На путь истинный

      Уже около двух с половиной месяцев прошло, как он приехал сюда одним туманным серым утром, аккурат перед рассветом. Было настолько рано, что из всех обитателей святилища не спали только привратницы – две девушки, сонно кутавшиеся в плащи от сырого утреннего холода, словно заспанные воробьи. Они явно не были готовы к тому, что кто-то заявится сюда в такую рань, а потому, когда Ольгерд выехал верхом прямиком из утреннего тумана, словно призрак, суетливо встрепенулись, растворяя ворота и разглядывая прибывшего гостя. Девушки решили было, что какой-то случайный путник нуждается в помощи, возможно, даже в медицинской, но всадник быстро и легко спешился, и вместо приветственных слов потребовал сразу вести его к Верховной Жрице. Привратницы опешили, не зная, как поступить – для официальных визитов было ещё слишком рано, но выражение лица незнакомца ясно давало понять, что он не был тем человеком, который привык просить дважды. К тому же, судя по его виду, это наверняка был чужеземный дворянин или рыцарь, возможно, прибывший к Жрице с важным сообщением. Эверек не обратил тогда на их замешательство никакого внимания: он провёл в дороге довольно долгое время, страшно устал, замёрз и, как и девушки, провёл ночь без сна, а потому выглядел крайне недружелюбно и не был расположен к обсуждению своих просьб – усталость, как и в любом человеке, пробуждала в нём худшие качества, такие как раздражительность и спесивость. Взглянув в суровое, надменное лицо гостя, привратницы решились только настоятельно попросить его оставить оружие при входе. Ольгерд легко согласился.       Какое-то время, пока послушницы ушли уведомить Верховную Жрицу о прибывшем, он провёл в главном зале, где, очевидно, мать Нэннеке, как назвали её привратницы, принимала посетителей святилища. Внутри было тепло, и реданец понемногу согревался, но вместе с этим с новой силой наваливалась усталость, которую он долгое время старался не замечать. Он уже не чувствовал себя таким раздражённым, как по прибытии сюда – скорее бесконечно измождённым долгой, нелёгкой дорогой. Стараясь хоть чем-то занять время, Эверек рассматривал залу, в которой оказался: вокруг было светло и просторно, довольно пусто; всё вокруг было выложено белым камнем, а само помещение наверняка отстроили ещё во времена владычества Aen Seidhe. Позади роскошного резного кресла, расположенного на небольшом возвышении, стояла высокая статуя богини, со смиренно опущенной головой, покрытой накидкой, и распростёртыми ладонями, будто зовущими в объятия. Ольгерд долго смотрел на неё, и ему казалось, будто он начинает видеть что-то знакомое в каменном точёном лице, полном спокойствия и тихой печали. Наверное, мимолётно подумал он, в этом и заключался замысел скульптора – придать статуе какие-то невнятные, и в то же время вечно что-то напоминающие черты, чтобы задевать нечто в каждом, кто приходил сюда и видел её.       Он едва не заснул стоя, пока дождался, когда наконец придёт Верховная Жрица, хотя на самом деле прошло не так много времени. Одни из нескольких дверей зала внезапно распахнулись с мягким щелчком, и внутрь, в сопровождении двух тихих, как тени, послушниц, вошла Нэннеке. Ольгерду редко случалось испытывать благоговение при виде женщин, поскольку обычно его окружали только молодые особы, а он в этом смысле уже давно не отличался впечатлительностью. Однако в этот раз всё было иначе.       Мать Нэннеке не была глубокой сухой старухой, какой он, почему-то, ожидал увидеть Верховную Жрицу: она оказалась невысокой зрелой женщиной, возраст которой трудно было угадать – наверняка можно было только сказать, что ей никак не меньше пятидесяти-шестидесяти лет. Двигалась она плавно и легко, несмотря на полное телосложение, в её движениях сквозили достоинство и уверенность.       Женщина неторопливо прошла по зале, поднялась на возвышение, сопровождаемая послушницами и, оправив шелестящую жреческую одежду, грациозно опустилась в кресло, внимательно посмотрев на гостя. Уже очень-очень давно он не чувствовал на себе такого взгляда, как и трепета, им вызванного. А смотрела она спокойно и в то же время строго, без надменности, однако прекрасно осознавая своё положение. Прежде на Ольгерда так смотрели только две женщины: бабка Онората и его мать Кристина. Странное это было чувство, почти забытое, болезненное и одновременно тёплое.       Эверек поклонился так, как того требовал этикет – возможно, даже преувеличенно почтительно, но не из лести, а только потому, что сам так захотел. Когда он распрямился, то заметил, что взгляд жрицы ничуть не изменился. — Приветствую в храме богини Мелитэле. - Произнесла она в ответ на поклон. Голос у неё был мягкий, но властный, и, хотя говорила она негромко, каменные стены и своды усиливали её слова лёгким эхом. - Мои послушницы сказали, что вы хотели видеть меня. Что привело вас сюда в столь ранний час?       Ольгерд впервые за долгое время почувствовал себя дураком. Должно быть, она решила, что он прибыл с каким-нибудь официальным визитом, и успел обругать свою несдержанность, не позволившую спокойно, как все нормальные люди, дождаться дня и прийти со своей просьбой в более уместный час. Он нёсся сюда, как на пожар… И верно: голова горела, и сердце, не находящие покоя ни днём, ни ночью.       Но тут он вспомнил, что, в общем, ему нечего было терять, и успокоился, мимолётно удивившись тому смущению, что овладело им после её вопроса. Должно быть, так на него подействовал взгляд жрицы, а может, неимоверная усталость. — Я пришёл сюда потому, что хочу начать жизнь заново, - просто ответил он – более витиеватых и красивых слов у него не нашлось, а честность сложности не требовала, - хочу сделать пожертвование храму и послужить Мелитэле, чем смогу.       На какое-то время в зале воцарилась тишина. Сквозь высокие окна забрезжил утренний свет солнца, косые лучи его упали на возвышение, осветив статую и Верховную Жрицу тёплой, сияющей белизной. Это зрелище подействовало на него ещё более успокаивающе. Нэннеке справедливо могла вознегодовать на то, что он так нагло требовал её аудиенции по такому пустяковому поводу, и выгнать его отсюда, не посмотрев ни на дары, что он принёс, ни на явно знатное происхождение гостя. Ольгерд принял бы и это, истолковав, конечно, по-своему. Но жрица ещё довольно долго молчала. — Похвальное стремление, - наконец произнесла она, будто бы утомлённо, - но мы редко принимаем здесь послушников. Ужели так велика необходимость? Послужить богине можно разными способами. — Для меня других способов нет. - Покачав головой, ответил мужчина. Он понимал, что вероятнее всего сейчас услышит отказ, и испытал странную смесь чувств – одновременно отчаяния и смирения. Будто стоял у пропасти и боялся в неё упасть, но знал, что, качни его в сторону – он не станет сопротивляться. - У меня осталось только два пути. И если путь к храму мне заказан, второй в любом случае ждёт меня. — И какой же второй? — А по тропке, до ближайшего сука.       Послушницы, что стояли по бокам от кресла, заметно вздрогнули от этих слов. Мало того, что он решился говорить о таком святотатстве в святилище, так он ещё и собирался этим последним поступком осквернить землю этого самого святилища… На Нэннеке, в отличие от послушниц, его слова не произвели такого впечатления. Она достаточно долго жила на свете и слишком хорошо знала людей, чтобы бояться подобных угроз, потому как хорошо знала, что некоторые люди, прими они решение, уже не отступят ни за что. Долгим взглядом проницательных голубых глаз она посмотрела в глаза Ольгерду. Без сомнения, в людях она разбиралась. Ей не надо было спрашивать его о подробностях, чтобы видеть всё, что требовалось, в его взгляде: бесконечную усталость, истерзанность души, боль от потерь и тяжесть вины, обычный человеческий страх и в то же время решительность, готовность принять из её уст любой приговор, любое решение с отчаянностью человека, которому больше совершенно нечего терять. Он терпеливо ждал, отдавшись на её милость, потому что сам выбраться из трясины, затянувшей его, уже не мог. — Я вижу, вы проделали дальний путь, чтобы попасть сюда. – Ответила женщина, продолжая внимательно глядеть на него. – Вам следует отдохнуть с дороги, а после мы обсудим, как вы можете послужить богине. Ступайте, сударь. Девушки проводят вас.       Позже, следуя за двумя послушницами-тенями, одна из которых вела его, а вторая шла за спиной, проходя по длинным галереям с окнами, в которые било рассветное солнце, а после лёжа на жёсткой, но чистой постели в отведённой ему комнате, он чувствовал, впервые за долгое время, что всё сделал правильно. Перед тем, как заснуть, словно убитый, он достал из небольшой дорожной тубы свёрток, расстаться с которым не смог бы ни за что на свете. Может, ему показалось, а может, усталость затуманивала разум, но в глазах Ирис, смотрящих на него с полотна, будто бы исчезла тяжёлая тоска, оставив только извечную неизбывную печаль.

***

      На закате его разбудила одна из послушниц – высокая девушка с длинными льняными волосами, выцветшими на солнце. Проснувшись, Ольгерд не сразу вспомнил, где находится, и смотрел на склонившуюся над ним девушку, всё ещё думая, что видит сон. Она стояла спиной к окну, и ореол розового закатного света, окруживший послушницу, делал её похожей на волшебное наваждение. Впечатление усилилось, когда порыв ветра из приоткрытого окна всколыхнул её волосы. — Мать Нэннеке просит вас к себе, - негромко, но отчётливо сказала она и распрямилась, отходя на шаг назад.       Реданец молча смотрел на неё ещё с минуту, после чего сказанное, наконец, начало до него доходить. Резко поднявшись на постели, он ощутил сильное головокружение: комната перед глазами закачалась, словно лодка на море в непогоду. — Мне нужно немного времени.       Девушка без лишних вопросов, бесшумно вышла из комнаты, притворив за собой дверь. Нескольких минут ему хватило, чтобы ополоснуть лицо ледяной водой, прогоняя остатки сна, и переодеться, поскольку он так и заснул в том, в чём приехал. От него всё ещё несло лошадью, но времени как-то исправить это уже не было.       Послушница молча повела его сквозь территорию святилища, обходя хозяйственные пристройки, сады и аллеи, прямиком к главному храму. Однако, в последний момент, когда Ольгерд уже решил было, что встретит жрицу внутри, девушка свернула в сторону, к небольшому, но красивому, ухоженному дому, стоящему в стороне от других построек. Она провела его внутрь, на второй этаж, к двери, отличавшейся от остальных только относительной новизной и витиеватой инкрустацией. Послушница пару раз постучала и сразу же, не дожидаясь ответа, открыла дверь перед реданцем, приглашая его зайти внутрь. Пригнув голову, мужчина неторопливо вошёл в светлую комнату: внутри сильно пахло смесью разнообразных трав, на полках, которыми были завешены стены, стояло множество банок, коробочек и сосудов разной формы. В углу было аккуратно подвешено несколько веничков, на двух столах стояли ступки с растёртыми травами, реторты и корзинки с кореньями и побегами. За третьим столом, у дальней стены комнаты, спиной к вошедшим сидела сама Нэннеке, занятая какой-то работой. — Спасибо, Леся. Ты можешь идти.       Послушница бесшумно исчезла, как и не было её, только с тихим скрипом затворилась дверь. Ольгерд, ожидая, пока жрица обратит на него внимание, осматривался вокруг, стараясь привыкнуть к разнообразию запахов, и с трудом сдерживаясь, чтобы ненароком не чихнуть. — Подойди, сынок, - твёрдым голосом произнесла, наконец, женщина.       Эверек несколько удивился такой резкой смене обращения, невольно задумавшись, когда в последний раз его кто-то так называл, но, разумеется, не стал перечить или задавать вопросов – молча подошёл, встав чуть поодаль, сбоку от стола. — Надеюсь, ты не возражаешь, если мы поговорим здесь – у меня нет сейчас лишнего времени. — Разумеется.       Ольгерд невольно следил за ловкими и быстрыми движениями её рук, пока она смешивала в керамической миске растёртые травы, масла и какую-то резко пахнущую жидкость. — Для начала, - не глядя на него, продолжила Нэннеке, - назови своё имя. — Меня зовут… Ольгерд. — И только? – Женщина бросила на него косой взгляд, усмехнувшись. — И только, - спокойно улыбнулся мужчина. — Пусть будет так. Утром ты сказал, что хочешь послужить Мелитэле. Но мне сложно заподозрить в тебе ревностного поборника веры. Почему же ты выбрал именно святилище нашей богини? — Она и моя богиня. Я чту традиции своих предков. — Вот как, - бесцветно протянула женщина, выскребая готовую мазь в пустующую фарфоровую баночку, - тогда всё ясно. В таком случае, чего же ты ищешь здесь?       Этот вопрос поставил реданца в тупик. Он не думал, что будет делать дальше, после того, как приедет в святилище. Рассчитывал только, что если жрица его не прогонит, то как-нибудь сама определит, что ему делать. Нэннеке, накрыв баночку крышкой, подняла на него усталые, строгие глаза, ожидая ответа. — Я… не знаю, - вполголоса признался он, опустив взгляд и незаметно для себя нахмурившись. — Да уж, вот так сюрприз преподнесла нам Мелитэле, - с усмешкой протянула жрица, осмотрев его с ног до головы, - право же, не каждый день реданские дворяне заявляются в самое сердце Темерии и просятся послушниками в храм богини…       Он не удивился её проницательности, ведь на нём всё ещё было достаточно примет высокородного реданского дворянина. Для знающего человека это не составляло никакого труда: множество шрамов на лице и теле, бритая голова, кривая сабля, о которой ей наверняка доложили, богато расшитый кунтуш, коллар и перстни – только дурак бы не понял, что перед ним раубриттер. Возможно, она даже уже поняла, кто он такой на самом деле, и почему не спешит назваться именем отцов – в конце концов, добрая слава до порога, а худая – за порог. Вопрос был только в том, как это знание могло повлиять на её решение. — Не волнуйся, Ольгерд, - со вздохом продолжила она, словно угадала ход его мыслей, - храм Мелитэле открыт для всех, и тем паче для тех, кто ищет успокоения. Не стану тебя исповедовать и допытываться, что же такое произошло с тобой, что ты прибежал сюда, как настёганный. Вижу только, что сделал ты это по крайней нужде. - Голос Нэннеке стал тише, она наклонила голову, внимательно посмотрев на него исподлобья. Реданец медленно кивнул в ответ на её слова. - Я же вижу в этом волю моей богини, и раз уж ты сюда добрался, значит, в этом была необходимость. У нас трудится несколько мужчин, в основном на тяжёлой работе, поскольку послушницы не всё могут сделать сами. Потому, если ты всё-таки решишь остаться, не обессудь – я не посмотрю на твоё происхождение, работа лёгкой не будет, скорее наоборот. Это может показаться мелочью на первый взгляд, особенно для того, кто готов в петлю лезть. Но ведь ты не простой кмет из ближней деревни. Я прекрасно понимаю, что значит дворянское достоинство. Так же точно я вижу, чем ты привык заниматься. Здесь тебе об этом придётся забыть. Так что лучше подумай, готов ли ты к тому, чтобы выполнять мужицкую работу. — Как вы верно заметили, - заговорил реданец после того, как убедился, что жрица закончила, - я пришёл сюда по крайней нужде. Я…       «Запутался, устал. Не знаю, как дальше жить, и для чего жить вообще. Хочу хоть как-то искупить свою вину, но понимаю, что это невозможно, а если и возможно, то я не вижу способа. Но я обязан своей жизнью тому, кто не побоялся участи худшей, чем смерть, чтобы спасти меня. Только потому я всё ещё дышу и не могу покончить с жизнью, не попытавшись сделать всё, что мог, чтобы верно распорядиться ей… К чёрту, своей вины мне не искупить никогда, будь у меня хоть десять лет, хоть сто, хоть тысяча – море решетом не вычерпать. Но если я всё ещё могу сделать хоть что-то, чтоб это время прошло не зря, не напрасно…»       Ольгерд моргнул несколько раз, понимая, что задумался и надолго замолчал. Он поднял глаза на Нэннеке, которая терпеливо ждала, пока он продолжит говорить. Но, конечно, эти слова не сорвались у него с языка, хоть он и испытывал нужду их высказать. —… Я готов делать всё, что вы сочтёте нужным. Для меня это не имеет никакого значения.       Может, ему показалось, а может, строгий взгляд женщины действительно стал несколько мягче. Она вдруг опустила глаза и задумчиво кивнула, словно самой себе. — Хорошо, - наконец изрекла она, минуту посмотрела в стену и вдруг плавно поднялась с места, вновь поднимая на него глаза, - жить ты будешь в той комнате, в которую тебя проводили с утра. Как ты проведёшь ночь – в молитве, или во сне – это твоё дело, но к работе приступаешь с рассветом, дела для тебя найдутся. Конечно, поскольку ты не жрец, и не приносил обетов богине, тебя тут никто не задержит, если решишь уйти. Но я, всё-таки, надеюсь, что ты принял взвешенное решение и сможешь послужить Мелитэле, как хотел того. А теперь, если ты хотел принести богине дары, самое время это сделать.  

*** 

      Главный храм, несмотря на свою величественность, оказался местом тихим и уединённым, полным горящих тёплым светом свечей и сладко-терпкого дыма благовоний. Когда они вошли внутрь, кроме них там оказалась ещё пара послушниц и одна жрица. Первые две, завершив молитву, тихо поднялись с колен и, украдкой оглядываясь на гостя, быстро вышли из святилища, жрица же, которую от послушниц отличала только более светлая одежда, пошитая из белого шёлка, не обратила на них никакого внимания – всё так же сидела на коленях, подняв голову к статуям в самом центре храма.       Ольгерд, войдя, первым делом обратил внимание на эти три застывших фигуры. Искушённый в вопросах искусства и ценящий скульптуру не меньше, чем живопись, он не мог не поразиться красоте и живости, с которой неизвестный скульптор, или скульпторы, когда-то высекли из каменных глыб цельные изваяния трёх женщин, каждая из которых была по-своему прекрасна: первая, молодая и свежая, с дивным изгибом тонкой шеи и изящным поворотом головы, стояла слева; посредине, простирая руки, стояла зрелая и дородная, излучавшая спокойствие и смирение; третья же, стоящая справа, согнувшаяся под тяжестью лет, но не утратившая величественности, казалось, прозревала вечность невидящими глазами. Восхищение работой неизвестных художников бальзамом разлилось по сердцу. — Это главный храм Мелитэле, - негромко, благоговейно произнесла Нэннеке, тоже глядя на статуи, - если захочешь помолиться, всегда можешь прийти сюда. Дары богине тоже можешь оставить здесь.       Ольгерд, которого захватило зрелище скульптуры, не сразу понял смысл её слов, а когда до него дошло, задумчиво посмотрел на тяжёлый мешочек, аккурат размером с его немаленькую ладонь: жрица дала ему время вернуться за ним, перед тем, как идти в храм. Реданец перевёл взгляд на женщину, смиренно сложившую руки перед собой и всё ещё глядевшую на статуи, недолго поколебался. — Матушка, - он негромко и с трудом произнёс это слово, ощутил неловкость, назвав её так, смущённо кашлянул и продолжил, когда она подняла на него спокойный взгляд, - Я не уверен, что… Прошу, примите это. Вы лучше знаете, как этим распорядиться.       Он легко расшнуровал завязку мешочка – в мягком свете свечей мимолётно, но ярко блеснули огранённые камни, самородки, и драгоценный металл монет. Нэннеке равнодушно взглянула на содержимое, затем повернулась к мужчине, глядя в глаза: — Я обязана спросить тебя – ты уверен, что готов отдать всё это? — Уверен, - качнув головой, твёрдо ответил Ольгерд.       Женщина прикрыла глаза, медленно кивнула, соглашаясь с его намерением, приняла из рук мешочек – в одну её ладонь он не помещался. — Уже поздно, - всё так же глядя ему в глаза, произнесла жрица, - я бы советовала тебе отправиться отдыхать. Но… — Я хотел бы побыть здесь какое-то время, - негромко ответил реданец, предупредив её слова. — Дело твоё, - пожала плечами Неннеке, разворачиваясь в сторону выхода, - доброй ночи, сынок.