На борт, к ковчегу!

      Алекс страдал близорукостью еще со второй половины первого класса. В его семье проблемы со зрением были у всех, поэтому к очкам он быстро привык. С недавних пор он и вовсе лишился глаза (лопнул и весь вытек, как гной, теплым белесым сгустком вместе с мутной кровью), оставшись практически незрячим. Первое время Алекс часто подходил к зеркалу, снимал очки, отодвигал повязки и сосредоточенно разглядывал заплывшее иссиня-красное веко и тонкий извивающийся порез от слизистых протоков чуть выше брови: там не все зажило, но больше не было так больно.       Оператор — слепое пятно его на картине.       Но в следствии потери зрения, либо же других обстоятельств у него обострились другие чувства: слух, осязание, интуиция.       Он стал замечать, что ему тяжело лежать на спине. Стоило закрыть глаза, как на них опускалась непреподъемно тяжелая, густая и вязкая тень. Иногда пахло сыростью, как в холодном переулке, укрытом от ветра и солнца. Иной раз становилось трудно дышать.       Поэтому Алекс почти не спал, просыпаясь с криками, руганью и чувством жгучей злобы.       Когда болела рана из-за внутреннего давления, ощущение тени становилось практически невыносимым: она никогда не отставала, не давала о себе забыть ни на секунду, стоило лишь сомкнуть веки, постоянно хваталась за его глаза с упорством маньяка.       На дворе глубокая ночь. Глушь. Он на крытой остановке рядом с каким-то крохотным кафе для дальнобойщиков и заправкой рядом с безмолвной черной дорогой, окруженной тяжелыми мохнатыми деревьями по обеим сторонам. Сквозь глухую стену дождя едва пробивался свет единственного уличного фонаря и редкие искрящиеся вспышки табло.       Алекс один. Их шепот вибрирует, дрожит.       Укрывшись полосатой толстовкой лежал на холодной сварной скамейке, согнув ноги в коленях и заломив руку так, что та очень быстро похолодела. Левое веко — как распухшая прилипшая гусеница, пульсировавшая огнем под пропитанными салициловой мазью бинтами. Ему больше не было страшно, он ждал этого, скорее даже выжидал.       Наверное, так ощущается лихорадка: не отдыхаешь, не дремлешь, не бодрствуешь, не дышишь; наблюдаешь безумный калейдоскоп из ухмыляющихся рож, слов, могильных крестов, огней далеких телебашен, а очнешься или, вернее, не очнешься, а внезапно застанешь себя в сознании с мыслью, что прошло уже больше часа, то окажется, что всего минута.       …зря. Ему правда не стоило связываться с той странной девушкой. Это она затянула его в Жатву. Это Алекс познакомился с ней: Эмми искала своего кота на улице, и он не смог пройти мимо. У девушки был тяжелый притягательный взгляд, она не улыбалась. И Алекс почувствовал нервную дрожь и восхищение, будто перед суровым штормом на море, когда вода набухает и пенится, темнеет, поднимает волны.       Так случайный первый разговор перерос в совместную прогулку, и они договорились увидится снова. Оказалось, что мрачная собеседница жила на той же улице, что и Алекс, только через несколько домов.       На вторую неделю знакомства Эмми пригласила Алекса к себе домой. Он огляделся скромную и приятную обстановку: фотографии с полароида, старые тетради с конспектами, запрятанные в настенные шкафчики, пыль на оконных стеклах; кое-что из детства — куклы Синди, Вероника и Бэтти, вкладыши из жевательных резинок…       — Как давно ты живешь здесь? — удивленно спросил Алекс.       — Еще с тех пор, как училась на первом курсе. Лет десять уже получается, а что?       — Тогда почему я никогда не видел тебя раньше? Мы жили рядом, я должен был…       Не стоило! Не стоило трогать эту тему!       — Не знаю, — пожала плечами Эмми и отвела глаза, — наверное, я была слепым пятном для тебя…       Она стиснула зубы, и губы её сжались в тонкую линию.       — Я хочу рассказать это тебе… — Эмми нахмурилась, сдвигая брови, и стала еще более хмурой. — Нет сил больше думать об этом.       — Что-то случилось? — осторожно поинтересовался Алекс.       — Я много лет не выходила из своего дома. Жила здесь, взаперти, общаясь лишь с моей подругой Мэри, Мэри Ашер. Может быть, ты видел, как женщина с длинной косой и в длинной старомодной юбке ходила по этой улице?       Алекс неуверенно кивнул, желая разбавить сгустившуюся атмосферу, грозящую обрушится кислотным дождем.       — У меня были… причины… Я не была ничем больна, просто… — медленно проговорила Эмми, тщательно подбирая слова, и вдруг вцепилась ему в руку. — Отражения окружают нас повсюду, ты не заметишь этого, пока не начнешь прятаться, — с горечью воскликнула девушка, — зеркало, вода, полированный стол… Даже стекло телефона! Я бы хотела это забыть, но я вижу лица в отражениях: темные души, понимаешь?! Хотят забрать меня и сделать такой же, как они сами!..       Наконец, на переносицу налегло что-то необъяснимо мучительное, как кипящий вихрь — не в привычном смысле этого слова. Стало трудно дышать от запаха тины.       Оно.       На ощупь Алекс дотянулся до лежавших рядом очков (без них при его минус восьми все равно не будет толку). Мышцы напряглись. Он готов был встретиться с тем, что было прямо над ним, прокручивая в голове сценарии, и почти убедил себя.       Алекс широко раскрыл единственный глаз: над ним чадили два силуэта с ярко белыми смазанными бликами и перечеркнутыми крестами. От них чадило жгучим смрадом, как от потухающих сальных огарков.       Злость вибрировала резко, как мигрень. Стирая зубы в крошку, он обнаружил износостойкое ребристое ложе Глока в кармане, оскалился, хотел что-то выкрикнуть, но по телу пробежала колющая, жгучая дрожь: в затылок ударило болью так, что на лбу проступил пот. Тело будто парализовало, невозможно дернуться — в бешенстве Алекс рванулся и как сквозь сон почувствовал удар, мешковато падая на мокрый асфальт. Он слышал их дыхание: над ним, почти в подсознании.       — Твари, — выдохнул он, поднимаясь на дрожащих коленях.       Почти ничего не менялось. Все те же искажение лики с едва заметными очертаниями чего-то человеческого. Одно из них страшно перекручивалось в шее и счастливо клокотало, другое, разбухшее, вертело водянистыми выпученными глазами, отражая ненависть.       Под аккомпанемент угроз и проклятий, гулко отхаркивая кровь, будто внутри легких осталось только влажное мясо, Алекс поднялся на ноги и прицелился в колышущуюся массу…       …но издалека раздался гул: крупные фары большой фырчащей фуры на мгновение осветили лес и дорожную разметку, и ночь опять проглотила очертания леса.       Тени метнулась в сторону, и тяжесть исчезла. Удушье тоже. Алекс даже почувствовал, как резко всколыхнулся воздух.       — Мужик, с тобой все хорошо? — из кабины выпрыгнул седой дальнобойщик. Красное лицо у него было напуганным, он то и дело озирался обратно, в очертания лесополосы.       — Да… — процедил Алекс, ощущая, как теплая кровь сочится по подбородку.       — Хотя бы одна живая душа, — обрадовано прошептал старик и перекрестился, — ты чего один в такой глуши?       — Попутчиков жду, — прошептал Крайли, подбирая толстовку с дороги, — Довезешь?       Дальнобойщик нервно усмехнулся, махнул рукой и торопливо забрался в кабину.       — Повезло тебе, что ты мне попался, — прошептал он, опасливо косясь в боковые зеркала, — тут ведь после заката обочина пустеет, местные на машинах только этот участок пролетают, никого не подбирают. Байки ходят всякие… Ну как байки? Их тебе любая бабка расскажет, все только от мастерства ихнего зависит! Места эти нехорошие, веришь?       — Верю, — сухо откликнулся Алекс, сжимая под одеждой пистолет.       За стеклом стелился залитый черной смолой лес. То и дело мелькали овраги — изуродованные вмятины-глазницы земли, будто воткнули и провели арматурой. Хрипевшее помехами радио вдруг заворчало, заскворчало, как умирающий человек: перед смертью не могло надышаться.       »… изучив останки костей, эксперты пришли к однозначному жуткому выводу: все останки принадлежали детям от двух до восьми лет. Более двенадцати жертв были опознаны, но лишь трое из них были из Флориды. До вынесения окончательного приговора, суд отправил его на принудительное лечение в психиатрический стационар специализированного типа».       «Симулировать тяжелые психические расстройства невозможно, врач-психиатр всегда это видит. Были случаи, когда преступники симулировали, но это было видно. Человеческая психика слишком многогранна: очень много мелких вещей, бросающихся в глаза», — отметил судебный врач-психиатр Тейлор Смит, проводивший обследование. Преступник так и не смог ясно объяснить ни мотивов своих поступков, ни то, как и когда он совершал преступления, произнося лишь одно: «Это они меня заставили, их было двенадцать».       За несколько часов до начала судебного заседания убитые горем родители прощались с мертвыми детьми. Изуродованные останки хоронили в закрытых гробах. После признания Тоби Роджера невменяемым, разъяренная толпа требовала пересмотра дела… смертный приговор Тоби Эрину Роджеру был вынесен двадцать восьмого июня 2010 года. На тот момент ему было всего двадцать шесть лет. Это громкое дело, длившееся десять лет, не оставило равнодушным ни одного жителя Флориды. Удивительно, как это дело перекликается с трагедией, произошедшей еще ранее. 1991 год, Эван Маэрс…»       — Только как же ты здесь оказался? — внезапно заговорил старик, почесывая седую щетину и боязливо поглядывая искоса на свеого молчаливого попутчика:       Алекс ощущал, как пульсировала душа старика страхом, и внутри у него растекался сквозь одеяло сонной плёнки горячий дёготь. Он облизал окровавленные губы и отстранено коснулся повязки: «Всё ещё полуслепой». Но зато чувствует — и как чувствует!       Апостолы говорили, что это еще не придел.       — Интуиция меня ведет, — Алекс медленно повернулся, жмуря сверкающий в отблесках фар глаз, расчерченный паутинкой багровых лопнувших капилляров.       Мужчина крепко вцепился в руль, так, что на руках вздулись черви-сухожилия. Он больше не отрывал хмурого взгляда от дороги, молча ведя фуру во тьму       Жена прислала ему письмо — говорила, что упала с лестницы и у нее сильно болит голова. А у самой ничего не болело: сидела перед телевизором и читала вчерашние новости. Про первое мужчина знал, вот и волновался, а вот про второе…       — Ты что-то сказал мне? — испуганно спросил водитель, оборачиваясь к Алексу.       — Нет, — покачал головой Крайли.       — Странный ты, парень… Только не гордись этим: «странный» еще не значит, что «хороший».       А сам все о жене думал и переживал.       Вскоре вдалеке замелькали огни города, похожие на небесные светила, сбившиеся в кучу: человеческий муравейник не спал никогда.       Все люди по сути тот же Коллектив, с их абстрактными идеями и концепциями. Один лишь вопрос: кто в нем Администратор? Алекс не знал.       Он вышел на окраине и побрел к небольшому мотелю через дорогу. Почти сразу же на него обрушились ливневые потоки, стекающие цветными мазками по линзам очков. После длительного одиночества, с головой погруженный во внутренний мир, реальность начинала казаться сном, высшей степенью подвижности, столкновением лиц знакомых и друзей, мучительно рыдающей Лорен и путаницей отдельных элементов…       …а настоящая реальность будто бы осталась там.       И Алекс легко и ясно представил Джея, стучащего пальцами по старенькому ноутбуку — ладони у него исцарапаны ногтями до мяса. И Лорен, исписывающей ручкой тетрадный лист. Так бывает, как во сне.       У Алекса с собой почти ничего нет — наверное, потому что это теперь не имело значения. Видеосъемку прекратил давно — в ней не было больше смысла. Обдумывать более простые, бытовые идеи становилось с каждым днем сложнее, но Крайли быстро нашел решение: алкоголь затуманивал мысли и лишал возможности думать в принципе. Однако эту идею он отверг — может быть, сбежать от Коллектива и получилось бы, а от цирроза печени вряд ли.       Да на этом фоне игра «Догони меня кирпич!» вообще кажется самой милосердной и доброй игрой в мире!       Алекс толкнул стеклянную дверь и замер, наслаждаясь теплом инфракрасной электрической панели на каменном полу. Бинты облепили лицо, как мокрые тряпки, раны раскрылись и кровоточили, впитываясь в кожу. Веко стянуло странным ощущением, похожим на нарастающее нагноение, пузырь бубонной чумы.       Помечен Коллективом.       Но пистолет холодил кожу — не тяжелее шестнадцатизарядного Борнера, хотя реальный вес больше, с пятнадцати метров стабильно должен попадать в канистру 50×30, если бы зрение не подводило, но пусть так, все равно это немного успокаивало расшатанные нервы.       Рядом с пустующей стойкой регистрации приветливо мерцал автомат: в нос Алексу ударил терпкий запах зернового кофе, и он вдруг вспомнил, что когда-то очень любил молочное капучино — а сейчас совсем об этом позабыл.       Он налил себе в пластиковый стаканчик немного темно-серого напитка. Пока пил ощущал абсолютно приторный липкий смак и послевкусие горечи. Мерзкий вкус, словно вода из лужи — у него просто не было других мыслей, чтобы описать это.       Подоспевший зашуганный менеджер вежливо поприветствовал странного постояльца, принял оплату и выдал ключи от номера. Такое ощущение, будто торопился, лишь бы побыстрее избавиться.       Крайли поднялся по лестнице и пошел по длинному коридору, покрытому зеленой ковровой дорожкой. Провернул тугой ключ, вошел в пустую обитель на одну ночь и первым делом направился в уборную — прополоскал рот водой из-под крана, но на зубах все еще скрипел тошнотворно-слащавый песок той дряни, которую Алекс принял за кофе. Потом снял запотевшие очки и, склонившись над сливом, слой за слоем, начал разматывать бинты, обнажая лицо. Ткань с хлюпаньем падала на кафельный пол. Неприятен сам процесс, мерзко смотреть на себя потом, но Крайли пересилил себя и взглянул в испещренное черными язвами-сколами зеркало. Он скривился: ненавистен сам себе. И злоба никак не могла в нем погаснуть, как опущенная в воду горящая спичка. Внутри у него ярко пылала ненавистью душа.       Оператор боялся даже подумать о том, что ждало его дальше. Кипящий котел? Нет, лучше вообще не смотреть.       Не зажигая свет, Алекс вернулся в комнату, обвел пустующим взглядом кучу хлама в углу, оставленную прошлыми постояльцами. Вроде бы на тумбе рядом со стопкой желтых газет стоял телевизор. Смахнув пыль, Алекс прочитал красную надпись под монитором: Daewoo. Странно, почему-то он был уверен, что это автомобильная марка.       Пульта Алекс не нашел, поэтому, нащупав единственную серую кнопку в центре, он включил телевизор и лег в кресло напротив. После синего экрана, плавно развернулось лого новостей на канале 1111. Такого канала парень раньше не видел, но шипение и проскакивающие внизу экрана полосы завораживали — вроде героизма умирающей, но продолжающей работать на последнем издыхании техники.       Подставив руку под голову и оперевшись локтем на подлокотник, Крайли погрузился в дрему, низко склоняясь носом к груди.       … — Лора, я должен тебе кое о чем рассказать, — произнес Алекс, будто оправдываясь, но обессилено повалился на стул, — тогда, в лесу… Признай, что это не были галлюцинации от трипа!       — Ну о чем ты говоришь? — Лорен нервно забарабанила пальцами по столу. — Я не могу поверить, что это правда.       — Тогда почему ты оглохла?!       Кажется, прозвучало слишком резко и грубо, потому как девушка немного отпрянула, отвечая с вызовом.       — Всему есть рациональное объяснение! Может, спазм или закупорка кровеносных сосудов, аллергия… А может быть я просто неудачно свалилась и повредила височные кости, и теперь просто не помню этого!       — Ты слышишь себя? Тогда ты говорила мне совершенно другое!       Обняв себя, она поднесла кулак к уху, будто ракушку на пляже, и долго слушала, как шумела аппаратура. Ткань коротенького топа очертила лихорадочно вздымающуюся грудь.              — Я… я не знаю.       Лорен сникла, понурила плечи, вжалась в диван, задумчиво накручивая мелко завитый локон на палец.       — Лора, я должен тебе кое о чем рассказать, — повторил он уже тверже, — дело в том, что я недолгое время был знаком с одной странной девушкой, Эмми. Она видела лица в отражениях и сильно из-за этого переживала… Иногда она описывала их мне как чрезмерно ухмыляющиеся, безутешно рыдающие или вовсе как нечеловеческие. А потом я нашел ее мертвой под раковиной… Эти бездушные глаза я не смогу забыть…       Горько хмыкнув, Алекс взглянул на Лорен: та застыла неподвижно, как соляная статуя. Слова-чудовища, слова-уроды царапали ему глотку, но он должен был.       — И вот после того дня все началось. Только я… я увидел это не в отражении, как Эмми, а наяву, среди деревьев, понимаешь?!..       Отдаленно и туманно, как стук собственного сердца, Алекс слышал монотонный голос диктора. Мимолетные призраки мыслей вспыхивали и гасли в сознании.       …он шел по темной улице за силуэтом в знакомой ветровке. Следовал по пятам за тем, кто, не замечая его, брел утренней улице. Ветер завывал — нет, не ветер, а старые Апостолы. Глок все еще был при нем. Они ликовали, радостно шипели и ворчали — все, кроме одного не-Бога. Зрение Оператора — будто старый глаз черно-белой камеры. Среди помех он слышал слова:       Глазами! Хочу направлять твоими глазами!       Чужие дворы, темные безжизненный переулки и потеки дождя. Они остановились. Камера стремительно приближалась, но прежде чем уткнуться в спину человека…       Убей для Нас еще раз.       …это резко вырвало Алекса из болезненного забвения: телевизор громко шипел, разрываясь от механических помех.       Из глубины экрана выплыло мертвое лицо: Алекс видел его не полностью — оно будто подсвечивалось мерцанием плоских полупрозрачных мембран. Его губы будто лопнули, оставаясь черным провалом. Оно хохотало, перекручивая шею.       Алекс встрепенулся, отгоняя наваждение. Пару ударов по ящику хватило, чтобы продолжился ночной эфир. Ведущий в помятом сером костюме мямлил и неразборчиво бормотал, постоянно озираясь на тень позади себя, в которой все еще явственно виднелось лицо.       Не выдержав больше, Алекс от ярости и безысходности схватил пистолет и выстрелил в экран. Телевизор взвизгнул синими искрами и погас, разлетаясь мелкими кусками стеклянной пластины.       Странное чувство разъедало изнутри: жадно тряслись оплетенные вздувшимися венами руки, щеки раскраснелись, на душе невообразимая тоска, похожая на груду спутанных оголенных проводов.       — Хотите, чтобы я превратил знакомых в живые мишени?! Да подавитесь, жрите! — заорал он, размахивая руками.       Жидкость попала ему в горло и он упал, задыхаясь от кашля: во рту опять соленый привкус сукровицы, все лицо рдяное от крови.       Всех бы убил — лишь бы эта жуткая ненависть, разрывающая голову, закончилась.       Телефон, оставленный на столешнице у двери, завибрировал, высвечивая сообщение с незнакомого номера: кровоточь больше.       — Эй, там у вас все в порядке?! — раздался голос за дверью.       Алекс медленно сел на колени, запрокинул голову (глаз дергается, значит, он все еще жив, он еще не отошел в иной мир) и вдруг расхохотался, насколько хватало воздуха.       — Да нет, все нормально! — задыхаясь крикнул он — это просто защита от телеповторов!