Господин Разрушитель

За месяц мы устали жрать фастфуд, приправленный алкоголем, поэтому кулинарные навыки Никольской пришлись кстати. В холодильнике начали появляться овощи, мясо и продукты, которые девчонка просила заказывать из города. Одним вечером, ближе к ужину я ошивался возле обеденного стола и кухонных тумб, где она разложила доски с нарезанными черри и зеленью. С голоду, утаскивал к себе в рот, а потом ходил кругами, пока не прожую. Она вроде бы не видела. Готовила Ева сносно, но на гарнитуре оказывались заняты все столешницы, а в раковине скапливалось немыслимое количество посуды, которую приходилось мыть кому-то из нас. Я думал, что она специально заляпывает всё, что только найдёт у Юры по шкафам, из вредности. Но она, походу, во время своего замужества и сковородки в руках не держала, а теперь вдруг искала в интернете рецепты, чтобы прокормить ораву прожорливых мужиков. Дав круг почёта по гостиной, я вернулся на кухню, дождавшись, когда девчонка отвлечётся на плиту, и потянулся к овощам. — Подожди, — Никольская грубо шлёпнула меня по руке. Забрала разделочную доску, перекладывая с неё помидор на тарелки с мясом и салатом. — Позови всех. — Ладно, — я спрятал руки в карман спортивок и наклонился над кухонной тумбой, наблюдая, как она начала раскладывать листья зелени. На одной тарелке Ева и остановилась. Украсила только её... Нет, только не это! Я сразу смекнул и потерял аппетит, испытав лёгкую тошноту. Взгляд расфокусировано забегал по кухне. — Ваня не будет с нами есть сегодня, он внизу, пишется, — заметно убитым голосом предупредил я девчонку. — Я знаю! Сама ему отнесу. В тот вечер Киса ушла в студию с двумя порциями еды, так и не вернувшись к столу. После неаппетитного шумного ужина в компании одних парней я забился вглубь гостиной возле окна, выходящего на замёрзшие кустарники. Так и не смог досочинять для Никольской сольную песню, хотя срок поджимал — нам нужно было прописать ей с нуля инструменты и вокал, пока ещё мы не уехали в тур. С кухни, смежной с комнатой, доносилось шипение крана — Андрюха намывал посуду. В мою не соображающую голову не лезло ни одной годной рифмы или метафоры. Я отчаялся, из раза в раз вспоминая дурацкую украшенную тарелку, проплывшую мимо моего носа. За целый день творческого ступора единственное, что я сделал полезного — провёл время перед сном в зале, одурело тягая штангу. Между ними происходило нечто безобразное, надеюсь, Муратов это осознавал. Они везде ошивались вдвоём, без умолку разговаривали о музыке, о её прошлом и родителях — Ванечка умудрился вставить свои две копейки, хотя раскрывать его личное прошлое, не имеющее ничего общего с Юдиным, было рисково. Я подслушал о том, что его мать была против музыкальной карьеры, и готов был драть на себе и на нём волосы. Ева выделяла Ваню за ужином, стреляла у него сигареты и одалживала гитару… А я не мог долго думать о самом факте измены кому бы то ни было, даже дурацкой Вилке, и заходился рвотными рефлексами. Перед глазами сразу всплывало лицо Виолетты Сергеевны, заботливо укрывающей меня одеялом, за ним — родительские умоляющие мины, хотя я уже плохо помнил их черты, но всё равно было гадко. Никиту с Машей я до сих пор знал настолько детально, словно сейчас же застал их вместе… Я старался угомонить это мутное чувство внутри, возвращаясь в свою комнату, когда с открытым ртом увидел Никольскую. Она выкралась из спальни Муратова, спешно захлопнув дверь изнутри своей, серьёзно полагая, что я не заметил. Меня тут же бросило в холодный пот, а об солнечное сплетение словно затушили окурок.

***

— Что между вами происходит? — я залетел в его незапертую комнату и увидел, что кровать, как обычно, была безупречно гладко застелена. Не смог понять, хорошо это или подозрительно. Муратов сидел на своём дежурном месте, облокотившись о спинку, но его глаза ошарашено округлились. От невозмутимости не осталось следа. — Вы переспали? — подойдя вплотную, я уселся рядом, чувствуя, как расширились мои ноздри. У него изумлённо дрогнул рот. Я постарался поелозить задницей по покрывалу, чтобы смять его как можно сильнее. Вместо Есенина у него в руках была толстенная книжка, «Собор Парижской Богоматери». — Ты обкурился что ли? — рыкнул Муратов и отложил роман на постель. Мы сидели близко, но он пристально всмотрелся в моё лицо на расстоянии толщины одного пальца. Меня окатил животный ужас при виде безумного злого взгляда его бледных глаз. — Ты же знаешь, что у меня есть девушка, — громогласно произнёс он. Я далеко не был склонен верить людям на слово, но тошнота моментально откатила куда-то вглубь, стоило ему это уверено провозгласить. Надеюсь, Муратов сказал правду, иначе я просто дебил, захотевший ему изо всех сил поверить… Ну и как тогда объясняются их взаимоотношения? Я отодвинулся и шумно сглотнул, пытаясь самостоятельно придумать объяснение. Мы оба заткнулись на несколько минут, поэтому Ванечке пришлось смиряться с моим присутствием. — Не общайся с ней, — выдал я после длительной тишины. — Почему это? — брови Муратова скакнули, и гитарист кисло ухмыльнулся. — Знаешь, звучит нелепо. — Согласен, — я подумал получше, почесав башку, и тут же подыскал весомый аргумент. — Не надо с ней проводить так много времени. Ева спалит тебя! — Если у тебя всё, то уходи. Конченный урод! — А ты не прихренел? Что значит, «уходи»? Я вообще-то и твой продюсер тоже, — перешёл я на громкий шёпот. — Будешь делать то, что я велю, ясно?! — Нет. Не проси меня с ней не общаться. Пожалуйста… — Да как это всё понимать? Мы сцепились упрямыми взглядами. На месте Вилки Сергеевны я бы заволновался, хотя, я и на своём готов был «грыз локти» в кровь. Очевидно, мы пришли в тупик разговора. Я продолжал сидеть на его кровати и подбирать слова, только все бы они разбились об узколобую логику упёртого барана. Но тут Ваня тяжело вздохнул. — Пошли покурим, поговорим снаружи. Я, оглушённый злостью из-за его пренебрежения к моему авторитету, не поверил своим ушам. Зрение прояснилось, как с двадцать пятый кадром. Я в ужасе осматривался, дожидаясь, когда Муратов возьмёт сигареты, закроет комнату, и мы пойдём по коридору в гордом молчании. Снаружи, ночью, оказалось пробирающе холодно. Я был в спортивных штанах, майке и дежурной куртке, а Ваня — без верхней одежды, только в кофте. Это я заставлял его одеваться в то, что носил Юдин. В густой черноте пламя зажигалки опалило кончик сигареты, с силой стиснутой между моих зубов. Я раскурил её до обволакивающего, выученного на языке вкуса и отдал зажигалку гитаристу. — Начинай свой разговор, — нетерпеливо уселся я на скамью и съёжился, пряча подбородок в ворот куртки. Он нарочито громко вздохнув вместе с дымом и приземлился рядом, кусая нижнюю губу. — Мне кажется, я схожу с ума, — от этой фразы у меня сжалась задница. Он втюрился в Никольскую… Втюрился! Твою мать! — Такое ощущение, что я – это действительно он. Все в это верят и относятся ко мне, как к Ивану Юдину, понимаешь? Это сводит меня с ума… И что это значит? Он зло шмыгнул носом, ненасытно уничтожая сигарету, а я непонимающе нахмурился. — Мы так и договаривались! У тебя неплохо получается быть Ваней. Иногда ты действительно хамло, иногда – успокаиваешь соплячек и несёшь чепуху. В среднем – неплохо. И играешь на гитаре ты за*бись, я не ожидал. Всё идёт лучше, чем я мог себе представить. Так что тебе не нравится? Он даже не отреагировал на похвалу, к которой я прибегал вопиюще редко. — Я не знаю, как объяснить… Я чувствую себя им! Чувствую, что меня боятся и сторонятся. И мне самому с этими людьми совершенно не о чем разговаривать. С Андреем невозможно общаться без бутылки, он законченный алкаш. Гриша с Дроном смахивают на нариков, всё время держатся вместе. Не берусь судить про их ориентацию… Они для меня незнакомцы, и для тебя, кстати, тоже. Ты сам с ними почти не разговариваешь. А ещё, перед ними мне легко спалиться, потому что они в курсе обо всём, что происходит в мире тяжёлой музыки... Я её слушаю, запоминаю, как ты сказал, но я всегда буду знать меньше, чем они. И это меня выдаёт! А Юрген – ещё более странный и мутный, чем эти двое. Ты знаешь, что он носит с собой в кармане перочинный нож? Просто дикий человек! Он напоминает мне древопитека, когда рассказывает про е*лю шлюх и вечеринки. А ты… Он помолчал, чуть не задохнувшись. Я впервые слышал столько слов из его рта — это больше, чем все вместе взятые реплики, сказанные им с Москвы. На лице Муратова заходили желваки, когда он пренебрежительно меня осмотрел. — А ты, Лёня, мерзкий человек по всем параметрам. Вы все тут отбитые! Сказать, что я был в ах*е, не сказать ничего. Услышать такое — всегда неприятно, но он вызвал у меня лёгкий приступ уважения за то, как прямолинейно выражался. А в остальном речь Муратова — обычное нытьё, мало отличающееся от соплей Юдина. Может, они были родственниками? — Единственная остаётся Ева. Мне по хер, о чём с ней разговаривать, я просто не хочу забывать членораздельный язык в этом долбанном коттедже! Я нервно сглотнул. — И о чём же вы с ней разговариваете? — О тебе, — вдруг рыкнул он. — Серьёзно? — я подавился дымом и закашлялся. У меня чуть не обрушился пульс. — Нет, не серьёзно! На кой чёрт мне тебя обсуждать? — злобно уставился Муратов. — Мне совершенно не интересно, что между вами происходит! — он опустил взгляд под ноги. Значит, ему чхать на Никольскую? А она тут старается, выкладывает ему цветочки из травки! — Да она тебя использует, — прохрипел я, поняв, что так Ева выказывала мне свою обиду. — Пускай, — хмыкнул он. Муратов приложил сигарету ко рту и отвернулся к забору, но я вдруг заметил, что его губы мимолётно дрогнули от улыбки. И это в миг обнулило мою веру в каждое его долбанное, лживое слово!