RED 2.0

— Wei-Wei world savior 2.0? — Му Цин на другом конце протянул с сомнением. — Да, так называется его канал. У него был профиль в DouYin, но его удалили и он перешел на YouTube. Вэй Ина не знают за границей, а чтобы зайти на страницу из Китая, нужен VPN — потому его видео почти не набирают просмотров. Ты не мог бы попросить всех, кому не сложно, наставить ему лайков? — М-м, — на другом конце слышен стук клавиш. — И чем занимается этот «world savior»? — Спасает кошек с деревьев, — Се Лянь понимает, как глупо звучит признание, опоясанной желтым браслетом ладонью оттягивает пропотевший ворот больничной робы. — Это единственное, что ему сейчас можно. Му Цин долго молчит. Се Лянь может представить, как он закатывает глаза, неизящно опирается щекой о кулак, всем своим видом выражает: «о, небеса». — И? Что ты натворил? — спрашивает, сюрпая кофе или чай. — Ха? — Се Лянь в легком замешательстве. — Ты звонишь нам, когда тебе так плохо, что терпеть не получается, выплакаться во-первых некому, во-вторых гордость не позволяет, и ты глушишь наболевшее тем, что «по крайней мере этих идиотов я вышвырнул из Диюя». Позвони ты Фэн Синю, он бы стал тебя жалеть — а я не стану. Вывод — ты натворил или хочешь натворить какое-то дерьмо, мучаешься совестью и используешь разговор со мной в качестве обезбола. Кстати, это твое «позаботься о том мелком посмешище вместо меня» выглядит, как предсмертное завещание. Се Лянь приваливается плечом к стеклу телефонной будки. Под полуденным шанхайским солнцем та нагрелась, словно духовка. Только Се Лянь не ощущает себя готовящейся маньтоу — скорее, куском мертвечины, которому уже нипочем любой жар. Он сильно переоценил себя, когда покидал Цзян Фэнмяня — это стало понятно, когда по пути к квартирке в Пудун действие обезбола закончилось и Се Лянь почувствовал боль. Так, ведомый до смерти перепуганным Хун-эром, он вернулся в госпиталь — раздосадованный, выгоревший. И злой. С трагедии в Cata Comb все эмоции, кроме злобы поблекли на несколько тонов — это могло бы пугать, не будь оно так удобно. Можно спокойно строить планы, не делая скидок на пацифизм и ПТСР. Ха-ха, нет, разумеется, Се Лянь — не злодей какой-нибудь. Просто чтобы в мире стало чище, иногда надо поработать метлой. И да — Се Ляню очень не понравилось, как Му Цин истрактовал его обращение. — Я ничего не натворил, Му Цин, — Се Лянь растягивает губы в бесцветной улыбке. — Просто упал с… не помню, сколько там было метров. — О, — Му Цин откликается с задержкой. — Может что-то еще? Я правда хочу помочь. Да, есть еще. Намедни Се Лянь разошелся во мнениях со своим отрядом. Со своими учениками, которые, как он считал, не могли не поддержать его в настолько тяжелый момент — Спокойно. Выдохни. Вы просто друг друга не поняли. — Расскажи о чем-нибудь хорошем, Му Цин. На другом конце безнадежный вздох. Му Цин с Фэн Синем все же завели собаку. Лабрадора — назвали Нихуан Вулфшим. Фэн Синь насмотрелся американских боевиков и хотел назвать просто Вулфшимом. Му Цин видел в собаке изящную боевую принцессу и собирался назвать соответствующе. В итоге — десяток новых синяков и издевательский компромисс. Се Лянь хрипловато смеется, замечает затолканный меж спирали телефонного провода тлеющий окурок. Вынимает. Подумав, прикладывает к губам, вдыхает на пробу. Давится — гадость отвратительная. Как у всяких пропащих типов получается так воскуривать сигары, что вокруг распространяется ореол крутости? Се Лянь ощущает себя сточной крысой, погрызшей плесневелый хлеб. — …А наставник что, с мелким поссорился? — Шэнь Лэй тихонько шепчет, склонившись к уху Шао Яньфу. Тот пожимает плечами в обычной, нечитаемой манере. Все окна закрыты на задвижку. Стук-стук — бабочки бьются о стекло, бесполезно ломятся в палату. Перевязанный бинтами, утыканный иглами капельниц Се Лянь лежит полураздетым на кровати, листает какие-то записи, методично черкает карандашом. В палате жарко, как в микроволновке, но Тарантулы ощущают холод. — Шао Яньфу, как Сяо Цю? — первый вопрос после отстраненного приветствия. — Жив, — тот откликается. Шелест, шелест — тишина. — Хэй, у тебя что, мозг в черепушке тряхнуло? Мы тебе безалкогольного пива пронесли. Может, спасибо скажешь? — Ци Жун вызывающе скрещивает руки на груди. — М. Спасибо, — Се Лянь кивает и, дотянувшись до банки, вскрывает с щелчком, прикладывается. Морщится. Обманули, не безалкогольное. Впрочем, один раз можно? — Кстати ты угадал, у меня третья стадия ЧМТ. Тарантулы грудятся теснее. Во-первых, попытка расшевелить наставника провалилась. Во-вторых, твою ж мать. Какого хрена случилось в хреновом Cata Comb?! — Мы должны выйти из Люхэй, узаконить себя в клановом реестре Цзянху и на ближайших состязаниях обойти Мо Лаоху. У него разногласия с Люхэй, а мне нужен черный ящик Е Цзинхуа. Если я стану влиятельнее клана Мо, смогу предложить Е Цзинхуа услуги защиты взамен на плату, которую назначу сам. Как только доберусь до головных файлов Люхэй, получу доказательства проведения экспериментов над людьми, смогу предъявить их Пэю и найти ма… — Погоди-погоди, — Ци Жун встревает и, получив вопросительное выражение, пол минуты глядит, ошарашенный, глаза в глаза. — Ты совсем рехнулся? Се Лянь заламывает бровь. Обводит взглядом палату. Сбледнувшие Тарантулы косятся на него, как на душевнобольного. Что он такого сказал? — Мы не можем ничего сделать с ублюдком Мужунь, а ты предлагаешь нам стать сильнее Мо? И как, мать твою, мы попадем в чертов Цзянху? Зачем, мать твою?! — Преимущества очевидны, — Се Лянь поясняет в наставнической манере. — Нам будет гораздо проще вскрыть и уничтожить схему Мо Лаоху с Е Цзинхуа, если у нас будет законный и высший по иерархии статус. Кроме того, война с позиции клана Цзянху обойдется менее травматично, чем если бы мы попытались воевать с Мо и Е по их правилам. Как минимум, официальные дуэли Цзянху запрещают прямое мошенничество и битвы насмерть. — Уничто… Ты разве не собирался спасти мамку мелкого и свалить?! Ты знаешь, сколько кланов может быть замешано?! Хочешь, чтобы мы, девятнадцать слабаков без документов, пробились в долбанный Цзянху и перебили их все?! — Не всех. Частью займется полиция после того, как уничтожим Мо Лаоху. И вы что, собирались до конца жизни ходить под Мужунь Цзи после того, как он убил и искалечил ваших боевых братьев? — А что мы можем сделать, а?! — взбешенный Ци Жун срывается на крик. — Тебе с ним драться больше нельзя, а даже если бы было можно — у тебя яиц не хватит его убить! Се Лянь долго глядит на него исподлобья. Маленький черный зрачок в море промораживающего янтаря. Ци Жун сглатывает. Почему-то ему резко стало не по себе. — Я обучил вас искусству Сяньлэ. Вы приняли меня, как наставника. Вы — адепты Сяньлэ. А значит, ответственность за наше боевое искусство, за наше положение, друг за друга — лежит на нас всех. Почему вы ведете себя так, будто мне одному должно быть не плевать на все это? — Хорошо, — Ци Жун скалится. — Скажи, как нам достать хренова Мужунь Цзи. — Экзоскелеты, — Се Лянь откликается спокойно. Ци Жун с минуту открывает и закрывает рот — получается выдать лишь невразумительный хрип. Не может поверить в то, что услышал. — Ублюдок, ты сам говорил, что эти штуки опасны! — Да. Но если пользоваться ими в разумной степени и вовремя снять, проблем возникнуть не должно. Не думаю, что справиться с этим будет труднее, чем с алкогольной зависимостью. Для волевого человека такое не невозможно. — Наставник, — Шэнь Лэй вклинивается, когда Ци Жун, кажется, близок к тому, чтобы кинуться. –Ты очень плохо выглядишь. Я, когда ударился башкой, тоже болтал всякое, а потом все стало нормально. Поспи, а? Се Лянь моргает. — Вы думаете, что я брежу? — получив со всех сторон боязливые, сочувствующие взгляды, закипает. — Зачем вы обучались боевому искусству, если вам плевать на смерти простых людей, которые просто перешли дорогу Мо Лаоху с Е Цзинхуа? Если вы даже себя не хотите защитить от Мужунь Цзи?! — Мы хотим, — Ци Жун цедит зло, в глазах — боль и разочарование. — Потому не бросаемся спасать всех на свете и отыгрываем терпил, когда приходится. Се Лянь глядит очень пристально, так, будто хочет сквозь кожу рассмотреть колебание огонька души. — Вы боитесь? Или не видите необходимости действовать, пока смерть не грозит лично вам? — Пошел ты, — Ци Жун бросает, скрываясь за дверью — остальные Тарантулы уже успели тихонько прошмыгнуть прочь. Рядом с таким Се Лянем каждый из них чувствовал себя слишком дискомфортно. Укоры били больно, но подчиниться воле помешавшегося наставника — самоубийство. — Скорее приходи в норму. С тобой случилось дерьмо, но оно у всех случается. Если самоубьешься из-за своих крышесносных чувств, никому лучше не сделаешь. …Закончив говорить с Му Цином, Се Лянь набирает еще пару номеров. — Господин Е? Да, этот Шунь лежит в госпитале. Врачи прогнозируют, что лечение затянется на две-три недели. Да, этот тоже сожалеет. Заместитель? Пожалуй, офицер Ци — он выше меня по званию и его отряд не доставляет ему особых хлопот, так что пусть присмотрит и за моим. Прошу прощения, господин Е, этот Шунь напишет доклад позже. — Господин Тао? С чего бы начать… этого Се не будет в Сяньлэ две-три недели. Не кричите так, я в больнице с сотрясением мозга. А еще я хочу сменить график с 5/2 на 4/3. Перестаньте, а? Вы не платите мне столько, чтобы я терпел треть того, что на меня свалили… Уволите…? Пха-ха-ха! Пожалуйста, господин Тао. Давно хотел узнать, в какой круг Диюя Царство Небес отправит вашу душу, чтобы задобрить меня, если вы переборщите с кнутом. Подобрав окурок, пытается затянуться вновь. Все еще гадость, но, пожалуй, в этом что-то есть. Надо бы зажевать запах ментоловыми леденцами. — …Неделю назад? — Ци Жун рассеянно взирал на администраторшу в белом халате. Та покручивала колесико мышки, пока он — панковатый вид, форменная куртка Люхэй, авоська локв — стоял столбом посреди цивильного больничного коридора и чувствовал себя максимально по-дурацки. — Да, неделю назад господин Шунь отказался от лечения и покинул комплекс. Ци Жун нервно усмехнулся. Вот дерьмо. С того скандала в больничной палате прошла неделя. Ци Жун считал, что ударившемуся головой зануде Се нужно время подостыть, потому не донимал звонками и визитами. Всю прошедшую неделю от того не было ни слуху, ни духу в Люхэй. Вопрос — чем и где, мать его, он занимается?! Отвисает с лабораторной мелочью на Рико-Рико?! Ушатавшись в пустынный больничный закуток, Ци Жун успевает отступить, когда, проломив трубу вентиляции, к его ногам валится встрепанное черной шевелюрой, горящее красным глазом перекати-поле. — Гэгэ пропал! — в голосе мелочи звенит паника. Огорошенный Ци Жун приоткрывает рот — сигара валится из губ, пачкая больничную плитку пеплом. — …Я потерял гэгэ тут, — Хун-эр тревожно оглядывается, — до этого шел по запаху, используя бабочек, но потом людей стало слишком много. И все такие потные, — болезненно морщится. Ци Жун стоит соляным столбом, висит на этапе «поставить мотоцикл на подножку». Золотой свет софитов среди дня, взвесь пота, ругани о ставках и душка свежеприготовленных маньтоу в промасленных пакетах, вытоптанный ринг. Двое бойцов в самодельной защите, что дерут друг друга с ожесточением оголодавших псин. Пханьин — самая популярная точка «законной преступности» в Китае, но помимо нее существуют другие — например подпольная арена Сяодунмэнь на рынке Фуюмэн. Правила примерно те же, что в Долине — победил — молодец, держи бабло, проиграл — твои проблемы. Однако, присутствовало существенное отличие — иллюзия безопасности. Если Вэнь Кэсин в правилах четко прописывал штрафом за проигрыш смерть, владелец арены Фуюмэн «доверял благосостояние бойцов в их руки». У Ци Жуна один вопрос — что правильный зануда Се забыл в этой помойке?! Бах — парень с дредами оказывается вбит в ринг противником, смахивающем на обвешанного цепями орангутанга. Взревев и побив себя о грудь, тот не останавливается на одном ударе — топ, топ, топ! Толпа поддатого мужичья с рыночными закусками восторженно воет, пока «дреды» бесполезно барахтается перевернутым жуком, давится соплями и отчаянием. Выждав время, чтобы толпа насладилась представлением, серые робы Фуюмэн уносят «дреды» с ринга. — То есть, — Ци Жун морщит лоб, складывает данные, — всю эту неделю ты жил со своим занудой-гэгэ в мире радуг, а сегодня он внезапно сбежал и ты, с чего-то вдруг, просишь о помощи меня? — Не всю неделю, — Хун-эр чуть слышно бурчит в сторону, спохватывается, но поздно. — Ме-елки-ий, — Ци Жун нависает над тем, тянет мрачно, — ты точно все мне рассказал, а? — Хун-эр в ответ зыркает враждебно и воровато, машинально пытается сделаться меньше, ускользнуть — — Хэй! — Ци Жун гаркает так, что сквозь соломенную бабочку просвечивает испуганный красный импульс. — Ты сорвал меня в Диюеву задницу, чтобы я нашел тебе твоего чертова гэгэ и сам зажимаешь улики про то, где, мать его, я должен его искать?! Неожиданно мелочь ярится, скалит зубы: — Это ты во всем виноват! — Ха?! В чем именно?! — Гэгэ просил тебя о помощи, а ты грубил и обзывался! Предатель! — Это твой чертов гэгэ порол хрень! Все, что сделал этот предок — назвал стукнутого башкой самоубийцу стукнутым башкой самоубийцей! Потом, когда мозги вылечит, будет мне пятки лизать за то, что спас его чудил от идиотской смерти! Хун-эр рычит — и, прыгнув навстречу Ци Жуну, бьет коленом в пах. Удар у мелкого крепкий — тот понимает, когда со сдавленным хрипом сгибается пополам. А еще понимает, что к черту, он зол. Хун-эр, когда его хватают за лодыжку и, вздернув в воздух, прокручивают кругом, не успевает сориентироваться, только смазано взвизгнуть. Ци Жун разжимает захват — Хун-эр пушечным ядром летит в толпу живых кегль. Восставая из кучи мала, просвечивает врага красным светом из-под соломенной бабочки. — Пятьдесят юаней на мелкого! — толстяк в гавайке кричит ставку. — Аниме насмотрелся? Восемьдесят на красотку! Сцепившийся с Хун-эром в шакальей грызне — летят слюни и комки шерсти — Ци Жун пропускает момент, когда вокруг них собирается маленькая толпа. Слишком увлечен «схваткой» — дважды он почти достал мелкую грызучую тварь, но та слишком проворна. Почти нереально достать, пока не ползает прямо по тебе, целясь зубами. Хорошо, Ци Жун — не трус, если нужно для победы, он прольет пару пинт крови. Когда мелкая тварь впивается клыками в запястье, не медлит — размахнувшись, прикладывает ту головой о пол. В черном глазу потрясение — а потом он, поблекнув, закатывается. Намучившийся Ци Жун вытирает кулаком текущий кровью нос, победно попирает тельце поверженного противника тракторной подошвой. — Ха! Без своих суперспособностей ты ни на что не годен, а этот предок способен указать твое место голыми руками! Знай великого наследника Ци, насекомое! — эффектную речь Ци Жун сопровождает издевательским гоготом в небеса. И только после до него медленно доходит. Он. Двадцатилетний, тренированный боец. Избил ребенка. И гордится своей победой, попирает того ногой. Ой. Ощутив, как на плечи Эверестом давит неловкость, Ци Жун заторможено убирает ногу, по внешнему состоянию Хун-эра пытается оценить тяжесть травм. Черт, что с ним сделает зануда Се, если увидит на своей золотой мелочи синяки?! Хун-эр вяло мычит, моргает. В один момент оба слышат урчание. Щеки в синяках розовеют, а Ци Жун только сейчас понимает, каким бледным и недокормленным выглядит мелкий. — …Прости. Я, типа… мне, типа, дико неловко, — Ци Жун бурчит в сторону, пока Хун-эр, свернувшись на скамье, ожесточенно грызет маньтоу в промасленном пакете. Либо он очень зол, либо не ел неделю. — Он тебя что, не кормил? Ци Жун хочет треснуть себя за неосторожный вопрос — взбешенная мелочь может и бабочек на него натравить, позабыв про толпу вокруг. Но тот только жует чуть медленнее. Тихонько бормочет: — …покупал еду. Сказал готовить. Но я следил за ним и забывал, — спустя еще пару минут, смирив себя, выдает объяснение. Се Лянь вернулся из больницы — судя по методичному поведению и продолжительным отлучкам, имел некую задумку и воплощал ее в жизнь своими руками. Свежие синяки указывали на то, что «задумка» включала боевые столкновения. Хун-эр, как напарник, предложил помощь, но получил в ответ невыразительную улыбку и «Хун-эр, в том, чем я занимаюсь, нет ничего серьезного, а твоих бабочек могут заметить». Тот кивнул — и, на всякий случай, тихонько вылетел проследить, чем занимается его гэгэ. Был обнаружен на подлете к арене в укромном уголке рынка Хунцяо. Се Лянь, забравшийся в «служебные помещения», аккуратно уговорил того не поднимать шума, транспортировал домой, где повторил, что помощь не требуется и Хун-эр только подвергает себя опасности. Тот кивнул — отучить гэгэ от пива он тоже смог не с первой попытки. Вторая «сопроводительная миссия» кончилась скандалом — но ничего, такое тоже бывало. Но с третьей и последующей Хун-эр понял, что просто не может унюхать Се Ляня. Носился по городу ополоумевшей молью, путал день с ночью — и в предрассветный час обнаруживал пропажу дома за готовкой кривоватых сэндвичей. И риторическим замечанием — «Хун-эр, если будешь бездумно летать по ночам, то, во-первых, тебя могут поймать; во-вторых, сэндвичи остынут. Кстати, хочешь с сельдью или с тофу?». Ци Жун отнял гнутый окурок от губ, булькнул потерянно: «вот черт». Нет, не так. Вот черт. — Мелкий, есть предположения, что он задумал? — Хун-эр покачал свешенной головой. Ветерок смел со скамьи смятый пакет из-под маньтоу — вторая такая-же, недоеденная, сиротливо лежала в некрепкой хватке детских ладоней. Грохот столкновения двух фур сотряс арену — вся тараканья муть под открытым навесом метнулась взглядом с ринга на узкую дорогу. Фура с потертым лейблом овощной базы дымила двигателем, едва не перевернулась, но устояла — только дверцы кузова распахнулись. Из кабины фуры выскочила пара серых роб Фуюмэн, в руках у обоих — по стволу, откуда те тут-же принимаются палить по причине аварии — ведшем вторую фуру мужчине в белом тренировочном кимоно и скрывающей лицо доули. Бах — деревянный бокен сметает град пуль, кимоно скользит белой молнией, удар-удар — серые робы оказываются впечатаны в водительскую кабину. Зрители под навесом слишком ошарашены, чтобы что-то предпринять — только Ци Жун с Хун-эром замечают, что из распахнутого кузова гусеницей вываливается спеленанный коконом изоленты «дреды». Тот воздевает на публику огромные глаза, отчаянно мычит сквозь изоленту. Вторая гусеница — кажется кто-то, кто дрался на арене до и тоже проиграл — старательно ползет следом, стремится на свободу. Се Лянь меж тем давит горло серой робы бокеном — методично выспрашивает, но в ответ получает вопли агрессии и страха. А потом — Ци Жун инстинктивно закрывает Хун-эру зрячий глаз — хватает с земли автомат и стреляет серой робе в кисть. Вопль, слюняво-слезливая ругань — и Се Лянь получает ответ. Второй вопрос и — мотор фуры ревет — третья роба, прятавшаяся в кабине, дает по газам, тараня легковушки. Се Лянь чертыхается — и, оседлав первый попавшийся мотоцикл, гонит следом. А Ци Жун роняет изо-рта сигарету. Если Мужунь Цзи обнаружит, что тот где-то потерял служебный транспорт Люхэй, у него будут проблемы. — …Твою ма-а-ать! — Ци Жун орал, сквозь пропасть тащимый потоком ополоумевших бабочек со скалы на скалу. По идее, он должен был балансировать в «спирали», но от высоты получалось только дрожать в ужасе и беспорядочно махать руками. Мелочь светила красным глазом и целеустремленно перла сквозь леса за своим гэгэ. — Заткнись, гэгэ услышит, — единственное колючее замечание, которое несчастный Ци Жун получил за свои внимание и поддержку. — Да пошел ты! Твою мать, твою мать, если я свалюсь, ты будешь виноват! Обращусь в призрака и буду подкладывать тебе цикад в еду! А-а-а! Только не сбрасывай! На некоторое время они все же потеряли Се Ляня — тот гнал фуру через скалистый порт Шаосин и затерялся где-то за очередным поворотом. Подниматься выше было бы слишком заметно, потому Хун-эр с Ци Жуном летали по лабиринту трасс, пока не набрели на остатки опустошенной фуры. Вокруг — ошметки изоленты. Дальше шли осторожно, петляя по углам — по запаху Се Ляня, до самого вокзала, где тот убеждал в чем-то перепуганного «дреда» с компанией таких же, как он — с розовыми полосами от изоленты по телу. Отсчитывал билеты, давал какие-то инструкции, рисовал схемы на листке бумаги, что «дред», к концу беседы преисполнившийся хрупкого доверия, трепетно принял, прежде чем скрыться в утробе поезда. Хун-эр, выглядывающий своего гэгэ из-за угла, кажется уязвленным, смотрит с недоверием — будто его, доверенного вояку, свели на нижний ранг, закрыв доступ к старательно хранимым правительственным тайнам. — …Мелкий. Эй, мелкий, — Ци Жун звал, пока смурной Хун-эр не поднял голову. В зеркальце заднего вида отразилось притухшее красное свечение. — Есть хочешь? Тут в двух километрах Dicos. Пожрем крылышек. Хун-эр не отвечает, свернувшись в калачик, льнет к окну, провожает тусклым взглядом бегущие линии электропередач. Се Лянь укатил обратно в Шанхай на мотоцикле Ци Жуна, так что тому пришлось искать транспорт самому. Ночь, старенький Субару из проката виляет по междугородней, змеящейся меж скал трассе. Одинокую тишину разбавляет шуршание шин. Ци Жун ерзает на водительском сидении. Наверное, мелкому надо что-то сказать, но черт — приведи он разумный довод, эта мелкая гюрза только зубами вопьется. Во всяких мелких притонах вроде Фуюмэн и Хунцяо не властна никакая рука, кроме хозяйской. Бойцы-неудачники, не попавшие в Цзянху, могли попытать там счастья — а могли сгинуть, распроданные на органы. Такое не происходило спонтанно — хозяин «точки сбыта» налаживал стабильный канал поставки, обзаводился крышей. Все это требовало регулярной оплаты. Значит, Фуюмэн, Хунцяо и, может, кто-то им подобный, затеяли торговлю, а зануда Се, после Cata Comb возомнивший себя Святой Гуаньинь, решил спасать несчастное мясо, пряча в полуцивилизованных провинциях типа Гуйчжоу или Цзянси. Но хэй — разве он не собирался свергать тиранию Люхэй с Мо? И почему не привлек к делу мелкого? И хэй — с чего эта мелкая боевая гюрза так присмирела? Се Лянь, отказываясь от розыгрыша на пиво в Люхэй, с кривоватой улыбкой отозвался, что «порой Хун-эр чересчур упорен в своем желании избавить его от вредных привычек». И где это сейчас? — В этот раз все по-другому, — Хун-эр тихонько бурчит под нос. — Ха? — Когда гэгэ много пил, то понимал, что это плохо. А сейчас думает, будто делает все правильно, просто никто его не понимает. И ты и я. Я боюсь, что он меня… не начнет ненавидеть, а станет надевать наушники, когда я пытаюсь говорить. Ци Жун пытался подобрать слова, сказать что-то дельное, но вышло лишь невнятное «о». Он отлично понимал, чего боится мелкий. В госпитале, обнаружив себя дурным панком, припершимся с авоськой ненужных локв, он ощутил это — пренебрежение. Когда тебе ни о чем не рассказывают, когда тебя перестают воспринимать всерьез. О чем говорить с этой зверушкой, все равно ничего не поймет. Ненависть — фигня, самый прочный барьер, что может разделить людей –принятие одного другим за неодушевленный предмет, с которым надо здороваться из вежливости. Ци Жун мог понять, почему Се Лянь начал относится так к Тарантулам — не мог понять, чем оплеуху заслужила преданная мелочь. Тормознув у Dicos, Ци Жун покупает ведро крылышек, сладкого попкорна, стакан газировки и пиццу с ананасами. Притесненная едой мелочь ломит бровь в непонимании, пока щедрый предок строчит дифирамбы собственной щедрости и пытается не замечать холодный дискомфорт в животе. Попытка утешения с его стороны выглядела откровенно жалко. …Следующая встреча происходит в вечер выходного. Мужунь Цзи еще не вернулся из Люхэй, а Ци Жун мастерил для авто-бокена компактный двигатель и заранее ненавидел свою жизнь. Он может подрубить ублюдку офигенную механику, какого хрена ему позволяют платить за «крышу» только таким способом?! Горючие мысли прервал стук в окно. Ци Жун обернулся — чтобы увидеть в окне пятнадцатого этажа взбудораженную мелочь. — Какого хрена?! — рывком распахнувший окно Ци Жун приглушенно рычит, но его даже не слушают — в комнату врывается рой бабочек, подхватывает, выносит меж распахнутых створок прямиком во тьму. Мелкий игнорирует вопли, хватает за грудки. Свет в красном глазу пульсирует сигналом тревоги. — Женщины! Гэгэ пошел к тем самым женщинам! Шестеренки в голове скрипят — механизм встал. Святой зануда Се. Пошел к тем самым женщинам. — Хе? — огорошенный Ци Жун глупо склонил голову. — …Хай-я! — девушка лет восемнадцати отбрасывает оппонентку ударом ноги в другой конец ринга. При ударе прозрачный шелк кимоно хлопает птичьим крылом, открывает свету софитов нефрит бедер и то, что выше. Публика — на вид куда состоятельнее, чем та же в Фуюмэн — восторженно воет, многие клонятся в сторону — рассмотреть боевую красотку с лучшего ракурса. Ци Жун сглатывает. Развлечения в красных кварталах мудака Цзинь действительно стоят своих денег. — Эй! — мелочь свирепо шипит из спортивной сумки. — Ищи гэгэ! Мы за ним пришли! — А… Ага, — Ци Жун заторможено кивает. Он только еще чуть-чуть посмотрит. Еще капельку. Искать не приходится — Се Лянь сам прыгает прямо на ринг. В руках — охапка девушек, что проиграли в прошлых раундах. Полуголые, испуганные, в обрывках смирительных ремней по конечностям, они облепили спасителя, как планктон кита. Подобрав проигравшую в этом раунде, Се Лянь бежит мимо вооруженной охраны. На этот раз они не преследуют Се Ляня. Бредут, как отозванные со сцены статисты и чувствуют — как-то все глупо и непонятно. Ци Жун особо не интересовался, но, кажется, арена Фуюмэн потеряла половину клиентуры — потенциальные бойцы поняли, что в случае проигрыша будут связаны изолентой и транспортированы куда-то. А теперь произошедшее повторилось в квартале самого мудака Цзинь — одного из главных лиц Цзянху. Тот сам решил продавать проигравших бедняжек на органы? Да не, лажа. Павильон прекрасных боевых искусств Цзинь Е Синцзы — не захудалая арена с блошиного рынка, Цзинь больше потеряет, чем приобретет, если станет продавать свои цветочки. Хорошо, допустим, проигравших девушек крал кто-то другой — пропажу непопулярных цветочков не заметят сразу. Но вопрос — кто настолько бессмертен, чтобы красть что-то у гребаного Цзиня? И почему именно в Шанхае? Если позарез нужна человечина, можно красть людей в глухих местечках вроде Синьцзян-Уйгуры. Пока Ци Жун путается в догадках, Хун-эр сворачивает, плетется в Пудун. «Подбодри!» — мысль простреливает — канарейка вылетела из клетушки желтеньким, искрящим пятном. — Хэй, мелкий, — Ци Жун подхватывает того под локоть, тащит, — хочу показать кое-что крутое. — Ты снова сделал из бокена меч-лук? — Хун-эр с сомнением оглядывает «кое-что крутое». Они стоят на крыше свечки за пять этажей до окна Мужунь Цзи. С такой высоты в черно-синей тьме можно рассмотреть мелконькие песчинки звезд. — Не, — Ци Жун азартно скалится, перехватывает поудобнее модифицированный авто-бокен, — смотри! Спусковой крючок щелкает — вонзенное острием в плитку плечо лука разъезжается надвое, рывок — конструкция из плеча, гарпуна и древка бокена летит до соседней свечки, треск — гарпун вонзается в крышу, притягивает плечо, бах — по небу разлетается бетонно-пылевой гриб. Древко бокена, двигателем запущенное по дуге, пробило путь на чердак. Леска жужжит — щелкнув крючком, Ци Жун притягивает конструкцию обратно. — Прячься мой враг на чердаке, мне не пришлось бы искать его с пулеметом — один пуск этой малышки и грохну его с расстояния в пятьдесят метров! — Ага, — Хун-эр откликается без особого восторга. — Ты испортил дом людям, которые в нем живут. — Ты занудством от своего гэгэ заразился? — обиженный Ци Жун передразнивает. Еще некоторое время они перекидываются горячей картошкой. У мелкого действительно острые зубы, но у Ци Жуна не получается обижаться всерьез. Слишком потерянным и одиноким он кажется, дистанцированный от своего зануды-гэгэ. Час, второй — Хун-эр, свернувшись в калачик, смотрит на звезды, пускает десяток бабочек крутиться плавными вензелями. Ци Жун сидит рядом и тоже смотрит. Тишина не была для него чем-то приятным, но сейчас она, почему-то, умиротворяет. Это странно настолько, что непонятно даже — грустно или спокойно ему под бескрайней тьмой с зубастым зверьком под боком. Расходиться надо, но не хочется. Хун-эра ждет пустая конура, Ци Жуна — Мужунь Цзи, но он-то взрослый и привык. А мелкий? …Переодеваясь, Ци Жун морщится, трогает языком прикушенную губу. Когда Мужунь Цзи злился, ему срывало тормоза. На попытку выяснить, «какого хрена», бросил: «какой-то бессмертный ублюдок украл новую разработку Люхэй», и тем ограничился. — Привет, — от звука знакомого голоса Ци Жун цепенеет на секунду. — П-привет, — отвечает, оглядывая Се Ляня. Тот выглядит обычно — аккуратный, волосы пахнут шампунем, но — глаза под маской запавшие а в движениях видна легкая заторможенность, какая бывает от недосыпа. В раздевалке Люхэй только они одни — Се Лянь переодевается, как в любой нормальный день. Ни объяснений, ни «кстати о нашем разговоре…». Вентиляционная труба едва не падает Се Ляню на голову, но тот успевает уклониться. Из разлома никого не выползает — только аура злобы и звук, будто трясут горох. — Что это, — Ци Жун спрашивает севшим голосом. — Ах, — край улыбки «как ни в чем не бывало» подергивается, — Хун-эр слишком переживает, что не может меня победить, когда я не поддаюсь и испытывает элемент случайности. — О, — на Ци Жуна внезапно снисходит необычайное спокойствие. Отвернувшись к шкафу с оружием, роется. — Вы, типа, спарринг устроили? Или враждуете? — Ха-ха, нет, — Се Лянь ненатурально посмеивается, — просто он на меня немного зол. Не понимаю, почему. — Ага, — Ци Жун кивает и, зайдя со спины, жарит электрошокером в загривок. Се Лянь не успевает понять, что произошло, валится лицом в пол. А Ци Жун гаркает на всю раздевалку: — Так спроси у него, а?! Великий, мать его, наставник! До сих пор не зашил свою гребаную «кнопку выключения» на затылке! Сбежал в Цзинь Е Синцзы, пока твои войны не имеют сраного понятия о том, что делать? Ха! Так падают империи! Отныне главным тут будет этот предок! С кидалами, которые спят по пятнадцать минут в сутки и сбегают без объяснений, только так и поступать — шокером и кандалами к постели! Ци Жун заливается злодейским хохотом и не сразу замечает, что из вентиляции его сверлит свирепый черный глаз. Десять двадцать, сотня, сотни бабочек зловеще шелестят крылышками. Се Лянь очнулся на заднем сидении Субару. Разложенный в позе пыльного мешка, с тихонько гудящей головой. В окне проносится ночь — мягкая, темно-синяя тьма небес, столбы электропередач, дорожные знаки, далекие крыши золотящихся, стекло-бетонных громад. Под боком сопит что-то маленькое и теплое — встрепанный Хун-эр крепко жмет рубашку Се Ляня в кулачках. Лицо во сне не спокойно — нервозная морщинка не разглаживается даже когда черную шевелюру мягко почесывает большая рука. — Ци Жун, обморок не может заменить здоровый сон. Потеря сознания происходит в результате сбоя кровотока, мозг испытывает кислородное голодание. Все то время с момента, когда ты ударил меня, мой организм не отдыхал, а пытался отладить биоритмы. — Пошел ты, а? — Ци Жун огрызается с водительского сидения. — Сбегаешь, ничего не говоришь, носишься Янь Ван знает где — считай это наказанием, блудная собака! Твой мелкий мне мозги прогрыз своими «помоги найти гэгэ!» Задолбался сам и меня задолбал! Время платить по счетам, мать вашу! Я буду ходить по магазинам, тратить деньжища, которые вам не снились, а вы будете носить мне пакеты в зубах! А потом — Grand Hyatt! Обыграю всех в покер и напьюсь, как свинья, а вы будете извиняться и спасать мою жизнь! За реплику Се Лянь сменил выражение лица несколько раз. В конце концов тихонько усмехнулся. — Ци Жун. — Чего? — Жун-Жун. — Какой я тебе «Жун-Жун»?! — А-Жун. — Да что?! Се Лянь искристо улыбнулся, от уголков глаз разошлись игривые морщинки. — Как же сильно ты меня любишь. Субару вильнул — возмущенный ор перекрыл шум двигателя. Се Лянь тихонько смеялся, уворачивался от бури, а Ци Жун напоминал фурию — тряс истрепанными кудрями, щелкал зубами, брызгал слюной. Некоторое время ехали в молчании. Ци Жун обдумывал, с чего начать. В чем замысел зануды Се? Зачем отгородился от мелкого? — Я отнес кожный участок с механического нерва на тест ДНК, — Се Лянь начал тихо. — Оказалось, что они сделаны из нервов настоящих людей. Тот, который был у меня, принадлежал регулярному бойцу Хунцяо. Руль под рукой Ци Жуна скрипнул. Наверное, все Тарантулы подозревали что-то такое, но получить подтверждение все равно было жутко. — Мясо из Хунцяо, Фуюмэн и Цзинь Е Синцзы тащил Е Цзинхуа? — Только из Хунцяо и Фуюмэн, — Се Лянь повествовал, как книга — не вытянешь больше информации, как не трепи. — Это были его проверенные каналы. После их закрытия Е Цзинхуа должен был приостановить производство, чтобы найти новые — те, что точно не подведут. — Так. А Цзинь Е Синцзы? — Се Лянь промолчал. — Ха-ах. Так значит. Бегаешь по городу, вычисляешь жертв маньяка и спасаешь, прежде чем он до них доберется? Идиотизм. У тебя жизни не хватит. Е Цзинхуа — гребаный корпорат, захочет — найдет новый канал, захочет — натравит на тебя псин из высшей лиги. Ты бьешься лбом о стену. Маленький смешок, взгляд в окно. Тишина. — Почему ты больше не доверяешь мелкому? — вопрос, который давно скребся в мозгу насекомыми лапками. Се Лянь думает, долго поглаживает черную шевелюру. — После Cata Comb он спрашивал меня о состоянии младшего сына Цзян Фэнмяня. Он его жалел. — Слушай, он ребенок, — Ци Жун сморщился, потер переносицу, — мне, наверное, тоже было бы обидно, переживай моя мелочь о Мужунь Цзи, после того, как я вынесу ему мозги, но… — Ты не понял. Способность испытывать сострадание даже к врагу говорит о большом сердце. Но иногда она может быть не к месту. Допустим, перед ним стоит человек с ядерной кнопкой. Но он не смеется, как злодей, а боится и плачет, просит не убивать его ради жены и детей, которых держат в плену и убьют, если он не нажмет кнопку. Это тот случай, когда нельзя колебаться, ведь на кону жизни сотен. А Хун-эр будет колебаться. Цзян Чэн в Cata Comb выглядел так, будто заслуживает жалости. Но из-за того, что он сделал, умерло пятьдесят два невинных человека. В Субару воцаряется звенящая тишина. — То есть ты, типа, хочешь, чтобы он рос пресвятым добряком, но когда тебе надо, ломал людям бошки? И лишнего не думал? — Ты сам сказал, что он — ребенок, — голос Се Ляня стал глуше — закрылся, ушел в себя, — пока мозг ребенка не станет способен осмыслить сложный конструкт, родители дают ему упрощенную картину. Дальнейшая ночь проходит скомкано. Се Лянь словно выстроил вокруг себя гладкий, непробиваемый щит — не поддеть, не просочиться. В номере Grand Hyatt уставший Хун-эр сопит, свернувшись в гнезде обитых шелком одеял, пока поддатый Ци Жун упрямо пытается обыграть Се Ляня в покер. — Ты очень чуткий, — Се Лянь улыбается своей бесячей, магнитом тянущей улыбкой. Непробиваемый, как хренова гранитная скала, обезоруживающе мягкий, как постель после тяжелого дня. — У тебя все эмоции на лице написаны. Если хочешь кого-то обыграть, лучше выбери парный танец. — Что ты задумал, а? — Ци Жун тянет безнадежно. Это белый флаг, он сдался, он согласен на F в журнал. — Расскажи. Утром у Ци Жуна с подпития болит голова. В номере один, уснул прямо за столом, а кто-то заботливый перетащил его на кровать. Рассветное солнце красит небо розовым, а ему хочется беспомощно материться. Чертов ублюдок Се так ничего не сказал. — …Все спасенные девушки были доставлены к административному центру квартала Цзинь Е. Никто из них не смог распознать мужчину в белом, но несколько девушек запомнили машину и водителя группы похитителей. Скандал в Цзинь Е Синцзы удалось замять, но если инцидент повторится, репутационные потери клана Цзинь будут невосполнимы, — Цзинь Яо, один из сыновей Цзинь Гуаншаня и глава сыскного отдела клана Цзинь закончил читать доклад. — Хо-о, — Цзинь Гуаншань протянул, подперев щеку кулаком. На востроглазое, по-девичьи гладкое лицо легла тень. По виду не угадать, но Цзинь Яо слишком хорошо изучил отца, чтобы не понять — он в бешенстве. — Занятно. И кто тот бессмертный, что посмел топтать цветник клана Цзинь? — Клан Мо, глава. Он уже давно сорвался с цепи. Неясно, зачем ему понадобились девушки, но то, что он решил воровать у клана Цзинь, говорит о его вере в собственную неприкосновенность. — Хе, — хищная улыбка, прищур, — мы можем истребить Мо сейчас? — Боюсь, что нет, глава. У Мо Лаоху крепкие связи в правительстве, кроме того, его статус — большая проблема. Если мы уничтожим полицию, общественность может всколыхнуться. — Тогда? Цзинь Яо уже обдумал этот вопрос. Зачем пачкать руки самим, если у их врага есть иные враги? Осталось только выдать им подходящее оружие. — …Угх… Ха? — очнувшийся Ци Жун обнаружил себя связанным смирительным ремнем. Голова гудит. На подходе к Люхэй он увидел, как замотанных в смирительные ремни, бессознательных Тарантулов грузят в полицейскую перевозку, но не успел ничего предпринять — получил чем-то тяжелым по голове. — Хэй, офицер, — свернутый в неловкой позе Шэнь Лэй прокряхтел откуда-то снизу. — Не знаешь, это Е Цзинхуа узнал, чем мы промышляли тайком с наставником или ты прижал Мужунь Цзи зубами и он обиделся? Ци Жун быстро осмотрелся. Незнакомый, тускло освещенный ангар, Мо в полицейской форме, ряды клеток — в пару, как селедки в банку, напиханы спеленанные ремнями Тарантулы. Шэнь Лэй, Шао Яньфу, Мао Минцзин — «низший класс», младший отряд ЧОП Люхэй. Мо узнали о расследовании Се Ляня и решили казнить вместе с подельниками? Но самого Се Ляня среди пленных Ци Жун не нашел. Или их держат, чтобы шантажировать Е Цзинхуа? Но почему не кого-то поважнее, вроде Мужунь Цзи или халатов из числа самых нужных? — Э-эй! — Ци Жун прикрикнул. — Господа полицейские, какого хрена?! — В ответ один стукнул тонфой по решетке так, что зазвенело в ушах. Дело дрянь. Они связаны по рукам и ногам, даже примерно не представляют, где находятся, попытаются взбрыкнуть — получат автоматную очередь. Где-то внизу живота медленно и неотвратимо расползался липкий, холодный страх. — …Хэй, Лао Е, — с комфортом разлегшийся по креслу Мо Лаоху хрипло осклабился в трубку, — этот Мо сожалеет, что в прошлый раз мы погрызлись, как две псины и хотел предложить — давай на мировую, а? Этому Мо позарез необходимы экзоскелеты, тебе необходимо свежее мясо — поможем друг другу, как в старые добрые? — Сперва вы громите мои каналы в Хунцяо и Фуюмэн, — голос Е Цзинхуа на том конце — ледяная вода, — потом шлете мне девушек из клана Цзинь, не заботясь о том, какими проблемами это может обернуться, а теперь предлагаете мне принять в дар составные части моих же бойцов? — Этот Мо хочет перемирия, но обиды должны быть оплачены. Вся твоя братия теперь знает о том, как ты кинул меня в Cata Comb. Надо им — и тебе — указать, что старого тигра Мо следует уважать, а? Пришлю твоему… как его… Мужунь Цзи запчасти его «девки» — пусть знает, кому не стоит бросать вызов. Ты виноват в том дерьме, так сожри свою горькую пилюлю и давай вернемся к былому укладу. Е Цзинхуа сгорбился, потер переносицу. То, что Мо Лаоху поверил в свою божественность, было понятно уже давно. Сейчас он должен решить, поддержать ему эту веру или сбить чужую спесь. Уязвленный Мо Лаоху начнет делать глупости. Это будет опасно, но, возможно, появится шанс уничтожить его. — Ты захватил только бойцов отряда офицера Ци? — Ага. Не переживай, я знаю, что они мясо на размен. Но ведь тоже носят форму Люхэй, а? Е Цзинхуа кладет трубку. Пару секунд Мо Лаоху не может осознать произошедшего — а потом зрение застилает красная пелена. Схватив, едва не давит трубку до треска: — Убить. — Е Цзинхуа согласился принять их нервы, глава…? — Расстреляйте! Изрешетите, как хреново сито! То, что останется, сбросьте на Люхэй с чертова вертолета! — проорав приказ, отрубает вызов — трубка трескается. — Чтобы кабинетная блоха думала, что может указывать этому Мо, ха! — …Наши нервы…? — Шэнь Лэй нервно хихикнул. — Эй, офицер Ци, про что говорил этот с автоматом, а? — Механические нервы делают из живых людей, — Ци Жун выдохнул сипло. Тарантулы бледнеют, быстро складывают информацию в опустошающий вывод. Е Цзинхуа их кинул. А их расстреляют и они ничего не смогут с этим сделать. Из-за того, что два мудака поссорились и решили кидаться друг в друга мясом. А они просто попались под руку. Просто оказались слишком мелкими, чтобы как-то защитить свои слишком незначительные жизни. В ангаре на краю Диюя, в клетушках с засохшей кровью на полу, в бесполезных, замотанных в ремни тельцах зреет звериная, черная ненависть. — Пли! — офицер отдает команду автоматчикам. Секунду спустя — недоуменный вздох. Автоматчики с глупым непониманием оглядывают свои культи. Автоматы, вместе с отсеченными в один мах ветра руками, валяются на полу. Пока Таранулы пытаются понять, что происходит, пока автоматчики валятся, орут, истекая кровью, кто-то небольшой и стремительный бросается на офицера. Тот визжит от ужаса, стреляет — быстрые руки отражают удары, уклон, уклон! Голова офицера слетает с плеч, пнутая махом ноги на манер бокена. — Совсем раскисли без меня, а, чудилы? — знакомый, насмешливый голос заставляет Тарантулов встрепенуться. Навстречу из темноты выходит Сяо Цю. Бледный, явно не здоровый — но зловещая искра в глазах почти такая, как прежде. Безрукавый хантэн открывает вид на продольные швы — тянутся вдоль руки от плеча до запястья, дальше расходятся по пальцам. — Там снаружи еще куча мяса с автоматами, наставник сказал, что разберется, а я должен вывести вас. — Эт-то… — Шэнь Лэй, заикаясь, указывает на швы. Сяо Цю вопросительно склоняет голову — а потом ухмыляется чертенячьи. Подняв ладонь, демонстрирует зашитую дыру. — Ага. Никакой пользы от этих злодейских штук, правда? — …Ву-ха! Не отставайте! — Сяо Цю кружил убийственным ураганом, один вопль, второй — безоружные Тарантулы только успевали уклоняться от пуль за углами. В какой-то момент в коридоре погас свет. — Цю-эр, это твоя идея? — Шэнь Лэй позвал с сомнением. Ци Жун напрягся. — Все, быстро, в круг…! — Ци Жун не успел договорить команду — нечто дернуло его в сторону, на немыслимой скорости протащило через коридор, удар, удар — швырнутое тело пробило одну дверь за другой. Ци Жун обнаружил себя в подсвеченном луной прямоугольнике окна. Пока пытался откашляться, услышал знакомый голос: — Не ждал? Схватив за горло, Ци Жуна подняли в воздух, рывок — звон, гудящая голова, холод порезов по коже. Он снаружи, удерживаем стальной клешней на высоте пяти этажей над землей. Глядеть может только в больные, горящие ненавистью глаза Наньгун Фэя. — Тоже… вшил в себя эту дрянь? — Ци Жун шипит сквозь зубы, пытается склабиться. — Мужунь Цзи сказал… что кто-то украл какой-то… новый… угх! — Из-за тебя… Все дерьмо, которое на меня свалилось… все из-за тебя! — Наньгун Фэй выглядел откровенно нездоровым — кожа синеет, вены взбухают, в речи нет связности. — Я годами выгрызал себе место, а ты… продал свою чертову задницу… Сговорился с ублюдком Шунь… Чертов ублюдок Шунь! Ци Жун почувствовал, что задыхается. Наньгун Фэй сжимал его горло в тиски, давил позвонки. Перед глазами заплясали черные точки. Жизнь мерно испарялась из тела — Отброшенный на пол, Ци Жун захлебывается в кашле. Наньгун Фэй хрипит, бешено вращает глазами, корежится в судорогах и даже так готовится кинуться — а Се Лянь заслоняет Ци Жуна, выставив бокен. — Ты! — Наньгун Фэй рычит. — Ты! Я тебя… Чертов ублю… Арг-а-а! — внезапно падает, хватается за голову, дерет волосы. Се Лянь с Ци Жуном косятся, застыв, не решаются подойти к взрезающему пол кулаками, агонизирующему чудовищу. — Стимулятор… У-у тебя, — указывает дрожащим пальцем на Се Ляня, — у тебя должен быть стимулятор! Ты же из-за экзоскелета такой сильный?! Дай стимулятор! Спаси! Спаси меня-а-а! — Наньгун Фэй воет. В какой-то момент выгибается спиной под неправильным углом. Хруст. Хруст. Из глаз льют слезы, изо рта и носа — кровь, а тело Наньгун Фэя все ломает и ломает само себя, пока не затихает. Ци Жун сидит и, кажется, не дышит. На сетчатке отпечаталось искаженное болью и ужасом лицо Наньгун Фэя. По идее, Ци Жун должен испытывать удовлетворение — ведь этот человек не был хорошим и пытался его убить. Но испытывать получается только страх. — Идем, — Се Лянь хватает за руку, подтягивает. Ци Жун переставляет ноги, как в тумане. На подкорке вертятся неясные догадки, но чтобы сложить пазл, не хватает кусочка. — Где Наньгун Фэй? — Сяо Цю спрашивает, когда Тарантулы оказываются в безопасности. Се Лянь отводит глаза. Молчит. — Хэй, наставник. Ты, кажется, хотел спихнуть Е Цзинхуа, а? — Сяо Цю приникает ближе, лбом ко лбу, сверлит глаза в глаза. — Значит война? Сяо Цю окружает атмосфера единодушного, зловещего согласия. По лицам Тарантулов пролегли тени. Каждый понял, что каждый, кто не будет бороться — умрет. А Ци Жун стоит, словно ему на голову грохнулось небо. Он сложил пазл. — …Мы не все знали об экзоскелетах, — Ци Жун выдыхает, долго молчит, — а ты все подстроил, — не вопрос — утверждение. Заведенный в подворотню Се Лянь вздыхает. Печально так, как познавший мироздание монах о судьбах непросвещенных. — Тебе надо было, чтобы лично у тебя появился шанс подняться в Цзянху через Люхэй. Тебе надо было, чтобы Люхэй в тебе нуждалась — потому оборвал ей поставки, сделал ставку на то, что идиот-Мо решит воспользоваться ситуацией, а в итоге они поссорились и развязали войну. Цзини решат воспользоваться Люхэй против Мо и дадут добро на сражение в Цзянху, Е Цзинхуа пустит тебя драться с Мо… Хотя нет — тебя и мудака-Мужунь. Мо ты обыграешь, уговорив наших зашить себе под шкуру экзоскелеты. А с Мужунь Цзи тебе кто поможет? — Ты, — ответ разит, Ци Жун оступается. — Твои изобретения помогут мне выбить Мужунь Цзи с поля, как достойную поддержку. Наш отряд превзойдет его благодаря тебе, — Се Лянь берет Ци Жуна за руку, заглядывает в глаза. — А ты обретешь свободу. В Ци Жуне вскипает буря, отбросив руку, он шипит: — Такой ты на самом деле, да? Мы для тебя — инструменты? Будешь травить той смертоубийственной механической хренью и манипулировать, если не согласимся плясать под твою дудку?! Внутри горит мысль: Се Лянь сделал так, чтобы они оказались в этом ангаре, в смертельной опасности. Обрубил «каналы поставки» Е Цзинхуа, отобрал «мировой залог» у Мо Лаоху, чтобы из всех людей самыми удобными остались они — несогласные с наставником адепты. Чтобы заразились его ненавистью, чтобы стали удобными, горящими той же ненавистью, что хозяин, инструментами. — Во-первых, я позаботился о том, чтобы у нас были стимуляторы. Вред телу будет, но несущественный, особенно, если вовремя избавиться от экзоскелета. Во-вторых, Ци Жун. Ты не задумывался, как так получилось, что первая в Цзянху школа оказалась поглощена вынужденным жить в тени Царством Небес? Когда на нас напали, мы испугались, — Се Лянь говорит отстраненно, глядит куда-то в себя. Перед холодным, лишенным эмоций янтарем мелькают воспоминания. — И уворачивались от ответственности. Пока Цзюнь У убивал низы иерархии Сяньлэ, верхушка — я в том числе — боялись и надеялись, что нас это не коснется. Мой отец с самого начала рвался дать отпор, но я стоял против, пока не стало поздно. То, что произошло с вами, произошло бы так или иначе, я просто ускорил события. Теперь мы сплотимся прежде чем умрет кто-то еще, кроме Мэй-Мэя. Се Лянь повернулся, шагнул к выходу из подворотни. — Я питаю надежду, что ты предпочтешь последовать за мной, Ци Жун, но выбор остается за тобой. Решай.