Тёмная судьба

Целых два года я выхаживал Хурина в своём доме в Нан-Элмоте. Спустя год он едва-едва вставал с постели. Ещё через три месяца перестал хрипеть, и его голос обрёл былую силу, ещё через месяц впервые за долгие годы взял в руки меч и начал тренироваться со мной во дворе за домом. Через два года он полностью перестал хромать и ходил совершенно прямо. От жутких увечий на теле остались страшные шрамы, но в этом я был бессилен. Первый год оказался самым тяжёлым. Все эти долгие месяцы я носил его на руках, выносил на воздух на несколько часов в день, мыл, обтирал, кормил, вернее, почти всё время поил бульонами и отварами. Когда нас только привезли в Нан-Элмот, почему-то эльфы сразу сообразили, что везти нас надо именно туда, а не к Фингону, я был полумёртв от бессилия после произведённого заклятия. Что было с Хурином и говорить не приходится. На иссохшем, словно у скелета, лице, жили одни ярко-голубые глаза. Впрочем, мне в тот момент было не до него, самому бы в себя прийти. Так и не пришёл. Так и сгрузили нас, словно дрова, в моей спальне на огромную кровать. Последнее, что помню, как трое эльфов переругивались, пытаясь распрямить тело Хурина, которое упрямо сохраняло сидячее положение, чтобы с ним не делали. Сам Хурин на эти попытки никак не реагировал. Утром я проснулся от того, что Хурин, перевернувшись во сне, придавил мне руку. Открыв глаза, я выяснил, что тормошить его бесполезно, нижняя часть тела владыки Дор-Ломина была полностью парализована. Худо-бедно он мог двигать руками и головой. Интересно, так проклятие действует, или это такая реакция на долгое сидение в неподвижности. С трудом высвободив руку из-под неподатливого тела, холодного, словно лёд, я встал, накрыл друга всеми шкурами, что нашёл в доме и тихо вышел в кухню. Приготовив нехитрый завтрак: печёную на угольях озёрную рыбу, хлеб, масло, сыр, мёд и орехи, я вернулся с полным подносом в комнату, и, поставив поднос на широкий подоконник, присел на кровать. Видимо, от моего движения, Хурин впервые подал признаки жизни, а именно прохрипел что-то и задёргался во сне. - Тихо-тихо!- погладил я его по плечу. – всё хорошо, ты дома. всё уже кончилось. Никто тебя больше не тронет. Я не позволю. Спи. Говоря так, я невольно вспомнил маленького Маэглина. Точно также Арадэль успокаивала его, когда он лежал в горячке. Изверги, что же они с тобой сделали, друг! Хурин хрипло застонал и попытался слабой рукой оттолкнуть мою руку. - Уйдите, все уйдите!- прошептал он, - не могу больше. Оставьте меня! Я поспешно убрал руку с его плеча. В таком состоянии его лучше не трогать. Сейчас любое прикосновение будет вызывать у него страх. Слишком долго его мучили. Слишком сильно въелось это в его кровь и душу. Весь этот день я больше не тревожил его. Лишь поздно вечером, заново перестилая постель, я перенёс своего друга в кресло на несколько шкур, где и устроил его, бережно укрыв оставшимися шкурами. Когда я поднимал его на руки, он застонал, приоткрыл глаза и прошептал: - снова в темницу? Я же всё вам рассказал. Потом уронил голову мне на плечо и снова затих. В таком бредовом состоянии Хурин оставался четыре дня. На пятый день он пришёл в себя и страшно удивился, осознав, что лежит. Я устроил его в смежной с моей спальней комнате, где раньше жила Арадэль. - Где я?- прохрипел он. - В Нан-Элмоте, помнишь, мы с друзьями освободили тебя из плена? - Ты – Эол, владыка Нан-Элмота? Я приходил к тебе много лет назад за советом. Мы очень сдружились. И ты сказал… - Да, это я. Тебе нельзя много разговаривать. Голос ещё не восстановился. Совсем сорвёшь. - Они пытали меня. Было очень больно, а потом пришёл холод, дикий холод… и страх, постоянный, изнуряющий. Я жить не хотел. Всё мечтал, как бы встать с того кресла и шагнуть вниз с того проклятого утёса.- глаза его снова подёрнулись дымкой беспамятства. Но он продолжал говорить, натужно, хрипло – они хотели… хотели, чтобы я выдал им Тургона. А я не знал, ничего не знал. Нас с Хуором тогда орлы подхватили у той реки, где нас орки окружали и унесли в когтях. Мы ничего не видели сверху, а через год нас также отнесли к нашему отцу. Мы не знали дороги. И мы поклялись… - Знаю, знаю! Ты не виноват. Я знаю, если бы ты знал путь в Гондолин, ты бы никогда им бы этого не сказал. - Мог бы. Если бы знал, мог бы. Когда ты пришёл за мной, я уже был готов сознаться во всём, чтобы только мне позволили умереть. - Нет, Хурин, ни в чём бы ты не признался. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Если бы я не пришёл за тобой той ночью, ты бы просидел в том ужасном кресле всю свою жизнь, ежедневно подвергаясь жестоким пыткам, но не проронил бы ни слова. Ты слишком горд и силён духом, чтобы сломаться. Всем нам однажды начинает казаться, что мы больше не выдержим, но наступает роковой миг, и мы понимаем, что можем потерпеть ещё немного. А теперь поешь, тебе необходимо. Я поставил ему на колени миску с печёной рыбой. Дал в руку хлеб с сыром. Он поднёс еду к губам. Но есть не стал, отложил. - Не могу, друг,- тихо произнёс он. – они не кормили меня. Только давали пить что-то невыносимое. И так семь лет. - Корень огнистой смоковницы с дальнего юга. Очень ядовитый отвар, но очень действенный. Выпив его, человек обретает подобие бессмертия: он больше не нуждается ни в еде, ни в питье. Теперь мне понятно, почему ты оказался парализован. Ну хотя бы выпей это. И я подал ему чашу с отваром лесных трав. Он выпил, поморщился и откинулся на подушки. - Неприятно, знаю,- вздохнул я, - всем, кто долго пил лишь отвар из корня Огнистой Смоковницы любое другое питьё кажется ядом. Таковы колдовские свойства растения. Придётся терпеть, пока яд полностью не выйдет из твоей крови. А теперь тебе надо вымыться. Это было правдой. Все эти четыре дня я лишь протирал его тело влажной тряпицей, потому что отодрать от него лохмотья можно было вместе с кожей. На диком морозе одежда вместе с засохшей кровью и грязью настолько приросла к телу, что теперь Хурин напоминал дикаря из южных стран, с ног до головы измалёванного страшными рисунками. Решить, как мыть Хурина оказалось большой проблемой. Горячая вода в купальне или даже простой бадье его тут же убила бы. Тело, отвыкшее за долгие годы от тепла и солнца просто не выдержало бы. Остаётся только один выход. Вместе с двумя слугами, я вынес Хурина на террасу, спустился с ним на руках к берегу озера, разделся и вошёл в воду. Там Хурина у меня приняли двое слуг. На мелководья мы опустились на колени так, что почти всё тело Хурина оказалось под водой. Двое слуг держали его на руках, а я медленно стал тереть тело своего друга полотняной тряпицей. Мало-помалу, вода вокруг него окрасилась бурым. Это стала отсыхать засохшая многолетняя кровь и грязь. Лохмотья поплыли по воде уродливыми лоскутьями. Хурин застонал. Открылись едва зажившие раны. Я тут же подхватил его на руки. - Потерпи ещё немного. Усадив его на берегу, я стал мыть ему голову. Его, когда-то золотистые, а теперь тусклые, бесцветные и грязные волосы, длинными спутанными прядями обрамляли худое лицо, на которым лихорадочным огнём горели по-прежнему ярко-голубые глаза. Когда мы вернулись в дом, и я закутал Хурина тёплым шерстяным одеялом и усадил у камина в гостиной, он выглядел почти таким же, как раньше. Сидеть сам он не мог, постоянно завалился на бок, поэтому я обложил его подушками. Прихлёбывая подогретое вино с пряностями, я опустился на скамеечку рядом. ему в руку я тоже сунул бокал вина, но пока он к нему не притронулся. - Я боюсь за жену и сына, переживаю за тебя. Я очень виноват… - Помолчи и послушай меня. Я спас тебя из плена, потому что ты мой друг, и я сделал это от чистого сердца. Если бы я боялся за свою жизнь или за последствия твоего освобождения, я бы не стал этого делать. Твоя жена, сын и дочь… - Дочь?- удивился он. - Да,- подтвердил я, - у тебя родилась дочь, Ниэнор. Они живут в Дор-Ломине. Пока живут. Морвен склоняет к сожительству востак Брего, но она пока держится, всё надеясь увидеть тебя. Но сейчас ты не можешь увидеться ни с нею, ни с детьми. Моргот тут же узнает, где ты, стоит тебе покинуть Нан-Элмот. Этот лес окружён такими древними чарами, что их никакому Морготу не уничтожить. Так что здесь ты в безопасности. Но покинуть эти леса ты не можешь пока я не нашёл способ, как избавить тебя от проклятия.