ххх
Одним из дней он просыпается в комнате в общежитии. Кажется, что ничто не меняется с момента выпуска, будто и выпуска-то не случилось. Может, тоже приснился? Он чувствует тепло, ему удобно. В комнате Солнце рассеивается, замедляется сквозь полупрозрачный тюль, лениво покачивающийся на лёгком ветру. Так умиротворённо. Вот бы никто сегодня не умер. Когда он пытается перевернуться, сразу становится ощутимее тяжесть чужого тела. Он смотрит через плечо и видит кота, устроившегося у него на заднице. Хорошее место выбрал, ничто не скажешь. Кацуки смотрит на него какое-то время. Будильник сработает ещё не скоро, до смены есть время. Поэтому он заводит руку назад и касается мягкой шерсти у кота на голове кончиками пальцев. Мокрый нос тычется ему во внутреннюю сторону ладони, лёгкий тычок в запястье посылает по коже мурашки. Кацуки кладёт голову обратно на подушку и перекладывает гудящие ноги. Кот вытягивает лапы и пристраивает по-другому голову. Тихое мурлыканье провожает его обратно в сон. Спокойный в этот раз.ххх
Новые студенты выглядят так, как Кацуки себе представлял: напыщенно и горделиво. Каждый из малолетних ублюдков смотрит на него свысока, будто уже в чём-то лучше, и Кацуки стоит усилий не послать их. Он сам не понимает, почему такой нервный с утра пораньше. Может, дело в том, что он просто не любит утро. А может, в том, что его кот не вернулся сегодня. И вчера его не было, и позавчера он не прокрался внутрь, хотя окно было открыто — специально для него. Его кот. Кто бы мог подумать. Изуку неловко улыбается. На него смотрят со смесью восхищения и недоверия, но первого, конечно же, больше. Как же иначе. — Мы о вас позаботимся, — обещает он. Девчонки влюблённо улыбаются, пацаны ухмыляются. — А будет так же весело, как было у вас? — спрашивает один из студентов. Кацуки хмуро на него смотрит. На этого пацана, ужасно похожего на Моному. Нахальный блонд. — О, да, — Изуку глупо улыбается, — уверен, будет весело! У вас впереди фестивали и всякие Соревнования, а ещё мы разработали специально для вас экспериментальную программу, в которой… Пацан перебивает его. — А похищения и нападения злодеев включены? И смотрит почему-то на подрывника. Мелкий ублюдок. Как будто он всего этого хотел. Кацуки сдерживается, чтобы не зарычать. Пацан ухмыляется шире. Либо не видит, как одногруппники пытаются его заглушить, потому что явно перегибает палку, либо намеренно это делает. — Ой, слушайте, а может, повторим приколюшку с потерей символа мира, а? Студент ждёт, что сейчас Динамит сдетонирует. Ждёт, что за его словами последует реакция, которая обязательно настроит всех против героя. Против бывшего проблемного подростка, теперь чуть менее проблемного взрослого, которому уже ничего доказывать не надо. Они смотрят на него, ставшего кем-то, пережившего многое и через многое прошедшего. Выжившего. Он спас этот вонючий город уже столько раз, всех пальцев рук и ног сотни человек не хватит сосчитать. Но они видят того пацана, который постоянно влипал в беды, снова и снова был в центре событий. Плохих, ужасных. Почему-то внутри у Кацуки в ответ на это не распыляется злоба. Там ничего нет. Он опускает плечи бессильно, но делает вид, что расслабленно. — Ага, — и смотрит сверху, тоже намеренно, — а когда кого-то нужно будет сделать предателем, сделаем им тебя. А потом убьём. — Каччан! Несмотря на растущее возмущение на тупое прозвище, которое по-любому закрепится за ним до конца жизни теперь, Кацуки ухмыляется. Провокация, может, и не сработала так, как планировалось, но всё же его задело. Больно. Айзава — для них больше не сенсей, но отделаться от привычки сложно — коротко выдыхает и поднимает руку. — Вот и познакомились. — Он смотрит на них с Изуку с холодным расчётом, но даже так Кацуки видит, как сильно сенсей себя винит, хотя пытается не показывать этого. — Идите, герои. Вас ждут дела. Кацуки рад уйти. Только сопляков, напоминающих о промахах, ему и не хватало.ххх
Изуку склоняет голову к плечу. Сэндвич так и замирает на полпути ко рту, недонесённый. Кацуки подставляет салфетку, чтобы горчица не заляпала ему костюм. — Я уже не в первый раз это слышу, — задумчиво тянет Изуку. Опускает руку с обедом. — Ты что-нибудь знаешь? Он смотрит на Кацуки, как тот ест, неспешно и тщательно пережёвывая убитый горчицей и острым соусом сэндвич из кафе на углу. Прямо сейчас они сидят на крыше, откуда видно почти весь город. Только тут и могут относительно спокойно поесть. Кацуки вытирает уголок рта подушечкой пальца и смотрит вперёд. — Ты всё про ту тупую теорию заговора или что? — Это не теория заговора, Каччан… — Ты серьёзно веришь, что мы живём в симуляции? — Кацуки смотрит на него, слегка вскинув брови. — Типа, что где-то там небо заканчивается плазмой экрана, а дальше кучка вонючих задротов, таких, как ты? И только за ними какой-то другой мир? Об этом ты говоришь с таким необычно серьёзным лицом, тупица? Изуку краснеет. Тёплый оттенок заливает его щёки, делает лицо моложе. Шрамы не так сильно кидаются в глаза, когда он ведёт себя расслабленно. — Я подумал, что мы не можем этого исключать, — мямлит он, втянув голову в плечи и чуть опустив её. — Ты прав, может, всё это и звучит слишком нереально, но… Подумай, Каччан. Мир не так прост, да ведь? 85% населения с причудами, самыми разными. И ни одного человека среди них, кто не смог бы отправить нас в какое-то приключение? — Даже если это так, ему нужно когда-то спать. Ни одна причуда не будет работать без конца. — Но а если он находится на стероидах? — И сколько его сердце так выдержит? — А если он тоже в лаборатории? Подключен к какому-нибудь аппарату, который помогает ему поддерживать эту иллюзию? — Зачем? — Ну, для эксперимента? Может, мы для него как муравьиная ферма? Или подопытные кролики, на которых он тестирует свои технологии, чтобы потом передать их в массы? — Такой же, как ты. — Или — или их там несколько, и они- — Прекращай это. Челюсти Изуку схлопываются громко. Кацуки устало откидывается назад. Аппетита больше нет. Он прикрывает глаза. — Теория заговора или нет, но нельзя верить всему, пока нет доказательств. Если это симуляция, она должна нести какой-то смысл — какой? Если мы живём под землёй, и наше небо — всего лишь мониторы, то насколько высоко кончается это небо? И почему мониторы не перегорают? Откуда электричество? Как идёт дождь и снег? Почему Солнце такое горячее? Как цветут цветы, распускаются листья, спеет урожай? И как его пожинают, а мы едим это? — Кацуки выпрямляется, облокачивается на колени локтями и окидывает шумный город взглядом. — У всего есть причина, и какая же у этого? Изуку неловко улыбается и трёт затылок. Грязными пальцами, какой молодец. — Даже если так, Каччан… — Мы с тобой делаем этот город мирным и спокойным, — неожиданно даже для себя говорит Кацуки. И смотрит в зелёные глаза. — Мы с тобой, и остальные ребята: герои, полицейские, наши глупые одноклассники. Мы. Не кто-то другой, кто сидит за мониторами, ага? Не забивай голову ерундой. Тебе и так думать тяжело. Изуку улыбается. В несколько укусов он приканчивает свой обед и поднимается, торопливо отряхивая руки. — Ладно. Давай заскочим к Цукаучи, хорошо? Я хочу поговорить с Сорой. Кацуки стискивает зубы. Отдаёт свой сэндвич Изуку и прыгает вниз. Потом только соображает, что тупица не ест острое.ххх
— Почему он зовёт тебя Каччан? Кацуки сглатывает. В горле у него всё почему-то туго и тяжко, и вряд ли дело в том, как именно пацан выглядит. У него все руки в мясо, практически. Бледная кожа подчёркивает алые метки, а может, всё наоборот. Вроде ничего такого, но Кацуки видит, что мальчишке больно. Что он слаб. Что он смертельно бледен и дрожит всем телом. Может, всё же из-за этого ему так фигово самому, чёрт знает. От осознания, что человека, которого он вытащил из-под завалов разбитой лаборатории, пытают. Что кого-то в принципе пытают, не столько ради информации, сколько ради ответов на совершенно иные вопросы. Эксперименты? Ха, забудьте. Он снова в лаборатории, только теперь не подпольной. Зачем было его спасать? Рад ли он этому? Кацуки смотрит на это лицо, ожидая увидеть ответы, а видит улыбку. Слабую, бледную. Этим он ужасно напоминает Изуку. — Что? — Каччан, Кац-чан, — задумчиво тянет хриплый голос, и то, как тускло он звучит, почему-то неправильно. — Кацуо-чан? Кацухира-чан? Каичи-чан? Ой, нет, я слышал только Ко. Мм. Но там точно есть Кацу, да? — Мелкий замирает, прислушивается к чему-то. Голоса слышит, что ли? — Кацу… ки? -чан? — Замолкни. — Хе-хе, Кацуки-чан. Миленько. Вместе с тем, как излишне болтливый пацан отклоняется назад, Кацуки подаётся ближе и понижает голос. Он не использует микрофон, чтобы говорить с — как же гадко — пленником. Тот его и так прекрасно слышит. — Что они тут с тобой делают? Мальчишка покачивается из стороны в сторону и мычит задумчиво. — Сложно сказать, — говорит он, — изучают, полагаю? — и пожимает плечами. — Я не против, так-то. Только кормят не очень, мне не хватает. — Тут тебе не ресторан, бестолочь. — Я не успеваю восстанавливаться. Мне нужно больше мяса. — Пацан поднимает голову и смотрит будто бы Кацуки прямо в глаза. — Они не делятся с вами результатами исследований? О, нет, подожди, вы даже не в курсе, что они проводятся? Иначе почему ты такой удивлённый, я не понимаю… — Как ты, — Кацуки раздражённо рычит и поднимается с места. Не может найти себе его. Ни одного угла, в котором бы его не было видно этим глазам по ту сторону стекла. После нескольких бессмысленных метаний он всё же становится напротив. — Ты меня видишь. Как, блять? Они сказали, что у тебя только огонь. — Я тебя не вижу, Кацунян, — мальчишка посмеивается. Имя он произносит мягко. Кацуки скалится. — Не называй меня так, ты, засранец! Улыбка расцветает на чужом лице, прохладная и отстранённая. Жутковатая. — Я прекрасно тебя слышу и чувствую твой запах. Они многого не знают, но пытаются узнать. Может, стоит им сказать, что они могут просто спросить? — Ты думаешь, что мы все тупые? — Не все, — неожиданно серьёзно отзывается Сол. — Вы с Декиру нет. Остальные… Ну, те, что тычут в меня иголками, вряд ли тупые, всё же они как-то стали лаборантами. Сложный вопрос. — Тебе почесать языком хочется, что ли… Улыбка возвращается на чужое лицо. Нейтральная, глуповатая. Сколько у этого чёрта лиц? — Есть такое. Тут без вас чертовски скучно. Кацуки ничего не говорит в ответ. Ему и не нужно.ххх
— Ты не хочешь отсюда уйти? Кацуки чуть не выдаёт то, что проснулся, неосторожным выдохом. Изуку тоже разговаривает с Солом не через динамики, но старается быть тише. Стоит рядом с микрофоном, делает вид, что использует его. Не шумит, чтобы не разбудить. Мальчишка тихо мычит с той стороны. В этот раз он выглядит хуже. Видно, что ему тяжело. Пальцы у него дрожат, а сам он заметно более худой. И раны сочатся кровью, плохо затягиваются. Кацуки почему-то помнит каждую из них. Чёрный тяжёлый ошейник на чужой шее. Сухие губы. Синяки под глазами. Чёткие скулы. Исколотые сгибы локтей, внешние стороны кистей, даже на изгибе шеи были пластыри. Почему он помнит? — Смотря что ты имеешь в виду, — тише, чем обычно, отзывается Сол. — Выйти и жить на воле спокойной жизнью? Да, я бы хотел этого. Сбежать отсюда? Меня объявят в розыск. А я, знаешь ли, не люблю лишний раз напрягаться. Мне не нравится прятаться и постоянно от кого-то бегать. — Из отчётов исследовательского центра следует, что ты достаточно сильный, чтобы уничтожить очень много народу, — задумчиво бормочет Изуку. В ответ ему звучит ухмылка. — Не знаю, так ли это, я не проверял. Но я могу всё, что может огонь. Так что, наверное… — Я имел в виду, что ты можешь одним махом закончить это. — Всё ещё звучит, как призыв. Разве ты не должен меня пытаться удержать здесь? Изуку выдыхает. Выдыхает тяжело, болезненно. Выдыхает с сожалением. Кацуки внутренне напрягается. — Я не знал, что они проводят такие исследования, — признаётся Изуку, а затем говорит внезапно, — прости, Сора. Я не могу помочь тебе. Пока что. Обязательно придумаю как. — Меня не нужно спасать, Декиру, — слышно, что мальчишка улыбается. — Я здесь как будто на отдыхе. Ничего страшного не случится. Они узнают, что хотят, а потом… Может, что-то ещё придумают. Меня тут кормят и дают поспать, при этом не заставляют работать. Уже хорошо. Почему-то, почему-то это звучит ужасно тоскливо. Изуку шепчет что-то под нос, и мальчишка, наверное, всё равно слышит. Он посмеивается. Динамик доносит шелест одежды. Насколько хорош его слух? Может ли он услышать, как сердце Кацуки бьётся быстрее?ххх
Кацуки закидывает ногу на край стола. Он не может относиться с уважением к тем, кто держат человека, только чтобы пытать его без конца и края. Не может смотреть на ответственного за его страдания без отвращения. Мужчина не выгоняет его только потому, что обращаться с Динамитом нужно осторожно. Особенно когда он в настолько дерьмовом настроении. — Ну, и что вы узнали, мать вашу? — Кацуки рычит, хотя ему не хочется. Просто получается, ему плевать. Мужчина поджимает губы, склоняет голову так, чтобы блики в очках спрятали его глаза. Кацуки не ленится и немного смещается, чтобы вновь их видеть. — Смотря что Вас интересует, Динамит. Эти игры его жесть выбешивают, он не может описать в полной мере, насколько его всего это дрочит. То есть этот чертила сейчас с ним пытается играть в свои тупые игрульки, в то время как несколькими этажами ниже одного пленника, которого, между прочим, Кацуки спас совершенно не для этого, пытают. Прямо сейчас там, внизу, он кричит от боли, потому что сквозь него пускают ток или, может, жгут заживо. Или запускают ему под кожу какое-то дерьмо, которое способно свести человека если не в могилу, то с ума точно. Кацуки ненавидит в этот момент это дерьмо напротив, героику в целом и себя в частности. За бессилие со своей стороны и равнодушие с чужой. Неужели — неужели всем и правда срать? — Меня интересует всё, сучий ты выблядок, — чеканит он сквозь зубы и закидывает на стол вторую ногу. Он видит, сколько дискомфорта доставляет одним своим присутствием, сколько страха копится у человека по ту сторону стола. И ему нравится это. Нравится быть тем самым пятном геройского общества, которое хотели бы вывести, да не могут. — Что такого важного вы пытаетесь из него вытащить, блять, клещами. — Следите за словами, пожалуйста, — попытка тщетная, Кацуки усмехается ей в ответ. Мужик нервно сглатывает, хватает очки и протирает диоптрии полой халата. — М-мы пытаемся понять, как он связан с организацией, чего хотят её владельцы… Какова его роль в ней. Кацуки спускает обе ноги, но только для того, чтобы стук массивных подошв заставил мужика вздрогнуть. Может, он помрёт от сердечного приступа. Насрать вообще. — И как? Есть успехи? — он склоняется ближе, опирается локтем в край стола, склоняет голову. — Чего нового узнали? — П-пациент- — Того пацана зовут Сол. Я его спас. И не похоже, чтобы вы его лечили. Тишина поглощает кабинет, как огонь камеру крематория, труп на столе. Нервы Кацуки плавятся и трещат так же, как там, в первородном мареве. Так же, как в ярко-красной ярости, которая внутри него разгорается и тлеет. Начинающая лысеть голова дока блестит от пота, крупные капли бегут по его лбу и вискам, огибают нижнюю челюсть, небольшие брыли. Кацуки хмыкает, отстраняется и откидывается на спинку кресла. Поза его небрежна, ему по левому краю, честно. Он зол. Он хочет, чтобы пацана оставили в покое. Он хочет, чтобы его не проклинали за то, что он спас того, кто предпочёл бы такими темпами сгнить там, под грудами камней, в мутной жиже. Наконец, док сглатывает и выпрямляется. Снова прячется за очками, но это бесполезно. — Этот юноша представляет интерес для всего нашего научного сообщества. По какой-то причине он единственный из всех спасённых остался в живых и способен мыслить, связно говорить, анализировать ситуацию. Мы предоставляли отчёт о том, что юноша владеет причудой пламени, но… мы полагаем, что это не единственная его причуда. Кацуки фыркает, раздражённо цокает. Короткий глухой звук заставляет человека напротив вздрогнуть и сжаться, но что самое ужасное в этом всём — Кацуки это нравится всё больше. — Он ному, — выплёвывает он. — Так вы называли его в отчётах. — Д-да, он может восстанавливаться, высокие темпы регенерации, может долго обходиться без сна, слух сильнее человеческого. Он слышит даже то, что мы не можем. Видит в темноте. М-мы полагаем, что… — Столько времени вы всего лишь полагаете? — М-мы думаем, что он может быть… более удачной версией, которую взяли за основу, чтобы создать других таких же, но мы не знаем, откуда он взялся и есть ли ещё такие же. Внешне от нас он мало чем отличается, а некоторые… отличия легко можно принять, учитывая особенности нашего общества… Если… Если мы правы, тогда все мы в большой опасности. Кацуки обдумывает это, но ничего нового сегодня он так и не узнаёт. Лениво, он поднимается с места, прячет руки в карманы куртки и смиряет дока презрительным взглядом сверху. — Если, если. У вас было столько времени, чтобы узнать что-то наверняка, а всё, что у вас есть, это бесформенные "если". Складывается впечатление, что вам просто нравится издеваться над ним, м? — он склоняется над столом и понижает голос, прикрывает глаза. — Нравится заставлять его кричать, да? А если снять с него наручники, будет ли вам так же это по нраву? Лицо напротив заливается красным. Смущение и злость — воняют омерзительно. Кацуки не отшатывается только потому, что это он. — Что Вы себе..! Усмешка появляется у него на лице, колкая и ледяная. Медленно, он отстраняется и отворачивается. — У меня накопилось достаточно претензий, чтобы мою жалобу рассмотрели и одобрили. Ещё хоть один синяк на нём увижу, разнесу ваш миленький бункер по миленьким камешкам. Врёт, конечно. Ничего он не разнесёт, ему не нужны все эти проблемы. Но, сказанное, оно обретает смысл для него. Он чувствует себя хотя бы чуточку лучше, хотя там, за дверями кабинета с миленькой табличкой, его поджидают мысли и картины безвольно лежащего на полу тела, у которого не хватило сил добраться до матраса даже ползком. Мысли и Изуку, глаза которого горят решительно.ххх
Зимой в комнатах холодно, даже если окна плотно закрыты. Но своё Кацуки всё равно оставляет открытым. Знает, что посреди ночи к нему придут. Приглашает, получается. Как по часам, едва слышные шаги появляются чуть за полночь. Несколько по подоконнику, лёгкий и чёткий прыжок на стол, оттуда, минуя небрежно разбросанные и местами подпаленные бумаги, на край кровати. Там кот замирает, вслушивается, и только потом забирается к Кацуки под бок. Кот большой и крепкий, очень горячий. Его Кацуки какое-то время рассматривает, пока не начинает отличать изгибы силуэта в темноте спящего города. Во мраке собственной комнаты. В непроходимой темени уставшего, подёрнутого туманом сознания. Красные глаза бликуют в темноте, стоит взглядам пересечься. В немом разговоре Кацуки будто бы просит совета, он сам не знает. Хочется сказать что-то, но слов нет. Почему-то очень хочется попросить прощения или, может, дать какое-то обещание. Кот мягко вонзает в одеяло когти. Бодается, урчит тихонько, тычется мокрым ледяным носом Кацуки в подбородок. По его чёрной шкурке, присыпанной снежинками, Кацуки ведёт рукой. Так там её и оставляет. Следующей ночью, и последующей, каждую ночь после он оставляет окно открытым — для него. Случаются ночи, когда кот не приходит, и тогда Кацуки спит плохо. А в лаборатории его пацан в те дни лежит к ним спиной и почти не шевелится.ххх
На исходе марта, на последних его днях, по ту сторону стекла Сол всё ещё выглядит откровенно херово, но хотя бы может говорить. Хотя бы сидит, пусть на полу, пусть прислоняясь к стене плечом, но всё же. Изуку опять на полу напротив него, окончательно забивает на притворство с микрофоном. Прямо сейчас он смотрит в потолок и задумчиво теребит нижнюю губу пальцами. Между бровями у него тонкая складка — Кацуки его лица не видит, но уверен, что она там есть. Знает этого балбеса слишком хорошо, чёрт его подери. — Так, ну посмотрим… — тянет Изуку, неуверенно склоняет голову к плечу. — В детстве у меня была семейка золотых рыбок, которую однажды вытаскал соседский кот, потому что я оставил окно открытым и уехал с мамой на все выходные. Я люблю самолёты больше синкансэнов, потому что с высоты всё кажется красивее. У меня есть дочь, ей сейчас 5. Кацуки косится на него ещё на первом факте, а Сола хватает до самого конца. Только после этого он тихо посмеивается, подрагивает плечами, слабо улыбается. Слабо, но по-настоящему. Ему, кажется, и правда нравится проводить с ними время. Или, может, дело не в них вовсе, а в принципе в наличии компании. В одиночестве свихнуться намного легче. — Сразу могу сказать, что дочь ты бы хотел, но у тебя её нет, — Сол легко кивает в сторону Кацуки, как обычно безошибочно находя его за непроницаемым стеклом, хотя он с места не сдвинулся и сидит каждый раз в разных. — У него больше шансов заиметь ребёнка к этому возрасту. Изуку переводит взгляд на Кацуки и смеётся. Подрывник только прикрывает глаза. Тупая игра, реально. — Ты прав, Сора. Кацуки отмахивается от него. Потому что к волне обожания со стороны этого фанатика он сегодня явно не готов. Да вообще никогда, чёрт возьми. Отворачиваясь от искрящихся в веселье глаз Изуку, он лениво косится на стекло, на слегка сощуренные глаза уже пленника. — Что, даже без "не обижайся"? Сол пожимает плечом. — Он обидится в любом случае, если захочет. — Деку не обидится. — Ты так говоришь потому, что не слышишь его сердца. Кацуки подаётся вперёд, упирается в колени локтями и сужает глаза. Мальчишка незаметно разворачивает корпус к нему, готовый к чему угодно, кажется. — Прямо сейчас я предпочёл бы оказаться на пляже, подальше от вас, придурков, и от этого гнилого места, — чеканит Кацуки. Каждое слово ощущается для него правдивым. Он и сам вслушивается в свой голос, в биение сердца, в темп дыхания. Наблюдает, как слегка склоняет голову Сол, и продолжает. — Через два часа у меня назначена встреча с твоим лечащим врачом, и я жесть как не могу дождаться, чтобы выслушать то, что он напиздит в этот раз. И я никогда не хотел детей. Изуку охает, немного поражённый, будто бы. Кацуки представляет, какое у него глупое лицо в этот раз, но взгляда с алых глаз не сводит. А те смотрят куда-то в сторону, задумчивые, затем обращаются снова к нему. Нижние веки забавно изгибаются. — Факт про пляж был лживым, — наконец говорит он. — Уйти ты и правда хочешь, но вряд ли на пляж. Это игра в поддавки, ты в курсе? Единственный правдивый факт был про дока. Он и правда любит потрепать языком, даже когда мыши в углу понятно, что он не прав. Он хихикает, а Кацуки закрывает глаза. У него башка болит с этими двумя, он тут сам с ума сходит. Даром что в компании. Не в первый раз он задаётся вопросом о том, что вообще тут делает, что он тут забыл. Зачем приходит, чего ждёт. Но вот он, здесь, откидывается на спинку офисного кресла и вытягивает ноги. И ближайшие пару часов уходить не собирается, хотя, если честно, голоден и не прочь поспать. Изуку удивлённо вздыхает, отворачивается к стеклу. — Ты правда слышишь наши сердца? — спрашивает тихо. — Всегда? Тебе это доставляет дискомфорт? Можешь перестать или это не зависит от тебя? По ту сторону мальчишка пожимает плечом. Выглядит херово, но хотя бы шевелится, правда. — Иногда дискомфортно, когда вокруг много людей и шумно. Могу перестать, но не хочу. Что означает, что по какой-то причине он всегда находится начеку. Кацуки раздражённо цокает и кусает заусенку: откуда он вообще такой взялся? Смешно, но факт про рыбок оказывается правдивым.ххх
Дело вот в чём: они обнаруживают ещё несколько лабораторий. Часть из них не специально, ладно, так бывает, когда кто-то берёт на себя ответственность за выпытывание информации. Ну или что-то вроде. Кацуки о таких вещах старается не думать. Кацуки думает о тех вещах, которые заставляют его жалеть о выбранном пути. О вещах, которые разочаровывают его с того самого момента, как он подписал первый контракт, едва выйдя за порог Академии. О коррупции, о покупных журналюгах, что пишут статьи для жёлтой прессы, чтобы удержаться на вершине топа. Много лжи, но зачем её оспаривать, да? Особенно когда тебе плевать. Он думает о том, как легко быть злодеем, и как легко, когда самому не надо ни о чём думать. Когда толпа скандирует его имя, а в следующее мгновение перемывает ему косточки. Ещё через пару вздохов снова катит его на волнах обожания. Он не понимает это дерьмо. Что истинно его разочаровывает: умирать легко. Они хоронят нескольких однокурсников из б-класса, а Кацуки стоит в колумбарии и думает о том, что это нечестно. Несправедливость была уже на отборе, но именно сейчас она особенно актуальна: б-класс тренировали недостаточно, у них нет опыта, который есть у класса а. Бэшки не участвовали в таком количестве сражений и авантюр, как самые проблемные студенты. Они не готовы к геройской жизни, и вот, теперь вообще никакой у них нет. Мысли полнят голову, и Кацуки справляется с ними привычным для себя способом: уходит в работу. В этот раз даже строчка в топе ему по боку, он не верит в эти рейтинги теперь, когда знает, как легко подкупить чьё-то мнение и поменять решение парой слов. Но из-под руин он выносит трупы умерших, искалеченных, неопознанных. Как он должен был их спасти? Сколько людей умирают сейчас по стране? Толку от героев, если люди не готовы сражаться за себя сами, даже просто подумать головой? Кацуки разочарован, да. Кацуки утыкается носом в чёрную шерсть у кота на боку, на холке, между ушами. Обнимает его, единственного свидетеля. Кот слизывает его слёзы.