаялся пристроить его в пафосные гимназии или лицеи, он отдал его в частную школу, что у нас в поселке. И там Витя познакомился с К… Костяном. — Костя… — Кай молчит пару секунд. Кажется, будто он то ли вспоминает того Костю, то ли совсем пропадает в своих мыслях. Но вот уже в следующий миг Кай мрачнеет еще больше. Бросает на нее нечитаемый пустой взгляд — и сейчас Кай так похож на Виктора! — Да, Костя — это пацан из нашего поселка. На три года младше Вити…. В общем, в детстве он был, знаешь, таким… рыжим, картавым и… ну… Парень мнется, и Вася подсказывает: — Тем, над кем дети обычно зло шутят и издеваются? — Ага. Да. Типа того… — Он отводит взгляд в сторону и кусает губы. Берет свой стакан и допивает глинтвейн. — В общем, Витек как-то раз вписался в нехеровую драку за него. Ему просто было некуда слить свою энергию, скорее всего. На К… Костю ему было насрать, по большому счету. Но повод заступиться за малыша — да за такую драку его только похвалили! Короче. Они нашли друг друга. Костян с того момента стал таскаться за Витей, как щенок. — И тут Кай словно спохватывается. — Черт! Метко, резко бросает стакан в стоящую недалеко от него мусорку и взъерошивает волосы двумя руками. — Слушай! Я был совсем мелкий. Все, что я говорю — это либо обрывочные воспоминания, либо чьи-то пересказы. Я не уверен, что все было реально так! — Кай, не переживай. Я же не судья. Говори, как помнишь. — Костян, чьи предки — не последние люди в городе, забитый и смешной тогда, в моем брате души не чаял. Это я уже знаю точно. Они потом росли вместе. Со временем стали не разлей вода. Ты бы их видела… Парень замолкает. А Василиса все никак не может понять — к чему ведет Кай и зачем весь этот биографический рассказ о Викторе? — Они были лучшими друзьями столько, сколько я себя помню, Вась. Вместе начинали крутиться и зарабатывать. Отец Кости считал Вика чуть ли не родным. Дал им бабки на первый клуб только потому, что верил в мозги моего брата. А закончилось все тем, что Вик чуть не засадил Костю за решетку. Василиса резко отрывается от созерцания воды. Что-то в словах Кая заставляет ее инстинкт самосохранения вмиг насторожиться, но что — выцепить не выходит. Виктор Александрович кинул друга детства? Нашел деньги на галерею вот так? Нет… не может быть. А даже если и может — эта мысль не сильно пугает. Бизнес. Все бывает. Но, тогда, что еще? Кай тем временем продолжает говорить: — А перед этим Вик сломал жизнь своей неудавшейся невесте. И для полного понимая о том, что это за человек, Вась… Он ее правда любил. Нет, даже не так. Он был просто помешан на ней. И все равно поступил как скот. Со мной, с ней, с Костяном. Он, конечно, мой брат, но хочу, чтоб ты понимала. Вик — та еще задница, а его настоящий талант — ломать все к хуям.***
Горела на алом небе неповторимая, узнаваемая всеми в мире панорама Петербурга. В огне заката чернели дворцы ушедших эпох. Неслись дорогие блестящие иномарки, шумели выходы в метрополитен, сладкие ароматы свежеиспечённых к вечеру вензелей с малиной пропитывали воздух последнего теплого дня в тлеющем сентябре, часы которого утекали сквозь ее пальцы как песок. А она смотрела только на Кая. На парня с внешностью принца из девичьих грез. На парня, что покорил ее с первой встречи. На парня, создавшего всего за неделю сказку для нее и за миг ее вдруг разрушивший. Хотя нет. Они оба — оба брата — ее разрушили. Наверное, нельзя было удивляться тому, что у взрослого мужчины могла быть любимая девушка. Нельзя было позволять себе чувствовать что-то, что чувствовать было более чем странно к малознакомому человеку, который с первого взгляда показался ей весьма своеобразным. И уж точно нельзя было удивляться тому, что порой внешность обманчива, и человек оказывается совсем не тем, за кого себя выдает. Только вот последнее относилось отнюдь не к Виктору. Василиса смотрела на Кая, впервые в его присутствии ощущая, что это не совсем тот Кай, которого она знает. Его суждения о матери, его слова о брате, который, кажется, о нем заботился и искренне его любил, пусть и в своем весьма необычном стиле, эти его «село, шлюха, подворотни, сумасшедший художник...» Кай вовсе не был идеальным принцем. Но и не обязан был им быть. Она сама, как оказалось, долгое время ходила в розовых очках, добровольно их надевая. Рассматривала себя и окружающих сквозь пурпурные стекла. Но ни она, ни мир не обязаны быть идеально-глянцевыми. Никто не обязан. И Виктор тоже. Тем более… Кай лишь пересказывал события. Но он не был их участником. Так же, как его брат часами ранее лишь предполагал о картинке ее жизни, но не видел ее воочию. Василиса тяжело сглатывает, чувствуя, как по пересохшему горлу стекает вязкая слюна. Обветренные губы под кончиком языка — шершавые и тоже сухие. Уголок ногтя на указательном пальце левой руки с трещинкой на слое лака. Ботинки Кая в грязных брызгах. Гранит Невы, где они сидят, разбит. Со сколами и неровностями. А мелькающий в последнем луче солнца Питер — с облупившейся на углах старых нереставрированных зданий краской, обшарпанный, в вечных подтеках и разводах от дождей, с коррозиями металлических труб и стоков, с хмурыми толпами прохожих, вечно облаченных в черное, с черными зонтами — холоден, сер и не всегда приветлив. И солнце полностью скрывается за горизонтом, погружая город в вечерние полупрозрачные сумерки. И кажется, будто под носком ее туфли хрустят разбившиеся стекла — Василиса встает с холодного камня под вопросительный взгляд Кая. — Давай пройдемся? Когда они выкидывают мусор, когда поднимаются на набережную Кутузова, вливаясь в толпу спешащих с работ уставших взрослых людей, веселых и говорливых юношей и девушек, предвкушающих веселье наступающей ночи, галдящих компашек школьников, еще не разъехавшихся по домам, Василиса осмеливается задать вопрос. — А какой она была, его Аля? Они переходят дорогу — толпа подхватывает и несет их по «зебре». Кай берет ее за руку. Тянет в сторону Дворцовой площади, а не обратно к мотоциклу, как она ожидала. — Ну-у-у… Она реально была красивой. Такая, знаешь… Дочка богатеньких родителей. Почти всегда ходила в платьях. — Будто вспоминая, он чуть приоткрывает рот и с удивлением оборачивается на Васю. — Слушай, вообще-то, Аля была блондинкой с зелеными глазами, только чуток… — он отпускает ее ладонь и крутит пальцами в воздухе, — как ребенок, который показывает, как закручивать фонарик. Блондинкой с зелеными глазами?! В платьях. Неужели… Ох, блин! Василиса видела блондинку на картинах. Собственно, она сегодня про нее и спросила что ли?! Если это она — Аля… Василиса до боли прикусывает нижнюю губу. Тогда Аля действительно очень красивая. Он рисовал ее? — …чуток светлее тебя. Она прям, знаешь, настоящая блондинка. Светлая-светлая. Высокая. И такая… — Кай рисует в воздухе песочные часы, — как одна статуэтка в батином старом кабинете. — Что, красивее меня? — Выдавить из себя хитрую улыбку и игривый тон нетрудно, но все же ее задевает то, как восхищенно Кай говорит о какой-то незнакомке. — Ревнуешь? — Кай так по-знакомому криво улыбается, что не ответить улыбкой невозможно. Но вопрос она оставляет без ответа. — Да ладно, не парься. Я таких не люблю. — Каких? Они ловко лавируют в толпе, чуть ускоряясь, — Кай начинает шагать быстрее общего ритма. — Не знаю, Василек. Ты милая, живая, милая… — Это уже было. — Значит, вдвойне милая. Аля точно не была милой. Красивой — да. Но какой-то нереально красивой. Ты тут, ты земная. С тобой вон пиццу можно умять, сидя на асфальте. Аля вечно в облаках витала. Таскала с собой скрипку. На фортепиано играла, грезила филармонией. Они с Витьком идеальной парой были. Оба чуток того. И оба с дерьмом внутри, как потом оказалось. Кай вдруг резко за локоть тянет ее к себе — Вася врезается в его бок от неожиданности. А слева по тротуару несется самокат под управлением парня-подростка. И вот уже в кольце крепких объятий — таких же, как раньше. И пусть, пусть они неидеальны — им все еще хорошо вдвоем. Все еще хочется им дышать. Хочется чувствовать губы на губах. Хочется касаться кончиками пальцев его шеи, чувствуя, как он сглатывает. Всего на пару секунд улица и толпа пропадают. Замирают, затихают. Оставляют их вдвоем. Пока Кай с легкой улыбой не отпускает ее. Но тут же берет ладонь в свои руки — а люди недовольно их обходят. — Вась, я еще хочу сказать, что, может быть… Я думаю, ты отчасти, совсем немного, можешь ему напоминать ее… Из-за этого Витя может пытаться к тебе как-то… не знаю, проявить интерес, понимаешь? Но скажу ещё раз и прямо. Вик — не дружелюбный парень из соседнего двора. Будь осторожнее. Пожалуйста. Ей требуется несколько секунд, чтобы осознать, что имеет в виду Кай. Понимание — еще один ржавый гвоздь, загнанный сегодня в душу. Царапает так, что новая рана вот-вот закровит. Взгляд зеленых глаз бегает по лицу парня. — Хочешь сказать, что если он вдруг начнет со мной адекватно разговаривать — это только потому, что я ему напомнила любовь всей его жизни? — Типа того. Вот и весь секрет переменчивости его настроения сегодня, Никольская. А ты уже напридумывать успела, да? Интерес, блин, увидела! Ну надо ж было быть такой самовлюбленной и самонадеянной! Быстро же эти двое тебе глаза открывают, да? Кай, тем временем, не отпуская ее руки, ведет Василису в сторону Зимнего дворца. А у нее кончаются силы на вопросы. На улыбки, на разговоры и прогулки. Хочется просто оказаться дома. С ним. Быть вдвоем и молчать. Потому что, кажется, этот день высосал из неё всю энергию и эмоции, как дементоры из Гарри Поттера. — Устала? — Кай замечает её непривычно понурый вид. — Немного. — Блин, что-то я не подумал, что после универа и галереи ты замахнешься ждать вечера. Прости. Можем сейчас поехать домой. Хрен с ним, этот сюрприз можно и в другой день устроить. — Эй, все хорошо. Я скучала. — Вася покрепче сжимает его руку и улыбается. — Да и обещание сюрприза, чтоб ты знал, придает сил. — Отлично! — Кай переводит взгляд куда-то поверх ее головы. — Поверь, тебе понравится! И в этот миг город загорается тысячами огней теплой подсветки.***
— Мужчины тоже умеют любить, отчаянно и безумно, скучать в разлуке, немного робеть при встрече, искать образ той единственной среди толпы суетной и шумной, писать ночами чистосердечные. Под Аркой Главного штаба на Дворцовой площади — небольшая толпа. Компании молодых людей, парочки, что тормозят на пять минут, но после снова медленно бредут к Эрмитажу, пожилые дедушка с бабушкой в экстравагантных шляпках — многие останавливаются послушать женщину, читающую стихи под аккомпанемент гитары. — Мужчина умеет мириться с невозможным количеством баночек крема в ванной, привычкой опаздывать, плакать над глупым фильмом, доказывать свои чувства поступками (не словами), смотреть на тебя как на целый мир, не замечая идущих мимо. Женщина у микрофона — невысокая, полноватая, в огромном коричневом свитере и черных джинсах — читает стихи прямо под сводом арки. Чуть поодаль от нее сидит на табурете мужчина в возрасте. Он держит в руках акустическую гитару, прямо перед ним — низко опущенный микрофон. — Он будет спешить домой, чтобы положить голову на твои колени, обнимет крепко даже в самой серьезной ссоре, однажды твоё упрямство встретится с его терпением, и это станет началом вашей истории. Кай привел ее на одну из главных уличных сцен города. По вечерам здесь часто выступали уличные артисты. Сейчас Василиса стоит в небольшой толпе, рассматривая в вечерних сумерках и желтой подсветке выступающих. Сам же парень отошел ответить на звонок. Почти софиты — фонари — встроены в старую брусчатку и красиво подсвечивают пространство, создавая целый театр перед Эрмитажем. А певучий, вкрадчиво-бархатистый голос женщины, словно голос мамы, рассказывающей сказку на ночь, пробирается под кожу рябью мурашек и дрожи от слов стихотворения о любви. — Ты поймёшь: вы друг друга не выбирали, а словно всю жизнь, ожидая встречи, совпали сразу. он не станет тебя предавать, и дело здесь не в морали, но если любишь, не ищешь иных соблазнов. Василиса чувствует вибрацию телефона в кармане пальто. Отвлекается от голоса и слов — Кай пишет. «Подойди поближе к арке, а то я тебя потерял». Она оглядывается по сторонам, но тоже его не видит. Пробирается сквозь неплотную толпу. Останавливается у импровизированной границы, за которую зрители, не сговариваясь, не заступают, дабы не подходить слишком близко к выступающим. Стихотворение заканчивается, раздаются хлипкие аплодисменты, а Кая нет. «Я тут. Видишь меня? Или скажи, где ты, я подойду». — Привет… — чуть хрипловатый голос Кая, усиленный микрофоном, раздается почти прямо перед ней.***
У нее дыхание перехватывает. Василиса не верит своим глазам. Кай стоит у микрофона. И смотрит прямо на нее. Облизывает губы. Прочищает горло и уверенно делает шаг вперед — теперь, обхватив стойку двумя руками, выглядит так, словно он создан для всего этого: вечернего Питера, смотрящей на него толпы, переглядывающихся и улыбающихся совсем юных девочек, сидящих прямо на брусчатке. — Спасибо великолепной и неповторимой Анис, которая разрешила мне узурпировать на пять минут микрофон и ее гитариста! — Кай подмигивает и улыбается отошедшей в сторону поэтессе, и оборачивается назад. Показывает класс музыканту, на что тот кивает и поднимает палец вверх. Мелькает мысль о том, что Кай, кажется, знает выступающих. И хорошо держится перед толпой у микрофона. Виктор упоминал о его увлечении музыкой… — Меня зовут Кай. Но это неважно. Важно, что одну девушку среди вас зовут Василиса. И эта песня звучит для нее. — Кай ослепительно ей улыбается и под улюлюканье толпы подает знак мужчине. Звук гитары теперь громче — мелодия, даже в акустике, кажется смутно знакомой. Ты говорила: «Любовь — песок», А нам всегда не хватало воды. Ты заходила ко мне на часок, После себя оставляя дым. И не хотела уже войны, Когда ложилась ко мне на плечо. Ты знаешь, все ведь вокруг больны — А мы как будто ещё ничё. От легкого ветерка глаза сначала защипало. А уже в следующий миг, кажется, их защипало от капель солёной влаги. Василиса прикрыла рот ладонью, прикусила губу, но уголки все равно поднялись в счастливо-влюбленной улыбке. Впервые кто-то пел для нее. Ей вообще впервые признавались в любви. Особенно вот так. Но тебе снова нужно жить, А я давно уже начал гнать. Игра, наверное, не стоит свеч — Только, во что нам ещё играть? И ты толкаешь меня за буйки, Я всё равно остаюсь с тобой. И ты вонзаешь в меня клыки, И ты впускаешь в меня любовь. Кто бы мог подумать, что Кай так прекрасен, когда поет? Он прикрывает глаза на последних словах. И еще больше усилившийся, почти надрывный звук гитары сливается с его голосом, образуя чарующую симфонию песни. А я ведь тоже не простой — Не гони меня, постой. А я тенью за тобой — Не убегай, не убегай, не убегай! Так, до встречи на мосту, Если крылья не растут, То давай с тобой мы просто Будем взрывать, будем взрывать, Будем взрывать! На припеве Василиса и вовсе забывает о том, что Кай — не настоящий исполнитель песни. Она просто наслаждается тем, как парень выглядит, и как звучит его голос. Тебе так скучно жить, жить, жить; Тебе нравится жесть, жесть, жесть; Но ты мне только скажи, — Я прилечу на МИ-6! Я тут всё разбомблю, Я тут всё разнесу; И тебя унесу, но ты хочешь грозу, А я просто люблю. Последнюю строчку он вдруг — совсем не так, как положено в песне — почти шепотом произносит в микрофон, глядя на нее. И когда песня заканчивается, Василиса, сама от себя того не ожидая, стремительно подбегает к Каю. Обнимает за шею и притягивает к своим губам. Под выкрики и аплодисменты, под сводом арки Зимнего дворца, под дрожащие струны гитары она целует Кая, в поцелуй свой вкладывая всю чувственность и горячность первой любви, расцветающей в ее сердце нежной майской сиренью.***
Ｔｕｅｓｄａｙ， 00:05
Клуб Воронова «Кайот»
«Кайот» открылся пять минут назад — а очередь у входа уже собралась приличная. В эти минуты розово-фиолетовая неоновая подсветка еще не скользила по разгоряченным потным телам. Мини еще не обнажали женские ножки. Но музыка уже оглушала битами. В темном зале было совсем мало людей — клуб заполнялся постепенно теми, кого пропускала охрана. А вот за дальним столиком, предназначенным только для ВИП-гостей владельца, сокрытым темной бархатной ширмой, сидели три человека. Светловолосый парень в рваных джинсах. Пухленькая женщина в черных джинсах и открытом красном топе-бюстье, подчеркивающем полную грудь. И совсем молодой на вид юноша. В их руках — по шоту. — Ну, как все прошло? Судя по вашему поцелую в конце шоу, постановка удалась? — Женщина грудным голосом перекрикивает музыку. — Принцесса твоя? Кай молча достает телефон. Пара нажатий на экран — телефоны парниши и женщины тихо звенят, уведомляя о пополнении баланса. — Спасибо за помощь. — он вежливо улыбается, не собираясь отвечать на их вопросы. — Вы даже не представляете, как меня выручили, ребята. Хотя с самокатом можно было б и притормозить — сам еле успел тебя заметить. Ширма в момент его речи отодвигается. — Оу! У нас тут уже целая компания? — Ослепительная улыбка молодого мужчины в бордовой футболке, под стать его огненно-рыжим волосам, сияет ярче подсветки бара. А прижимающаяся к нему красотка в облепляющем фигуру мини, напротив, с недоумением рассматривает незнакомцев. — А за что пьем? — Веселый Воронов приподнимает бровь, вопросительно глядя на Кая. — За поэзию, романтику и этот гребаный город артистов, красавчик! — Опережая Кая, расправив плечи и демонстрируя глубокое декольте, мило улыбается женщина, на что Кирилл отвечает ей смешком. — Кстати! Тебе тоже спасибо. — Кай едва заметно улыбается Карине и салютует своим шотом. — А мне-то за что? Я в этом не участвовала. — За инфу, Карек. Стих и песня — без тебя б не смогли определиться. Карина в ответ только отводит глаза. А уже через пять минут официант приносит целый набор шотов, и стол их полнится бокалами, фужерами и стопками. Звон стекла, рассказы, смех и музыка этой ночи переплетаются с запахами табака и алкоголя, лайма и мяты, унося компанию в мир бесконечного веселья. Но от глаз Кая не ускользает то, как необычайно молчалива в эту ночь Троянская.