где-то посередине

Выдыхая дым, Феликс игнорирует не останавливающиеся слёзы. Последние два месяца они лезут так часто, что Феликс не всегда сразу их замечает. Вероятно, это все, что он сдерживал с двадцати лет. Или восемнадцати — в этом Феликс не уверен, не помнит. Сегодня — день релиза песни, которую Джисон написал специально для их с Йеджи произвольной программы на олимпиаде. Сегодня Феликс видит его лицо впервые с тех пор, как закрыл перед ним дверь: живое, не с фото. Джисон выглядит хорошо. Мягкие щёки немного пухлее, глаза — яркие, как в день их знакомства, голос силён, а стилисты постарались над его новым образом. Теперь он выглядит как настоящая рок-звезда, готовящаяся к первому мировому туру: ноги и руки крепче, волосы длиннее, а в одежде больше самого Джисона — броско, необычно, многослойно. Феликс хочет верить, что это не чудеса актёрской игры, в которой Джисон мастер. — Это ведь не первая ваша песня, посвящённая любви, — говорит ведущая, обращаясь к группе. — Ещё и такой… сильной, всепоглощающей, — выразительно продолжает она. — Раскроете, в чём вы черпаете вдохновение? — В особенных для нас людях, — с мягкой — которую он дарил Феликсу в моменты нежного счастья — улыбкой отвечает Джисон. — В каждой строчке… они. Поджав губы, Феликс тушит окурок и блокирует телефон. Не следовало ему смотреть это интервью. — Продолжаем, — сухо говорит Феликс, вернувшись к катку. — Ты всё-таки посмотрел? — щурясь, спрашивает Чанбин. Феликс уже не злится — увеличенные в десять раз забота и опасения Чанбина оправданы. — Ага, — решает не врать Феликс. — Я в норме. Давайте приступим к работе, — Феликс вдыхает поглубже — так, чтобы голова немного закружилась — и отвечает на нахмуренный взгляд Чанбина. — Честно, всё в порядке. До олимпиады два месяца, а через два дня — последний этап гран-при. Феликс сконцентрирован на этом. И попытках понять самого себя, залатать все свои бреши. Снова стать целым. Каждый поход к доктору Мун не становится проще — наоборот, будто хуже, а ком в груди тяжелеет на несколько тонн. Феликс ненавидит все минуты, пропитаные его воспоминаниями, мыслями и эмоциями, высказанными вслух. Ещё больше ненавидит те, что сквозят его чувствами потерянности, страха и отчаяния, когда он возвращается домой и запирается в спальне один, не разрешая войти ни Лалисе, ни Чипсу. Иногда Феликсу кажется, что лучше никогда не станет. Дважды Феликс задумчиво — долго, не до конца осознавая, что хочет сделать с её помощью, с ней и собой — смотрел на свою машину, пока наконец не решил выставить её на продажу и приобрести новую. Так надёжнее. — Не смей это трогать, — шипит Феликс, когда замечает, как Лалиса убирает с дивана плед с попами корги. — Оставь. — Я просто хочу постирать его, — не впечатлившись его тоном, спокойно говорит Лалиса и оборачивается на Феликса. — Сок пролила. Феликс морщится от осмысления своей реакции. Может, в самом деле стоит избавиться от пледа, ярких декоративных подушек, плаката day6. Всего, что принадлежит не ему. — Прости, — шепчет Феликс, садясь на другой конец дивана. — Ничего, — мягко успокаивает его Лалиса, прежде чем потрепать Феликса по волосам и выйти из гостиной. Феликс задумчиво оглядывает стены, в которых чувствовал себя защищённым, где каждая мелочь — для него. Сейчас он словно гость, всего почти тремя месяцами ранее — был одним из двух хозяев. Нужно всё менять, чтобы вернуть этот дом себе. Написав Чанбину о намерении полностью обновить интерьер, мебель, каждую мелочь в своей квартире, Феликс уходит на кухню. Лалиса долго тренировалась для грядущих премий, ей нужно поесть. — Тащи свой тощий зад за стол, — кричит Феликс, когда слышит в коридоре шаги Лалисы. — Bon appetite. — Скажи спасибо, что мне нравится твоя стряпня, иначе бы из окна тебя выкинула, — фыркает Лалиса, усаживаясь за стол. — Может, я был бы не против, — хмыкает Феликс и сразу отвлекает сестру на забавно уснувшего Чипса с игрушкой, чтобы она не успела зацепиться за его фразу. Такие его шутки почему-то никому не нравятся, кроме Йеджи. Феликсу даже обидно: будто в самом деле думают, что он пойдёт на такую унизительную трусость. Феликс не собирается сдаваться, какие бы моменты упадка ни переживал. Сейчас всё равномерно и предсказуемо: несмотря на волнение и высокие ставки на соревнованиях, Феликс не теряет самообладание — он имеет с этим дело большую часть своей жизни. Утром они с Йеджи, Чипсом и их командой вылетают в Осаку на финал гран-при. Их конкуренты из России сильны и давно работают вместе, идут с ними нос к носу, но Феликс и Йеджи им не уступят. Когда они завоюют победу, она будет особенно сладка. — Чёрт, меня трясёт, — меря номер широкими шагами, тараторит Йеджи. — Может, попросим ещё раз откатать? — Лисёнок, — Феликс останавливает Йеджи, кладя руки на её плечи, — дыши, — глубоко вдохнув и медленно выдохнув вместе с ней, Феликс улыбается. — Завтра мы выложимся на полную, но сегодня нам нужно отдохнуть. — И давно ты стал таким спокойным? — с нервным смешком спрашивает Йеджи. — У меня в прямом смысле всё чешется от желания убрать чистый номер, — признаётся Феликс с кривой ухмылкой. — Так что я не спокоен, но пытаюсь. — Знаешь, если тебе станет легче, можем правда прибраться, — неуверенно предлагает Йеджи. Идея за гранью нормального, думает Феликс, но соглашается. Когда все подушки лежат ровно, чистые поверхности избавлены от воображаемой пыли, а складки на шторах — одинаковые, Феликс тихо выдыхает. Так значительно лучше. Кажется, Феликс напрасно отмахнулся от подозрений доктора Мун и отказался рассказывать о своих ритуалах, упорядоченности расписания и пространства вокруг. Теперь стараясь лучше понимать самого себя, Феликс начинает замечать то, чему раньше не придавал особого значения. Это порой вводит Феликса в ступор — как он не замечал этих странностей? — Меня сейчас стошнит, — шепчет Йеджи, пока Феликс массирует её плечи перед выходом на лёд. — А если я упаду? Или перепутаю элементы? Или неправильно на тебя запрыгну и срежу тебе ухо? — Я тебе нос откушу, если не прекратишь накручивать нас обоих, — угрожает Феликс, разворачивая Йеджи к себе лицом. — Ты ужасный грубиян. Мы расстаёмся. — О боже! Как мне пережить такой удар? — картинно ужасается Феликс, прежде чем рассмеяться и щёлкнуть Йеджи по кончику носа. — Мы справимся, хорошо? — серьёзнее говорит он. Йеджи, сделав ещё один глубокий вдох, улыбается и кивает. Через три минуты они выходят на лёд, и весь остальной мир исчезает на две минуты пятьдесят секунд. Эмоции, завладевшие Феликсом во время выступления, освобождают его. В груди становится просторнее, в голове — чище. Феликс, словно летая, снова чувствует себя настоящим, больше не серым и уставшим. Это — холод, скорость, единение с Йеджи, вдохновение, адреналин и лёгкое дыхание — и есть он, Феликс. Он живёт в этих двух минутах пятидесяти секундах, а затем, когда арену оглушают восторженные крики и рукоплескания болельщиков, сияет и впитывает в себя силы, чтобы продержаться до следующего дня. Утром Феликс просыпается проще, чем в дни без соревнований, и в зеркале видит не потускневшую куклу, а себя. Пробежка с Чипсом заряжает его энергией, позволяя Феликсу думать без привычной тянущей боли под рёбрами. О том, что он будет делать после олимпиады — отдыхать, как и обещал Чанбину, решать, когда и как закончит карьеру, куда направится после неё. О себе, чего он хочет, как себя чувствует — не знает, но очень хочет узнать и избавиться от уже еженочного ритуала разбора осколков его жизни, отношений, которые сам же и разрушил, от стыда, ощущения беспомощности. О Джисоне и Хёнджине — как бы Феликс ни старался, их имена, лица, голоса и прикосновения не хотят покидать его. Или он сам не хочет их отпускать, с этим Феликс тоже ещё не разобрался. Феликс в ужасе от не снежного шара, а целой горы размером с Эверест отложенных на потом проблем. Но старается не давать себе струсить и всё разгрести. — Идёт, — шепчет Йеджи, пихая задумавшегося Феликса в бок. Посмотрев в сторону дверей ресторана, Феликс замечает забытую фигуру. Вонён выглядит лучше: румянее, больше не пугающе худая, опрятнее. Как в первые месяца их сотрудничества. — Привет, Феликс, — Вонён ошеломляет Феликса низким поклоном почти до пола, а затем обращается к Йеджи: — Йеджи-сонбэнним, — и снова кланяется. Феликс переглядывается с не менее шокированной Йеджи и кивает Вонён, чтобы она села. — Я… надеялась на разговор наедине, — негромко произносит Вонён, когда официант уходит с их заказом. — Она следила за тем, чтобы я не счёл это пустой тратой времени и не ушёл, — хмыкает Феликс. Даёт себе мысленную похвалу: сначала хотелось ответить сильно грубее. — Говори, чего хотела. Нам на тренировку потом. Феликс замечает, как неуверенно, почти со страхом Вонён смотрит на него в течение двух секунд и прячет глаза. Так она себя никогда не вела — даже когда хотела произвести на Феликса впечатление. — Я хотела поблагодарить, — прочистив горло, Вонён расправляет узкие плечи и выдерживает взгляд Феликса. — Я сначала была в ярости, но… два месяца назад умер мой лучший друг, с которым мы, — поморщившись, Вонён мотает головой. Сердце Феликса покрывается неприятной колючей изморозью. — Не важно. Он умер, и я поняла, что могла бы быть на его месте, если бы ты меня не уволил. Мой менеджер тоже был тогда зол, но, когда остыл, выдал всё моим родителям, и меня отправили на лечение. — М, — промычав, Феликс отводит взгляд к окну. Пытается посчитать снежинки, но ему снова не даётся этот трюк. Будто чего-то не хватает — а так быть не должно. — Я рад. Это всё? — спрашивает Феликс, отстукивая ритм на правом бедре, и поправляет приборы перед собой. — Нет, — Вонён, переведя дыхание, быстро, будто чтобы не передумать, тараторит: — Я была причастна к некоторым сливам про тебя. — Чего? — моментально взорвавшись, рявкает Феликс так, что Вонён сжимается. — Повтори, — тише требует Феликс, сжимая свои бёдра до боли. — Я была причастна к некоторым сливам про тебя, — шепчет Вонён, всхлипывая. — Я… он… я недели две скрывалась от семьи и Ёниля, чтобы меня никуда не засунули, и… встретила его, — взяв со стола салфетки, Вонён стирает крупные слёзы. — М-мы… он был ко мне очень добр, слушал меня, говорил, что понимает и… хочет тебя проучить, — Феликс едва удерживает себя на месте, чтобы дослушать исповедь Вонён. — Я ничего не понимала, пила каждый день и… боже, — всхлипнув ещё громче, Вонён рвано выдыхает. — Он говорил, что он может заставить тебя расплатиться. И я рассказала ему всё, что знаю о тебе. В пазл, почти собранный ещё два месяца назад, добавляются одни из последних кусочков. Феликс, тихо хохоча, кивает. — Дай угадаю, — прочистив горло, Феликс натянуто улыбается. — Наше с Йеджи сотрудничество и тот список моих любовников, правильно? — Да, — Вонён жмурится и заламывает кисти. — И… и про того музыканта, с которым ты спал, но он почему-то не стал это использовать. По телу Феликса бежит наледь. — Ты хоть представляешь, что натворила? — вклинивается в разговор озлобленная Йеджи, едва не срываясь в сторону Вонён. — Думаешь, твои слёзы сейчас хоть как-то нас разжалобят? Ты своей пустой головой вообще думать не умеешь или что? Хоть на секунду задумалась о том, как это может сказаться на Феликсе? Мне? Нашей команде? Ты совсем тупая? Гнев Йеджи растапливает Феликса, позволяя ему снова вернуть контроль над своими телом и голосом. Сглотнув, Феликс кладёт руку на ладонь Йеджи и просит сбавить пыл. — Что именно Сынмин знает о Джисоне? — на вопрос Вонён, как он узнал, Феликс не отвечает. — Что именно ты рассказала Сынмину о Джисоне? — Только что вы часто виделись, клянусь. Феликс заказывает порцию виски и, выпив её залпом, разглядывает Вонён. Она правда глупая: как минимум из-за того, что пошла на поводу друзей, своего любопытства или ещё чего-то — Феликс не знает и не хочет, его это не волнует — и лишилась карьеры. Её глупость повлекла за собой несколько катаклизмов в его жизни. — Стало легче? — с кривой усмешкой спрашивает Феликс. Опустив голову, Вонён извиняется. — Побудь полезной: он собирается сделать что-то ещё? — холодно спрашивает Йеджи. — Я давно с ним не виделась, — едва слышно отвечает Вонён. — Знаю только, что он хочет либо сорвать вам олимпиаду, либо сделать что-то сразу после неё. — Fucking asshole, — фыркает Феликс. Злоба, один решённый вопрос и чёткий ответ — кто именно хочет разрушить Феликса — помогают ему чётче ощутить почву под ногами. Побеждать ещё никогда не было так легко. ‘Их страсть растопит все ледники мира’, — прочитав один из новых заголовков, Феликс давит усмешку и расслабляется в кресле частного самолёта. Это только начало. Кто бы ни хотел снести Феликса с вершины — включая его собственную психику — им не удастся. Сразу после блистательного для них с Йеджи финала гран-при начинается всемирная зимняя универсиада в Загребе — Феликс рад, что ему не придётся ещё десять дней возвращаться домой. Прежде чем возобновить сеансы терапии и встретиться с Сынмином, Феликс хочет попробовать разложить свои мысли по местам сам. Когда-то Сынмин был самым лучшим, близким другом Феликса. Он знал всё: Феликс рассказал о своей ориентации ему и только потом семье, Сану, Ёнджуну; о его переживаниях и слабостях; о первых сексе и крупной ссоре с Хёну; об ошибках разной степени тяжести. Феликс доверял ему больше, чем себе. Феликс хотел, чтобы так было всегда, но понял, что Сынмин катится в яму, быстрее него и помог, как посчитал нужным. Неужели Феликс заслуживает такого в ответ на попытку сделать лучше? Может, то было жестоко — Феликс не представляет, как и смог бы вообще жить без фигурного катания — но иначе бы Сынмин вряд ли прекратил медленно убивать себя. Может, тот опыт и помешал Феликсу предпринять более жёсткие меры по отношению к Джисону? — Земля вызывает Феликса. Моргнув, Феликс смотрит на Минхо. — О чём так задумался? — О Сынмине, — удивившись собственной честности, Феликс отвлекается на помощь Казухе с мидиями и возвращает взгляд на Минхо. — Не могу понять… точнее, путаюсь. Я чувствовал и чувствую слишком много вины или, наоборот, мало? Да и должен ли вообще? — Мой ответ ты знаешь, — хмыкает Минхо, поднося рокс к губам. Мина, кашлянув, привлекает его внимание. — Ну что? Я реально часто с ним об этом говорил. — Это правда, — с усмешкой подтверждает Феликс. — Нахер чувство вины, они сами во всём виноваты, бла-бла-бла и бла. — Вот, значит, как ты воспринимаешь слова своего старшего мудрого брата? Хихикнув, Феликс качает головой. — Ликси, но ведь это правда, — произносит Лалиса. — Я бы, конечно, не так грубо выразилась, но ты правда не должен себя в чём-то винить. Ты не должен был оставаться рядом с ними и решать их проблемы. Тем более такие. У тебя и своих хватает. Феликс поджимает губы, опуская взгляд на тарелку. Аппетит пропадает. — Дядя Сони смешной, — неожиданно говорит Казуха, отвлекаясь от своей еды. — Я по нему скучаю. И по дяде Джинни. Почему они больше не приходят? — У них свои дела, Казу, — мягко отвечает Мина за Феликса и одними губами извиняется перед ним. Феликс качает головой, вымученно улыбаясь. Прошло не так много времени, боль никогда быстро не проходит, но Феликс боится, что эта дыра в груди — с ним теперь навсегда. Джисон — позади. Феликс не позволяет себе думать о нём, о том, что и как с ним сейчас, что он переживал вместе с Феликсом, раз поступал так, как поступал. Хёнджин… о нём Феликсу больно вспоминать. Об их трёх неделях, о чувствах к нему, которые Феликс сейчас боится идентифицировать, об обещании ему. О том, что может случиться и хочет ли этого Феликс, заслуживает ли после всего. Словно пытаясь морально убить себя, Феликс бросается с обрыва под песню Хёнджина и просматривая папку с их совместными фото и видео. Как они выгуливали вместе собак, валяли дурака на катке, пели в гостиной особняка семьи Хван, ходили в рестораны, гуляли по городам во время соревнований. Как они лежали в одной постели, целовались. Феликс уверен, что был счастлив с ним. Но достоин ли он этого? Правда ли Хёнджин тот, с кем Феликсу стоит быть? Создан ли Феликс для отношений вообще? Может, он был высечен изо льда и должен оставаться в холодном одиночестве, чтобы никого не ранить? — Не смог устоять перед ночным перекусом, — хрипит Феликс, объясняя своё опухшее лицо визажистке. — Прошу прощения, теперь много работы. — Ничего, Феликс, — дружелюбно заверяет его Ынби. — Сейчас вернём твою красоту. Чанбин тихо уточняет, в порядке ли он и точно ли готов выходить на лёд, и Феликс скрывает дрожь в голосе, когда говорит, что с ним всё хорошо. На льду, получая рука об руку с Йеджи ещё одну победу, Феликс правда в порядке. Дышит, чувствует, слышит себя и людей вокруг, видит всё так чётко, ярко. Это временно, Феликс понимает, но ловит каждый миг ощущения жизни и искренне улыбается, благодаря своих команду, семью и болельщиков за поддержку. Почему он не может быть счастлив? У Феликса ведь есть так много. — Я просто не понимаю, по какой причине… чувствую всё это. У меня ведь правда есть всё: деньги, слава, семья, не так много, но хорошие друзья, любимый, — прокрутив парное с Хёнджином кольцо на пальце, Феликс сглатывает. — Был. Почему мне так погано? Разве я имею право быть несчастным, имея столько всего? Я вхожу в, дай бог, десять процентов населения, кому так повезло. Феликс шмыгает и прячет взгляд в окне. Вечерний зимний Сеул безумно красив — Феликс теряется среди кружащих в воздухе снежинок, на миг возвращаясь в самые счастливые дни за последние месяцы. — Вы не в ответе за несчастья других, — Феликс снова смотрит на доктора Мун, часто моргая. — Вы человек, который имеет полное право чувствовать грусть. — Ага, знаю, — сухо отвечает Феликс. — Но понимаете ли? — поколебавшись, Феликс неопределённо жмёт плечами. — Можете ли вы ответить, почему считаете, что не имеете права на негативные эмоции? Феликс качает головой. Так ли всё у него идеально? Сейчас — точно нет, но… в детстве? Когда он был подростком? За пять лет до Джисона? Нехотя, но Феликс вспоминает мелкие детали. Как мама говорила, что боль — это нормально, зато потом Феликс станет сильнее. Как отец всю жизнь твердил, что слёзы — это слабость, а у Феликса есть всё, чтобы оставаться сильным. Как Минхо и Лалиса замалчивали свои обиды перед родителями. Как одноклассники, коллеги и знакомые восторгались жизнью Феликса: богаты были все, но почему-то выделяли его, постоянно напоминали, как ему повезло. Даже Хёну говорил о том, что Феликсу не на что жаловаться, ведь семья даже его ориентацию приняла. — Jesus fucking christ, — ошеломлённо выдыхает Феликс, когда после трёх часов попыток отбиться от мыслей и уснуть, понимает, откуда в нём одна из проблем. Тявкнув, Чипс кладёт голову Феликсу на грудь. — Твой папа, кажется, начал делать успехи, — смаргивая влагу, горько усмехается Феликс. Осознавать причастность семьи и близких неприятно, но Феликс не винит их за это. Минхо и Лалиса выросли в тех же условиях, но восприняли не так, не имеют тех же проблем. Шансы были равные, не повезло Феликсу. Бывает. Феликс любит свою семью всем сердцем и будет держаться за них до последнего, что бы они ни сделали. Следующим же утром написав маме, что он всё-таки придёт к ним на празднование рождества, Феликс чувствует, как что-то в груди встаёт на своё место. Он слишком долго избегал встреч с отцом, жертвовал слишком многими совместными праздниками, чтобы не сталкиваться с ним лицом к лицу. Хватит. Он отец Феликса, и это ничто не изменит. — Спасибо, что пришли, — шепчет Феликс, обнимая вошедшую Йеджи. — Мы только рады, — с улыбкой отвечает она и смотрит на Тэёна, — ведь кое из-за кого мы не смогли поехать к моим родителям на праздники, да? Феликс хохочет с пристыженного Тэёна и приглашает их вглубь дома. На три часа Феликс возвращается в свои юные годы — когда мог побыть просто Феликсом, объесться лучшими блюдами по рецепту бабушек и мамы, подарить и получить кучу подарков — теперь у него есть хамелеон по имени Йеджи. Насладиться уютом семейного вечера. В груди свободно, а голова ясна, но сейчас Феликсу не нужны лёд и триумф для этого. Сейчас он наслаждается победой над Минхо в споре — как быстро дедушка попытается выпить больше, а бабушка это заметит. Радуется вместе с Казухой, когда она срывает упаковку с подарка от него и верещит при виде сделанных на заказ сиреневых коньков с корги и радугой — Феликс в самом деле считает себя самым лучшим дядей на свете. Вдруг почувствовав желание сделать безобидную пакость, стаскивает с Йеджи виски из запасов отца и выпивает его вместе с ней, Минхо, Лалисой и Тэёном. — Ёнбок, — подавившись хихиканьем, Феликс прячет бутылку за спину и смотрит на выглянувшего к ним отца. — Зайди ко мне в кабинет, когда вы допьёте подарок моего любимого учителя. Морозную тишину обрывает хлопок двери, а затем — их пьяный смех. Феликс понимает, что никогда в жизни не делал ничего подобного. Даже после вечеринок не приходил, а потом переехал в свою квартиру и сразу мог делать, что и когда хочет. Направляясь к отцовскому кабинету, Феликс нервно смеётся с осознания: он знает так много и одновременно так мало о жизни. Рос в тепличных условиях, пусть слишком рано повзрослел и стал самостоятельным; не совершал подростковых ошибок; пережив всего одно расставание, испугался так сильно, что сделал всё, чтобы больше не рисковать своим сердцем. — Если ты собрался читать мне нотацию за алкоголь, то опоздал лет на шесть, — шатаясь, Феликс проходит к креслу и плюхается в него. Вздохнув, отец откидывается на кожаную спинку сидения и подталкивает в сторону Феликса один из двух наполненных роксов. — Я хочу попросить у тебя прощения. Феликс, подавившись, недоумённо смотрит в спокойное лицо отца, всегда ровное, едва тронутое старостью. — Чего, прости? — с глупой улыбкой переспрашивает Феликс, вытерев с подбородка виски. — Я хочу попросить у тебя прощения, — повторяет отец и, осушив рокс, трёт переносицу, прежде чем посмотреть Феликсу в глаза. — За… тот пацан — да, я хотел, чтобы он исчез, но не из-за того, что ты думаешь. Твоя мама говорила, что переживает за тебя, потом я сам начал замечать, что ты тогда стал другим, — хмурясь, Феликс отставляет рокс, чтобы слушать отца внимательнее. — Я поступил неправильно и, буду честен, до сих пор не понимаю ни твою… особенность, — Феликс тихо хрюкает, но кивает, давая отцу продолжить. — Ни твой выбор карьеры. Но ты мой сын и ты усердно работал, чтобы стать лучшим, а он тебя отвлекал. Я попросил его уйти. Он отказался. Я надавил. — Хочешь сказать, действовал в моих интересах? — выгнув бровь, поражается Феликс. — А ты был уверен, что оно мне надо? Почему просто не поговорил со мной? Зачем действовал, — оглушённый ударом прозрения, Феликс округляет глаза. Тише: — Ты действовал у меня за спиной. Отец заново наполняет роксы, пока Феликс ясно, будто не выпил столько алкоголя, осознаёт ещё одну вещь. Они с отцом похожи гораздо больше, чем Феликс думал и хотел бы. — Как я и сказал, ты мой сын. Что бы ты ни делал, это не изменится, — Феликс, фокусируя взгляд на отце, рассеянно моргает. — Я… я не хотел вредить тебе. И не хотел, чтобы ты думал, будто я тебя не люблю и, тем более, ненавижу, — слёзы жгут глаза, но Феликс не смеет пролить их перед отцом, запрещает себе это сделать. — Возможно… возможно, я в какой-то степени завидую тебе. В твоём возрасте я уже давно всё сделал так, как хотел мой отец. Ни о чём не жалею, потому что это подарило мне тебя с твоими мамой, братом и сестрой, но был период, когда я хотел другого и не сумел отстоять себя. — П-почему ты говоришь мне это только сейчас? — хрипит Феликс. — Минхо рассказал обо всём твоей матери, и она снова повела меня на парную терапию, — закатив глаза, ворчит отец. Пятнадцать секунд, и они вместе смеются то ли от нелепости, то ли от нервов. От льдины в груди отламывается половина — Феликс не подозревал, как сильно на него давила мысль о предательстве, ненависти отца к нему. — А в первый раз вы почему ходили? — спрашивает Феликс по пути к остальным. — Такое детям не рассказывают, Ёнбок. Сморщившись, Феликс запрещает себе предполагать, какие сложности проходили его родители. В гостиной Феликс садится к Минхо и, тихо по-доброму обозвав его стукачом, кладёт голову на плечо брата. Рождества лучше не было ещё с Сиднея — Феликс не посетил с тех пор ни одно, заранее улетая в города проведения соревнований. — Лили, — ткнув сестру под рёбра, Феликс тычет в экран домашнего кинотеатра указательным пальцем, — это что за тряпочка вместо юбки? — Что-то имеешь против моего права показывать свою сексуальность? — вскинув брови, хмыкает Лалиса. — Урыла, — вздохнув, Феликс кивает. — Но песня кошмарная. Могли бы тебе получше дать для сольного камбэка. — Я участвовала в её создании. — У тебя кошмарный вкус, сестрёнка, — гадко хихикает Феликс и закрывает голову руками за секунду до того, как Лалиса начинает избивать его подушкой. — Да всё-всё! Прости! — Гадёныш, — фыркает Лалиса. — И как ты его терпишь, Йеджи? — Сама не знаю. Пока родители и бабушка с дедушкой продолжают светские беседы со своими друзьями, они продолжают смотреть премию. Казуха, наигравшись с Чипсом, валится на ковёр перед ними. Так спокойно. — Ой, давайте сделаем снеговиков! — вдруг предлагает Лалиса, вскочив перед экраном, но Феликс успевает заметить, что она хочет скрыть. Играя на рояле в белом костюме, поёт Хёнджин. О том, как его неожиданно и сильно захватили чувства, как он готов пойти на всё, лишь бы быть рядом. Как его сердце рвётся ко второму — родному. Как он мечтает снова обнять, поцеловать. — Прости, я не знала, что он именно с этой песней будет на премии, — тихо извиняется Йеджи. — А я забыла, — виновато произносит Лалиса, сжимая руку Феликса. — Всё в порядке, — выдохнув дым, Феликс тушит сигарету. — Давайте вернёмся. Ночью, добив своё сознание половиной бутылки рома, Феликс едва не звонит Хёнджину, но вовремя убирает телефон и ложится в постель. Каждая клеточка его тела стремится к Хёнджину, но Феликс не должен. Точно не сейчас. Да и где гарантия, что он нуждается в Хёнджине не из-за эгоистичного желания быть с кем-то, кто даёт Феликсу столько всего и безвозмездно? Разве Феликс успел разлюбить Джисона, чтобы вступать в следующие отношения? Готов ли он к этому? Сможет ли он стать хорошим партнёром для кого-либо? Вопросов слишком много, а ответов — ни одного. Только дыра в груди и тянущая боль в призрачном сердце при столкновении с напоминанием о Джисоне. Тридцатого января в квартире Феликса начинается ремонт. Два дня отдыха Феликс проводит с Минхо и его семьёй. Мир рядом с ними светлее, дружелюбнее — Феликс часто улыбается и смеётся, но по ночам продолжает марать подушки слабостью. Невыносимо, особенно по утрам, когда Феликс просыпается один. К счастью, начинаются следующие соревнования. — Зачем ты поехал один? — злится Чанбин на том конце связи, на что Феликс закатывает глаза, но не огрызается. — А если тебя там кто-то выследит? — Бинни, — вздохнув, Феликс останавливается, трёт глаза большим и указательным пальцами. — Мы в Таллине. Кто тут будет меня выслеживать? — Сасэны на то и сасэны, не мне тебе об этом говорить, — напоминает Чанбин. Он умеет бить в самые мелкие, оттого и самые болезненные цели. Пять лет назад сасэнка, вызнавшая домашний адрес Феликса и умудрившаяся получить доступ на их арену, приревновала Феликса к Суджи и подмешала в его банановый свежевыжатый сок персики. Феликса едва успели спасти от отёка квинке. — Бинни, я с охраной. Всё в порядке, — успокаивает его Феликс. — Ладно, — после недолгого молчания сдаётся Чанбин. — Не задерживайся сильно, у вас ещё тренировка. — С памятью проблем у меня ещё нет, — устало ворчит Феликс и прощается с Чанбином. — Jees. Приведя дыхание в норму, Феликс поднимает глаза и леденеет. Слева — off-white, с витрины которого на Феликса смотрит Джисон. Искусственно растрёпанный, яркий, обнимающий Чана за плечи. Справа — versace, призывающий посетить магазин потусторонне элегантной красотой Хёнджина в голубой атласной рубашке. — Ну нахер, — нервно рассмеявшись с абсурдности происходящего, Феликс пятится и спешит скрыться от двух пар глаз, способных сбить его сердцебиение даже через фото. Доктор Мун, ответившая согласием на сеанс по видеосвязи, слушает сбивчивый рассказ Феликса о его отношениях. Он не хотел говорить об этом, но не может прекратить поток боли и сомнений, чувства стыда и сожалений. Феликс впервые произносит вслух то, как сильно любил и боялся за Джисона, до чего дошёл в своём желании оберегать его. Феликс впервые признаёт, что хочет вернуться в объятия Хёнджина и как сильно его не хватает — словно пустота в груди расширилась, когда Хёнджин ушёл и забрал с собой часть сердца Феликса. — Если вы полюбили кого-то другого, будучи в отношениях с другим, это не делает вас плохим человеком, — Феликс жмурится, постукивая пальцами по бёдрам в одном ритме и обратно. — Вам было тяжело внутри и вне тех отношений? — Да, — кивает Феликс, кусая губы. — Но это не давало мне права изменять и пользоваться дорогим мне человеком. Это омерзительно, эгоистично и низко. — Вы бы считали так же, если бы в такую ситуацию попал ваш лучший друг? Брат или сестра? Раскрыв рот, Феликс давится отрицательным ответом. Жестокость к самому себе сидит так глубоко в сознании Феликса, что он не может представить, как давно занимается самоистязанием. Насколько глубоки раны, оставленные им же. Физически Феликс давно не приносит себе вреда. Строго следуя всем указаниям Донука, Феликс не пропускает приёмы пищи, перерабатывает только в крайних случаях, регулярно ходит по врачам и в кабинет физиотерапевта. Времена, когда Феликс доводил себя до пика и едва мог функционировать к концу сезона, в прошлом. Но, видимо, Феликс нашёл другой способ наказывать себя. Сам не заметил, как стал заложником травм, полученных от мелочей из детства и юношества и закрепившихся стараниями старого тренера. — Феликс, — щёлкнув пальцами перед его лицом, Донук сводит густые брови на переносице. — Где витаешь? — Начал слишком много думать, — глухо отзывается Феликс, теребя клюв плюшевого цыплёнка-салфетницы. — Ну да, спортсменам такое иногда противопоказано, — усмехается Ёнбэ и шлёпает Феликса по спине, от чего он дёргается и недовольно бурчит. — Тихо, вы следующие. Так что возвращайся. Феликс возвращается, но не целиком. В одной из поддержек он опаздывает на две секунды, ловит Йеджи, не даёт ей упасть, но лишает их первого места. Заперевшись в ванной, Феликс не чувствует себя частью мира. Сердце, оставляя трещины на рёбрах, оглушает своим стуком. Кровь, бурля и шипя, будто скапливается в груди, утяжеляет её. Дыхание заполняет голову воздухом, лишая зрения. Феликс пытается сконцентрироваться на лампочках, прожилках мрамора, хотя бы полотенцах, но не выходит. Феликс пытается ещё раз, ещё и ещё, до тех пор, пока не находит в себе силы зацепиться за веснушки на собственных бёдрах и насчитать ровно семьдесят восемь. Ледяные струи душа сгоняют остатки панической атаки, и Феликс осмеливается вернуться к команде, чтобы принять их утешения и заверения, что это ничего не значит. Через две недели олимпиада — ради неё, ради них, ради самого себя и своих стремлений Феликс должен дать отпор сжирающим его заживо демонам. И наконец встретиться с Сынмином лицом к лицу, чтобы закрыть эту страницу окончательно. Навсегда. — Привет! Феликс маскирует скривившиеся губы под улыбкой и обнимает Сынмина в ответ, прежде чем сесть с ним за столик. Déjà vu нервирует, но Феликс не даёт воспоминаниям и ассоциациям завладеть собой. Слушает Сынмина, всем своим видом показывая, будто ему интересно, как старый друг нашёл себя в комментаторстве. Будто грудь — изрезанная, полупустая, усыпанная холодными осколками хорошего прошлого — не кровоточит, а во рту не скапливается железная слюна. — А у тебя что новенького? — Да так, — усмехнувшись, Феликс отпивает вино и ещё раз проводит пальцами по нагрудному карману пиджака, под которым скрыта прослушка. — Изменил Джисону, потом расстался с ним, прохожу терапию. А ещё что-то как-то заебался и тоже начал употреблять. Ничего особенного, — Феликс облизывает нижнюю губу, наблюдая за сменой эмоций на лице Сынмина. От недоумения к плохо скрытому интересу, который перетекает в удивление, а оно заканчивается будто бы искренним испугом. — Почему ты не говорил мне, что это так классно? Я бы тогда, может, не сдал тебя, а присоединился. Сразу все проблемы исчезают, ни о чём не думаю, кроме новой дозы. — Нет, погоди, Ликс, — схватив Феликса за руку, Сынмин смотрит в его глаза. И он словно видит того друга, с которым Феликс проходил через самые важные этапы своей жизни. Светлого, доброго, верного. — Ты же не серьёзно? — Что именно? — Ты не тот, кто будет принимать наркотики, — Феликс вскидывает брови, с интересом разглядывая по-настоящему обеспокоенного Сынмина. — Ты не будешь рушить свою жизнь так. Ты сам говорил мне, что… — А ты разве не этого хотел? — ухмыляясь, Феликс скидывает с себя руку Сынмина и поправляет манжеты. Голая кожа под пиджаком покрывается мурашками, но ему жарко. — Разве не добивался моего уничтожения? Разве не для этого ты спелся с Вонён, а потом сливал информацию? Разве не для этого рассказал Ёнджуну о том, что я трахал его бывшую? Разве не для этого прислал те фото Джисона? Разве не для этого даже, блять, мою семью поставил под удар? Тебе вообще в голову приходило, как это может сказаться на семье Минхо? Казухе, блять, пять! Ты с ней нянчился, когда она только родилась, — проведя трясущейся ладонью по лицу, Феликс хрипло смеётся. — Что они тебе сделали? А Йеджи? Ты хотя бы на секунду о них всех задумался, а, Сынмин? Побледневший Сынмин вжимается в угол диванчика. Феликс, переведя дыхание, замечает, что нависал над ним, лишал места и воздуха. — Я не хотел тебя уничтожать, — негромко произносит Сынмин, когда Феликс отодвигается и тянется за следующей порцией рома. Не оборачиваясь на него, Феликс хмыкает. — Я хотел, чтобы ты тоже всё потерял и понял, через что проходили я и все те, кого ты просто выбросил. Как мусор, — Феликс кусает себя за кончик языка, сверля взглядом затылки собравшихся у барной стойки. Ром теряет вкус. — Хотел сбить твою корону. Ты ведь у нас весь такой идеальный. Знаешь всё больше всех, всегда поступаешь правильно, всегда самый первый и лучший, — фыркнув, Сынмин наливает себе сок. — Но мы оба знаем, какой ты. Из-за тебя девушка чуть не наложила на себя руки, когда ты трахнул её и сразу перешёл к парню, которого тоже бросил через пару дней, — Феликс, сжав рокс, рвано выдыхает. Давно отрефлексированная история, закончившаяся разговором с той девушкой и её прощением, осколком вскрывает заживший шрам. — Ты постоянно унижал тех, кто был ниже тебя. — А, я в той волне обвинений в школьном буллинге тоже благодаря тебе оказался? — бесцветно усмехается Феликс. — Может, и мастерскую моих стилистов ты поджёг? — Нет, против закона я шёл только с твоим фото. Но даже после него и всех слухов ты, как всегда, вышел сухим из воды, — дёрнув шеей, поражается Сынмин. — Может, — кости, мышцы, кожа трескаются, когда Феликс заставляет себя обернуться к Сынмину, — я просто на самом деле не такой монстр, каким ты меня видишь? — Или я тебя пожалел. У меня ещё очень много информации на тебя, — Сынмин, дёрнув губой, коротко смеётся. — Я даже твоего мальчика пожалел. Он наверняка с тобой и так натерпелся, раз так охотно закидывался всякой дрянью. — Не смей упоминать его, — шипит Феликс. — Только, блять, попробуй сказать хоть слово о нём. Улыбка Сынмина исчезает, пропуская его настоящее удивление. — Что, не плевать на торчка? — Нет, не плевать, — больно укусив себя за нижнюю губу, Феликс качает головой. — Мне и на тебя не было плевать. Думаешь, мне было легко сдавать тебя? Попробуй вспомнить, как долго я пытался образумить тебя, а ты продолжал врать, что это глупости. А я, блять, верил! Вот это я наивный идиот, а? — рассмеявшись, Феликс крутит парное с Хёнджином кольцо. — Если бы я не увидел тебя на той вечеринке, — Сынмин морщится, как и Феликс: если бы не Сан, Сынмин был бы уже мёртв. — Я бы не понял ничего и не решился бы. До чего вера в близких доводит, а? — Это не отменяет того, что ты разрушил мою жизнь. — Но я её спас. И если бы мне дали шанс вернуться назад во времени и исправить это, я бы сделал то же самое. Потому что я предпочту жить в мире, где мой бывший друг ненавидит меня, а не мёртв, — выплюнув последние слова, Феликс встаёт с дивана. — Понятия не имею, что ты задумал сливать обо мне на олимпиаде, но советую хорошенько подумать. Всё это время, — с улыбкой показав микрофон, приклеенный к груди, Феликс продолжает: — нас слушали и записывали. Если пойду на дно, я потяну тебя за собой. На этот раз меня даже совесть грызть не будет. — Как же тебе легко выкидывать людей, — поражённо выдыхает Сынмин. — Почему вы все так уверены, что мне легко это делать? — задумчиво шепчет Феликс, хмурясь. — Хотя… наверное, сам виноват, — Феликс кивает самому себе. — Прощай, Сынмин. Больше никогда не возвращайся в мою жизнь. — Разве ты бы не хотел того же, если бы был на моём месте? — кричит Сынмин ему вслед. — Я бы никогда на нём не оказался, — шепчет Феликс, удаляясь. В груди тянет, снова что-то обрывается, но Феликс испытывает облегчение. Словно с сердца срезали гнилой кусок, отравляющий остальные органы и кровь, — больно, но необходимо. Первое прощание с Сынмином почти разрушило Феликса: он не мог смотреть на своё отражение, есть, пить, зная, что лучший друг лишился дела своей жизни с его подачи. Сейчас Феликс ни о чём не жалеет. — Ой, простите. Феликс замирает на доли секунд, успевая заметить мило округлившиеся яркие глаза, мягкие щёки и тёмные кудри. Дыра в груди ширится. Оттолкнув Джисона со своего пути, Феликс покидает клуб. Забившись в угол своей старой комнаты, Феликс трясётся в истерике. Вселенная Феликса подорвана. Вместо идеального порядка планет и жизни на них — летающие в хаосе обломки всего, чем Феликс дорожил. Кожу полосуют осколки светлых — покрытых белой пылью и кровью — моментов с когда-то самым близким другом. Глотку разрывает полоснувшей по ней задорной улыбкой Джисона. В мозг вонзается лёд всего пережитого за последние восемь лет. Сердце лопается, не выдержав давления чувства вины за всё, что Феликс делал не так. До олимпиады три дня, а он больше не человек. Разбитый вдребезги сосуд, наспех склеенный воедино — не все части на своих местах, чего-то не хватает, а что-то навсегда утеряно. Феликс нуждается в тепле и стыдливо просит Йеджи переночевать перед вылетом в Милан у неё. Она и Тэён мастерски отвлекают его на игру в приставку, болтовню о планах на совместный отдых летом. Ники, скромно позвавший Феликса, просит прощения. — Я не хотел обижать тебя, Феликс-хён, — опустив голову, тихо говорит Ники. — И я… я совсем не хочу, чтобы ты исчезал. Ты очень хороший хён, правда. — Я не в обиде, Ники. Я в юношестве вообще всех от Лили отваживал, а у тебя хоть причина была, — дёрнув уголками губ в улыбке, Феликс хлопает Ники по плечу и слегка его сжимает. — Но мой тебе совет: ты скоро дебютируешь, самое время думать тщательнее, прежде чем что-то делать. — Хёнджин-хён говорит то же самое, — бурчит Ники, почёсывая затылок, и наконец смотрит в глаза Феликса. — Обещаю стараться, чтобы стать лучше. — Верю в тебя, мелкий, — усмехается Феликс и отправляет его назад к тренировке в танцевальном зале. — Только прекрати называть меня хёном, это кринж! В особняке семьи Хван пальцы Феликса перестаёт покалывать холодом, а дыра в груди набивается иллюзорным наполнением — сердце словно снова бьётся. Феликс смотрит на улыбающихся Йеджи и Тэёна, слушает их милые споры, тонет в тепле толстовки Хёнджина. Виски и Чипс, лежащие по обеим сторонам от Феликса, помогают ему держаться в реальности и не срываться в тёмную пропасть. Будто бы лучше, но чего-то не хватает. И Феликс знает, что это мимолётно. Ночью он снова не может уснуть, даже уткнувшись носом в мягкую шёрстку Чипса. Сдавшись, Феликс тихо выбирается из постели и спускается к кухне, чтобы попытаться найти снотворное Хёнджина и проспать до самого рейса. — Джинни? — неверяще шепчет Феликс, остановившись в двух метрах от открытого холодильника и склонившегося к нему Хёнджина. — М? — когда Хёнджин оборачивается и, подавившись соком, обливается, Феликс не может сдержать смешка. — Бля… Феликс? Что… как ты тут?.. В груди теплеет. Хёнджин, одетый в клетчатую жёлтую пижаму, растрёпан, округляет влажные губы и выглядит таким растерянным. Милый. Уютный. Феликс счастлив его видеть. — У меня дома ремонт, — неловко поведя плечом, объясняет Феликс. Толстовка Хёнджина, взятая без спроса, тяжелеет на его плечах. — Вот и… таскаюсь по домам друзей, пока не закончат. Не люблю отели. Теперь не любит. — А, понятно, — откашлявшись, Хёнджин стирает с подбородка капли сока. Непривычная неловкость рядом с ним веселит Феликса. Или его нервы окончательно сдают. — А ты… — нахмурив брови, Феликс пытается подобрать слова так, чтобы не звучать нагло. — То есть… Йеджи говорила, что тебя ещё неделю не будет в стране. Что-то случилось? — Мгм, — мотнув головой, Хёнджин скрывает кривящиеся губы в оскале. — Пытаются отобрать права на новую песню одной из наших групп. Срочно прилетел, чтобы разобраться, — Феликс заторможенно кивает, переминаясь с ноги на ногу. — Я… наверное, мне лучше уйти? — Что? — удивившись, Феликс склоняет голову вправо. — Это твой дом. — Да, но… — Всё нормально, ты ведь не специально нарушаешь обещание, — Феликс, немного подумав, подходит ближе к Хёнджину и замечает на его руке их парное кольцо — плакать хочется — а в ней бутылку вина. — Угостишь? Феликс опускает взгляд с глаз Хёнджина на его пухлые влажные губы и, сглотнув, скользит ниже к длинной сильной шее с оставшейся на ней влагой от сока. Аккуратный кадык Хёнджина дёргается, и сердце Феликса сжимается — приятно, не так, как все недели до этого. — Я рад, что ты смог пойти на терапию, — вместе со слегка шепелявым шёпотом в зимний воздух вырываются клубы пара от горячего дыхания и дыма сигареты — Феликс наслаждается, слушая его и следуя взглядом за мутным облачком. — Это тяжело. Помню, как мне было сложно начать… думал, это только для больных на всю голову. Я-то всего лишь слишком много веселился, работал и пил. Разве это повод? — саркастично произносит Хёнджин. — Бывший алкоголик пьёт вино перед рабочим днём? — беззлобно поддевает Феликс. — Вот уж точно, о чём не стоит переживать. — Эй! — хохотнув, Хёнджин пихает Феликса в плечо и помогает ему подкурить сигарету — Феликс ловит его руку и сжимает её в своей. Хёнджин, мило улыбнувшись, сжимает его пальцы в ответ. — Я был зависим от самих вечеринок. Чувства, что мне всё дозволено… секса непонятно с кем, — Феликс ёжится от отвращения. Он сам был таким, почему ему мерзко думать о беспорядочных связях Хёнджина в прошлом? — А потом убивался на работе… я рад, что ты не знаешь того Хёнджина. Я бы либо был тебе противен, либо мы бы разрушили друг друга. — А сейчас я разве тебя не разрушаю? — положив голову на плечо Хёнджина, шёпотом спрашивает Феликс. — Не даю тебе взаимности, но… стою тут с тобой и говорю о том, как сильно хочу ещё раз поцеловать тебя. Неприемлемые в своей честности слова срываются с языка раньше, чем Феликс успевает прикусить его. Мир замирает вместе с дыханием Феликса. — Не шути так со мной, Феликс. — Я не шучу, Джинни, — Феликс ненавидит себя за желания и прямоту, но не может, не хочет сдерживаться. Когда Хёнджин берёт его лицо в ладони, повернув к себе, Феликс смотрит в его тёмные лисьи глаза. Тепло. Как же под его взглядом тепло. Феликс судорожно выдыхает, прикрывая веки. — Но это не считается за моё возвращение. Это случайность, — дрожа, Феликс возвращает себя в реальность. — Я всё ещё не могу тебе ничего дать. Совсем. — Ты… — вздохнув, Хёнджин качает головой и прислоняется лбом ко лбу Феликса. — Мне нужно будет вернуться в компанию рано утром. М-мы можем украсть ещё одну ночь, но утром… — Я проснусь один, — сморгнув влагу, Феликс облизывает пересохшие губы. Феликс не увидит, как он уходит. Хёнджин не увидит, как его снова покидает Феликс. Больно, но проще, чем если бы они снова проснулись в объятиях друг друга со знанием, что им снова нужно расстаться без гарантии на воссоединение. — Ты хочешь этого? — несмело обняв Хёнджина за талию, Феликс словно встаёт перед ним на колено и протягивает своё истерзанное сердце. Вместо ответа Хёнджин целует Феликса. Феликс, не думая ни одной лишней секунды, отвечает. Растворяется в нежности, постепенно переходящей во взаимную страсть. Вернувшись в дом, Феликс подхватывает Хёнджина под бёдра и несёт на второй этаж — прерывается на тихие смешки, поцелуи в крупный нос и щёки с лёгкой щетиной. — У меня в спальне звукоизоляция, — шепчет Хёнджин, когда Феликс вжимает его в стену у лестницы. — Лучше туда. — Хорошо, — переведя дыхание, Феликс откладывает порыв слизать пот с шеи Хёнджина и относит его к нужной двери. Упав на широкую кровать — подаренную Феликсом после его жалоб на надоевшую старую — вместе с Хёнджином, Феликс откидывает их куртки в сторону и возвращается к губам Хёнджина. Мягким, горячим, отдающим винным привкусом. — Феликс, — охнув от укуса в ключицу, Хёнджин зарывается пальцами в волосы Феликса и дожидается, пока он посмотрит на него. — Я хочу медленно. Ты же не против? — Совсем нет, — приблизившись к лицу Хёнджина Феликс целует его в кончик носа. — Где всё лежит? — В ванной за зеркалом, — шепчет Хёнджин, гладя щеку Феликса. — Я… если хочешь, у тебя нет причин бояться войти в меня без презерватива. Феликс, шумно выдохнув, оставляет нежный поцелуй на покрасневших губах Хёнджина и уходит в ванну. Тело трясётся, но теперь причина тому — заново забившееся сердце, стремящееся к обнажённому перед ним Хёнджину. Он так красив. Один из немногих людей, чья физическая оболочка полностью соответствует её наполнению. Феликс бережно целует длинные сильные ноги Хёнджина, оставляет влажную линию слюны от поджимающегося входа к головке, снова целует в лобок, плоский живот с лёгким рельефом мышц, широкие грудь и плечи, выразительные ключицы и шею. Ловит языком несколько капель его пота и возвращается к губам Хёнджина, аккуратно вводя в его узость палец. Хёнджин хватается за его плечи одной рукой, второй — убирает с глаз Феликса слегка отросшую чёлку. — Не пожалей об этом, — судорожно шепчет Хёнджин, принимая уже три пальца. — Не пожалею, — обещает Феликс. Одно дыхание на двоих, сердца в унисон, полное единение, когда Феликс медленно входит в Хёнджина. Берёт его за руку и, глядя в его тёплые лисьи глаза, делает первое плавное движение. Не желая завершения, Феликс оттягивает их оргазмы так долго, как может. Целует — так долго, пока лёгкие не начинают гореть от недостатка воздуха. Ложится на спину и, снова почувствовав Хёнджина вокруг себя, просит его не двигаться. — You like cockwarming? — с игривой улыбкой спрашивает Хёнджин, склоняясь к лицу задыхающегося от удовольствия Феликса. — Чего же раньше не сказал? — Not a big fan, but, — глухо застонав в раскрытые губы Хёнджина, Феликс сжимает его ягодицы. — Right now… with you… — Я понял, — шепчет Хёнджин. Оргазм приходит медленно — когда за окном занимаются первые проблески солнца, а пропитанная их потом постель сбивается в кучу под стонущим Хёнджином — постепенно расслабляя каждую клеточку тела Феликса. Теряя связь с реальностью, Феликс проводит маленькую вечность в искрящейся неге, трясётся всем телом и прижимает к себе кончающего Хёнджина. С ним так хорошо. — Это кажется нереальным, — негромко признаётся Феликс, водя пальцами по рельефам Хёнджина. Его приятно трогать просто так — Феликс не помнит, чтобы ему хотелось касаться любовников после секса, лежать с ними на смятой влажной постели. Все меркнут перед Хёнджином. — Есть такое, — поцеловав Феликса в макушку, Хёнджин обнимает его обеими руками. — Тебе нужно поспать. — Тебе тоже, — легко вдохнув воздух полной грудью, Феликс находит глаза Хёнджина своими. — Я хотел… о том, что ты сказал перед сексом, — Феликс делает над собой усилие, чтобы продолжить. — Ты можешь делать, что хочешь и с кем хочешь. Не важно, что я почувствую. Не надо… ждать меня. — А это буду решать я сам, Феликс, — щёлкнув его по носу, Хёнджин целует Феликса в губы и тихо выдыхает. — Я взрослый мальчик, помнишь? Помнит и, кажется, любит это. — Знаешь, на что это сейчас похоже? — усмехается Феликс, греясь в глазах Хёнджина. — На тот тупой момент в фильмах, когда всё ясно и зрители орут ‘да хватит тупить’. — Правда похоже, — мягко соглашается Хёнджин. — Но ты ещё не готов. — Не готов, — эхом повторяет Феликс, утыкаясь носом в шею Хёнджина, вдыхает его аромат поглубже. — Я не буду с тобой прощаться. — И не надо. Феликс просыпается от холода, но слышит тихие шаги Хёнджина рядом с кроватью. Чувствует подступающие слёзы, когда он целует Феликса в висок и бесшумно уходит, забирая с собой всё тепло мира. Кольцо и браслет, остатки тепла в местах укусов и поцелуев напоминают, что их ночь — не плод его уставшего разума. Рыдания душат, жгут кожу лица, разрывают только ожившее сердце. Феликс зарывается лицом в подушку Хёнджина и даёт себе немного времени на оплакивание собственных ошибок. А затем — снова в бой. Торжественное открытие олимпиады словно происходит в другом мире. Тут он снова Ли Феликс, гордость Южной Кореи и главный с Йеджи претендент на золото. Тут он марширует с десятками лучших спортсменов мира, под прицелом миллионов глаз со всех стран, представляет свою и сам верит, что всесилен. Тут он не думает ни о чём другом. — Господи, до сих пор трясёт, — верещит восторженная Йеджи, подпрыгивая на месте и мешая этим стилисту снять с неё костюм. — Я и забыла, как это волнующе. — Понимаю, — с широкой улыбкой соглашается Феликс. Две недели в олимпийской деревне — одна из самых любимых частей Феликса. Тут все, несмотря на статус конкурентов, словно одна огромная семья. Жизнь кипит, всюду слышатся весёлые голоса. Он снова встречает старых друзей и знакомых, даже выходит гулять в перерывах между тренировками. Воздух тут ощущается иначе, он словно насыщеннее, чище. — Как тебе разрешили Чипса сюда протащить? — восторгается Сан, валяясь с виляющим хвостом Чипсом в снегу. — Деньги, Сани, — со смешком объясняет Феликс, валяясь рядом с ними. — Боже, не хочу, чтобы это заканчивалось. — Ты тут правда веселее, — вздохнув, Сан пихает Феликса в плечо. — Как успехи? Ну, с твоим лечением. — Тише ты, — шикает Феликс. — Во-первых, о таком не особо прилично спрашивать. Во-вторых, я не хочу, чтобы нас подслушали и узнали об этом. — Прости. Феликс не злится. Он не уверен, это действие олимпиады или ощущения оторванности от остального мира, но тут Феликсу думается легче. Его не сжирает чувство вины за слабость перед Хёнджином, отвращение от слов Сынмина, не коробят секунды случайной встречи с Джисоном. Спокойно обдумывая свои чувства, Феликс не чувствует тревоги за возможный слив от Сынмина — в отличие от настороженного Чанбина. Легко откатывает контрольные прогоны обеих программ. Не чувствует ничего, кроме желания завоевать заслуженную победу. Но что потом? — О боже! — кричит Джухён, обнимая застывших в счастливом мгновении Феликса и Йеджи, когда оглашают их баллы за короткую программу. — Ха, блять! — на русском орёт Донук, наваливаясь на них сверху. — Мы всех уделали! — Мы реально можем победить, — шепчет Феликс, пока сжимает в руке ладонь Йеджи, будто она — единственное, что напоминает о реальности происходящего. — Можем! — пищит Йеджи. Прочная вера в успех расправляется крыльями за спиной Феликса. В маленьком зимнем мирке только для него и его коллег, где Феликс может ещё пять дней прятаться от всего остального, безумно хорошо. Феликс снова чувствует себя былого, свободного, весёлого, открытого к небольшим спонтанным поступкам и людям. — Ты не сможешь меня обогнать, — самодовольно говорит Сан Виктору. — Сани, он конькобежец, — со смехом напоминает Феликс, обнимая хохочущую Йеджи за плечи. — Он тебя уделает. — Я и лучше тебя вращение сделаю! — ударив себя в грудь, Сан становится в стартовую позицию. — Ну-ну, давай, — подначивает его Феликс. Сан ожидаемо проигрывает Виктору в скорости, чуть не врезавшись в борт катка, а затем плюхается задом на лёд, не сумев повторить волчок. — Жив? — протягивая другу руку, со смехом спрашивает Феликс. — Ага, — кряхтит Сан. Веселье на катке кружит Феликсу голову. Он, забывшись, позволяет азарту и давно забытому желанию почувствовать тепло совершенно нового человека увести себя вслед за позвавшей его Эстер. Не размениваясь на лишние разговоры, она прижимается к стене раздевалки и рывком притягивает Феликса к себе. Целовать Эстер — странно, непривычно — приятно. Она безумно красива — ничто в её европейском лице и женственном теле не напоминает о тех, кого Феликс касался последние почти три года; вкусно пахнет — ни одного подтона уже родных Феликсу ароматов; обладает неплохим характером, с ней интересно иногда говорить. У неё прекрасная фигура, и Феликсу нравится касаться изгибов её талии, бёдер. Но внутри ничего не происходит. Даже в сотой доли не так, как было всего полторы недели назад — когда Феликс был счастлив просто смотреть на Хёнджина. Даже в миллиардную долю не так, как Феликс трепетал от поцелуев с ним. Хёнджин. Феликс хочет целовать его. — Прости, — Феликс делает два шага назад от знакомой и, прочистив горло, смотрит ей в глаза. — Это была плохая идея. Я… всё же в отношениях. Феликсу смешно. Изменщик в настоящих отношениях — изменщик и в липовых. Может, он правда настолько плохой, как считают раненные им люди? — Феликс, — улыбнувшись, Эстер склоняет голову вправо, — все наши прекрасно знают, что вы с Йеджи на самом деле не пара. — Думайте, что хотите, — разведя руки в стороны, Феликс усмехается. — Без обид? — Да какие обиды, — отмахивается Эстер и берёт Феликса под локоть. — Пошли, а то твоя девушка ещё подумает чего. Феликс хочет расхохотаться до сжигающих кожу слёз. Абсурд. Что он творит? Что с ним не так? Почему он совершает ошибку за ошибкой, продолжая собственноручно срывать с себя плоть, ломать свои кости? Расслабленное в удовольствии лицо Хёнджина перекрывается стонущим, а затем задыхающимся в слезах Джисоном. Феликс не должен приближаться к людям, пока не может помочь самому себе. Не должен позволять своим мыслям толкать его в объятия Хёнджина. Но Феликс так хочет к нему. — Мне нужно кое-что тебе рассказать, — шепчет Феликс, не выдерживая внутреннего напряжения, и отводит Йеджи к дальнему концу катка, чтобы сесть там и рассказать о своей очередной слабости. — Я соврал, когда сказал, что тогда не столкнулся с Джинни. — В смысле? — В прямом, — прочистив горло, Феликс смотрит в глаза Йеджи. — Я столкнулся с ним ночью, и… я переспал с ним. Секунда. Две. Сорок девять. — Погоди, — сдавив виски, Йеджи жмурится и мотает головой, а затем снова смотрит на Феликса. — Ты сделал что? — Что слышала, — шепчет Феликс, переводя взгляд на соревнующихся в скорости Сонхуна и Макса — одиночника из сборной Германии. Ладони и ноги холодят лёд, весь каток заполнен смехом и голосами коллег. Громко, ярко, хаотично, и Феликс прислушивается к себе: внутри, после признания Йеджи, всё тихо. Спокойно. Может, ему становится лучше? Внутри ведь ничто не волнуется. Может, он готов? Нет, Феликс снова путается в собственных чувствах. Всего десять минут назад он чуть не сорвался в истерику — ему как угодно, но не лучше. — Переспал с ним, — Феликс прикрывает глаза, делает глубокий вдох, чтобы дать себе пропитаться этими мгновениями мимолётной лёгкости. — И мне было очень хорошо. Будто даже не жалею, но… — Но? — Но у меня голова и вообще всё разрывается от противоречий. Я хочу, но не хочу быть с Джинни. Сейчас. Может, и не надо мне этого, а ему будет лучше без меня в его жизни. — И… что думаешь делать с этим? — немного помолчав, осторожно уточняет Йеджи. — Пока не знаю, — Феликс жмёт плечами и смотрит в обеспокоенное лицо Йеджи. — Давай сначала выиграем, а потом я обещаю подумать об этом основательно. Через два дня наступает самый важный день, к которому они с Йеджи шли почти два года. Ради которого они пролили литры крови, слёз и пота. Ради которого жертвовали сном, личной жизнью, телами, свободой, всем. Всё — ради мгновения, когда на финальном аккорде песни Джисона Феликс прижимает к себе Йеджи и они вместе тонут в тишине. Которая через секунду взрывается криками и аплодисментами ревущей толпы. Феликс, держа трясущуюся в одной амплитуде с ним Йеджи за руку, следит за сменяющимися цифрами оценок. Самая низкая — девять целых семьдесят семь десятых за исполнение элементов. Сердце, разогнавшееся до сверхсветовой скорости, подскакивает к голове. Феликс не слышит ни крики болельщиков, ни визг Йеджи, ни свой собственный. Мощный всплеск всего — облегчения, шока, счастья, кома всего теплящегося негатива за его сердцем — ослепляет Феликса. — Мы первые! Феликс, мы первые! — сквозь слёзы повторяет Йеджи, тряся Феликса за плечи. — Мы первые, — дрожа, эхом поизносит Феликс и прижимает Йеджи к себе. Выпускает слёзы, наплевав на все миллионы пар глаз, что направлены на них со всех уголков мира. На церемонии награждения Феликс не чувствует своего тела. Опустошение, пришедшее в ночь после вечеринки в честь их победы, не проходит. Феликс подставляет голову, чтобы на него надели его третье олимпийское золото. Подхватывает счастливую Йеджи на руки, чтобы мягко помочь ей сойти с пьедестала. Делает вид счастливого чемпиона на торжественном закрытии олимпиады. Улетает в тихий уголок Церматта и проводит там одинокую неделю, даже не взяв с собой Чипса. Сынмин, написавший о своём решении на самом деле всё отпустить, ничего не выкладывает. Семья и друзья с пониманием относятся к его решению побыть наедине с собой, не пишут и не звонят. Джисон, поздравивший их с Йеджи через официальные соцсети, пишет ему о том, что горд за Феликса и скучает по нему. Хёнджин — лишь в воспоминаниях о трёх волшебных неделях. Его фантомное присутствие на простынях их постели, на катке, где Феликс катается по ночам с уже привычной влагой на лице. Быть с Хёнджином — то, чего хочет Феликс. Он мечтал вбежать в его тёплые надёжные объятия сразу, как только в голове Феликса утих восторг болельщиков и его команды. Мечтает сейчас, чтобы Хёнджин тихо вошёл ночью в спальню и обнял Феликса. Но этого не происходит. Феликс даже рад. Как он может желать такого, больше ничего из себя не представляя? Пустая серая оболочка с тремя золотыми олимпийскими медалями на груди. По возвращению в Сеул Феликс, не приняв душ после перелёта, сразу направляется в кабинет доктора Мун. — А если я не хочу быть один? Это во мне какие-то комплексы говорят? Эгоизм? Чувство неполноценности? — скривив губы, Феликс отводит взгляд. — Что, если мне хочется вернуться к нему и наконец дать себе, ему шанс на взаимные чувства? Нельзя? Это откатит меня? — Если вы хотите, вы это сделаете, — Феликс заставляет себя вновь посмотреть на спокойную доктора Мун. — А я не в праве вам что-то запрещать. Только скажите, вы точно уверены в том, что хотите этого? И готовы ли вы? — Я не знаю, — тихо признаётся Феликс. — Я уже ничего не знаю. Даже себя. Будто внутри вообще ничего больше нет. — Вы всё ещё против медикаментов? Содрогнувшись от мысли, что в его крови будут течь препараты, Феликс твёрдо отказывается. Он справится сам. Должен ради самого себя. Феликс хочет жить. Следующий месяц проходит непривычно спокойно. Феликс всё ещё пуст, но не хочет ничего с собой сделать. Продолжает тренировки с Йеджи, откатывает с ней два ледовых шоу в Люцерне и Сеуле. Возвращается в свою квартиру — теперь светлую, будто совершенно новую. — У Джинни день рождения через час, — шепчет Феликс, чтобы не допустить ни шанса на пробуждение сильно переживающей за него Лалисы, гладя Чипса по макушке. — Поздравить? Чипс, лёжа на бедре Феликса, смотрит на него и широко зевает. Должен ли Феликс снова врываться в жизнь Хёнджина, не зная, задержится ли он дольше одного телефонного звонка? Феликс слаб. — Да, Феликс? — рана в груди немного затягивается при звуке мягкого голоса с лёгкой шепелявостью. — Погоди, ещё пятнадцать секунд, — шепчет Феликс с улыбкой и, дождавшись ровного часа, поздравляет: — С днём рождения, Джинни. — Спасибо, Феликс… я ждал твоего звонка. Чуть больше минуты — или часа, Феликс не знает, в кой-то веке не считает, а просто слушает ровное дыхание Хёнджина — они молчат. Тепло и уютно даже так. — Я не мог не позвонить, а ещё… я очень хочу к тебе, — закрывая глаза, произносит Феликс. — А я всё ещё жду тебя. — Почему? — А почему ты хочешь ко мне? — с тихим смешком спрашивает Хёнджин и, судя по шелесту простыней, переворачивается на другой бок. — Тебя никто не торопит, Феликс. Я хочу, чтобы ты не просто хотел, а мог прийти ко мне. — Я тоже этого хочу, Джинни. Феликс, проведя всю ночь за размышлениями, приходит к единственно верному сейчас решению: продолжить восстановление себя и своей вселенной. Официально объявив с Йеджи о своём решении взять перерыв, они не прекращают совместные тренировки. Сейчас они делают это ради себя и своего удовольствия — постоянно веселясь, снимая забавные тик-токи для развлечения их болельщиков, не лишая работы свою команду. Феликс заставляет себя быть откровеннее с доктором Мун и постепенно, с опаской принимает самого себя. Неидеального, поломанного, живого. Неистово хватающегося за людей, благодаря которым его существование имеет смысл. — Сани, ты серьёзно думаешь, что это сработает? — стучась в запертую дверь раздевалки, возмущается Феликс. — Ну это же помогло вам с Хёну тогда засосаться наконец! — Я не собираюсь сосаться с этим предателем! — вскрикивает Ёнджун. — Будто я с тобой собираюсь, — фыркает Феликс. — Сан, открой! — И не подумаю, пока вы не поговорите. Достали уже. Я пошёл с Йеджи на обед. Замычав сквозь плотно сжатые губы, Феликс опирается спиной о стену и скатывается по ней на пол. Решать проблемы, сталкиваться с ними лоб в лоб тяжело как никогда — доктор Мун говорит, что это нормально в его состоянии и постепенно будет становиться легче. Нужно только постараться. — Я спал с ней, когда вы уже расстались, — первым начинает Феликс, растирая глаза ладонями. — Хотя ты мог сам меня об этом спросить, а не слушать Сынмина. — А это разве что-то меняет? — фыркает Ёнджун, садясь рядом. — Нахуя ты это вообще делал? Я любил её, ты это знал! Я тебе в плечо плакался после нашего расставания, — Феликс сжимается, стуча пальцами по бёдрам. В тот момент последнее, что его волновало, — это чувства других людей. Даже самых близких. Хотя он правда знал, как сильно это ранит Ёнджуна — потому и молчал. — Своих подстилок мало было? — Было, — кивает Феликс и вытягивает перед собой гудящие от нагрузок ноги. — Это не оправдание, но мне тогда вообще насрать было, в кого совать член. Когда я напился в тот день, вообще ничего не соображал. Очнулся уже в постели с ней. Потом решил послать всё и продолжить. Как-то так всё и вышло. Доволен? — сглатывая горечь, сипит Феликс. — Звучит отвратительно. — Согласен, — усмехается Феликс и смотрит на Ёнджуна. — А ты зачем с Джисоном тусил? Тоже по наркоте угорать начал? — Фу, нет, — сморщившись, Ёнджун передёргивает плечами. — Погоди, откуда ты знаешь, что я тусил с ним? — Сынмин. Ёнджун наигранно гогочет и замолкает. Запрещая себе считать, Феликс пялится в белый свет лампочек. Успокаивает. — Я… да, я периодически сидел с ним, но не принимал ничего, клянусь. Он просто… как-то раз он пристал ко мне с вопросами о тебе и Хёнджине. А я что? Я же ничего в тот период о тебе не знал. И был зол на тебя, — Феликс хмыкает, опуская взгляд на свои дрожащие руки. — Вот и слушал, как он то оды любви тебе пел, то чуть ли не рыдал от того, как ему тяжело с тобой. — Вот как… а не рассказывал, потому что злился на меня? — Ага. — Придурок. — Сам не лучше. Феликс кладёт голову на плечо Ёнджуна и, сделав над собой усилие, искренне просит у него прощения. Просит остаться с ним. Просит попытаться дружить, как прежде. — Ты впервые плачешь при мне… вот так, — шепчет Ёнджун, прижимая всхлипывающего Феликса к своей груди. — Прости меня тоже… я был идиотом. Должен был сразу с тобой поговорить. Но… к тебе даже подходить было страшно. Ты даже на Чанбина орал. — Было тяжело, — шмыгнув, признаётся Феликс. — А сейчас как? — Лучше. К середине лета Феликс чувствует, как его планеты медленно собираются воедино. Почти не контактируя ни с кем, кроме семьи, друзей и своей команды, Феликс делает упор на терапию и продвижение в качестве модели. Он не уверен, что хочет развиваться в этом направлении, но работа стабилизирует его, отвлекает. Мысли о Джисоне и их отношениях, разговоры с доктором Мун о них всё ещё обжигают грудь Феликса, но чуть менее болезненно. Феликс учится принимать, что он не был целиком в ответе за их боль. Что он не мог контролировать ни зависимость Джисона, ни свои прорастающие чувства по отношению к Хёнджину. Ни сливы, ни проблемы. Ничего в тот период. Учится принимать, что он в принципе мало что контролирует. Что он живой человек, а его ошибки — не ужасны. Феликс часто вредил людям своими поступками, но он не должен нести за них наказание всю жизнь. Учится принимать, что он должен двигаться дальше. Что он может это делать, находя поддержку в любимых — и не должен стыдиться за это. — Привет, Феликс. Не оборачиваясь на севшего рядом с ним Хёнджина, Феликс с улыбкой наблюдает за играющимися Виски и Чипсом. Тут — на заднем дворе особняка семьи Хван — солнце словно сияет чуть ярче, а звуки приятнее. Особенно голос Хёнджина. — Привет, Джинни, — шепчет Феликс, кладя руку на ладонь Хёнджина, и смотрит на него. Одет в широкую футболку с Твитти, серые тренировочные штаны, его волосы слегка растрёпаны. Уютный, домашний и тёплый. — Я всё ещё не до конца восстановлен, а ещё впервые в жизни не знаю, что делать дальше. Я не знаю, что могу дать тебе, но… я обещал прийти к тебе, когда пойму, что хочу быть с тобой. Даже если будет поздно. Рвано выдохнув, Феликс заглядывает в тёмные лисьи глаза Хёнджина. — Поздно?