Chapter 7
8 сентября 2023 г. в 22:05
Джерард так и не научился получать удовольствие от одиночества. Рэй работал по выходным в дневные смены, оставляя парня делать в их блоке все, что заблагорассудится. Нормальные люди, наверное, нашли бы это бесконечно комфортным — протянуть ножки и наслаждаться компанией самого себя. Одиночество было свободой для других людей, но не для Джерарда. Ему никогда не было комфортно находиться наедине с собственными мыслями. Они всегда становились громче и громче каждую секунду, пока парень слушал их. Без Торо блок казался неестественно огромным, словно стены возвышались до самых небес. Это ощущалось так, будто Торо забрал с собой на работу все цвета, оставив только холод и чистоту. Блок наполнялся комфортом и теплотой, которую создавал его сосед, и вне зависимости от того, что делал Джерард, он не мог изменить этого. Парень чувствовал себя чужим в собственном доме.
Дверь в двойную комнату все ещё была заперта, излучая угрожающую ауру каждый раз, когда Джерард проходил мимо нее. Когда он смотрел телевизор, то сидел в дальнем конце на диване, не решаясь подойти к ней. Казалось, будто она наблюдает за каждым движением парня. От одной мысли о том, что придется остаться с ней наедине, по спине пробежали мурашки. Уэй не знал, почему так получалось: то ли из-за незнания, кто живет за дверью, то ли из-за того, что его мучала совесть за то, что он вломился в эту комнату без разрешения. Чувство только усиливалось с течением выходных, и к концу воскресенья Джерард уже привык бегать и прятаться в своей комнате, до возвращения Рэя.
Он пытался заглушить шум разрывающегося на части сознания, рисуя картины. Но все они получались мутными и темными, и он зря потратил те несколько холстов, которые привез из дома. Обычно они получались такими, когда он был подавлен, но сейчас в них было что-то новое. Всякий раз, когда он рисовал, черная фигура втягивалась в его работу, нависая над ней, как хищная птица. Даже когда он пытался рисовать только пастельными оттенками, когда он разводил краски до самого светлого оттенка, она снова пробиралась в картину. Вскоре он взял за правило, закончив работу, поворачивать картины лицом к стене, не желая больше смотреть на них ни секунды. Только услышав, как Рэй отпирает дверь, он решался выйти из своего укрытия. Его присутствие превращало всю квартиру в совершенно иное пространство, впускало разнообразие оттенков, когда тот входил в гостиную.
— Я же сказал, что ты не должен сидеть и ждать меня..! — сказал Торо, но Джерард знал, что огорчение в его голосе было ненастоящим. Они вместе перекусывали, когда Рэй возвращался домой, и неважно, было это в два часа ночи или в час дня. Джерард с нетерпением ждал этих минут перед сном, они эффективно отвлекали его от хаоса, творившегося в голове.
— ... Я ждал кое-кого совсем другого, — Джерард поддразнил его, стараясь казаться непринужденным и незатронутым, когда он сел в кресло в гостиной. Он специально развернул его лицом к кухне, а не к двери, ведущей в двойную комнату. Парень не мог долго смотреть на нее.
— Как будто у тебя когда-нибудь будет свидание, — Рэй рассмеялся, сунув голову в холодильник, чтобы достать что-нибудь поесть.
— Твоя мама наслаждается моим обществом!
— Она единственная, — поддразнил сосед, заставив Джерарда покраснеть. По правде говоря, он никогда не был на настоящем свидании. Первый раз он поцеловался с девочкой в седьмом классе, но это вряд ли что-то значит. Второй поцелуй был смелым, он должен был поцеловать одного из своих друзей, а за это ему заплатили пачкой сигарет, и он не знал, считается ли это тоже. Второй поцелуй был намного лучше первого.
— Как скажешь, — Уэй усмехнулся, глядя, как Торо садится на диван. В его руке был сэндвич, похожий на тот, который он сделал для Джерарда, когда тот только приехал. От одного взгляда на него у Джерарда потекло изо рта. Сэндвичи с белым хлебом и песто, которые он делал обычно, не могли сравниться с деликатесами Рэя.
— Чем ты занимался весь день? — спросил Рэй, откусывая большой кусок от своей еды, с таким видом, будто знал ответ. За последние несколько дней Джерард заметил, что Рэй делал то же самое, что и он, когда ему приходилось сидеть на диване. Он тоже садился так далеко от двери, как только мог, чтобы они не оказались в неловкой близости. Их колени были в нескольких сантиметрах от того, чтобы коснуться друг друга.
— Ничем особо, — ответил Джерард, не желая говорить о ситуации с его картиной. Когда он рисовал, то слышал затылком голос мистера Гибсона, который давал ему воображаемую обратную связь.
«Одиночество?» — спрашивал голос, изучая картину в очках, сдвинутых далеко на нос. «Или, может быть, чувство вины?» Джерард не хотел, чтобы Рэй считал его слабым.
— Нам действительно надо найти тебе друзей, — Рэй покачал головой, видимо устав получать один и тот же ответ каждый день. Но, к большому облегчению Джерарда, он, похоже, не придал этому значения.
— У меня завтра первый день в колледже. Скоро ты меня вообще перестанешь видеть, — ответил Джерард, все еще чувствуя себя немного неловко, но стараясь это скрыть.
— Я буду по тебе скучать, — Рэй сказал это в шутку, но с оттенком правды. Он протянул руку и похлопал Джерарда по колену тем знакомым, жестким похлопыванием, которое тот так ценил. Это помогало чувствовать себя в безопасности.
— У нас был хороший забег, — Уэй усмехнулся в ответ и понял, что он тоже это имел в виду.
— И правда, — Торо рассмеялся.
— Партнеры по преступлению, — сказал Джерард. Сосед бросил быстрый взгляд на дверь, а затем оглянулся.
— Бонни и Клайд, — ответил он.
Они рассмеялись, а затем провели несколько минут в молчании. Тишина не была некомфортной, она была скорее приятной, поскольку давала Джерарду возможность послушать музыку, которую Рэй выбрал для вечера. На этот раз это была медленная композиция Streetlight Manifesto, которую Джерард раньше не слышал.
— Кстати говоря... — сказал Рэй, и Джерард понял, к чему он клонит.
— Я ничего не слышал, — он солгал. А ведь слышал. По крайней мере, он думал, что слышал? Иногда, когда он сидел в своей комнате и рисовал, он слышал скрип половиц. Однажды Уэй был полностью уверен, что услышал шаги по гостиной, быстрые шаги по ковру, а затем возвращение с быстрым ударом по двери. Это заставило его остановиться в ожидании, не желая двигаться ни на дюйм, если вдруг он издаст какой-нибудь звук. В эти несколько мгновений он старался стать невидимым — даже когда был надежно спрятан в своей комнате. Услышанные звуки вызвали в нем то же чувство паники, которое он испытывал в то короткое время, когда высунулся из окна.
— Как долго он сможет там продержаться...? — задался вопросом Рэй, откусывая очередной кусок от своего бутерброда.
— Возможно, у него там есть тайник с едой, — предположил Джерард. Лично он был уверен, что парень выходил поесть, когда думал, что никого нет дома.
— Но мы бы нашли его... — в голосе Рэя слышалось разочарование. Джерард понял, почему. Тайна соседа по комнате, должно быть, повлияла на Торо гораздо сильнее, чем он говорил, — ему было ужасно жить в квартире так же, как он жил последний год. Мало того, что один из его соседей по комнате действительно пропал, так еще и второй практически не существует. Джерард вспомнил их общий плач по Майки на улице, и он подозревал, что за этим кроется еще много чего. Но Рэй был таким сильным, что, когда он не говорил об этом, он казался совершенно незатронутым. Джерард восхищался им из-за этого.
— Я не заглядывал под кровать... — сказал Джерард, но Рэй только покачал головой, прерывая его.
— Это нечестно... — признал он, глядя прямо на дверь.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Джерард.
— То, что мы все должны жить по его правилам. Я чувствую себя лишним в собственном доме.
— А я чувствую себя наоборот. Как будто это я запираю его в доме... — сказал Уэй, по-прежнему не глядя на дверь. От одной мысли об этом у него по спине побежали мурашки.
— Что ж, он этого заслуживает, — Рэй сказал сквозь стиснутые зубы, еще больше покачав головой.
— Мне от этого не легче... — признался Джерард.
— Если честно, мне невозможно его жалеть. Не после того, что он сделал... — сказал Рэй, откладывая свой бутерброд. Его руки сильно дрожали, и тарелка подпрыгивала, когда он ставил ее на маленький кофейный столик. Фарфор, ударившись о дерево, издал громкий дребезжащий звук.
— Я думал, он только и делал, что сидел там...? — спросил Джерард.
— Конечно, и поэтому именно я виноват, — громко ответил Рэй. Из-за двери не доносилось ни звука, ни единого признака жизни.
— Что ты имеешь в виду? — снова спросил Джерард, чувствуя себя глупо из-за того, что не мог просто понять Рэя.
— Люди вокруг... Они свалили всю вину на меня, Джерард. За то, что случилось с Михаэ... Майки, — в голосе Рэя звучала боль, которую Джерард никогда раньше не слышал. Она была сырой, звук ее словно резал кожу. Это ранило и его самого.
— ... Правда? — спросил он, пытаясь успокоить Рэя. Торо, казалось, не заметил этого: он избегал его взгляда, продолжая смотреть на дверь.
— Да, какое-то время... Они говорили, что это сделал я, — сказал он. Его голос был полон поражения.
— Рэй, мне очень жаль, — сказал младший, чувствуя себя неловко. Ему ничего не хотелось больше, чем встать и сесть рядом с Торо на диван, но ощущение, что он слишком настойчив, отпугивало его. Он остался сидеть на своем месте, наблюдая за соседом, который обхватил себя руками.
— Хотел бы я, чтобы он знал, через что мне пришлось пройти, — сказал Рэй, все еще глядя на дверь, словно это был человек, а не барьер, отгораживающий их обоих от третьего парня в квартире. Дверь символизировала его существование и работала как его лицо, обращенное наружу. — Какой же он трус... Спрятался там, чтобы его не обвинили.
Джерард мог только кивнуть в ответ, наблюдая за дверью. Казалось, что теперь она стала меньше. Было похоже, что они рвутся к ней, разрушая баррикаду, возведенную их соседом по комнате.
— Иногда мне кажется, что это сделал он, — пробормотал Рэй.
Торо не пожелал спокойной ночи, после того как они закончили трапезу. Вместо этого он закрыл и Джерарда, и двойную комнату своей дверью, захлопнув ее за собой с такой силой, что рамы с картинами на стенах опасно закачались. Джерард некоторое время раздумывал над тем, чтобы пойти за ним, но решил не делать этого. Рэю нужно было личное пространство, и он хотел уважать это. Если бы сосед хотел поговорить еще, он бы так и сказал. Вместо этого Джерард решил сосредоточиться на том, чтобы быть готовым к тому, что это может случиться, и быть настоящим лучшим другом. Эти мысли почти отвлекли его от страха остаться одному в главном помещении, несмотря на мрачную тень, все еще нависшую над ним. Но вскоре он снова заметил ее, выходя из гостиной. Ему казалось, что тысячи глаз наблюдают, как он приводил себя в порядок, прежде чем направиться в спальню. Раздеваясь, Джерард пытался спрятаться от самого себя, чувствуя себя незащищенным даже в своей собственной комнате. Казалось, что та тень из его сна, которая теперь жила в его картинах, оставалась с ним, едва скрываясь из виду. Он боялся, что ему придется снова заснуть.
В детстве Джерард был лунатиком. Не тем, кто бродит по дому перед сном, а скорее тем, кого сон заставляет отпирать двери и бесцельно бродить по окрестностям. Однажды он проснулся недалеко от границы города и шел рядом с шоссе в одной пижаме. Это началось еще в детстве: ему было лет шесть или семь, когда он впервые проснулся на улице. И с тех пор неважно, сколько внешних замков установили родители на его дверь: он всегда мог найти выход. Дошло до того, что отец тоже стал ходить с ним, используя лунатизм как ночное упражнение. Его мать не разделяла такой точки зрения и, узнав об этом, пришла в ярость. Она предпочитала брать больше смен на своей дерьмовой работе, чтобы оплачивать походы сына к психологу. Джерард ненавидел находиться там, сидя на пыльном диване, когда социальный работник пытался пробиться к его мозгу. У парня не было объяснения, почему он ходит, не было воспоминаний о том, почему он очнулся на лужайке перед школой или на последнем этаже незнакомого жилого дома. Но что он мог вспомнить, так это яркие сны. Они были настолько реальными, что он с трудом вспоминал, что в них было реальным, а что нет. Отличить сны от воспоминаний становилось все труднее, поскольку они постепенно заполняли его мозг, сбивая с толку. Он ненавидел видеть сны.
Диагноз ему так и не поставили, так как он постепенно начал перерастать это состояние. Каждый день рождения он чувствовал себя немного безопаснее, это стало его способом измерения. Прогулки становились все реже и реже, но сны не прекращались. Он действительно думал, что вырос из этого, что больше не будет этого делать. Ему было стыдно за свои поступки, даже когда это было не в его власти. Иногда он рисовал во сне, просыпаясь с краской, размазанной по подушке и одеялу. Картины получались лучше, чем те, что он мог нарисовать в бодрствующем состоянии, почти до такой степени, что ему казалось неправильным ставить их себе в заслугу. Он упаковал их на дно чемодана, и они все еще жили там. Ему даже не хотелось смотреть на них. Он не был уверен, был ли черный силуэт реален или нет. Но по темным следам, оставленным на простынях, можно было предположить, что это не сон.