Ловелас / Womaneater

      Позднее воскресенье 23 мая — ранний понедельник 24 мая 2010       — Я же говорю вам! Не состоим мы ни в каком преступном синдикате!       Вопить через решётки на безучастного полицейского, решила Гермиона, было не самым эффективным способом рассказать историю.       Время приближалось к восьми вечера, а она ни на шаг не приблизилась к тому, чтобы вернуть личные вещи, и, самое главное — палочку.       — Грейнджер, угомонись. Единственное, в чём ты преуспела — это вызвала у меня мигрень, — пожаловался Малфой из соседней камеры. Игнорируя грязную скамью, он стоял, облокачиваясь о бетонную стену и закрыв глаза — пытаясь то ли медитировать, то ли заснуть, то ли — что было наиболее вероятным — свести её с ума.       К Гермионе обратился Джеймс Бьюкенен — высокий вертлявый полицейский, который вывел Малфоя из дома:       — Два дня назад наш человек в Апавоне подал описание, подходящее под вас, так что вы меня извините, но я не поверю вам на слово.       Ну конечно, блять. Конечно, в этой банде состояла магла, подходящая под её описание.       — И сколько женщин в этой чёртовой стране, по вашему мнению, имеют кудрявые каштановые волосы?       — Грейнджер, я оказывался во многих компрометирующих ситуациях, и могу точно сказать — ты только хуже делаешь. Эти маглы скоро нас отпустят.       Офицер Бьюкенен оскорбился.       — Эй, ты кого это назвал мудаками?       — Малфой, — Гермиона ущипнула переносицу, — если не собираешься помогать, ради всего святого, просто помолчи, а?       — Но я помогаю! — ни капли иронии в голосе. — Хочешь и дальше выставлять себя дурой и сорвать голос? Кто тогда будет донимать меня, чтобы я перестал быть таким претенциозным, манерным мерзавцем?       Он всё больше и больше превращался из язвительного, неприятного, самоуверенного человека в язвительную, менее неприятную, очаровательно самоуверенную версию себя. Гермиона задумалась, кто меняется — он или она?       — Джеймс, — обратил своё внимание на офицера Бьюкенена бесполезный и бледный чурбан, а не мужчина, — не мог бы ты побыть лапочкой и наколдовать нам чая?       Гермиона не смогла подавить смешок оттого, как Малфой обратился к полицейскому, словно тот — исполнительный дворецкий, а также от его очередного лексического промаха.       Во время поездки на машине и позже на допросе она долго пыталась объяснить, почему Малфой упоминал Визенгамот, чем или кем был Годрик и почему он постоянно просил перо и пергамент. Кроме того, полицейские не очень хорошо восприняли просьбу Малфоя «воспользоваться моей палочкой».       — У него с головой не в порядке, — наконец нашлась Гермиона. — Только что выпустили после длительного пребывания в психиатрической лечебнице. — Понизив голос, добавила: — Думает, что он — волшебник.       Так что Бьюкенен лишь окинул их усталым взглядом.       — Сию минуту, ваша милость.       Как только он ушёл, Гермиона повернулась к Малфою.       — Как ты можешь быть таким равнодушным? Я думала, ты никогда не упускаешь возможности продемонстрировать свою власть. — Он ни разу не пригрозил судебным иском и даже не попытался их подкупить.       Она поймала его ледяной взгляд, и он драматично взмахнул рукой.       — Ой, ну ты же знаешь нас, психов. Нас не особо волнуют причуды этого мира.       — Я сказала так только потому, что ты не прилагал абсолютно никаких усилий, чтобы говорить не как самодовольный волшебник! Тебе стоит подумать о курсах магловской культуры, особенно если хочешь преуспеть в бизнесе.       — Теперь ты обеспокоена моим бизнесом? — Он подошёл к решётке. — Да будет тебе известно, что я сделал всё возможное и невозможное во время реабилитационной программы после войны. Пять золотых звёздочек от учителя. Я знаю всё о теле-понях и зубных расчёсках.       — Телефонах и зубных щётках. — Она попыталась сдержать улыбку.       — Да, кстати о телефонах, кажется, у нас есть один в офисе. Офицер Джеймс! — Малфой хлопнул в ладони.       Бьюкенен, как и следовало ожидать, не обрадовался тому, что его вызвали как лакея.       — Чай, — прорычал он, протягивая им две чашки. — Как ещё я могу сделать ваше пребывание приятным?       Если Малфой и заметил сарказм, то не подал вида.       — Да, спасибо, Джеймс. Нам нужен теле-пон.       — Телефон, — поправила Гермиона в ту же секунду.       — Одну минуту.       — Большое вам спасибо. — Затем, стоило офицеру покинуть зону слышимости, Малфой сказал: — В подобных ситуациях я считаю, что лучше будет расположить к себе главного.       — Что ж, спасибо за столь грамотную инструкцию, сэр! Вы определённо ведёте себя любезно и совсем неподозрительно, — с очевидным сарказмом ответила Гермиона.       Несколько минут спустя полицейский принёс телефон, и Малфой моментально продемонстрировал, что понятия не имеет, как им пользоваться.       — Так. Эм… — Он осторожно поднёс трубку к уху — задом наперёд и вверх ногами — и прошептал: — Телефон. Набери корпорацию «Малфой».       — Ох, честное слово! — Гермиона быстро и яростно зашептала инструкции, пока Бьюкенен наблюдал за ними со всё возрастающим скептицизмом.       — Чёрт. Никого нет. — Малфой наконец вернул телефон хмурому полицейскому.       — Что ж, учитывая имеющиеся улики и отсутствие свидетелей, готовых подтвердить вашу историю, капитан решил задержать вас на ночь.       После секундного молчания Малфой рассмеялся.       — Прошу прощения. Я не расслышал. Мне показалось, вы сказали «на ночь». — Он вытер уголок глаза и добродушно улыбнулся Бьюкенену, который ответил стоическим взглядом.       Благородная улыбка исчезла, и после этого последнего удара, разбившего его маску спокойствия, голос Малфоя поднялся до пронзительных нот.       — Вы думаете, что я останусь в этом грязном карцере на всю ночь?! Он не подходит даже для слуги — не то чтобы я считал, что их можно ставить в такие условия, — быстро добавил он, отреагировав на восклицание Гермионы. — И где мы должны спать, если вы не даёте нам наши па… — он едва успел прикусить язык, не договорив «палочки», — …ааанели? Наши панели? Для уединения?       Офицер неопределённо махнул в сторону лавки с грязным матрасом в углу.       Малфоя перекосило от ужаса.       — Послушайте, офицер. — Малфой склонился к решётке и махнул Бьюкенену, подзывая ближе. — Я — человек обеспеченный, и, несомненно, вашему, эм, подразделению не помешали бы дополнительные средства? — Он многозначительно приподнял брови.       — У нас нет привычки принимать деньги от преступников, приятель.       — Но мы не преступники! — Он в отчаянии повернулся к Гермионе. — Грейнджер, сделай что-нибудь!       Офицер Бьюкенен ушёл, ворча что-то о жертвах инцеста и привилегированности, оставляя Гермиону собирать по кусочкам всё более расшатывающееся психическое состояние Малфоя. Она обнаружила странный феномен: чем взбешённее становился её компаньон, тем больше успокаивалась она.       — Я просто хочу спать в своей чёртовой комнате, в собственной грёбаной кровати. Я становлюсь гораздо менее приятным, когда этого не происходит. Мы не представляем никакой угрозы! — завопил он офицерам на другой стороне помещения. — Это варварство! Как маглы могут чувствовать себя в безопасности, когда их собственные полицейские могут посадить их в тюрьму безо всяких улик?       — Справедливо, но я бы не сказала, что совсем без улик. Мы на самом деле провалились через их потолок поздно вечером, как обычные воришки.       — Разве не ты ругалась всего несколько минут назад? — Он пытался снова её разозлить. — И не недооценивай себя. Одного взгляда на нас достаточно, чтобы сказать, что мы не обычные. Особенно ты со своими волосами, которые начинают потрескивать, когда ты включаешь праведное негодование, свою супер-способность.       Эти его тонкие комплименты, маленькие проявления доброты — если их можно так назвать — заставили её желудок сжаться, а щёки — покраснеть. Так что Гермиона сделала шаг в сторону.       — Кажется, ты говорил, что изучал магловедение. Они хоть что-то говорили о системе правосудия? Это довольно стандартная процедура — задержать кого-то при наличии оснований.       — Уроки были больше направлены на технологии и простейшую историю.       Теперь её вопросы о Малфое проистекали из природного любопытства к его мыслям и мнении, так что она не сдержалась:       — Что тебе понравилось больше всего?       От удивления позабыв о возмущении, он бросил на неё короткий взгляд и ответил:       — Мировые войны.       — И мне, — кивнула Гермиона.       Его глаза загорелись из-за общего интереса, и он продолжил:       — Первая — потому что целое поколение молодых людей погибло из-за бесполезных убеждений взрослых, стоящих у власти. А потом вторая, когда мегаманьяк сыграл на глубоко укоренившихся предрассудках, чтобы выделить общего врага в «неполноценных» людях — никто в моём классе не упустил очевидность этого урока. — Малфой поднял брови и немного помолчал. — Мы ездили в концентрационный лагерь. Там были… фотографии. — Он сглотнул. — Людей. Одна из них — голодающего мальчика с очень светлыми волосами… — Он прочистил горло и перевёл взгляд на окно под потолком.       Она и без слов знала, куда направлены его мысли — сходство не озвучивалось, но было очевидным.       Ещё немного погодя Гермиона кашлянула и прошептала:       — Твоя очередь.       — Моя?.. А. — Он подумал. — Тебе нравится писать? — Вопрос походил на тот, что он задал в лабиринте, но достаточно отличался, чтобы она поняла разницу.       — Ну, как ты знаешь, мне нравится учиться и проводить исследования, — пожала плечами Гермиона. — Мои родители всегда говорили, что любопытство — самое важное из человеческих качеств. Что оно помогает учиться на протяжении всей жизни. Так что я всегда пыталась следовать ему… моему любопытству. И, к тому же, в подборе идеальных слов есть особенный вид удовлетворения.       — У тебя неплохо получается. — Малфой облокотился о прутья решётки, сцепив руки с другой стороны, принимая отстранённый вид. Идеальный образ шикарного преступника.       Она снова уклонилась от сомнительного комплимента и его подтекста. Ещё один её шаг в сторону в этом танце.       — Так же писательство даёт мне гибкость — больше времени рядом с родителями. — Её сердце сжалось. — И ещё у меня есть мечта — однажды переписать историю Хогвартса. До сих пор поверить не могу, что в ней так мало деталей о предубеждениях против маглорождённых и самых неприятных моментах школьной истории. Словно волшебники готовы и дальше совершать те же ошибки. Но мы не можем игнорировать то плохое, что совершали ранее, или мы никогда не научимся. — Осознав, что её понесло, да ещё и во весь голос, Гермиона замолчала и подняла глаза. Он ухмылялся.       — Мерлин, тебя так легко раззадорить. Забавно наблюдать.       От этого она только сильнее разозлилась, и Малфой рассмеялся. По-настоящему рассмеялся.       И она присоединилась к нему… Ну, улыбнулась. Нашла юмор в своей всепоглощающей и неослабевающей страсти, не обращая внимания на интерес зрителя. А ещё Гермиона увидела его тёплый, оценивающий взгляд — словно она хранит секрет, который ему хотелось бы узнать.       Она ощутила, как от живота до кончиков пальцев прокатилось покалывание. Вопрос. Задай вопрос.       — Твои друзья знают, что ты играешь на пианино?       Это остановило его смех.       — Нет, немногие.       — Но почему нет? Зачем хранить что-то настолько простое в секрете?       Малфой посмотрел на неё и пожал плечами.       — Чистокровным детям должны прививать культуру. Мы не должны это любить. А мне нравилось. — Он поковырял кутикулу. — Мама настаивала, но отец считал, что это трата времени. Так что я притворился, что ненавижу пианино, и друзья решили, что я бросил. Поначалу я не исправлял их, потому что это работало. А потом игра стала чем-то только моим, и я не хотел, чтобы кто-то это испортил.       — У тебя здорово получается. — Настала её очередь отвесить ему комплимент.       К ней метнулся взгляд светло-серых глаз, и он чуть поднял уголки губ.       Ещё минуту они сидели в тишине, пока Малфой не задал следующий вопрос, облечённый в утвердительную форму:       — Я до сих пор не понимаю гитару.       Теперь рассмеялась уже Гермиона, подумав о всех странных жизненных обстоятельствах, которые в итоге стали фундаментом для всего остального.       — Это из-за моего отца. Он — замечательный гитарист. — Она помолчала, задумавшись. — Вообще-то, так мои родители и познакомились.       Гермиона не знала, почему начала рассказывать эту историю (она вообразила блеск в его глазах?), но подумала, что каждый — даже Драко Малфой — может оценить историю знакомства.       — Мама только поступила в стоматологическую школу. Она была влюблена в магловского гитариста Кэта Стивенса…       — Погоди… твой отец — Кэт Стивенс?!       — Нет! Нет, — рассмеялась она. — Он просто был её любимым певцом. Но она пришла на вечеринку для всех студентов-дантистов с первого курса…       — Что такое «студент-дантист»?       — Малфой! Дай мне рассказать историю!       — Любопытство — больше не добродетель, а?       — Просто… подожди с вопросами, пока я не закончу? — Он покачал головой, но промолчал. — А студент-дантист — это человек, который учится, чтобы стать целителем зубов. Короче говоря, мама пришла на вечеринку и услышала, как кто-то играл «Peace Train» — одну из самых знаменитых песен Стивенса. И когда она завернула за угол, то увидела папу — с дикими тёмными кудрями, падающими на лицо, пока он играл. Она говорила, что он всё ещё пел, когда их глаза встретились, а потом улыбнулся — и она пропала.       Даже Драко Малфой не смог скрыть призрак улыбки на губах. Её собственная растянула лицо почти до боли.       — Значит, это от него ты унаследовала волосы.       Гермиона радостно кивнула. Даже когда её волосы становились поводом для насмешек, она чувствовала гордость из-за того, что они были совсем как у папы.       — С самого моего детства он играл их любимые песни — мы пели их все вместе, пока убирались на кухне или ехали на машине. Он пытался научить меня играть на гитаре, но это было сложно, так что я бросила. — Тихо и тоскливо Гермиона добавила: — Жаль, что я не старалась сильнее.       Воцарилось молчание, и Драко милосердно дал Гермионе время.       — Они не помнят меня. — Фраза прозвучала резко — как гильотина, рухнувшая на золотой полдень. Она не знала, почему это сказала. После признания повисла жутковатая тишина. — Я стёрла себя из их памяти, даже изменила их личности, чтобы защитить.       Не успев опомниться, она уже раскрыла ему больше, чем кому-либо другому — кроме своего целителя разума.       — Знаешь, в чём заключается худшая часть? Я сказала им заранее, и они отказались, особенно мама. Но я всё равно это сделала. Я была так убеждена, что поступаю правильно. И когда всё закончилось, я отправилась на их поиски… чтобы обратить заклинание.       В горле образовался ком, не давая рассказать, как дела обстоят сейчас. Последняя, самая болезненная часть.       Так что Гермиона тяжело сглотнула и вытолкнула слова, как камень из ямки на дороге.       — В конце концов они всё вспомнили, каждую часть жизни. Всё вернулось. Кроме меня.       Время словно замерло в их камерах, и она не могла вынести даже мысли о том, чтобы взглянуть на Малфоя. Неважно, что окажется в его глазах — жалость или безразличие — она не думала, что сможет выдержать любое из этих чувств.       — Каждая наша встреча — всё равно что сорвать корочку и открыть рану. Каждый раз я для них — незнакомка. Кажется, что они не могут удержать в памяти ничего, что касалось бы меня.       Она обняла себя и потёрла руки, но движение не было связано с прохладой в комнате.       И она продолжила. Почему она всё ещё говорила? Было трудно сдержать поток слов — признания столь же очищающи, сколь и болезненны.       — Это одна из причин, почему я взяла в руки гитару. Часть меня надеялась, надеется, что, если буду играть эти песни с папой, однажды всё вернётся. — Это было секретным желанием, которое не знал никто из её друзей: гитара — это не про завершение. А про то, что песни могут изменить ситуацию. Однажды она прочитала, что музыка может помочь пациентам с потерей памяти. Когда она сидит с Аланом Грейнджером, распевая песни, которым он научил её, будучи её отцом, могут ли детали мозаики сложиться воедино?       Наверное, нет.       — Хотя отчасти мне кажется, что это моя карма. Или возмездие. Как я могу заслуживать того, чтобы меня помнили, после того, что с ними сделала?       Гермиона мельком бросила на него взгляд, осознав, что вопрос был не совсем риторическим, и Малфой выглядел так, будто хотел что-то сказать. Всегда ли он так осторожно подбирал слова? Раньше она совершенно точно не видела у него такого лица.       Наконец, он решился:       — Все достойны того, чтобы их помнили, Грейнджер. Даже сующие нос в чужие дела всезнайки-репортёры вроде тебя. — Ей хотелось рассмеяться над его попыткой, но выдавить получилось лишь слабую улыбку. Затем, уже более серьёзно, Малфой добавил: — Как ты и сказала, мы не можем игнорировать совершённые ошибки, или так ничему и не научимся.       Прошли то ли мгновения, то ли часы, прежде чем он снова заговорил — хотя она не задавала вопроса. Гермиона задумалась о том, почему он это сделал — может, его подтолкнуло её признание? — но когда он начал говорить, разговор, кажется, двинулся по руслу, которого никто из них не смог бы избежать.       — Сколько себя помню, для меня казалось бременем быть самим собой.       Его голос доносился с дальнего угла скамьи, которую он до этого игнорировал — а сейчас сидел, бессильно откинув голову на стену. Даже в полутьме она видела контур его кадыка на открытом горле — уязвимом, как и его слова.       — Я был желанным наследником, предназначенным для продвижения дела семьи и имени, а всего, что мои родители считали излишним для этой великой цели, должен был избегать. Но, какие бы шаги не предпринимал, я всегда оказывался разочарованием.       Гермиона не дышала, страшась разрушить магию. Несмотря на очевидный дискомфорт, каждое слово, казалось, ослабляло напряжение в его плечах.       — Ты упоминала любопытство? В детстве я был очень любопытным. Одна из причин, по которой у меня столько шрамов. — Его губы скривились то ли в улыбке, то ли в гримасе.       — Я приставал к садовникам, к эльфам, к каждому посетителю поместья — к любому, кто мог уделить мне хотя бы минуту, просто чтобы узнать. Но подобное поведение считалось «недопустимым для воспитанного мальчика, особенно Малфоя», — тон его голоса резко понизился. — Любой вопрос в присутствии отца — и на меня тут же надевали намордник, — сказал он, разозлившись. Гермиона задумалась, насколько буквальными были эти слова.       — Мало того, что меня должны были волновать его дела, но он также ожидал, что я буду притворяться, если чего-то не знаю, потому что, как он вбил в меня, признание незнания — это слабость. — Он посмотрел на Гермиону. — Даже мама, которая любила меня с самой неистовой верностью, даже — и особенно — когда я этого не заслуживал, — она сделала мысленную пометку вернуться к этому, — думала, что меня нужно контролировать. Для неё любопытство служит только до тех пор, пока даёт преимущество перед другими. Любопытство ради самого любопытства было в лучшем случае назойливым, в худшем — опасным. И, в общем, в этом она оказалась права… — Малфой потерялся в собственных мыслях, но быстро вернулся. — Так что я стал тихим. Наблюдал, адаптировался. Иногда что-то колет, когда я чувствую отсутствие знания и хочу это исправить — но после того, как так долго это подавлял, думаю, что уже и забыл, как задумываться.       Подобно встающим на место суставам, Гермиона заполняла пропуски в том, что знала раньше, тем, что знает теперь. Она представила, как он приспосабливался, притворялся, делал всё, что от него ожидали, чтобы соответствовать тому, что считал ожиданиям. Чтобы выжить. А если он и ошибался на этот счёт, что же — он не мог переспросить или уточнить, потому что это было недостатком. Ни в коем случае.       Дети, которых притесняли родители, как однажды прочитала Гермиона, учатся прятать эмоции, потому что это — уязвимость. Она подумала о знаменитом хладнокровии Малфоев. Наследии многих поколений.       Не в силах и дальше молчать, она сказала:       — Думаю, это как мышца. Просто нужны тренировки.       — Может быть, — с сомнением отозвался он.       — Астория поощряет твои вопросы? — Гермиона совершенно точно знала, что нет.       — У Тори не очень-то философский склад ума, хотя и есть удивительная способность к неожиданным прозрениям. — Пару раз прочувствовавшая их на себе, Гермиона фыркнула. — Думаю, у меня с ней столько же шансов на счастье, как и с кем угодно ещё.       Следующие слова он, казалось, говорил не столько ей, сколько самому себе:       — В прошлом я сбегал только из-за незрелой и детской веры в настоящую любовь. Я осознал, что никогда не почувствую полную безопасность и спокойствие, которые приходят с идеальной парой. Так что с тем же успехом я могу остепениться с кем-то добрым, кто ценит фамилию, которую я ненавижу.       Её зацепило отсутствие страсти в его рассуждениях. Он, может, и смирился с тем, что его не понимают, но разве это справедливо по отношению к Астории?       Гермиона не собиралась оспаривать его решение. В конце концов, они даже друзьями не были.       Так что вместо этого она сказала:       — Думаю, стоит попробовать, чтобы узнать, как она отреагирует. Может, она тоже не такая, как ты думаешь, а ты просто никогда не спрашивал. Только то, что вы знаете друг друга с детства, не означает, что вы не могли измениться или что это было бы нежелательно.       Он подошёл к решётке, разделяющей их камеры, и уселся у стены, прежде чем задать следующий вопрос:       — С Уизли ты именно так и поступила?       Это было словно удар под дых, но, конечно же, он был прав.       — Мы с Роном… Мы видели лишь то, что хотели, и да, мы не задавали друг другу или самих себе правильных вопросов, прежде чем нырнули с головой. Нас так захватила идея нас, что мы не осознавали, что между нами не было искры. Мы были просто… очень хорошими соседями.       Она сделала глоток позабытого чая и пожала плечами.       — К счастью, мы быстро всё поняли. Потому что — поверь тому, кто знает, о чём говорит, — нет ничего хуже, чем брак с неправильным человеком.       — У тебя не очень-то хорошо выходит уговаривать меня жениться, Грейнджер.       — А это и не моя работа, Малфой.       — Это имя, — сказал он, покрутив в руке чашку, — несёт с собой большой груз. Зови меня Драко.       Она сглотнула.       — Тогда зови меня Гермионой.       — Ни за что.       Она рассмеялась.       — Что же, приму к сведению, — сказал Малфой, повторив её движение и делая глоток чая, и чуть не выплюнул его. — Грёбаный Салазар, что это?       — Чай, на который не наложены чары подогрева.       — Это помои! Как маглы могут это пить?       — Они и не пьют. Либо выпивают горячим, либо выливают, либо греют.       — Используя эту мини-волновку.       — Микроволновку, да. — Она рассмеялась себе под нос, вспомнив, как на прошлой неделе Джинни отреагировала, узнав больше об этой штуковине. — Гарри купил одну недавно и… — Её взгляд расфокусировался.       Она тут же бросилась стучать по прутьям, и Малфой отшатнулся, широко раскрыв глаза. Наверное, она выглядела так, словно потеряла рассудок.       — Офицер Бьюкенен?       Заскрипело кресло, и донеслось его ворчание:       — Только и не ты тоже. — Он едко на неё посмотрел.       — Я ещё никому не звонила. Можно?       Четверть часа спустя, ровно в пятнадцать минут первого ночи, их выпустили. Гарри, использовав свой недавно установленный телефон и аврорские связи с магловскими правоохранительными органами, поручился за Драко и Гермиону. Он даже лично прибыл, чтобы вытащить их из полицейского участка Тидворта на Пеннингс роуд, где, как выяснилось, их продержали шесть часов.       И, судя по всему, он не собирался позволить Гермионе когда-либо это забыть.       — Драко Малфой и Гермиона Грейнджер вместе в тюремной камере. Звучит, как начало анекдота.       — И ты, без сомнений, так это и будешь использовать, — проворчала Гермиона.       — Пожалуйста, Поттер, сделай себе одолжение и не используй это прискорбное обстоятельство, чтобы так панибратски вести себя со мной.       — О, я ожидаю, что стану крёстным твоего первенца. По меньше мере — ежегодную рождественскую открытку.       — Когда флоббер-черви полетят, Поттер.       Гарри рассмеялся и развернулся к точке аппарации.       — Вы справитесь? Или доставить вас домой?       — Всё нормально, — отмахнулась Гермиона. — Скажи Джинни, что после этого задания я ожидаю психологической помощи. — Её задания. Драко тут же нахмурился, но её отвлёк треск аппарации Гарри.       — Ну что, идём? — Он предложил ей руку для парного перемещения.       Посомневавшись лишь долю секунды, она взяла его за запястье и последовала за ним, преодолевая последние пятнадцать миль до поместья Малфоев.       Прибыли они прямо к коттеджу. Малфой проводил её к увитой глицинией двери и ждал, пока она возилась с ручкой.       Наконец распахнув дверь, она подняла на него взгляд; уголки его губ были приподняты в полуулыбке.       — Знаешь, Грейнджер, нам не очень-то везёт с воскресеньями. Что скажешь на то, чтобы сделать следующее как можно менее богатым на события?       — Ну, помимо того самого события, конечно.       Он слегка покраснел при напоминании о свадьбе.       — О, да. Помимо этого, конечно.

***

      Понедельник, 24 мая 2010 — 6 дней до свадьбы       Гермиона наслаждалась утренним занятием на озере — гораздо позже обычного в связи с волнениями предыдущей ночи — и кормила Аргуса кусочками рулета, когда увидела приближающегося Малфоя. В светлом льняном костюме с закатанными рукавами и бледно-голубом пуловере он выглядел воплощением раннего лета. Она сделала над собой усилие, чтобы не пялиться.       — Ты теперь постоянно будешь приходить и нарушать мой покой по утрам? — Её волосы были заплетены в свободную косу, чтобы не лезли в лицо, но короткие прядки всё равно мешались; она отбросила одну, подняв на него взгляд. Малфой проследил за движением.       — Ну, ты же знаешь, нам осталось всего несколько дней. Но да, если мне удастся тебя разозлить, возможно, так и будет. — Остановившись на некотором расстоянии, он уставился на неё с нескрываемым весельем. — Смотрю, превращаешь старых врагов в друзей. — У её локтя гордо и даже как-то оберегающе стоял павлин, изредка курлыча и покачивая головой из стороны в сторону, бросая на Драко настороженные взгляды.       — Ага, решила, что лучше иметь побольше союзников. И он никак не может оставить меня в покое, — рассмеялась Гермиона и игриво добавила: — я, знаешь ли, могу быть довольно обаятельной.       — Я знаю. — В который раз её желудок словно упал и сжался — из-за неловкости, ничего больше — и она дрогнула под его взглядом.       Играющие на поверхности воды блики и ветерок, шуршащий ветвями ив, заставили обоих отвести глаза и посмотреть вдаль.       — Должен сказать, за все годы использования этого коттеджа в качестве гостевого домика никто не был так упорен в своём желании насладиться утром на берегу озера, как ты.       Как бы ей ни хотелось этого избежать, она была слишком готова к оскорблениям.       — Есть гораздо менее пассивно-агрессивные способы сказать, что я странная.       — Святой Годрик, Грейнджер. Совсем необязательно быть такой колючей. Ты знаешь, что я считаю тебя немного своеобразной, но я совсем не это имел в виду. Мне кажется, это мило. Просто… любопытно.       Отложив гитару — вместе с гневом, — Гермиона обхватила руками подтянутые к груди колени и повернула лицо навстречу солнцу.       — Раньше мы с семьёй каждое лето отправлялись в поход с палатками, я уже говорила? — Она немного запуталась во всех вещах, которые они обсуждали, — что странно, учитывая, что она почти ни с кем не делилась этими воспоминаниями.       — Не думаю, — только и ответил он, побуждая её продолжить.       — В последний раз, после шестого курса, мы отправились в Озёрный край. — Гермиона смутно помнила, насколько сложным это лето стало и для него тоже. — Это был первый и единственный раз, когда я смогла побыть настоящей взрослой с родителями. В этот короткий промежуток у нас образовалась более глубокая связь. Я уже составила план насчёт них… — она неловко поёрзала из-за очевидной теперь эгоистичности своих действий, — но то время… было бесценно.       Она помолчала.       — Думаю, озёра просто напоминают мне о том восторге, который я испытывала от будущих возможностей — даже если знала, что они могут не случиться.       Малфой выглядел слегка разозлённым, но она уже знала — с каких пор она стала думать о нём в терминах «уже»? — что именно это его выражение означало раскаяние. Скривившиеся губы, напряжённые глаза, раздувшиеся ноздри — он словно говорил: «Прости меня, Грейнджер. За решения, которые тебе пришлось принять, и за ту роль, которые в них сыграли люди вроде меня и моей семьи».       — Малфой… Драко, — исправилась она. — Ты уже извинился.       — Да, но детали с каждым разом заставляют чувствовать всё по-новой. И это требует новых извинений.       — Мы все делали то, что должны, — сухо сказала она. — Но спасибо. Всё, больше никаких извинений.       Не встречаясь с ней взглядом, он кивнул.       И только тогда Гермиона заметила коричневый квадратный пакет у него в руке.       — Что это? — Она указала на него подбородком, не отпуская колени.       — Ничего такого… просто хотел поблагодарить тебя за то, что вчера вытащила нас из неприятностей.       — Не сказала бы, что это сделала я. Тебе лучше поблагодарить Гарри.       — Ни за что в жизни. Он просто делал свою работу как твой друг и сотрудник ДМП. К тому же, ты мне нравишься больше.       Внезапно её заполнила тревога. Вытянув руку, он передал ей пакет.       Внутри оказалась пластинка. И не просто пластинка — «The Teaser and the Firecat», оригинальная запись, так упакованная, что Гермиона сразу поняла: она в идеальном состоянии. Слова не шли, так что Гермиона просто смотрела, открывая и закрывая рот, как золотая рыбка.       — Девушка в музыкальном магазине рядом с Дырявым Котлом помогла мне найти нужную — хотя я видел альбом с песней под названием «Hard-Headed Woman» и подумал, что он может подойти больше.       — Драко, я не могу это принять! Она в идеальном состоянии!       — Брось, Грейнджер. Это лишь формальность. — Он закатил глаза и запустил руку в волосы. Они выглядели такими мягкими. — Мать шкуру бы с меня спустила, если бы узнала, что я не поблагодарил тебя должным образом за то, что вытащила из затруднительного положения. Так принято.       — Чистокровных так часто бросают в тюрьму? Это может выставить мою статью в совершенно ином свете, — поддразнила она.       — Не стоит так переживать по этому поводу. Я дарю бутылку вина своему парикмахеру, когда он принимает меня в последний момент.       — Ну, что бы ты ни говорил, это не мелочь. И в семье Рона точно нет такого обычая.       Малфой бросил на неё преувеличенно возмущённый взгляд.       — Я тут пытаюсь быть вежливым, так что лучше пойду, пока не сказал что-нибудь нелицеприятное о твоём бывшем муже и его муравейнике.       Гермиона лишь озадаченно покачала головой, когда он развернулся и двинулся прочь.       — Спасибо за пластинку! — крикнула она ему вдогонку.       Не оборачиваясь, он поднял руку и махнул в знак того, что услышал.       Фигура Драко медленно исчезала из виду среди кустов роз и живых изгородей, а Гермиона всё ещё не сводила взгляд с места, где он только что стоял.       Открыв блокнот, она замешкалась, занеся ручку над страницей. Действительно ли она хотела написать слово, о котором думала? Несколько раз нервно щёлкнув ручкой, наконец вывела:       Добрый.       Не успела она передумать, как завибрировала волшебная палочка, сигнализируя о том, что настало время урока. Схватит куртку, гитару и, после секундного колебания, пластинку, Гермиона призвала портключ. Коттедж исчез в вихре перемещения, и на его месте оказался большой и знакомый дом, передний двор которого был усажен пионами и гортензиями. Приближаясь к жёлтой входной двери, она чувствовала меньше страха и больше воодушевления, чем за долгое время. Она постучала.       Дверь открыл мужчина с чуть поседевшими, но всё ещё тёмными кудрявыми волосами.       — Доброе утро, мисс… Ох, простите. Я забыл, какое имя вы указали в заявке?       — Грейнджер.       — Надо же! Как странно. Я должен был запомнить. Интересно, не родственники ли мы. — Алан Грейнджер пригласил её в дом, где она провела детство.       — Может быть! — стандартный ответ, ставший своего рода рутиной перед началом их уроков.       — Откуда вы обо мне узнали?       — В местном магазине. Они сказали, что вы — большой фанат фолк-музыки семидесятых. Мой папа тоже её любит, особенно Кэта Стивенса, и я хотела выучить несколько песен в качестве сюрприза для нашей следующей встречи. — Её сердце немного сжалось.       — Что ж, тогда вы пришли по правильному адресу.       Гермиона тепло улыбнулась отцу.       — Думаю, так и есть. — Затем достала пластинку. — Вообще-то, это может показаться странным, но я только что это получила и захватила с собой — подумала, что такой же фанат может её оценить. Не хотите послушать со мной?       — О мой бог! Только посмотрите! — Он благоговейно взял пластинку. — Я не видел таких больше тридцати лет. Джин! Иди сюда!       Из кухни, вытирая руки о штаны, вышла женщина, с которой она выросла — чуть пополневшая, что, возможно, стало следствием открытия магазина сладостей.       — Здравствуйте! — поприветствовала её мама, пожав руку. — Джин Грейнджер. А вы?       — Гермиона Грейнджер. — Неважно, сколько раз ей пришлось это повторять, внутри всё равно всё сжималось от предвкушения.       Её мама вздрогнула.       — Боже мой. Я всегда любила это имя. — В её голосе звучал не мимолётный интерес, а оценка. Зелёные глаза матери замерли на её лице, слегка прищурившись; затем она вспомнила о манерах, пожала её руку и улыбнулась. — Что у нас тут? — Она взглянула на пластинку, которую держал папа.       — Мисс Грейнджер принесла пластинку, которую ей только что подарили, и мы собирались послушать. Навевает воспоминания о юности, — он подмигнул Гермионе.       Мама улыбнулась и чмокнула отца, который затем направился к старому проигрывателю в углу. Какое-то время они слушали музыку, обмениваясь улыбками. Не единожды в глазах родителей мелькало узнавание, а улыбки подрагивали. Но каждый раз они отводили взгляды, не произнеся ни слова.       Три песни спустя отец посмотрел на часы.       — Боже! Мы уже потратили десять минут от вашего урока. Может, последнюю? — спросил он и выжидающе посмотрел на Гермиону.       — Тогда вот эту. — Она переместила иглу на «Peace Train».       Родители просияли.       — Мы тоже её любим. — Папа притянул маму к груди, и она обняла его за талию. — Мы встретились, когда Алан играл эту песню.       Гермиона лишь улыбнулась людям, которые её вырастили, чувствуя, как в груди распустился какой-то узел, пока они легко покачивались и слушали песню.       В последнее время я очень счастлив,       Думая о том, что наступит что-то хорошее.       И я верю, что это возможно.       Что-то хорошее уже началось.       Мама тихонько подпевала.       — Это замечательный подарок. Кто вам его подарил?       Гермиона улыбнулась.       — Друг.

***

      Среда, 26 мая — 4 дня до свадьбы       — Выглядишь фантастически. — Джинни сделала глоток чая, пока Гермиона теребила вырез платья, в котором собиралась пойти на предсвадебный ужин Гринграсс-Малфой — мероприятие со строгим дресс-кодом, которое состоится в саду через час.       Она даже не знала, зачем её пригласили. Обычно такие ужины посещали только близкие друзья и члены семьи. Но Гермиона решила, что просто посидит где-нибудь сзади, делая заметки, и уйдёт пораньше. Её в любом случае вряд ли кто-нибудь заметит.       Нет нужды так переживать, подумала она, поморщившись своему отражению, но всё равно нервно развернулась, пытаясь осмотреть себя со спины.       Пэнси настояла на индивидуальном пошиве этого тёмно-синего вечернего платья, увидев Гермиону на Том Ужасном Благотворительном Мероприятии в Мунго, одетой в явно подержанную (и устаревшую) мантию.       — Грейнджер, у тебя должно быть что-то сногсшибательное, чтобы надевать по случаю, — шипела она в следующий понедельник, украв её с работы и затолкав в свой бутик, — даже если это и является дурным тоном — каждый раз быть в одном и том же платье. Мы по крайней мере можем сделать его запоминающимся. У тебя такие сиськи, от которых может потерять разум подросток, и шикарная задница.       Итогом суматошной недели обмена совами, примерок и двухмесячной зарплаты (что, как не уставала напоминать Пэнси, было отличной ценой за такое платье) стал тёмно-синий наряд, в котором сейчас стояла Гермиона.       Под низким вырезом были рассыпаны золотые бусины, на юбке переходящие в небесные фигуры, делая Гермиону похожей на мерцающее ночное небо. К тонким бретелям аккуратно пришиты струящиеся полосы ткани, спускающиеся по спине и напоминающие традиционную мантию, но при этом не делая её похожей на мешок картошки.       Благодаря глубокому декольте, полному отсутствию спины и разрезу, доходящему до бедра, Гермиона чувствовала себя выставленной напоказ.       — Это платье настолько непристойно, как мне кажется? — нервно спросила она Джинни, в тысячный раз поворачиваясь, чтобы посмотреть, как смотрелась сзади юбка.       — Непристойно сексуальное. — Джинни, которая, казалось, всегда знала, что сделать с волосами Гермионы, начала собирать их в свободный хвост, спускающийся по одной стороне спины.       — Спасибо, что ответила на мой панический вызов. Не знаю, почему я так нервничаю.       Джинни в ответ лишь подняла бровь.       — У тебя просто отличные заметки. Как думаешь, он сбежит снова?       Этот вопрос вызывал у Гермионы глубокие противоречия. Следовало ли ей попытаться выяснить его чувства о свадьбе? Или не совать в это нос? Она хотела, чтобы всё получилось, хотела… Странно, насколько заинтересованной она стала в его счастье. И даже в счастье Астории, которая, как сказал Драко, производит впечатление младшей сестры. Но если быть честной, как сильно она надеялась, чтобы Джинни оказалась права и он сбежал?       — Пятьдесят на пятьдесят. Думаю, он настолько запутался, что уже и сам не знает, чего хочет, и недостаточно честен с собой, чтобы об этом задуматься. Останется он или нет зависит от того, правильно ли он угадал на этот раз.       Час спустя, когда Джинни вернулась домой, а Гермиона приближалась к арке из белых роз, ведущей на ужин, эти слова звоном отдавались в голове.       Возле счастливой пары она увидела всю обычную толпу: Тео со спутницей, Блейза с Дафной, Пэнси с Невиллом и остальных слизеринцев, которые казались такими одинаковыми, что Гермиона мысленно объединила их в одну группу. При виде Драко в магловском смокинге у неё слегка перехватило дыхание.       У Гермионы было лишь мгновение, чтобы осмотреть его, прежде чем он перевёл на неё взгляд, и самодовольная улыбка резко сменилась на неприкрытое благоговение, даже рот слегка приоткрылся. Астории пришлось слегка тряхнуть его за руку, чтобы привлечь внимание. Гермиона начала искать своё место.       Вдруг она насторожилась: спину окатили мурашки, словно сейчас на поясницу опустится чужая ладонь, а ухо опалило дыхание.       — Грейнджер, ещё раз извини за плечо, — донёсся слева маслянистый голос вместе с парами алкоголя. Флинт.       — Ничего страшного не случилось, — ответила она, отходя как можно дальше и подхватывая бокал шампанского с одного из парящих подносов.       Флинт был либо слишком туп, либо слишком пьян, чтобы заметить намёк, так что снова шагнул ближе.       — Никогда бы не поставил на то, что гриффиндорская заучка превратится в лебедя, но сегодня ты очаровываешь сильнее, чем любая другая птичка. — Он всё ещё пытался к ней приблизиться.       — Флинт, если ты не прекратишь домогательства, я проклятием сотру эту ухмылочку с твоего лица так быстро, что головы закружатся даже у твоих предков.       — Да ладно тебе…       — Я серьёзно. Отойди. — Не взволнованно или испуганно — а властно и слегка раздражённо. — Сейчас же. — Вдалеке Флинта позвал Тео, и Гермиона указала на него бокалом.       Флинт мрачно удалился.       Сзади снова почувствовалось чьё-то присутствие. Но на этот раз она почувствовала, что могла бы раствориться в этом тепле.       — Я собирался прийти тебе на выручку, но вижу, что в этом нет необходимости. — Гермиону пробрала лёгкая дрожь. Просто ночной воздух.       Прежде чем повернуться, она осушила остатки шампанского.       — Я и сама могу справиться, — ответила она, обменяв пустой бокал на новый, и повернулась, обнаружив, что Драко стоял так близко, что у неё перехватило дыхание.       — Ты выглядишь… очень мило, — секунду спустя сказал он, слегка приподнимая уголок губ, и подчёркнуто окинул её взглядом с ног до головы. Он и правда любил её смущать.       — Как и ты. — Дрожь в животе лишь усиливалась, хотя щёки потеплели. — Честно сказать, я удивлена, что ты носишь магловскую одежду.       — Ну да. По крайней мере одна вещь, в которой я научился быть менее традиционным, это одежда. У маглов намного более выгодные фасоны, чем у всех этих мешков, которые продаёт Малкин.       — Согласна. — Она сделала глоток.       — Планируешь сказать тост? — спросил он.       Гермиона поперхнулась.       — Я? — Прокашлявшись, добавила: — Зачем?       Он ухмыльнулся, бросив взгляд на толпу.       — О, даже не знаю. Может, твой голос просто стал как заевшая пластинка, но, думаю, ты можешь сказать что-то более разумное, чем любой из собравшихся.       — Не думаю, что ты захочешь рискнуть. Что помешает мне рассказать о нашей ночи в камере?       Он не рассмеялся, но и не выглядел раздражённым из-за её поддразнивания. Лишь удовлетворённо улыбнулся и посмотрел на неё — так долго, что она не выдержала и отвела взгляд.       — Не знаешь, где здесь моё место? — спросила Гермиона, меняя тему.       — Знаю, рядом с главным столом.       — Чт… почему?       Малфой лишь пожал плечами.       — Показалось уместным. Ты сможешь сделать подробные записи обо всех моих реакциях в этой своей ужасной книжонке. И так ты не сможешь сбежать пораньше, как, уверен, ты и планировала. — Он едва заметно подмигнул.       — Ты когда-нибудь перестанешь портить мне вечеринки?       — Нет, пока нам приходится страдать на них вместе. Вид того, как ты мучаешься, делает их намного более приятными.       В то время как её разум пытался преодолеть влияние алкоголя и выдать остроумный ответ, у его локтя появилась Астория. Драко, который, казалось, уже готов был сказать что-то ещё, застыл с нейтральным выражением лица и принял руку невесты.       — Мисс Грейнджер! Прелестно выглядите. Драко, разве не прекрасное зрелище? Всё, о чём мы мечтали.       — Да. Вполне. — Он ярко улыбнулся Астории, но его глаза заметно напряглись.       Астория посмотрела на него с обожанием.       — Драко любит хорошие вечеринки.       — Неужели? — Гермиона подняла брови и посмотрела на Драко, который принялся поправлять запонки.       — Мы согласились, что устраивать меньше шести в год будет просто издевательством. Я обожаю собираться с друзьями и обществом. — Она чмокнула его в щёку. — А теперь, дорогой, пора начинать.       — А, да, — кивнул он. — Не забудь, Грейнджер. Рядом с нашим столом. Иначе я пошлю за тобой поисковую группу.       Вскоре она разыскала своё место — рядом с довольно скучным, но доброжелательным родственником Гринграссов откуда-то из Америки. Поверхностная застольная беседа занимала лишь половину внимания: взгляд постоянно возвращался к Драко и Астории. Не единожды она замечала на себе ответный взгляд, прежде чем он снова отворачивался к своим соседям по столу. Драко был оживлён, улыбался и смеялся и казался вполне счастливым.       Казался. Вполне.       Не успела она опомниться, как Блейз постучал по своему бокалу.       — Счастливая пара попросила меня поблагодарить всех вас за то, что пришли. — Вежливые аплодисменты.       — Итак, как шаферу в, о боги, десятый раз? Шучу — всего лишь четвёртый… — он комично вылупил глаза и приоткрыл рот под гомон толпы, — мне, как обычно, предстоит произнести вступительную речь. Дружище, надеюсь, ты не против, но у меня реально закончились идеи, так что я переиспользую некоторые тезисы. — Он театрально пролистал три стопки карточек. — Один момент. Столько материала. О, да. Когда я впервые увидел тебя с Пэнси… упс, не то.       Вся речь была утрирована по максимуму. И зрителям это нравилось. Гермионе было трудно понять, почему лучший друг Драко, самый доверенный коллега, будущий родственник вёл себя настолько бестактно. На протяжении всего этого мучительно неловкого тоста Драко улыбался так, словно у него разболелись зубы.       Следующим поднялся Тео.       — Вы с Асторией — просто прекрасная пара. И, дорогая Астория, я точно знаю, что выходные пособия в «Малфой Уэддингс» весьма щедрые, так что если всё пойдёт наперекосяк — и я не скажу, на что сам поставил, — у тебя будет некоторое утешение. — Смех и аплодисменты.       Тост Нарциссы оказался лишь немногим менее неловким:       — За моего дорогого мальчика и его прекрасную будущую жену. Я так благодарна за то, что кто-то настолько выдающийся, как Астория, не испугалась. С нетерпением жду возможности в этот раз пройти весь путь до конца.       Стать коронной шуткой на собственном свадебном торжестве. У Гермионы от этого закипала кровь. Астория в целом казалась невозмутимой, а Драко сжимал челюсти и выглядел всё более и более отстранённым по мере продолжения вечеринки.       Вскоре Блейз позвал Гермиону.       — А теперь мы услышим того, кто всегда имеет своё мнение о том, что делает Драко.       Прежде чем заговорить, она одними губами спросила Драко: «Ты в порядке?»       Он беспечно улыбнулся, слегка дрогнув от её внимания, а затем нахмурился и пожал плечами, словно говоря: «Безусловно. Почему нет?»       Гермиона на мгновение замерла, собираясь с мыслями.       — Эм, — неуклюже начала она, — не знаю, почему меня попросили произнести тост, поскольку я не являюсь гостьей. Но мистер Забини прав — мне, как обычно, есть, что сказать. Хотя, возможно, некоторые из вас такого не ожидают, — пробормотала она последнюю часть себе под нос.       От неё не ускользнуло выражение лица Драко — настороженная сосредоточенность, словно он приготовился к удару. Чего он от неё ожидал? Уж точно не этого.       — Давайте поднимем бокалы за семью Драко и друзей. — Над столами раздались коллективный вздох и общее «ооо», и гости подняли бокалы.       — За всех вас — за вашу готовность смеяться над ним, даже когда вы не хотели его поддержать. За ваше желание быть принятыми всерьёз, несмотря на свои недостатки, и за ваше веселье при постоянных напоминаниях о его. — Гости переводили друг на друга неловкие взгляды. — Пусть вы окажетесь центром лёгкой мишени, и пусть вас ткнут носом во все ваши ошибки. — Она опрокинула в себя остатки шампанского и села на место в восхитительной тишине.       Несколько мгновений спустя встала Нарцисса, но Гермиона едва услышала, как она приказала музыкальной группе начинать играть, потому что не сводила глаз с Драко — он подскочил с кресла и практически бегом двинулся в сад.       Тянущее ощущение в районе груди заставило её подняться и поспешить за ним. Она нашла его неподалёку, судорожно метавшегося по небольшой роще сразу за границей яркого сияния фейских огоньков.       — Ты в порядке? — спросила Гермиона, приближаясь, и на всякий случай бросила невербальное Муффлиато.       Он оглянулся на неё.       — Что за чёртову игру ты ведёшь?!       — Какую… Я защищала тебя, неблагодарный придурок!       — Мне не нужна твоя херова помощь! Как будто ты хоть когда-то задумывалась о моей точке зрения.       — Драко, сколько раз нам об этом говорить? Именно поэтому я здесь! Какая ещё причина может быть у последних двух недель?       Малфой проигнорировал вопрос.       — У меня всё было вполне хорошо, пока не появилась ты и не начала копаться в моей жизни, в моей голове и в моих отношениях.       — О, неужели? Вполне хорошо? Да. Скрывать от матери, друзей и невесты свои настоящие желания и мечты — это очевидно «вполне хорошо».       Он отмахнулся от неё.       — Ты не знаешь, чего я хочу.       — Я знаю, что ты хотел бы сказать матери, что управление семейным бизнесом медленно тебя убивает. Я знаю, что ты не хочешь потратить свою жизнь, притворяясь приторно-романтичным. Я знаю, что, как ты не хотел всю жизнь прожить на ферме по локоть в грязи, так же ты не хочешь проводить дни, симулируя интерес к светским мероприятиям и высшему обществу.       — Это называется приспосабливаться! Это любовь.       — Нет, это называется притворяться тем, кем ты не являешься.       — Не веди себя так, словно ты лучше меня знаешь, чего я хочу! — Он запустил пальцы в волосы, практически выдёргивая их с корнем. — А теперь ты опозорила меня перед друзьями и коллегами и, боги, теперь весь волшебный мир будет считать, что мне нужна ты, грёбаный репортёр, чтобы защищать меня, бедного богатенького мальчика.       Знакомая насмешка, с которой Гермиона познакомилась много лет назад и которая в последнее время не появлялась, снова вернулась в полную силу в его яростных нападках. Но дышал он так, словно находился на грани слёз.       — Я не просил твоей жалости! Я лишь хотел честности!       — Мал… — начала она на повышенных тонах, но затем глубоко вздохнула. — Драко. Я всегда писала лишь факты. Факты чисты, неопровержимы и, главное, справедливы.       Но он всё так же метался из стороны в сторону, и Гермиона не знала, услышал ли он её под рёвом собственного гнева.       — Почему ты выбрала меня в качестве мишени?       Она заикнулась, удивлённая резким вопросом.       — Что? Я… я не выбирала тебя в качестве мишени. Это моя работа…       — Клянусь… я так заебался слышать от тебя эту фразу.       — Что ещё…       — Знаешь, — продолжил он, жестоко улыбаясь, — я всегда читал твои статьи. Поначалу, когда только вставал на ноги, даже считал их полезными! Это был способ сделать компанию моего отца — мою компанию — лучше. Я понятия не имел, что делаю — но ты указала на некоторые вопиющие ошибки, и я из кожи вон лез, чтобы улучшить ситуацию. — Он сардонически рассмеялся. — Однажды я даже написал тебе письмо! Благодарил и просил рассмотреть возможность поработать со мной.       Что? Гермиона напрягла мозги, пытаясь вспомнить это письмо, но вместо этого на ум пришла его недавняя фраза. И всё это, даже не попытавшись получить от меня комментарий.       — Но ты. Просто. Продолжала! — воскликнул он, выделяя каждое слово ударом ладони о ладонь. — В нашем мире немало коррумпированных компаний и проблем, но ты всегда обращала внимание на мою. И мне жаль, что я превратил для тебя школу в ад, но мне казалось, что ты не просто рассказываешь о событиях, а закрываешь старую вендетту. Это казалось личным.       Гермиона на мгновение потеряла дар речи, внезапно осознав, откуда взялось всё его прежнее недоверие и презрение. Однако в этот момент в его глазах застыло не презрение. Малфой тяжело дышал, а на лице читалась обида.       И тут на сцене появилась старая добрая спутница — оборона. Неужели это её он пытался обвинить в том, что она делала свою работу? За то, что она поступала правильно?       — Знаешь, почему я возвращалась к тебе, Малфой? Потому что из всех волшебников, одной ногой застрявших в старом мире, только ты выглядел тем, кто мог бы вступить в новую эру. И да, тогда ты не знал, что делал, но прошли годы. Тебе так надоело слышать, как я говорю о том, в чём заключается моя работа? Так вот, показывать тебе — это не моя работа! У тебя должно быть больше знаний, ты должен гордиться своей компанией, а ты просто плывёшь по течению! Удовлетворённый необходимым минимумом.       И потому что она так и не научилась держать язык за зубами, она поступила именно так, как он и говорил — продолжила:       — Ты слишком боишься принять хоть какое-то реальное решение, так что не принимаешь вообще никаких. И ты прав, этого не достаточно. И худшее в этом — то, что ты как будто это знаешь, но смирился с тем, что никогда не будешь достаточным.       Каждое произнесённое слово — словно удар, и читавшаяся во всём его существе травма внезапно проявилась настолько сильно, что Гермиона не смогла этого вынести. Так что она попыталась подойти к нему.       Он отшатнулся, как раненое животное.       — Драко, неужели ты не видишь — ты хочешь большего, чем это! — умоляюще произнесла она. — Ты способен на большее — на то, чтобы тебя ценили таким, какой ты есть! Только подумай о том, что твоё внимание и любопытство могут сделать для мира, если ты просто перестанешь в первую и последнюю очередь думать об ожиданиях других людей.       — Почему я не должен пытаться осчастливить любимых людей?       — Это не то же самое, и ты это знаешь. — Что ей сделать, чтобы заставить его быть честным? Гермиона продолжила: — Как мир может радовать, когда все твои надежды завязаны на прихоти других? Ты убедил себя, что лучшая версия тебя — это то, что хотят они! Бога ради, то же изменение Патронуса — да, иногда случается, раз в жизни, а твой меняется с каждым новым партнёром! Ты так много своего засунул поглубже, что даже твоя магия не уверена, что есть что.       Драко фыркнул.       — Я не собираюсь выслушивать лекцию о ментальной стабильности от тебя.       У Гермионы упало сердце.       — И какого чёрта это должно значить?       — Ты говоришь со мной так, словно я — какой-то запутавшийся мальчишка, — сказал он; его глаза блестели. — Но сама запуталась так же, как и я. Ты позволяешь этой ситуации с родителями поглощать каждый момент жизни — спустя двенадцать лет!       При его словах по венам Гермионы побежало новое чувство, согревая щёки и покалывая пальцы.       — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь.       — Ты хоть раз задумывалась, что настолько зациклилась на том, чтобы заставить их вспомнить прошлое, что упускаешь возможность создавать новые воспоминания с ними в настоящем? Ты читаешь мне лекции о том, чтобы не позволять прошлому так сильно влиять на меня, но испытываешь такую вину из-за своего, что не можешь двигаться вперёд ни с кем. Ты застряла так же, как и я.       Она была здесь не для этого. Зачем она здесь? Куда повернула ситуация?       — Я не должна тебя слушать. — Гермиона развернулась и двинулась обратно.       — И кто теперь бежит? — спросил Малфой, слишком довольный собой. Она остановилась.       — Всё почти закончилось. Скоро тебе не придётся терпеть ни меня, ни мои неудобные вопросы, ни создаваемый мною беспорядок.       — Да, — горько бросил он, поправляя манжеты. — К сожалению, я думаю, что мы слишком увлеклись и забыли свои роли. Ты здесь только для истории, а я женюсь.       Слова вырвались, не успела она подумать.       — Точно женишься? Ты не хочешь, чтобы тебя любили в ущерб себе. Но знаешь, что именно такой была бы жизнь с Асторией — тщательно разыгранным спектаклем.       Он двинулся к ней с грозным лицом.       — Не надо. На секунду я поверил, что тебе на самом деле не всё равно. Я даже… — Малфой в гневе повернул в сторону, но затем снова развернулся. — Но ты просто пытаешься выставить меня идиотом. Ты обожаешь доказывать свою правоту, не так ли?       Она лишь грустно покачала головой.       — В тебе есть намного большее. Жаль, что ты не хочешь этого увидеть.       И в этот момент вдалеке раздался голос Астории:       — Драко! Время вальса!       Он отшатнулся, бросив на Гермиону ядовитый взгляд. Затем развернулся на каблуках и двинулся обратно.       Гермиона бродила по поместью, потеряв счёт времени. В какой-то момент она услышала павлиний крик и увидела наблюдающего за ней Аргуса — но он не приближался.       Это место. С его лабиринтами, и глубокими водами, и назойливыми птицами, и нервирующе проницательным, но почему-то всё равно тупым лордом. Случались мимолётные приятные моменты, но большую часть задания она чувствовала дискомфорт. Растущую боль. Теперь, ближе к окончанию времени с Драко, ей казалось, что она стала смотреть на мир с большей высоты.       Час спустя, вздохнув, утомлённая и готовая завалиться спать, Гермиона направилась вдоль берега озера к своему временному дому. Вдобавок к дискомфорту от вечера её накрыло сожаление оттого, что скоро придётся покинуть это мирное пристанище.       На входе в дом её встретил запах зелени и пионов, которые сотворил Драко в первый день. А на столике у двери лежали две записки.       Первая оказалась написана торопливым почерком Драко:       Получил это. Завтра не увидимся.       Она не знала, было ли последнее предложение наблюдением или утверждением.       Под ней лежала ещё одна, написанная изящным летящим почерком:       Д,       Нет нужды в угрозах. Хотя мне нравится, что тебе вернулась некоторая воинственность.       Я встречусь с ней завтра. Керриджс, Нортумберленд, 13:00.       Уверен, что не хочешь присоединиться? Я скучаю по твоему пытливому взгляду.       Реджина