ххх
На дворе утро. На часах время чуть после шести, общежитие спит. Кацуки промокает шею полотенцем после пробежки и замирает на подходе к лестницам. Посреди залитой утренним светом гостиной он сидит. Кот — тот же. Те же глаза, те же два хвоста. Откуда? Заметив его, кот не двигается с места. Кацуки склоняет голову к плечу и прикрывает глаза. Нужно ли его выгонять? Он не суеверен, но обычно говорят, что, если животное приходит само, оно приносит с собой удачу. В это хочется верить. Только вовсе не по этой причине он наливает коту воды. Не по этой чешет его за большим чёрным ухом и рассматривает длинные толстые хвосты. Просто сердце у него доброе.ххх
— Ой, а вы котика видели? — Денки наваливается на спинку дивана сзади, виснет на ней и подгибает ноги. — Чёрного такого. Можете считать меня безумцем, но я точно видел у него два хвоста. — Поддерживаю! Я тоже видела, — отзывается Мина. — Никто ничего не говорил, и я подумала, что с ума сходить начала. Ханта разводит руками: — Сейчас уже не поймёшь, где реальность, а где опять чья-то причуда. Эйджиро поднимает голову от учебников, над которыми сидит в этом шумном балагане. — Я уже давно не видел. Раньше он частенько тут сидел, а? Кьёка накручивает наушник на кончик пальца. — Я думала, это Коджи. — В общежитии запрещены животные, — тихо отзывается тот. Все смотрят на него позабавленно, будто не он завёл кролика на первом году. Он смущённо опускает взгляд. — Я думаю, с ним всё хорошо, — звучит голос Изуку. Звучит расслабленно и свободно, он спокойный. Весь в бинтах, побитый, но в остальном целый. Кацуки про себя тихо выдыхает. — Сестра говорит, что коты приносят счастье, — говорит Шото. Тенья жестикулирует, совсем как на первом курсе. — Так или иначе, животным не место в общежитии! У кого-то может быть аллергия! Если увидите его, лучше попытаться избавиться! Только не вздумайте навредить! Очако успокаивающе сжимает его плечо. Изуку задумчиво стискивает нижнюю губу пальцами. — Если он не принадлежит никому из нас, интересно, откуда он взялся… Кацуки молчит о том, что кот спит в его кровати прямо сейчас.ххх
Он возвращается поздно. Задание опять выдаётся геморрное больше, чем полезное. Но ему нужно работать над репутацией, если он хочет быть востребованным героем после выпуска, поэтому… Да. Он устало стягивает с лица маску. Чёрный грим вокруг глаз наверняка оставляет забавные потёки на щеках, но кому какое дело. Через десять минут он смоет это всё и ляжет спать. В общежитии тихо. Те, кто есть, давно спят. Или по комнатам сидят, чёрт знает. Остальные надрываются на улицах города. Кацуки погружается в эту тишину, как в море. Даёт ей схлопнуться со всех сторон, закрывает глаза. В гостиной он один. Никто не видит, как он покачивается от усталости, будто волны толкают его. Никто не видит, как бессильно опущены руки, которые сегодня не смогли удержать чью-то жизнь. Не видит головы, запрокинутой назад, будто он подставляет горло миру — режь здесь. Каждый раз так тяжело осознавать, что он не может успеть везде. Что они не могут спасти всех. Что люди владеют причудами, но не могут помочь себе сами. Что герои нужны им больше, чем руки и ноги. Герои для них не люди? Чем-то отличаются? Может, и не живые вовсе? Он заставляет себя встряхнуться. Выбирая в детстве, кем быть, он не мог знать всех аспектов. Поступив в Академию, всё ещё не знал, хотя частично уже был знаком. С жестокостью и уставом, в котором прописано, что жизни миллиона важнее жизни одного. Одного, спасающего теперь (неблагодарные и лицемерные) миллионы. Сейчас он знает. И ему тошно. Но он не собирается сходить с этой тропы, кем-то до него протоптанной. Идёт он по ней по-своему, правда. В своём стиле. С лужами крови. Больше собственной. Ему 19. Сколько на его теле уже шрамов? Он качает головой. Сжимает в кулаке маску, треплет волосы и шагает к лестнице. На десятой ступеньке получает сигнал. Сон приходится отложить.ххх
В руинах пытаются кого-то спасти, кого-то поймать, кого-то найти. Динамит дрожит от усталости. Успокаивает только то, что Изуку тоже. Нежелание проигрывать друг другу в этом нелепом, очень опасном состязании заставляет их стараться больше. Кацуки находит его первым. Под обломками рухнувшего здания чудом сохраняются резервуары, а внутри них люди в белой одежде. Оплетённые проводами и трубками, они больше мёртвые, чем живые. Кацуки стискивает зубы и запускает руки в воду. Тело, которое он вынимает, тяжёлое, но недостаточно для такого роста. Голова безвольно откидывается назад, свешивается с бицепса Динамита; с чёрных волос льётся вода. Изуку появляется рядом и заворачивает парня в широкое покрывало. Почему-то Кацуки не спешит отдавать ношу ему. Изуку, заметив это, не пытается отобрать. — Каччан, ты его знаешь? У парня — пацана ещё совсем — красные узоры на лице, а цвет кожи ближе к серому, чем к обычному человеческому. Под глазами густые росчерки теней, и весь он выглядит болезненным и слабым. Поэтому рисунки кажутся яркими. Практически ранами. У него острые уши. Кацуки почему-то цепляется за этот факт. — Тебе-то что, — ворчит он и пихает Изуку плечом. Медикам пацана он относит сам. Тоже почему-то.ххх
Лаборатория принадлежит не лиге, но кому-то, кто очень старается занять её место. А может, и вовсе переплюнуть, там хрен разберёшь. Спасённые из резервуаров мало что могут сказать. Большинство из них буквально не способны говорить. Ному. Или что-то вроде. Какой-то там новый вид — намного удачнее, чем те, с которыми про и студенты столкнулись впервые почти три года назад. Кацуки складывает руки на груди. Он смог немного поспать в перерывах между моментами, когда их допрашивали, и сейчас чувствует себя разбитым. — Чё сказал. Изуку скоблит щетинистый подбородок кончиками пальцев и смотрит в сторону. С одной стороны его волосы чуть подпалены, воняют на весь кабинет, в котором героям позволяют находиться вот уже который час с момента, как последняя лаборатория вскрылась. — Я сказал, Каччан, что согласился с предложением Айзавы-сенсея. — Хочешь присматривать за звездюками? — Я буду их защищать, — Изуку смотрит ему в глаза. Почему теперь? Что такого важного он пытается донести? — И город тоже. — Ты не можешь раздвоиться, тупица, — выдыхает Кацуки. У него от затяжной, непрекращающейся усталости трещит башка. Он стискивает виски. — Ты сдохнешь сразу же… — Поэтому я прошу тебя, Каччан. — Изуку подходит ближе, тянет руку, чтобы коснуться. Не касается. — Пожалуйста, пойдём со мной. Один я вряд ли справлюсь. — Не вряд ли, — вяло огрызается Кацуки, — а точно. И хрен с тобой. Изуку улыбается. Через час они возвращаются в общежитие — ещё через полчаса сидят на занятиях. Их жизнь, конечно, не ад. Но и хорошего в ней пока, если честно, маловато. Глядя в окно, Кацуки думает о лабораториях. Думает о спасённых. И о будущем.ххх
— Что вы имеете в виду? — Изуку сжимает ремень сумки, перекинутой через грудь. Его лицо бледное, как каждый раз, когда подобные новости их достигают. — Они мертвы? Цукаучи устало вздыхает. Синяки под глазами и щетина, которой уже несколько дней, намекают на то, что он тоже давно уже без отдыха. В последнее время в городе только и происходят, что плохие события. Что-то зреет, как огромный вонючий гнойник. — Не все. Часть из них ещё живы, но нам не могут сказать, насколько это растянется. — И допросить их тоже не получится, — гудит Кацуки. Позавчера он простыл, но уйти на больничный — роскошь, которую он не может себе позволить. От собственного голоса в голове звенит. — Потому что они хреновы ному. Цукаучи кивает. Ему наверняка не просто с ними было, когда они были тупыми подростками. И даже сейчас, когда они уже взрослые и совершеннолетние, вряд ли легче. — Те, что ещё живы, не способны говорить. Мы попытались извлечь воспоминания, но… там всё стёрто. Кацуки прикрывает глаза. Когда их работа была лёгкой, да? Изуку тревожно перебирает ремень пальцами. Когда он был младше, его осанка была прямее. Кацуки задаётся вопросом: тянет ли плечи героя номер один к земле вина, которую они делят пополам? — Неужели нет ничего, что мы можем сделать, чтобы помочь им? Цукаучи трёт подбородок, задумчиво поджимает губы. Его взгляд становится рассеянным. Последние годы на молодом офицере оставили отпечатки, превратив в опытного следака. По лицу видно, насколько тяжела его ноша. — Среди них есть один… Не знаю, насколько он в себе, — бормочет он. — Он может говорить. Кацуки чуть подаётся вперёд. Склоняет немного голову — тут же отзывается тяжесть во лбу. — Он сможет отвечать на вопросы? Цукаучи пожимает плечами. — Мы полагаем, что да. — Полагаете? — Он разговаривает, но на вопросы не отвечает. Кацуки откидывается обратно. Ударяется лопатками о стену. Прислоняется к ней уставшим позвоночником. — Хах. Так может, он просто при жизни был незатыкаемым треплом. Следователь смотрит ему в глаза. Что-то в этом Кацуки не нравится. — Сами посмотрите.ххх
В этом вся ирония. За толстым стеклом пацан, которого Кацуки нёс на руках. Живой и шевелящийся самостоятельно, он кажется опасным. А там, в резервуаре, был таким беспомощным. Вспоминать сейчас это так нереалистично, смехотворно и не по-настоящему. Прошло совсем немного времени, а кажется, что вечность. Изуку узнаёт его тоже. Сразу же. Удивлённо раскрывает глаза, но рот благоразумно держит закрытым. Кацуки устало падает на стул и смотрит. Пацан не двигается особо. На нём медицинская одежда, а руки сцеплены спереди наручами, которые обнуляют причуду. Чуть склонив голову вперёд, он слегка наклоняет её к плечу. Прислушивается, будто бы. Внезапно улыбается. Поднимает голову и смотрит в стекло, будто может видеть. Изуку неуверенно смотрит на Цукаучи — тот отрицательно качает головой. Это означает, что их не видно. Но Кацуки… Может, это паранойя, конечно — почти уверен, что взгляд алых глаз прикован к нему. Зрачки в них вертикальные. В ответ на каждое движение Кацуки они расширяются. Пульсируют. Цукаучи склоняется к микрофону. Нажимает на кнопку. — Ты понимаешь японский? Как тебя зовут? Мальчишка ведёт плечами. Поворачивает голову к динамику, потом к другому, снова смотрит в стекло — сквозь него. На Кацуки. Поднимается и подходит ближе. Его поступь лёгкая, он ставит ступни мягко. Как будто крадётся, но это не необходимость, он даже не задумывается, когда делает это. Не похоже, что он прикидывается или пытается выдать себя за кого-то. Видно, что там, за показной ленностью, сдерживается. — Понимаю, — звучит в ответ. Хриплый музыкальный голос заливает маленькую комнату наблюдений, как раз в ширину камеры заключённого. Изуку коротко вздрагивает. Склоняет немного голову. Прослушивается к себе и хмурится, но продолжает молчать. Мальчишка улыбается шире, слегка обнажая зубы. Боковые резцы немного уходят назад, из-за чего клыки кажутся массивными, более опасными. Цукаучи хмурится. Скоблит щёку. — До этого он с нами не разговаривал, — тихо поясняет он, повернувшись к героям. — Не уверен, почему он решил заговорить сейчас. — Может… — Изуку смотрит на пацана не отводя взгляда. Как будто играет с ним в гляделки, только алые глаза быстро теряют к нему интерес. Снова находят его в Кацуки. — Может, это как-то связано с нами? — Надеюсь, что нет, — вполголоса отвечает Цукаучи, отворачивается и жмёт на кнопку. — Как твоё имя? Что произошло? Мальчишка склоняет голову к плечу. Щурится. Кацуки хмурится, раздражённый. В ответ на его короткий оскал на чужом лице появляется позабавленное выражение. Ему это ведь не кажется. Даже не вопрос. Подрывник поднимается и делает несколько шагов в сторону, насколько позволяет ему ширина тесной допросной. Хищные глаза следят за ним, даже когда он идёт к противоположной стене. Изуку напряжённо замирает. Кацуки хмыкает и тянется к микрофону. — Как, блять, тебя зовут, сукин ты сын? И что тебе нужно? Мальчишка подрагивает плечами, посмеиваясь. И расслабляется. — Можете звать меня Сора. И разве это не вы удерживаете меня здесь? Лучше бы он и дальше молчал, думает Кацуки. Теперь он точно сдохнет.ххх
Выпускной не ощущается праздником. Стоя перед сценой, Кацуки думает о том, что это всё ловушка. Взросление, героика. Весь этот фарс про "станете про, вам откроются все дороги". К чему весь этот пустозвонный трёп? У него под рубашкой синяки и рёбра собраны из осколков, спасибо последнему, нахрен, бою. И лучевые кости до сих пор не зажили, чтоб их. Мясо открытого перелома легче воспринимать на себе, так говорят. Мало кто говорит о том, что оно потом снится и всюду чудится. Может, он всё же мёртв? Может, он тоже уже ному. Может, это они видят, мёртвые, но ходячие. Какой-то вариант жизни. Прошлое или зацикленный момент настоящего, или возможное будущее, которого не настанет. Кацуки поднимается на сцену и забирает свою бумажку. С этого момента он больше не студент. Теперь он профессиональный герой, Динамит, который прошёл весь этот путь не просто так. Да ведь? Изуку широко улыбается и хлопает громче всех, кажется. Светится ярче чёртова Солнца, выжигающего всё живое за пределами погружённого в полумрак зала. Кацуки становится рядом с ним, игнорируя поздравления. Каково это, быть мёртвым без возможности успокоиться? Каково это, вернуться оттуда, но не быть живым? Выходя в город после церемонии, Кацуки ничего не видит несколько мгновений. Кто-то мог бы убить их в эти секунды, а они ничего не смогли бы сделать. Вопросы наводняют голову без конца, густым потоком. Он думает о том, что скоро узнает.ххх
Пацан — Сол на самом деле, не Сора, Сора лишь альтернатива для японцев, которые не выговаривают букву Л или выговаривают с трудом — сидит перед стеклом и посмеивается. Изуку напротив него, тоже на полу, пробует выговорить правильный вариант его имени. Конечно, лажает. Язык не хочет слушаться. Балбес посмеивается, треплет волосы на затылке. Улыбается, будто это так легко. Кацуки наблюдает со стороны. Устоять перед шармом Изуку сложно. Его честность подстёгивает, и врать в лицо не получается. Мальчишка не пытается увиливать: говорит, что над ним ставили опыты — почему, не говорит, пожимает плечами, пытается развести руками, но они сцеплены. Делится, что у него причуда пламени, и почему-то повторяет слово "причуда", как будто есть вообще хоть что-то забавное в этом всём. Кацуки видит, что шарм Изуку тут не виноват. Что пацан сам хочет им это рассказать, поэтому и говорит. Почему? Это часть плана, какая-то ловушка? О чём-то он точно не говорит, это он понимает, но — о чём? Сора — Сол — смотрит на него. По ту сторону стекла ничего не видно, но кажется, что да. Это ужасное, раздражающее чувство. Кацуки терпеть его не может. Оно преследует его вот уже столько лет после того инцидента с грязевым монстром и подкреплено похищением лигой. Будто он зверёк какой, за которым интересно понаблюдать. Будто это он в клетке. — Там было много хороших людей, — мальчишка понижает голос, и больше его болтовня не ощущается игривой. Не кажется лёгкой и ниочёмной. — Они не заслужили такого. То, что с нами делали, это не шуточки какие, не знаю, так ли было с теми, кого вытаскивали… эээ… те парни, о которых ваш господин полицейский меня спрашивал, — он качает головой, хотя никто не задаёт ему никаких вопросов. — Они были живыми. Те парни и эти, которые нас держали, они не одно и то же, хотя, насколько я понимаю, как-то связаны. Через кого-то. Я чувствую, что что-то забыл. Там был кто-то, но не могу вспомнить. — Они все мертвы, — говорит Изуку. Его голос не дрожит. Он никого не винит в этом, кроме тех, кто заставил пройти каждого погибшего через ад. — Ты единственный выжил. — Я знаю. — Почему? Мелкий недоросток жмёт плечами. Забавно вскидывает брови и улыбается уголком рта. Знает. Но не говорит. — Ты часть плана? — спрашивает Кацуки. Голова поворачивается к нему. Мальчишка задумчиво хмурится. — Думаю, да, но не уверен, что именно да. — Что за план? Снова жмёт плечами. Точно знает. Изуку качает головой. Мнёт виски. Кацуки откидывается на спинку стула и вытягивает ногу. — Почему ты так выглядишь? Мальчишка смеётся. Скалит острые зубы. — Блин, ну, я таким на свет появился.