RED 2.0

— Пятьдесят! Семьдесят! Девяноста тысяч юаней на Шунь! Пригнуться, вспороть ворот с фамильной пряжкой, ударить с разворота — Мо Лаобай сгибается, но стоит, глядит зверем. Се Лянь смахивает со лба истрепавшиеся волосы, удобнее перехватывает бокен. Глядит со спокойным снисхождением, в руке — пряжка на оборванной ленте. — Отдай, — Мо Лаобай рычит. Се Лянь вертит пряжку. — Это кошачье золото, — на промелькнувшее в мареве гнева недоумение поясняет, — выглядит, как настоящее, но намного дешевле. Если бы ты выиграл этот бой, смог купить пятьдесят таких. Мо Лаобай моргает — а потом взрывается шаровой молнией. Се Лянь только того и ждал — перехватив приманку в зубы, сжимает и разжимает кулак. «Дожимаем, Хун-эр». На ринге полумрак — в предшествующем бою Тарантулы удобно разгулялись и из всего освещения осталось три софита. Мо Лаобай обращает все внимание на Се Ляня, тихий, неправильный шелест черных крылышек шуршит в мозгу фоном. Делает свет болезненней и резче, шум с трибун раздражающе, а ублюдка, оскорбившего подарок матери, в триста раз ненавистнее. Зверит, заставляет терять самообладание. — …Шао Яньфу. В основном бесполезен, но очень прозорливый — лучше вырубите первым, иначе доложит своим о ваших слабостях. Шэнь Лэй самонадеянный идиот, но если сбить с него спесь, включит мозги. Игнорируйте его — пусть бегает и думает, что хорош. Когда его отряд перебьют, выпадет в осадок, тогда добьете. Сяо Цю. Закройтесь от него мясом из тех, кого не жалко, чтобы не добрался до вас. Если доберется — бегите. Шунь Сюань. Сраный лицемер в белом плаще, — Ци Жун осекся и продолжил спокойнее, — с ним дерешься только ты, — указывает на Мужунь Цзи. — Остальных перебьет. У него обзора на одну атаку, но если взбесить, может выкинуть очень неожиданную хрень. Потому, — Ци Жун тянет Мужунь Цзи брошюрку. — Что это, — Мужунь Цзи приподнимает бровь в выражении кислого недоумения. — Конфуций, «Искусство войны». Мудак Шунь на него только не молится. Читай, — Ци Жун повелевает. Брифинг длился уже третий час — за это время Ци Жун успел выдать Тарантулам Мужунь Цзи столько полезной информации, что часть пришлось записать, чтобы не забыть. Гуан Бейтун глядел, подняв бровь — не подозревал, что «девка» могла быть полезна главе не только задницей, Си Луося чувствовал себя школьником — исписанные бумажки валились из рук. — На черта? — Мужунь Цзи не вдохновлен — глядит на Ци Жуна тяжелым взглядом. — Там нет ничего о его технике. У нас будет драка, а не дебаты. Ци Жун ухмыляется с вызовом, с готовностью получить по морде, но сказать. — Эй, милый, — Си Луося присвистывает, — ты знал, насколько крутым становишься, когда помимо мускулов используешь мозги? Если хочешь победить, возьми, да перешагни свой «комплекс крутого мужика»! — последнее рычит зло, рывком притягивает Мужунь Цзи за ворот. — Мудак Шунь, типа, чувственная натура. Ему жутко важно, чтобы даже лишнюю чашку риса он съедал не потому, что жрать охота, а затем, чтобы «спасти мир» или для еще какой благородной фигни. А сейчас он, благородный, мать его, паладин, кидает своих трижды любимых учеников в мясорубку ради брендового шмотья. Это, — сжимает брошюрку, — что-то типа его «свода правил самого благородного перца». Изучи, где конкретно у мудака Шунь «a» разошлось с «b» и ткни его мордой в этот диссонанс. Тогда у него закоротит мозги и перешибить сможешь щелчком пальца. — …Воа! — Шэнь Лэй с восторгом взирает на табло. — Наставник, мы, типа, богаты, ты знал? На кой черт мы пахали в закусочных, если можно было просто пойти на ринг, раскидать мусор и нагрести бабла?! — Большая часть денег отойдет Цзинь Гуаншаню, — Се Лянь протер бокен от крови, поморщился брезгливо — ударил Мо Лаобая сильнее, чем следовало. — Мы можем драться здесь только под его патронажем. Впредь лучше не обращаться к подобным людям. Хун-эр, ты готов? — У-угу, — Хун-эр улыбнулся натянуто. На побелевшей коже блестели бисеринки холодного пота. Пока остальные наперебой обсуждали перспективы, Шао Яньфу приметил состояние Хун-эра. Подсев рядом, тихонько распаковал коробку с бенто — говядина с анко. — Поешь, — предложил, придвинув коробку. — У тебя сердечная недостаточность. Белок поднимет уровень дофамина. Хун-эр глянул в коробку. Миг — голодное вожделение — сразу затем — тошнота. Скривившись, отворачивается — не голодный, отстань. — Отдохни. Если продолжишь нагружать себя, то… — Хун-эр встает резко, удаляется вслед за своим гэгэ — один на ринг, другой — в проем вентиляции. Шао Яньфу глядит на нетронутый бенто сложным взглядом. Переносицу рассекает складочка тяжелого размышления. …Софиты, толпа, тьма. Выскочка Шунь с бокеном заступает ему дорогу, смотрит своим спокойным, зверящим взглядом. Приподнимает бровь, заметив за спиной Мужунь Цзи оружие. — Ци Жун дал тебе свой авто-бокен? Мужунь Цзи морщит жесткую бровь, встает в боевую стойку. Он понятия не имеет, на что надеялся котенок, отправляя его на ринг с этой штукой. Уверенный такой, требовательный. Мужунь Цзи будет драться, как привык — сила против силы. Урод Шунь выглядит удивленным, но ничуть не встревожен. Меж обоими витает знание — Мужунь Цзи проиграл Мо, которому ублюдок Шунь оказался не по зубам. Вывод напрашивался сам. Мужунь Цзи опасался драться с Шунь Сюанем. И нет, он не собирается признавать это — «тот, кто попер на него, должен сдохнуть». Так он думает и чувствует, что противная неуверенность не утихает — точит изнутри. На подкорке скребется мысль, что если стену не обрушила Ш12, то лучше взять что помощнее. Но если Мужунь Цзи возьмет «что помощнее», то само собой получится, что его «Ш12» — фигня. Мужунь Цзи гордился своей силой, как ничем другим. Он силен. И слабый котенок все равно назвал его слабаком. «Комплекс крутого мужика», ха! У Мужунь Цзи нет комплексов. Он не боится. — …Что за хрень ты мне впарил?! — Ха-ха, признайся, втащило не по-детски, а? — Этой гребаной Рике Нисимуре шести лет нет! Как я, сука, должен был на нее дрочить?! — Слушай, ты сам признался, что малолетки — тема. Скажи спасибо, что подогнал качественный материал! Ты бы проблем огреб, попытайся наснимать местную мелочь, а в Японии такие нюдсы абсолютно легальны! Или тебе так вкатило, что захотелось реального опыта, а…? — Пошел ты! Хун-эр полз по вентиляции пушным зверьком, воспаленный чуткостью слух примечал каждый звук. От истощения тянуло умереть прямо тут, в темном, стальном мешке, но он должен был помочь гэгэ. Запустить «песню отчаяния» получалось лишь с близкого расстояния — меньше десятка метров, Хун-эру приходилось подбираться к самому эпицентру боя. Он не помнил, сколько бабочек похоронил сегодня. Они могли лежать у него под ногами ворохами тополиного пуха. Такие же мягкие и теплые. Бабочки не подчинялись Хун-эру, как змея заклинателю — скорее, помогали как своему. Станцевать в воздухе? Это будет весело! Перенести повыше? Хорошо! Та-ди не должен грустить, что не может кружиться в воздухе также свободно, как мы. Защитить? Кто посмел обидеть та-ди?! Бабочки любили Хун-эра, как настоящего младшего брата, доверчиво шуршали меж пальцев, дарили свет в темноте. Умирая, не понимали, чем так обидели Хун-эра. Зачем ему понадобилось, чтобы они, вместо того, чтобы придавить обидчика роем, умерли в муках вместе с ним. Растерянные, все тянулись к нему, все просили хотя бы ответить — почему? Та-ди на самом деле никогда не нужна была наша забота? Мы были назойливы? Мы не нужны? Надломанный, жалкий вопрос в тишине. Бабочки ни разу не получили ответа. Тишина, безнадега, боль. Смирение. Даже придя к выводу, что искрящая теплота между ними и их та-ди никогда не была взаимной, они продолжали тоскливо, безнадежно любить. Не надеялись, но хотели бы последний раз провести крылышком по щеке — прикоснуться к теплу, забыться. Чтобы хотя бы на миг все стало также хорошо, как раньше. Тем бабочкам, что лежали по углам ринга, как какой-то мусор, Хун-эр не мог дать даже этого. Бабочки любили Хун-эра открытой, наивной любовью. И он любил их не меньше. Подобравшись к шлюзу на ринг, Хун-эр заставляет бабочек петь «отчаяние». Опять. Гэгэ дерется со страшным дядей, сияет, как звезда в небесах. Да, вот оно. Все, как должно быть. Гэгэ не должен гнить в маленькой квартирке, гэгэ должен ослеплять. Надо помочь гэгэ. Надо помочь. Надо… Отвратителен. К горлу подкатывает кровь, сознание рябит. Пошатнувшись, Хун-эр оступается на узком перешейке — и жалко, кувырком валится вниз. Он убил столько бабочек — теплых, любящих его — сколько в жизни бы не убил людей гэгэ. Сам придумал эту отвратную технику. Прошелся по головам тех, кто точно позволит. Гэгэ не безгрешен, но точно не выберет такого, как он — мысль проносится и холодит все существо, отдается эхом по коробочке. Хэй. Ты, разве, сражаешься не потому, что герои должны помогать слабым? Какое тебе дело до того, кого гэгэ выберет, а кого — нет? У тебя, случайно, нет никаких корыстных мотивов? В отбитом затылке гудит, реальность рябит. Болезненно постанывая, Хун-эр развернулся из куля — упал на пол, проломив телом трубу вентиляции. Сознание шпарит кипятком — гэгэ! Черт-черт-черт, чертов растяпа! Хун-эр срочно должен вернуться, чтобы помочь…! — Хе? — бесцветное, басистое восклицание откуда-то сверху. — Мелочь, ты тут откуда? …Когда Мужунь Цзи, перехватив за затылок, впечатывают лицом в ринг прямо в момент решающей атаки, он чувствует, как внутри разверзается пустота. Его скоростную технику должно быть невозможно рассмотреть глазом — а ублюдок Шунь научился отслеживать ее. Вот-так, просто. Ему не пришлось драться на пределе — он, мать его, подгадал момент, чтобы отделать Мужунь Цзи максимально красиво. Сделал из его провала шоу. С трибун восторженный шквал, софиты слепят, ублюдок Шунь улыбается и машет рукой — как гребаная поп-звезда на концерте. Дальше падать некуда. Что за цель у Мужунь Цзи? Зачем он дерется? Се Лянь собирается уходить, когда — толчок! — хватка стальной клешни сжимается у него на лодыжке. Устоять удается, кувыркнувшись мертвой петлей. Еще не все? Не страшно — он изучил Баком Мужунь Цзи, тот не успеет придумать ничего принципиально нового, чтобы побе… Мысль стопорит, когда Се Лянь видит стойку Мужунь Цзи. Сведя брови, тот сдувает потный волос со лба — стоит, выставив авто-бокен в идеальной син-но-камаэ. …Черт-черт-черт! — в голове крутится рефреном, когда Хун-эр загнанной мышью мечется по коридорам. Позади его гонит охрана — свидетели падения из вентиляции. Хун-эр плохо знает Paradise Hunt, он может лишь предполагать, бежит к выходу или в тупик. Растяпа, растяпа, ничтожество! Гэгэ надеялся на тебя! Надо выбраться как можно скорее, нельзя подставить гэгэ! За следующей дверью оказывается туалет, взгляд черного глаза мечется и — ура! Вентиляция! Хун-эр бросается вперед, когда горло давит хватка. — Твою мать, еле поймал! — охранник тянется к рации. — Да, второй этаж, левое… Хун-эр узнает голос — «малолетки — тема», «захотелось реального опыта». Мысли о возможных последствиях, об опасности, о том, что противно пролетают мимо — план формируется за секунду. Хун-эр не может призвать бабочек в закрытую комнату, а ему нужно победить быстро. У него не будет такой возможности, только если взрослый противник очень сильно не отвлечется. — Ах! — пискнув, Хун-эр вырывается из хватки, падает на пол. Объемная кофта сползает, обнажая хрупкое плечико и лопатки. В тени ворота светлеет выемка поясницы. Слова стрянут у охранника в глотке. Мелочь воздевает блестящий, чуть испуганный взгляд из-под ресниц, беспомощно сжимается, отчего выглядит лишь очаровательнее. В голове проносится — а почему бы и нет? — Нет… нет. Ложная тревога. Я скоро… Или как пойдет. …Се Лянь уклоняется кувырком, из полуприсядки сверлит Мужунь Цзи ошарашенным взглядом. Хорош. Слишком хорош. Стиль Сяньлэ позволял Се Ляню компенсировать суженный кругозор силой удара — но она нивелировалась при столкновении со шквальным огнем. Маневренный Мужунь Цзи все еще выглядел нелепо, пытаясь совмещать ловкие перекаты с тяжелым бокеном — но он имел преимущество, которого был лишен Се Лянь. За минуту он мог совершить не одну, а десять атак — и каждая хранила в себе черты стиля Сяньлэ. Опыт Бакома смешался с нативным знанием Цзянь и Кэндо, обратившись в нечто чудовищное. — Хэй, — Мужунь Цзи подходит ближе, смотрит тяжелым, нечитаемым взглядом. — Зачем ты дерешься? — Ха? — Се Лянь выдыхает с задержкой. — Я затем, что Баком — это вся моя чертова жизнь. Если… как ты сказал? Если «мое искусство» окажется фигней, значит я — таракан вроде урода Мо и «наступаю на головы тем, кто слабей, чтобы казаться сильным», — Мужунь Цзи говорил отстраненно. Обычно он никогда не пытался «смотреть вглубь себя» и тем более выкладывать посторонним то, что увидел. Все это до того отчаянно несвойственно, что тянет сплюнуть и почесать в затылке — «дожил, чтоб его». — Котенок сказал, что у меня комплексы. По ходу, прав. Я точил свой Баком так, чтобы он был лучше оригинала. Может, в него надо было ввести что-то постороннее, типа твоего Сяньлэ, но. Чувствовалось стремно. Как будто я настолько тупой, что не смог нормально доточить свой собственный стиль и ворую. Только может выйти, что если не пойду на попятную, мой Баком станет кулакомаханием для лузеров. Так что ладно. Можешь ржать, когда из всех я копирую тебя. Ну а ты зачем на ринг полез? За модными ботинками? Удар — Се Лянь чувствует себя скалой, на которую накатил девятый вал. Стискивает зубы, блокируя подавляющую атаку. Мужунь Цзи глядит ему в лицо не отрываясь — давит физически и морально. Не прекращая речь, наносит новые удары: — Твой любимый Конфуций писал про эту… концепцию истинного имени. Я не особо въехал, но по сути она про то, что чтобы мясо не рыпалось, надо сказать, что ты не в мясорубку ради бабла да мести его бросаешь, а «в благородное сражение ради справедливости». Я только не пойму, на кой ты про этот фокус своему мясу рассказал — они ж могут два с два сложить. Се Лянь пропускает удар. Смотрит на Мужунь Цзи ошалело, дышит тяжело. Что за чушь он несет? Да, точно, просто чушь. Надо разобраться с ним как можно скорее, любым способом, любым… Где, черт возьми, бабочки…?! О… О! — по губам невольно расползается отчаянный, победный оскал. С заминкой, но они все же появились. Се Лянь бросается на Мужунь Цзи. Этот ублюдок взял смерть Мэй-Мэя, Cata Comb и низвел чаяния Се Ляня до… До… Толчок в тень — песня бабочек затекает в уши струйкой раскаленного масла, плавит мозг изнутри коробочки. Атака за атакой Се Лянь не дает Мужунь Цзи вырваться — держит на месте. Слушай, тварь, сходи с ума. Лучше бы убить прямо здесь, но нельзя — иначе Се Ляню не зачтут победу, его стратегия возвращения в Цзянху провалится, чертовы толстосумы опять поднимут его на смех, а ублюдок Цзинь навесит штрафные… Се Лянь осоловело моргает. Чего? — Аргх, — Мужунь Цзи цыкает, скребет ухо. — Чертова мошкара. Эй, Шунь. Ты чего завис? Лишь после реплики Се Лянь понимает — да. Завис. Глаз ловит их отражения в плазме экрана над рингом. Мужунь Цзи раздражен, но сохраняет присутствие духа. Се Лянь похож на загнанное, бешеное животное. Пение бабочек слышали оба — но обычно первым сдавал противник, потому, что Се Лянь всегда выходил тем, кто одерживал победу в битве за самоконтроль. Он всегда мог сказать, за что воюет — за Сяньлэ, за честь, за людей, которых спасет от Мужунь Цзи с Мо Лаоху. Дикая теория Мужунь Цзи отпечаталась на складной картинке каленым железом. Тот принял свое несовершенство, смог быть честен с собой. А Се Лянь почувствовал себя лжецом. Се Лянь бросался на Мужунь Цзи с тем же запалом, с каким бешеная собака бросается на стену — отчаянно, бесполезно, безмозгло. Задыхался, скалился, горел глазами — и все без толку. Мужунь Цзи, меж тем, кое-как освоил метательный гарпун. Публика ахала еще долго — Се Лянь пролетел десяток метров и врезался в землю, оставив кратер. Мужунь Цзи, прежде чем отправить кое-как удержавшееся в сознании тело в нокаут, припомнил: — А, кстати. Котенок велел, чтобы я, если выиграю, стряс с тебя пять штук за то, что ты отжал у него байк. Чтоб отдал до завтра. …Морщась, Се Лянь снимает с гудящей головы мокрую тряпку. Шао Яньфу придерживает его, чтобы, садясь, не завалился на пол — ЧМТ не такая серьезная, как в прошлый раз, но дня два на ринг лучше не выходить. Хрипло чертыхнувшись, Се Лянь ищет сигареты. На кромке сознания проносятся мысли — только что он проиграл Мужунь Цзи. На глазах кучи людей, поддавшись слабости, отняв у Тарантулов, вынужденных жечь нервы об экзоскелеты, день, два или неделю драгоценного времени… Спокойно. Се Лянь силой заставляет секущие искры шестеренки пойти тише, упорядоченнее. Главной причиной, почему Мужунь Цзи смог взять преимущество в бою — перед глазами картинка за секунду до «того самого» удара — оружие. Удобный в обращении авто-бокен позволил Мужунь Цзи быстро адаптироваться к стилю Сяньлэ. — С Ци Жуном надо разобраться, — выдыхает вместе с клубом дыма. — Ага, — Сяо Цю задумчиво трет подбородок, — когда будем драться стенка на стенку, могу попытаться «случайно» свернуть ему шею, но надежнее притопить в Хуанпу… — озадаченный, замолкает, напоровшись на взгляд Се Ляня. — Есть другие идеи? Се Лянь затягивается. Ниточка вьется по непредсказуемым, раннее неизведанным тропам — хех, стоило дать себе чуть больше свободы. Приняв решение, обращается к Тарантулам: — Следующий тайм вы будете драться против отряда Мужунь Цзи. Выиграйте столько раундов, чтобы не вылететь, но когда против вас будут использовать оружие Ци Жуна — поддавайтесь. Повторите это шесть или восемь таймов, нужно, чтобы завтра все обсуждали сегодняшние бои, — когда Тарантулы, получив загадочное предписание, уходят на ринг, понимает, что рядом нет «кого-то». Ах, точно. — Хм? — оглядывается. — Хун-эр? …Ци Жун шаркает в общественный туалет, вяло хлопнув дверью, выкручивает вентиль, подставляет голову под поток холодной воды. Он должен быть рад победе, но вместо этого на душе скребли кошки. Мудила Се поехал мозгами, его надо остановить. Он не должен чувствовать себя предателем. Не получается. Хочется помыться. Ци Жун трет лицо, пытается соскрести невидимую грязь. Не получается. — Твою мать, — шипит тихонько, ткнувшись мокрым лбом в зеркало. — Се, ублюдок, какого хрена?! Звуки — тихие, выворачивающие, будто котенка подошвой давят — заставляют встрепенуться. Ци Жун оглядывается, замечает под одной из кабинок детскую пятку. Жалко свернувшись, мелочь надсадно выхаркивает в унитаз остатки обеда. Ци Жун отступает неслышно — и бросается в подсобку. Не попасться на глаза, не попасться на глаза. Хун-эр выползает из кабинки серый — под черным глазом такой же черный мешок, щеки впали. Выкрутив вентиль, плескает на себя воду. Не обращает внимания на то, как кожа покрывается мурашками под мокрой одеждой, трет всего себя, пытаясь свести невидимую грязь. Ци Жун настолько потерян в происходящем, что чересчур налегает на дверь. Бах! — валится на пол мешком картошки. Хун-эр вздрагивает всем телом — глядит дико распахнутым глазом. — Йо… — Ци Жун неловко тянет в тишине. Мелочь свирепеет стремительно — но вместо того, чтобы броситься, отворачивается, дерет себя еще ожесточеннее, чем прежде. Неловко. Стыло. Совсем недавно Ци Жун бодрил мелочь курицей Dicos, а теперь он злейший враг его трижды любимому гэгэ. — Эм… — Ци Жун хочет разбавить тишину, но слова не идут. — Мелкий, ты б помылся нормально, — в ответ — тишина и плеск. — А то выглядишь дерьмово. Как… э… общественный сортир… Хун-эра передергивает, вода бежит мимо рук. Горло ходит ходуном — подкатил новый порыв рвоты. Ци Жун понимает — ляпнул что-то очень не то. Критически не то. — Это все ты, — Хун-эр шипит сквозь зубы. — Если бы не ты, гэгэ давно победил и мне не пришлось… не пришлось… — Что не пришлось?! — Ци Жуна пробирает от чужой злобы — иррациональный страх заставляет перейти в нападение. — Это твой гэгэ поехал мозгами и заставил чудил нацепить те убийственные штуки! А ты сам решил помогать поехавшему, не ной, что живется хреново! Я тут ни при чем, сам виноват! — Я думал, мы друзья! — мелочь срывается — Ци Жун отшатывается, когда маленькие руки цепляются в полу черно-зеленой формы. Лицо рассудительной, собранной мелочи перекошено болью и слезами, такой детской, открытой обидой, что не получалось уложить образ в голове. — Дурак, дурак, дурак, идиот! Предатель! Гэгэ постоянно думает о том, как вас победить, мы даже не разговариваем! А теперь я подойти к нему не могу, потому, что грязный! Ты во всем виноват! — Да причем тут я?! — голос срывается, Ци Жун вжимается в стену, отбивается, как от одичавшего животного, — Если твой гэгэ ведет себя, как мудак, значит он мудак, и все! Ци Жун нечаянно попадает по детской скуле кулаком. Извинения стрянут в горле — мелочь стынет, щерится, красный глаз вспыхивает и — ничего. Хун-эр оглядывается смятенно, а потом его как током бьет — приближает дрожащую руку к лицу, скребет красный глаз с беспомощным, болезненным выражением. Кожа в мурашках, но теперь от страха. Неразборчивый, бессвязный лепет — «нет-нет-нет, нет, этого не может быть, пожалуйста…». — Мелкий? — Ци Жун тянется несмело. — Ты чего? — Хлопок — мелочь щерится ожесточенно, отбивает руку. — Уйди, — шипит болезненно, с той же щемящей слезами обидой. — Уходи! Пропади навсегда! Внутри становится как-то совсем пусто. Вяло перебирая ногами, Ци Жун, как за поводок влекомый, по стенке волочится из туалета. Где-то позади слышен скулеж мелочи, с которой они больше не друзья и друзьями не станут. Хотя могли бы — не взирая на возраст, характеры и прочую шелуху. Между ними предостаточно общего. От обоих всему миру нужны лишь плоды их «особых навыков». Оба просто хотят семью. Оба слишком полюбили зануду Се. — …так что этот был бы невероятно рад видеть молодого господина Ци в качестве соискателя. Ваши изобретения достойны лучшей оплаты, и этот ручается, что сможет ее обеспечить, — почтенный господин, что, судя по геральдике на полах ханьфу, входил в состав Долины Призраков, придвинул Ци Жуну монетку с выбитыми цифрами. Paradise Hunt, утренние лучи пробиваются сквозь поросль османтуса, временные постояльцы стекаются на протяженную галерею. Официанты разносят завтрак, пахнет воздушными маньтоу, а Ци Жуну хочется провалиться сквозь землю. Потому, что его обсуждают все. Тарантулы Се продержали отряд Мужунь Цзи на ринге до рассвета и, судя по ходу боя, решающую роль в ничьей сыграло созданное Ци Жуном оружие. Это была слишком хорошая реклама — каждый уважаемый господин, будь он из Цзянху или из Долины, пожелал перетянуть полезного механика к себе. — Не отходи от меня, — мрачный Мужунь Цзи, что сидел за столиком напротив Ци Жуна, закидывает монетку в кусты. — Тебя не тронут до тех пор, пока есть сильная крыша, но если будешь болтаться без присмотра, могут сгрести и запереть так, что я не найду. — Когда мой клан перебивался по нищим заказам, всем было пофиг, хотя техника была офигенной. Что поменялось? — Ци Жун кривится, обводит людей вокруг неприязненным взглядом. — Дурень. Ци были мелкими и понимали — станут слишком известными и их сгребут в рабство, потому не светились. А ты себя прорекламировал так, что о твоих мозгах каждая собака узнала. — Но ты уже дрался с… — Офицер Ци, — Ци Жун живо оборачивается, мысль коротит. Поехавший мудак Се подошел к их с Мужунь Цзи общему столу, как ни в чем ни бывало. Ничто во внешности не напоминает, что вчера им пропахали ринг. Импозантный, осанистый, золото запонок в рукавах рубашки от Гуччи красиво гармонирует со спокойными морями янтаря. — Этот узнал от офицера Мужунь, что вы требуете от меня погашение долга в размере пяти тысяч юаней. Вчера этот Шунь проиграл, потому господин Цзинь сильно сократил мои расходы. Надеюсь, вы войдете в положение. Никто ничего не понимает, когда Се Лянь начинает раздеваться. Первым в ход идет пиджак — распахнув полы, стягивает рукава, складывает аккуратно, кладет на стол меж чаш с едой. Ослабив галстук, снимает петлю через голову — волосы рассыпаются по плечам. Деловито расстегивает рубашку — три пуговицы сверху, четыре, пять. Меж белых пол — подсвеченные золотистым утренним солнцем литые мышцы. Выражение самое обыденное — саларимэн переодевается после рабочего дня. — Хэй! — Ци Жун хочет добавить, не понимает, что, но понимает — что-то очень отчаянное и матерное. За их стол открыто пялится вся галерея. Мужунь Цзи переводит взгляд с Се Ляня на Ци Жуна, выражением вопрошает: «котенок, какого хрена?» Сложенная в треугольник рубашка ложится к пиджаку, а Се Лянь — черт возьми, как его серенькие пиджачки скрывали все эти мышцы?! — расстегивает пряжку ремня, тянет из штанов. Подумав, склоняется, оттянув берцу, ступает босой ступней из туфли. Подвинув чайную чашу, ставит кожаную пару на стол. — Так получилось, что свои первые сбережения этот Шунь потратил на одежду. Общая стоимость того, что было на мне надето, примерно совпадает с суммой, которую этот задолжал офицеру Ци. С вашего дозволения, — пояснил буднично и, отпив из чаши Ци Жуна, удалился прочь. В одних штанах. Мышцы широких плеч перекатываются при ходьбе, нагота ступней на мраморном полу абсолютно естественна — стакилограмовый снежный барс ступает по льду мягкими лапами, оставляет оглушенную публику делать выводы. — …Твою мать, — Ци Жун тихонько шипит, пригибает голову, чтобы преследователи не заметили за укрытием курчавую макушку. Его застали, когда Мужунь Цзи с отрядом ушел на ринг. Некий молодой господин Няо — судя по европейской манере, относится к числу «маленьких бунтарей» Долины — настаивал, что Ци Жун должен перейти в его ряды: «такому таланту негоже ходить по рукам псов престарелого корпа». Ци Жун пожелал, чтобы молодой господин Няо отправился к Янь Вану — закономерным образом это привело к тому, что ныне его гоняли по Paradise Hunt, как охотники пушного зверька. Крышка люка под ногой скрежещет — чертыхнувшись, Ци Жун отступает, но поздно — заметили. Бах! — ставни ворот впереди трещат под напором — выход перегородил внедорожник. Стекла опущены, дула автоматов щерятся пиками — только дернись, только дай повод спустить курок. Ци Жун мечется в противоположную сторону и — бах! — та же картина. Его загнали, как зверька в капкан. Мысленно Ци Жун перебирает варианты — если хочет сохранить свою жизнь, ему остается только сдаться. Черт-черт-черт — Престарелая Ауди планирует на внедорожник откуда-то сверху. Никто не успевает ни заметить, ни понять — каким, мать его, образом. Крышу внедорожника плющит под весом, ряд автоматов корежит, боевики Няо вопят, как самые обычные люди, на которых с неба свалилась гребаная машина. Ци Жун взирает, разинув рот. Ауди проезжается по крыше внедорожника туда-сюда — тракторная подошва размазывает по асфальту жука — и съезжает, совершив крутой пируэт. Дверцу распахивает Се Лянь. — Смотрел «Терминатора?» — А… Ага, — Ци Жун кивает заторможено и — ладно, к черту, он хочет жить — кидается в салон. — У них еще несколько машин, придется немного повертеться, чтобы оторваться, — Се Лянь поясняет мимоходом, уверенно гнет поршень, раскручивает руль. Ци Жун может издать только тонкое «йи-и!», вжимается в кресло, отчаянно цепляется за ремень безопасности. Для полоумного Се словно не существовало ПДД, страха смерти и гравитации — разогнавшаяся до скорости света Ауди взлетала по ступеням алей, финтила по крышам гаражей, собрав вокруг себя вражеские внедорожники, билась шариком тетриса так, то боевики Няо вылетали из лобовых стекол. Бах! — в полете меж серпантинами автострад в Ауди стекло к стеклу врезается внедорожник под управлением самого Няо. Вращает бешеными глазами, выставляет пулемет — неуловимо напоминает мультяшную Круэллу Де Виль. Се Лянь цыкает — выбивает лобовое ногой, прыгает вверх и — когда у него в руке оказался шотган? — спускает крючок. Пару мгновений реальность стынет в точке суперпозиции — две машины в пропасти над серпантинами, море сияющих осколков, Се Лянь — воздушный призрак воина с шотганом — парит под оком луны. Пуля шотгана попадает точно в дуло пулемета. Совершив кривой вираж, Ауди приземляется на серпантин. Ци Жун сидит сжавшись, боится вдохнуть. Вздрагивает, когда сверху на бампер мешком валится тело Се Ляня. Чертыхаясь, торопливо выбирается из ремня. — Эй! Ты живой?! Скорую…? — Порядок, — кряхтя, Се Лянь цепляется за бампер, поднимается на косящих ногах. Быстро проверяет себя и как ни в чем не бывало — серьезных повреждений нет — возвращает повседневное выражение, усаживается за руль. О недавнем напоминают лишь рвань дешевой рубашки и осколки по салону. — …И? — Ци Жун осведомляется напряженно. — Что будем делать? — Полагаю, спать? — Се Лянь откликается задумчиво, затягивается, пускает дым в потолок. Ци Жун сдерживает истеричный смешок. Ага, спать. Се Лянь отвез их переночевать в дешевенький отель окно-в окно к облезшему человейнику. Вел себя обыденно — обыденно прошел в одноместный номер вперед Ци Жуна, порекомендовав «оставить форточку закрытой, а то мошкара налетит», обыденно закинул одежду в стиральную машинку, обыденно поморщился, вытащив из мокрых с мытья волос стеклянное крошево. Обыденно лег на продавленный матрац справа от подобравшегося Ци Жуна, обыденно закурил. — Ты мудак. И поехавший, — Ци Жун обозначает свое отношение на всякий случай. — Не за что, — Се Лянь откликается, выдыхает дымок. Смущение выливается в злость. Ци Жун щерится. Ты, чертов ублюдок, щеголял перед ним голым торсом, спас его, как какую-то принцессу, лег с ним в одну чертову койку и надеешься — на что?! — Хех. Ну давай. Спать, — кривится в ядовитой ухмылке. — На шестилеток уже не стоит? — Се Лянь меняется в лице — так, что на секунду Ци Жуну становится не по себе. — Только при Хун-эре такого не ляпни, — предупреждает, давя окурок о пепельницу, вытаскивает из примятой пачки новую сигару, чиркает зажигалкой. — Будто тебе есть дело, — Ци Жун шипит зло. — Мелкий вчера туалет заблевал и ревел, что если бы я не попытался вправить тебе, поехавшему уроду, мозги, то у вас «все было бы хорошо»! Се Лянь молчит долго, на лице сметенное размышление. — Со вчерашнего дня Хун-эр говорил со мной только по телефону. С ним случилось что-то плохое? — Понятия не имею! Это же ты его чертов «гэгэ», должен знать…! — Ци Жун, — Се Лянь тормозит, — мы можем спорить о том, кто из нас виноват сильнее или можем вместе подумать, как выбраться из сложившегося положения. Мне нужен полезный боец, тебе нужен сильный покровитель. Сомневаюсь, что ты хотел бы всю жизнь остаться рядом с Мужунь Цзи. Как насчет того, чтобы объединиться? — Как производитель дури и крыша? Товарно-рыночные отношения? Се Лянь выдыхает длинную струю дыма. — Ты меня любишь. Повисает абсолютная, парадоксально естественная тишина. Ци Жун пытается найтись — и не находится. Комнату давно обволок мягкий, древесный туман сигарного дыма. — Я не хочу с тобой трахаться, — Ци Жун хрипит, отшатывается. — Тебя никто не заставляет. Хотя, подозреваю, что Мужунь Цзи просто никогда не заботился о тебе, как о партнере. Ци Жун не понимает, каким образом оказался подмят — мягко, как пуховым одеялом. Чувствует кожей тепло литых мышц сквозь ворс халата, загипнотизированный, смотрит в два всеобъемлющих янтарных моря. Прежде он не замечал, насколько Се Лянь больше него — сложением, аурой, многогранным сознанием, что простирается далеко за пределы черепной коробки. — У тебя нога подвернута, — Се Лянь констатирует, стекает вниз. Скатав штанину, проходится по голени пальцами. Мягко массирует болезненный участок. Кожа теплеет, ноющая боль превращается в щекотное покалывание. Ци Жун весь, как натянутая струна, но — парадокс — пальцы поехавшего ублюдка, что легко могут сломать лодыжку, разнеживают, несут противоестественное расслабление. Это длится некоторое время. Пальцы следуют выше. — Ты не любишь, когда с тобой обращаются грубо. Потому никогда не получал удовольствия. Сознание цепляет — Ци Жун выворачивается, закрывшись одеялом, щерится в ярости. — Ха? Хочешь сказать, меня тянет блевать от Мужунь Цзи не потому, что он держит меня, как собаку на привязи, а потому, что трахает не так, как мне нравится?! Ха! Ха-ха! Да вы, мать вашу, одинаковые! Оба смотрите, как на сраный товар…! Погоди. Та странная хрень, когда чудилы отлетали только от моего оружия — ты это все подстроил? Чтобы на меня открыли охоту, ты спас меня, а я в тебя втрескался и служил до конца жизни?! — Ци Жун, — Се Лянь не покороблен вовсе — тянется за очередной сигарой, цыкает — пачка пустая. — При минимальной известности на тебя так или иначе открыли бы охоту, я, так или иначе, могу тебя спасти и я, так или иначе, обещаю относиться к тебе лучше, чем Мужунь Цзи. Выбор за тобой. Ци Жун немеет на некоторое время. Мать твою. — Ты мудак. И поехавший, — повторяет сипло. — И ты не достоин мелкого, — торопливо сгребя одежду, вылетает за дверь. Внутри магмой вскипает гнев. …Когда жребий падает на Се Ляня и от отряда Мужунь Цзи выступает Ци Жун, удивления нет. Это было ожидаемо. Се Лянь выходит на ринг с бокеном наперевес. Ци Жун — мрачный, источает убийственную решимость, по рукам и ногам — металлические обвесы в проводах, за спиной — колчан авто-бокенов. Какая-то новая модификация — приводы, похожие на двигатель космического корабля, зеленые неоны. Становятся друг против друга, непоколебимое ледяное озеро против пламенного торнадо. — Ци Жун. Ты мне не соперник, — Се Лянь должен предупредить. — Как мелочь? — Ци Жун проигнорировал. — В порядке, — ответ с небольшой задержкой. Хун-эр вел себя и даже, как будто, выглядел как обычно, но на кромке сознания скреблись подозрения. — Ясно, — Ци Жун цыкает. — Проиграешь — отдашь мелочь мне. Се Лянь не успевает осмыслить условие. Ци Жун воздевает авто-бокен, как скрипач — смычок — движение змеится немыслимой дугой, выворачивает глаз. Миг — и бокены, газуя приводами, разлетаются из колчана роем гигантских стрекоз. Множественный хруст — вонзаются в ограждения ринга, зеленые неоны пульсируют. Се Лянь заслоняется — Ци Жун налетел на него тараном, металлический обвес троекратно утяжелил удар. Не уровень экзоскелета, но попадаться под удар все равно опасно. Танцующие, верткие, стремительные атаки — умолил Мужунь Цзи научить его совмещать Баком с Сяньлэ? Се Лянь размышляет и пропускает момент, когда Ци Жун, заманив его в угол, отскакивает, лавирует авто-бокеном. Хруст, взрезающий уши шелест по воздуху — бокены на приводах летят в указанную точку ракетами, со всех сторон отрезают путь к отступлению. Маленький зрачок мечется по радужке — вниз, вверх, вправо или влево, куда ни кинь, Се Лянь окажется нанизан на острие. Лезвия слетаются и — бах-бах-бах! Тело вращается в бешенном танце меж лезвий в попытке избегнуть все. Вскочить на одно, прогнуться под вторым, отбить ногой третье. И так несколько десятков раз. Бокены разлетаются по рингу «ершом» до новой атаки, Се Лянь опирается о собственные колени. Мышцы горят, воздух сперло. Хах. Ци Жун прежде никогда не использовал так много техники за раз. Он поставил на этот бой все. Было бы неуважением не ответить ему тем же. Силовые удары — специализация Се Ляня. Подготовиться — загнать цель на траекторию удара, воздеть бокен в дзёдан но камаэ…! — Уверен? — Ци Жун скалится, прыгнув в таран, оборачивается змеей вокруг добычи, рывком за волосы заставляет поднять голову к трибунам. Се Лянь сперва не понимает — а потом чувствует, как пересыхает в горле. С трибуны на них морщит лоб в сложном раздумии нынешний глава школы Сяньлэ, господин Цзюнь У. — Нелегко было заманить его сюда, но стоило того, а? — Ци Жун ухмыляется ядовитой гадюкой. — Давай, что застыл? Ты ж на все готов ради победы. Давай, бей меня всем, что есть! Се Лянь выворачивается из захвата, отскакивает. У Цзюнь У наметан глаз, стоит ему увидеть, как наследный принц использует свои техники, его раскроют. Цзюнь У узнает, что Се Лянь тайком планировал возвыситься в Цзянху, поймет, насколько тот стал силен и опасен — Се Ляня в жизни не пустят даже на порог Сяньлэ. Воткнув бокен в ринг, Се Лянь выставляет руки в зэн кутсу дачи. Ци Жун насмехается: — Ха? Ты — псина в конусе — и Баком? Серьезно? — взмах авто-бокеном — Се Лянь судорожно уклоняется от лезвий, бах! — едва успевает перехватить атаку лицо в лицо — Ци Жун полосует его шквальным огнем. — Ты же «ради справедливости» стараешься. Что с того, что тебя уволит какой-то мудак? У тебя ведь будет «твой собственный клан»! Останавливаются — лезвие прошило голень. Се Лянь шевелит ногой — несерьезно, но такой раны все еще достаточно, чтобы в его победе усомнились все. Вытаскивает лезвие. Если он проиграет сейчас, его отряд уступит Мужунь Цзи. Цзинь поставил на него слишком много, потеряв такую сумму, он может отстранить отряд Се Ляня от миссии. — Не хочешь ты никакой «собственный клан», — Ци Жун плюет со злобой. — Ты хочешь, чтобы напичканные экзоскелетами чудилы выбили тебе твою любимую Сяньлэ, а ты опять мог ходить в дизайнерских шмотках и плеваться в лицо Цзянам и белобрысой суке за то, что они недостаточно праведны. В отличии от тебя. Если ты действительно такой «праведный паладин», — угасающая, отчаянная надежда, — вытащи из чудил экзоскелеты и прекрати динамить мелкого. Шестеренки скрежещут. Чушь, чушь, чушь. Что дальше, думай, что делать дальше. Как выбраться из ситуации. Он плох в Бакоме. Можно ли использовать стиль Сяньлэ? Нет, однозначно. Можно… Можно использовать бабочек Хун-эра, но — черт. Ему придется натравить своего подопечного на своего товарища. «Песня отчаяния» вовсе не безвредна. Думай, думай, думай… В голове щелкает. Ему надо продемонстрировать Цзинь Гуаншаню, что его отряд полезнее отряда Мужунь Цзи. Но польза может быть не только финансовая, репутационная тоже? Когда Се Лянь прыгает на него, Ци Жун автоматически защищается авто-бокеном — получив команду, лезвия стремятся за целью. Се Лянь не уклоняется — подхватив ближнее лезвие, цепляется, мчит, как на прицепе. Ладонью пасует сигнал в бойцовский уголок — «готовьтесь». Лезвия стремятся за Се Лянем, а тот учится управлять полетом. Яркий огонек влечет за собой звездопад. Поворот — Се Лянь меняет траекторию полета бокенов. К потолку, в перекладины, в скопление софитов. Грохот, крики — софиты лопаются, искры летят по древу, осветительная конструкция падает на ринг. От толчка крыша содрогается, парадную дверь валит обломками. Никто не был готов к тому, что ярус может быть заблокирован. Искры разгораются в куче мест сразу. Почуяв дым, люди паникуют сильнее — начинается толчея. — Какого черта? — шокированный Ци Жун взирает потерянно. — Господа, пожалуйста, без паники! — Се Лянь является посреди дыма божественным видением. — Бойцы этого Шунь произведут эвакуацию эффективнее, если господа воздержатся от беспорядков! — спрыгнув, велит Ци Жуну — проделай выход в стене. — Ублюдок, ты…! — Хочешь, чтобы все эти люди задохнулись в пожаре? Когда Тарантулы переправляют в османтусовый сад всех, попавших под обвал в Paradise Hunt, вокруг Ци Жуна идут шепотки. Это ведь из-за него, да? Из-за тех летающих мечей? Потерял управление и едва не угробил нас всех. Ци Жун сжимается — к Мужунь Цзи, надо бежать к Мужунь Цзи — — Офицер Ци, — вокруг запястья смыкается стальной охват. Се Лянь обращается к нему ясным, звучным гласом. — Этот хотел бы принести извинения. Я зашел слишком далеко, когда решил, что ваша технология не может причинить существенного вреда. Однако помимо разрушений, она также способна нести людям спасение. Не разберитесь вы с завалом столь оперативно, и многие могли погибнуть в дыму. Потому этот Шунь дает слово, — Ци Жун икает — Се Лянь перед ним опускается на одно колено, целует пальцы стиснутой руки. Не реальность — сюрреалистичный кошмар. — Какая бы опасность вам ни грозила, этот придет на помощь. Ци Жун технически победил — деньги будут зачислены в счет отряда Мужунь Цзи. Однако — кто он для людей? Чертов ублюдок, который ради победы едва не угробил их всех. А кто Шунь Сюань? Герой, который пренебрег счетом, чтобы успеть спасти их. С обломков яруса Paradise Hunt за происходящим наблюдает маленькая фигурка ребенка. Увидев поцелуй, услышав пропитанное очевидным подтекстом обещание, подкошенная, прихватывает стену. Дрожит от накатившего холода, хватается за пульсирующий красным глаз. Болит. Очень, очень болит. — …Этого ты добивался? — Ци Жун находит Се Ляня в маленьком закутке — постояльцев Paradise Hunt перевели на уцелевший ярус и волнения поулеглись. — Меня теперь даже праведные мудилы из Цзянху за пушного зверька держат. До сих пор не сгребли, потому, что ты на меня клеймо собственности поставил — — Ци Жун. Ты присоединишься ко мне? — Се Лянь обрывает зарождающуюся истерику, сверлит спокойным взглядом. Делает предложение, которое сам перевел в категорию «невозможно отказаться». Прагматизм во плоти. Ци Жун моргает. Оглядывает Се Ляня еще раз — может обознался? Да нет. Внешне похож. — Не. Не, ни за что, мать твою, на свете. Я раньше иногда сомневался, что ты поехал, — в горле клокочет зарождающийся гнев, — больше не сомневаюсь. Лучше ублюдок Мужунь, чем ты. Се Лянь вздыхает — безнадежно-так. — Я не хотел тебе это показывать, но, видимо, другого выхода нет, — вынув из кармана смартфон, демонстрирует Ци Жуну видео. — Это записал человек из Cata Comb во время налета Мо Лаоху. Ци Жун сперва не понимает, на что именно смотрит — в засвете взрывного огня по хрустальному колодцу мечутся водомерками человеческие фигурки. Постепенно различает, кто есть кто — Се Лянь, Мо Лаоху, Мужунь Цзи. В какой-то момент в последнего летят сразу три хрустальные плиты. Тот не уворачивается. Воздевает ногу, бьет с разворота. Осколки летят по всему колодцу. В памяти всплывают собственные слова: «ломали три стены за раз». Ноги не держат, мозг стопорит. Ци Жун отшатывается, неловко валится на пол. Кожу кроет холодный пот, тошнит, сердце бьется в горле, голову мотает автоматически — нет-нет-нет, неправда-неправда-неправда — — Возможно, я не хороший человек, Ци Жун. Но я не убивал твою семью. В этом я точно лучше Мужунь Цзи, — Се Лянь, как профи-санитар, придерживает Ци Жуна, чтобы тот не захлебнулся во рвоте, постукивает по спине, чтобы откашлялся. — Я поговорю с ребятами. Тебя не примут обратно сразу, но ты достаточно пострадал, чтобы они проявили сочувствие… Ци Жун отбивает протянутую руку. Некоторое время оба молчат — Ци Жун плавает в аффектном омуте, Се Лянь ожидает — как охотник, хрустнувший веткой под носом встрепенувшейся дичи. — Не пойду, — Ци Жун сипит, отплевывается. В пустые глаза понемногу возвращается жухлая жизнь. — Мужунь Цзи угробил одну мою семью. Ты хочешь угробить вторую. Вы одинаковые, — на веках кипят слезы, которых Ци Жун не чувствует. Катятся по щекам, капают на пол. Голос дрожит. — Только на кой-то хрен в тебя я влюбился. Притаившийся за углом Хун-эр зажимает рот, чтобы не выдать голоса — глаз ожарило такой болью, что на секунду показалось — отключится. Оружие. Гэгэ видел в Ци Жуне лишь оружие, хотел заполучить его, как оружие и был готов на все ради этого. Ци Жун был чертовым предателем, но Хун-эр хорошо различал ложь. Слова о влюбленности были правдой. И эта влюбленность не тронула гэгэ. Потому, что гэгэ более ценна полезность людей, чем их чувства к нему. Получается… Хун-эр мотает головой, стискивает зубы. Нет. Он напарник гэгэ, а не оружие. Гэгэ любит его. Просто… Просто… — мозг судорожно подыскивает объяснение, достраивает пазл и — Ци Жун. Может, это все он? Как-то повлиял на гэгэ, сделал так, что выгода ему стала дороже Хун-эра и дядь из Люхэй. Он же предатель. А еще он гораздо привлекательнее Хун-эра. Он красивый, у него целы оба глаза. Хун-эр — ущербная мелочь, он может быть интересен только всяким извращенцам. Развести ноги, открыть рот — все, на что он годится. А Ци Жун вполне может понравиться гэгэ. Он взрослый, с ним можно поговорить. Точно. Ци Жун промыл гэгэ мозги. Влюбился в гэгэ, захотел, чтобы тот полюбил его в ответ, потому создал в себе надобность. Надо срочно спасти гэгэ и он станет прежним — нет, нельзя действовать резко. Надо быть осторожным. Ци Жун теперь — враг гэгэ. На самом деле всегда был, но теперь позволяет ему так думать… для чего-то. Гэгэ захочет, чтобы Ци Жун куда-то исчез. Чтобы его не стало. И Хун-эр приложит все силы, чтобы помочь. В мозгу болезненно брякнут маленькие, светлые воспоминания — Ци Жун накупил ему еды, сколько Хун-эр не смог бы съесть, Ци Жун показал Хун-эру крутой, но туповатый прием с авто-бокеном. Хун-эр скалится, трет отчего-то заслезившийся глаз. Он должен спасти гэгэ, должен сделать так, чтобы гэгэ снова стал рад его бэнто, снова потрепал по голове. Только тогда уйдет холод, только тогда перестанет болеть глаз.