***
Сильный ливень, что весь день непрестанно стучал по окну, наконец-то затих, перейдя в моросящий дождик. Со своего места Гермиона видела, как ветер за окном покачивал опустелые кроны деревьев, а улица в целом выглядела довольно безлюдной. Земля была покрыта мягкими шоколадного цвета листьями с прожилками золотого, красного и желтого. Гермиона обернулась на звук потрескивающего дерева и взглянула на танцующие под какую-то им одним известную мелодию языки пламени, что отбрасывали тени на ковер. В гостиной стоял теплый и пряный аромат корицы от давно горящей свечи. Укутавшись в толстый плед, Гермиона попивала горячий шоколад с маршмеллоу. Этим вечером она была на Площади Гриммо одна, и потому решила устроиться настолько удобно, насколько это вообще было возможно. Во время ужина Гарри срочно вызвали на совещание; с момента его ухода прошло уже несколько часов, и не было ни намека на его скорое возвращение. Так что Гермиона решила свернуться в клубочек на своем любимом диване, который мягко обнимал ее в ответ, и окунуться в книгу до тех пор, пока не устанет настолько сильно, что больше не сможет сдерживаться ото сна. Если бы Гарри остался дома, то они точно бы устроили ночной киномарафон с пиццей и пивом. Гермиона обожала такие совместные киновечера, и тем не менее несмотря на то, что компания Гарри была приятной, она в равной степени наслаждалась одиночеством. Гермиона ценила уединение и радовалась, когда ей удавалось прогуляться одной и просто подумать, либо посмотреть на мир вокруг. Она предпочитала читать в полном одиночестве, потому что так можно было полностью погрузиться в работу автора; ну а работать без людей вокруг было само собой разумеющимся. Но были все-таки моменты, и в последнее время все чаще, когда из состояния уединения ее вырывали мимо проходящая семья, либо парочка влюбленных, или же друзья, которые просто-напросто наслаждаются компанией друг друга. И в такие вот моменты она осознавала, что огромной любви к тому, чтобы проводить время одной было недостаточно для того, чтобы выбрать навсегда оставаться одинокой. Некоторые люди утверждали, что предпочитают свою компанию компании любого другого человека, и такое отношение заставляло ее задуматься. Одиночество Гермионе было знакомо не понаслышке: единственная дочь двух работающих родителей, слишком разумный для своего возраста ребёнок, да еще и с магическими способностями. И все же даже она признавала, что была не против иметь партнера, с которым можно было бы идти по жизни вместе. Так что наверняка даже те, кто говорит, что никто им не нужен, использует это как защитный механизм, когда на самом деле эти люди жаждут присутствия кого-нибудь еще точно так же, как и она. Именно поэтому она всегда верила в том, что быть изолированным от общества – самая доводящая до белого каления ситуация, в которой только можно было оказаться. Не было ничего удивительного в том, что в голове ее невольно возник образ Малфоя. Честно говоря, Гермиона вполне понимала логику Гарри. Она была согласна с тем, что тот, кто меняется к лучшему, заслуживает второго шанса. Но конкретно эта ситуация была для нее сложной; будучи знакомой с его поведением в прошлом относительно нее самой и других, Гермиона с трудом могла представить себе, как этот же мужчина пытается искренне перед ней извиниться. Но даже во время суда – день, когда Гермиона в последний раз видела его вживую – она заметила вспышки эмоций на его изможденном лице, хоть он и сразу их подавил. Так что можно было бы допустить, что он давно уже не тот хулиган, которого она когда-то знала в школьные годы. И от этого ей было не легче. Глубоко погруженная в мысли о блондине, Гермиона поднесла горячий шоколад к губам и почувствовала, как вместе с горячим напитком в желудке разлилось чувство вины. Ее логика соседствовала бок о бок с ее же чувствами. Та ее часть, которая надеялась на то, что он изменился, хотела верить в то, что письмо его было искренним, но другая, большая ее часть, никак не могла довериться ему полностью, настолько, чтобы ответить на его послание как-то по-другому. — Не нужно мне об этом переживать, — тяжко вздохнув проговорила она и помассировала брови. — Но, может стоит... — закусив губу призадумалась Гермиона. Она неотрывно смотрела в чашку, будто море плавающих маршмеллоу могли дать ей ответ. Он и так уже был в Азкабане совсем один, расплачиваясь за свои преступления, так что кто она такая, чтобы вешать на него приговор? «А о каких преступлениях ты говоришь?», снова зазвучал в голове надоедливый внутренний голосок, который в последнее время давал о себе знать все настойчивее. В этом ужасном месте сидели люди, которые заслуживали того намного больше, чем он; люди, которые убивали без задней мысли и пытали без сожаления. Ее личная цель преобразовать Азкабан и внедрить альтернативы заключению заключалась в том, чтобы предоставить узникам с приговором за преступления небольшой тяжести альтернативу. Они не заслуживали быть заключенными в тюрьме строго режима, какой и является Азкабан, но мир волшебников преступления на категории по тяжести не разделял: тебя либо ждал Азкабан, либо ты был свободен. Гермиона, отложив свой удобный мягкий плед в сторону, поднялась с дивана и направилась вверх по лестнице в свою комнату искать ручку с бумагой. Она решила написать новое письмо пока, не пожалела о принятом решении. Она взяла в руку подарок Джинни на день рождения и мягко улыбнулась: это была красивая серебряная перьевая ручка с тончайшим металлическим наконечником. Ручка имелась в ее распоряжении не так уж давно, но вплоть до этого момента она берегла ее для особых случаев в надежде на то, что замысловатый дизайн придаст чему бы там она ни собиралась написать позитивных нот. Конкретно в этом случае Гермиона надеялась, что ручка поможет ей отчистить разум, и тогда она сможет написать нечто такое, что покажет Малфою: она действительно его простила. Она знала, что простила, давным-давно отпустив обиды и боль; может, в этот раз у нее получится выразить это более искренне и на самом деле пожелать ему хорошей жизни после выхода на свободу. Не успев устроиться на стуле и полностью сосредоточиться на словах, которыми она хотела выразить свои мысли, Гермиона отвлеклась на нарастающий стук. Оглянувшись через плечо, она увидела задернутые шторы и, вспомнив о том, что оставила палочку внизу, внутренне застонала. Она раскрыла шторы и, к своему удивлению, обнаружила сидящую на раме окна и уставившуюся прямо на нее красивую серую с белыми пятнами сову; к левой ноге ее было привязано письмо. Гермиона впустила сову внутрь и сразу же решила проверить свою теорию. Она с осторожностью погладила макушку головы совы, слегка переживая за то, что ей откусят пальцы. Когда за этим ничего не последовало, она покачала головой и фыркнула. — Ха! И все-таки животные меня любят, Гарри! Сова протянула ногу, чтобы вручить ей письмо, на что Гермиона заулыбалась и дала ей немного угощения, после чего птица тут же улетела восвояси. Гермиона вспомнила сову, что прилетала перед этой и то, какой холодной и недружелюбной та была. Гермиона заметила на конверте печать Азкабана, отчего брови ее поползли вверх: ее глубоко поразило то, что Малфой прислал ей еще одной письмо. — Что ему еще надо? — пробормотала Гермиона Живоглоту, запоздало отметив, что тот уже успел куда-то уйти. В голове ее пронеслись десятки разных вариантов: может, он прислал ей второе извинение? Или ему не понравилось, каким равнодушным был ее ответ. Она почувствовала, как при мысли о последнем внутри нее разрастается чувство тревоги и молила о том, что все-таки причина письма была не в этом. Не хотелось ей оказаться объектом гнева Малфоя. На этот раз Гермиона не могла удержаться от того, чтобы выяснить сразу, что же таилось внутри конверта. Она закрыла окно и села обратно за стол, чтобы прочесть последнее письмо Малфоя. При виде содержимого конверта ее накрыло волной неконтролируемого волнения, отчего она почувствовала, как пересохло в горле и тяжело сглотнула. При виде не одного, а двух листов бумаги Гермиона очень удивилась. — Да что он там мог... — начала было она, но при виде первых же слов ноздри ее затрепетали, а зубы заскрипели. О Милостивая, Величайшая и Неимоверно Гениальная Гермиона Грейнджер! Вижу, что письмо мое было прочтено и ответ на него был написан. — Спасибо, мистер Очевидность, — пробормотала Гермиона. Сдается мне, именно такого рода приветствие ты и предпочитаешь; по крайнем мере очень на то похоже, так как ты явно считаешь, что лучше всех вокруг. Считаешь, что кто-то вроде меня – невзрачного человечишки – не заслуживает получить от тебя нормального ответа. Я, конечно, сказал, что не жду от тебя ответа на мои извинения, но даже пустой лист был бы лучше того, что ты прислала. Дела твои с твоими словами не сходятся; весь этот образ праведной ведьмы с так называемым чистым сердцем видимо распространяется только на тех, кто в прошлом с тобой лично не общался. — «Так называемым чистым сердцем»? Что этот человек вообще несет? — Гермиона перечитала его несправедливые суждения по поводу ее личности, отчего челюсть ее резко сжалась. Как же жаль, что газеты получают от тебя ответы красноречивее, чем я за личное извинение. А чего же так? Я что, не достоин твоих лживых благотворительности и учтивости? Знаю, что даже отдаленно друзьями мы никогда не были, но, казалось бы, зная на собственном опыте каково это, думалось мне, что сердечной доброты у тебя должно было быть поболее. Ну так вот первое и основное: какие такие блага, думается тебе, я получу за стенами этого места? Не поторопилась ли ты с выводами, гриффидорочка? Как-то быстро ты забыла о том, как я относился к тебе в Хогвартсе. Как я превратил твою жизнь в ад и всегда старался сделать так, чтобы ты, Поттер и Уизли попадали в неприятности. А что насчет моей ненависти к мерзким маглорожденным и того, как я говорил, что они недостойны магии и того, чтобы узнать о нашем мире? — Да ты сам себя же в невыгодном свете выставляешь, придурок, — зашипела Гермиона на страницы, стараясь так быстро дойти до последней, что едва ли не порвала их. Да как ты смеешь быть такой бессердечной? Я так переживал из-за того, какой последует от тебя ответ. Был готов к тому, что его не будет вовсе, и после всего этого получаю четыре строчки, полные полного пренебрежения? Я ожидал большего от Мисс Идеал. Ты прекрасно знаешь, кем я был, на чьей стороне оказался во время войны, как стоял тогда там и не помог в критический момент из-за своей трусости. И даже наоборот, не просто не помог, а напрямую был ответственным за то, что впустил убийц и психопатов в наш рай, наш Хогвартс. Я изо всех сил постарался помешать тебе и твоим друзьям сделать то, что вы должны были сделать; даже тогда, когда знал, что то, что ваша задача была настолько ужасной, что ты даже просто не могла оставить Чудо-Мальчика одного. Я – не хороший человек и я не заслужил молчания с твоей стороны. Я заслужил гнев и возмущение и все, что ты сдерживала в мою сторону все эти годы. Так почему же ты не говоришь обо всем этом? Гермиона зарылась ладонями в волосы и потянула в отчаянии за пряди. Неужели этот человек так и не понял, что значить простить и идти вперед? Да если бы последние четыре года она провела цепляясь за то, что он намеренно натворил, то чувствовала бы себя еще более опустошенной, чем сейчас. Может, ты считаешь, что извинения мои были совсем не искренними и не настоящими, а причиной написания письма послужило мое скорое освобождение из Азкабана? Ты это серьезно, Грейнджер? Понимаю, что у тебя сложилось обо мне такое впечатление, будто доброе слово, не говоря уже об извинении, вне моего словарного запаса. Но вот он я, не сплю ночами, думая о том, какие слова подобрать в обращении к тебе, Грейнджер. — Ах, ну простите, лорд Малфой. Может, вам еще и спасибо сказать за потраченное время? — прорычала Гермиона. Когда дело касается тебя, я знаю, где виноват. Я жил с осознанием этой вины каждый день с того самого момента, когда меня бросили в этот четырехстенный ад. Мне хотелось не запороть извинение тебе потому, что это не обычное «прости». Это извинение должно было быть таким, чтобы я сам в него верил, потому что если я что-то о тебе и помню, так это то, что ты видишь людей насквозь. Я хотел, чтобы ты точно смогла увидеть: мое время здесь прошло не впустую, мои попытки не ушли в никуда, а моя рефлексия, ставшая результатом заключения в Азкабане – которое очень близко по сути своей к одиночному заключению – не прошла даром. Так что могу тебя уверить: я – взрослый мужчина. Я могу принять все, что ты захочешь сказать, и не важно, как больно твои слова могут меня ранить. Но я вижу, что ты – просто очередная лицемерка, которая... — Ах ты, мерзкий, отвратительный... — процедила Гермиона, не в силах больше выносить жестокости и неточности, которые Малфой ей написал. В груди у него полыхал огонь ярости. Всё, что он писал, было полной чушью, и она не могла больше сдерживать свой гнев. Малфою удалось в одиночку успешно надавить на все больные точки аж с самого Северного моря. Она и подумать не могла о том, что он до сих пор был настолько незрелым. Он давно уже не был школьником и на самом деле был заперт в клетке; уж чего-чего, а времени на подумать насчет всех мелочей и совершенных ошибок у него было хоть отбавляй. Гермиона просто не могла поверить, что он написал такое узколобое послание просто потому, что он не простила его на месте или не дала ему ответ, который он хотел получить. Гермиона взяла скомканные страницы, которые когда-то были письмом Малфоя, и отложила их в сторону. Она положила руки на деревянный стол и, пытаясь сдержать гнев, глубоко вздохнула, в тот же момент жалея о том, что палочка ее осталась внизу. Как же ей хотелось испепелить бумагу! Не собиралась она терпеть оскорбления такого рода ни от него, ни от кто-либо другого, не говоря уже о том, чтобы позволять говорить от ее имени, как будто он вообще ее знает. Драко Малфой ни малейшего представления не имел о том, кем была Гермиона Грейнджер, но если он хотел получить настоящий ответ, то в таком случае она вышлет ему ответ, который этот напыщенный нахал по-настоящему заслужил. Глубоко удовлетворенная, Гермиона взяла написанный в добрых тонах ответ, который она собиралась послать до всего этого из-за затуманившего рассудок чувства вины, хорошенько его скомкала и отбросила в сторону. — Что, Малфой, желаешь получить ответ? Ну так давай-ка дадим тебе именно то, чего ты так хочешь, — зашипела она себе под нос.Глава третья
13 февраля 2024 г. в 21:44
С трудом распахнул тяжелые веки, Драко отметил, что во рту у него пересохло, мочевой пузырь был полон, да и в целом чувствовал он себя ощутимо дезориентированным. Он медленно повернул голову ровно настолько, чтобы поймать в поле зрения лежащий на полу рядом со столом нетронутый поднос с едой. Тот факт, что он пропустил утренний обход охранника означал, что проспал он намного дольше, чем обычно. За все время, проведенное в этом месте, он очень старался не менять своей рутины и каждый день вставал до того, как приносили завтрак. Соблюдение режима было единственным, что помогало ему не сойти с ума, но конкретно в данный момент от одной только мысли о том, чтобы что-то съесть начинало подташнивать.
Несмотря на то, что концепция времени жителям Азкабана была чужда, прошлой ночью, занятый тем, что пытался написать гневное послание Грейнджер, Драко ощутимо не спал допоздна и лег намного позже обычного. Он не остановился даже после того, как погасили огни; только и начал щуриться в попытках как можно четче выписать каждое свирепое слово. Если бы только луна за спиной ему подсветила! Но увы, ночное небо было затянуто хмурыми тучами, которые то и дело прорезали молнии.
Драко уставился в потолок и, дабы утихомирить мысли и стрясти́ с себя ощущение вялости, с которым проснулся, сосредоточился на дыхательных упражнениях, которым научился у своего психотерапевта. Как бы там ни было, проснулся он не из-за очередного кошмара, и потому вздохнул с облегчением. Этому факту он был благодарен, так как такого рода моменты были редкостью: чаще всего просыпался он именно из-за них.
Утихомирив хаос мыслей в голове, он почувствовал стыд за то, как резко отреагировал на ответ, полученный от Грейнджер. Все-таки друзьями они не были – даже ни разу и не побеседовали дружелюбно. Да и вообще, в те редкие моменты, когда они друг с другом сталкивались, она получала от него добротную порцию издевательств и мучений. Теперь от одних только воспоминаний об этом его чуть ли не выворачивало наизнанку. Так что на самом деле отвечать на его письмо именно так, как того хотелось ему, Грейнджер обязана не была; даже при том, что написанный им текст и был намного искреннее того, что Драко планировал отправить изначально. Если бы он был на ее месте, то даже и читать бы письмо это не стал.
Но Гермиона Грейнджер не была Драко Малфоем. Сердцу его никогда не стать таким же чистым, как у нее, и насколько Драко мог судить, она была человеком, который не цеплялся за старые обиды. Он же, в свою очередь, до последнего вздоха цеплялся бы за них мертвой хваткой. И все же с помощью своего психотерапевта он, после многих лет просиживания сессий и выдачи абстрактных ответов на вопросы, решил идти по жизни вперед и оставить прошлое в прошлом. Его психотерапевт помогла понять ему, что если он хотел, чтобы какие-никакие изменения все-таки произошли, то начинать Драко нужно было с себя: в первую очередь он должен был простить себя самого.
С неохотой Драко все же признавал, что отправка писем дарила ему чувство освобождения.
Он оторвал взгляд от ждущей своего часа еды и перевел его на два конверта, что затаились на столе: один – только запечатанный – для Грейнджер, а другой для Полумны Лавгуд, которая была новым адресатом его писем.
Воспоминание о том, с какой злобой он писал письмо Грейнджер прошлой ночью заставило Драко нахмуриться, а из-за того, что произошло это настолько импульсивно чувствовал он себя совсем уж глупо. Драко писал первое, что приходило ему в голову, и ни разу не задумался о том, какой эффект могут возыметь эти слова. Да, слова эти были правдой, но того факта, что он, вероятно, был неимоверно груб, это не отменяло. Нет, письмо отправлять нельзя. Нужно его вообще порвать, разорвать в клочья. Ах, если бы он только мог сжечь его дотла! Тогда можно было бы сказать, что такого рода перемещение чувств на пергамент было всего лишь упражнением. Так сказать, терапией.
Его ту же начали раздирать противоречивые мысли: а почему это, собственно говоря, он не должен отправлять ей это письмо? Драко нутром чуял, что если кто и мог его понять, так это она. А ведь ему и правда хотелось, чтобы она его выслушала. Но в то же время, теперь, когда пелена гнева спала, Драко осознал, что повел он себя абсолютно незрело, и ждать от нее большего было полным абсурдом.
Она была добрее, чем он того заслуживал. Скорее всего, он просто себя накручивает, и в целом ему стоило бы снизить ожидания относительно будущих реакций людей, перед которыми он планировал извиниться. Черт бы побрал этого Поттера за то, что тот подарил ему надежду.
Осознав полностью эту мысль, Драко почувствовал себя неуютно, отчего вставать с кровати ему совсем уж расхотелось. Теперь, когда волна злобы поутихла, Драко вынужден был признать неприятную правду о том, как быстро он вернулся обратно к своему юношескому, довоенному поведению; к тому, как он вел себя до того, как вырос как личность. Он предпочел бы днями лежать на этой неудобной кровати вместо того, чтобы лицом к лицу столкнуться с тем фактом, что ничего, кроме как остаться один на один с голосами в голове ничего другого ему не оставалось. И никуда от этих голосов, что непрестанно напоминали ему о когда-то совершенных проступках и о людях, которым он причинил боль, было не скрыться.
Но в дни, как этот, жизнь всегда напоминала ему о его промахах и вместе с тем об изменениях, которые он решил привнести в свою жизнь. Драко осознал, насколько глубоко засело в нем чистокровное воспитание и манипуляции родителей. Большую часть своего срока он провел в обиде на них. Когда он случайно сталкивался с отцом по пути в душевые, то игнорировал его полностью. Каждый раз во время таких встреч изможденный и бледный словно мертвец Люциус пытался с ним заговорить, но Драко и слышать ничего не желал. Даже его мать во время посещений умоляла по крайней мере дать его отцу шанс попросить прощения или хотя бы просто выслушать его, но Драко был слишком упрямым.
Последние полтора года своего заключения Драко провел в горьком раскаянии. Новость о смерти отца повергла его в шок. В течение нескольких месяцев Драко либо рыдал и скорбел об отце, либо мысленно погружался в прошлое, не желая терять воспоминаний о нем. Он ненавидел отца за то, что тот натворил и за то, как потащил своего сына вслед за собой, но еще больше он ненавидел его за то, что он его покинул.
Драко прикрыл глаза, и воспоминания о детстве, что навсегда будут существовать через призму печали, накатили очередной волной.
Свернувшись в клубочек, он думал о том, как всегда пребывал в страхе и о том, как никогда не набирался смелости поступить правильно.
— Да пошло оно все! — прошептал он себе под нос, накрываясь с головой тонким одеялом. Очень долго он изо всех сил старался жить по идеологии, в которой был воспитан, несмотря на то, что глубоко внутри всегда знал: что-то в них не сходилось. Жаль только, что вплоть до того момента, пока не стало совсем поздно, свой внутренний голос Драко игнорировал.
Прижав колени к груди, он почувствовал, как его накрывает чувство стыда за себя, за того глупого ребенка, которым он когда-то был. Всякий раз, когда он думал о прошлом, он видел себя в роли злодея из всех тех книг, которые он прочел. И естественно, гриффиндорская святоша – и не важно, что он и правда считал ее святой – и доброго словечка в его сторону не бросила бы. С чего это вообще она должна думать о том, как бы помочь ему чувствовать себя не таким жалким, трусливым, заносчивым и неуверенным в себе человеком, каким он себя в данную секунду ощущал?
— Не надо было мне вообще писать такую тупость, — фыркнул он, вспоминая, сколько времени потратил на то, чтобы скомпоновать это письмо.
Письмо, которое получилось слишком уж личным. Ни одно из предыдущих писем и близко не стояло по искренности рядом с тем, что он отправил Грейнджер. Причина этому ему самому была непонятна. Но, размышляя об этом, Драко осознавал, что где-то посреди сотни попыток сформулировать желаемое и раздражения относительно того, что он не знал, как именно это сделать, Драко позволил своим чувственности и уязвимости диктовать слова. Ему казалось, что возможно этот адресат, эта ведьма, которая так яро боролась за права сирых и убогих, будет открыта тому, чтобы рассмотреть ту часть его души, которая кричала громче остальных и пыталась показать ей то, насколько глубоко он сожалел о прошлом.
Придется ему перестать жить иллюзиями и принять то, что короткий ответ Грейнджер – это все, на что он может рассчитывать, и большего ждать не стоило.
— Да чтоб тебе провалиться, Поттер, за то, что снова дал надежду.
Проваливаясь в сон, Драко видел перед собой образ кудрявой девушки с полными слез глазами; она шмыгнула носом и вытерла лицо, после чего развернулась и ушла прочь. Ему захотелось ее окликнуть, попросить прощения, умолять о том, чтобы она его выслушала, но каждый раз, когда он открывал рот, чтобы закричать, голосовые связки его работать наотрез отказывались. Может, причина заключалась в том, что Драко чувствовал, будто его долг перед ней так просто было не выплатить, и оттого чувство вины все никак не хотело его покидать. Образ девушки постепенно растворялся, оставаясь где-то в закромах сознания, а ставшее уже знакомым чувство пустоты, наоборот, окутало его полностью.
— Письма! У кого есть что на отправку?
Голос Августа глухим эхом разнесся вокруг, вырывая Драко из состояния гипнагогии. Уснул он, наверное, всего лишь на пару минут, отчего, словно в бреду, быстро вскочил с места и поспешил схватить со стола письмо, адресованное Полумне, чтобы передать его охраннику. Драко даже схватился за железные перила своей камеры, чтобы утихомирить трясущиеся ноги и переждать головокружение.
И как же это он так умудрился забыть о том, что сегодня Август должен был собрать ответы, у кого таковые имелись. Хорошо, что теперь заключенным давали возможность быстро выслать ответное письмо вместо того, чтобы целую неделю ждать дня разноски почты.
— Эй, приятель. Как у тебя сегодня дела? — запихивая письма в кожаную сумку спросил Август. Драко, протирая глаза в попытках проснуться, протянул ему свое.
— Да ничего. Что ни день, то сплошное приключение, — несмотря на очевидный сарказм Малфоя, охранник в ответ только засмеялся. — Думаю, на какое-то время это будет последним, — неожиданно решил он, решив, что хорошо бы с этим марафоном извинений немного притормозить. Не собирался он каждый день на протяжении всего своего последнего года в этом позабытом Мерлином месте проживать направленные в его сторону потоки ненависти и раздражения. Не собирался, да и не мог.
— Понимаю. Времени у тебя, наверное, в обрез, — насмешливо ответил он, на что Драко только закатил глаза, не желая продолжать разговор. Настроения шутить у него ну совсем не было. Август повернулся и улыбнулся блондину:
— Хорошего тебе денечка. Надеюсь, что, когда приду в следующий раз, все же получу от тебя письмо на отправку. Хорошее это дело, Малфой.
Если Драко и решит отправить еще извинений, то доставит их сам; хотя бы просто для того, чтобы избежать комментариев от Августа. При этом ему придется быть осторожным и замести следы. Будет слишком уж подозрительным, если он внезапно начнет получать письма при том, что в течение почти четырех лет никто, кроме матери и иногда Тео, ему не писал.
Драко посмотрел охраннику вслед, после чего снова сел на кровать, решив вернуться ко сну. Он ощутил себя настолько подавленным от количества мыслей, что почувствовал себя совсем плохо; у него ломило все тело, отчего сидеть прямо просто не было сил.
Он попытался призвать некое подобие спокойствия и сосредоточился на единственном хорошем событии за сегодня – его письме Полумне. Наконец-то он выслал ей свое извинение. Она всегда казалось ему хорошей ведьмой; немного странной, конечно, но в целом бесхитростной и безобидной. Но и она пала очередной жертвой его трусости много лет назад: ее похитили и привезли в поместье Малфоев, но помочь он ей ничем не смог.
И хоть лично он никогда боли ей не причинил, именно в подземельях его дома ее пытали и морили голодом. Он знал, что еды, которую он лично ей носил, всегда было недостаточно, да и происходило это с перерывами. Драко искренне жалел о том, что ни разу не попытался хорошо ее покормить. Из-за всего этого написать письмо ей было легче, чем всем остальным; потому теперь после того, как ему все же удалось рассказать ей о том, что он чувствовал относительно всех этих мытарств, у него отлегло от сердца.
Подумав о том, что стоило все-таки облегчить мочевой пузырь, Драко тяжело вздохнул, поднялся с места и направился в угол своей крошечной комнатушки, где стоял туалет, а рядом к стене была приделана небольшая белая раковина. При взгляде на эту отталкивающую картину Драко поморщил нос, и ему пришлось напомнить себе самому о том, что раньше было еще хуже. Он был благодарен за то, что ему не нужно было справлять нужду в ведро, которое опустошали всего лишь раз в неделю. Слава Салазару за Грейнджер и ее крестовые походы за то, чтобы сделать мир, который никогда ее не принимал и не ценил, лучше.
Драко пошел обратно к кровати, но при взгляде на стол, где все еще лежало письмо для Грейнджер, резко остановился.
— Нужно перечитать, что за бред я там понаписал, и потом порвать его на мелкие кусочки, — ухмыльнулся Драко и подошел к столу. — Поверить не могу, что собирался... Полумна Лавгуд?!
Он отрывисто задышал и, в надежде на то, что слова сменятся на верного адресата, сожмурил глаза. Драко снова распахнул веки и трясущимися руками резким движением раскрыл конверт, намереваясь прочесть содержимое. Покачав головой, он пытался убедить себя в том, что не мог он так ошибиться. Но увы! Сделанного было не воротить.
Он почувствовал, как зазвенело в ушах, а сердце его болезненно застучало о ребра, отчего Драко медленно попятился назад. В ногах у него начало покалывать, и это чувство размеренно начинало разрастаться вверх по телу; ему вдруг показалось, будто он вот-вот потеряет сознание. Почувствовав внутренней частью коленей кровать, Драко плюхнулся на край матраса. Сжав конверт в ладони, он схватился за голову и попытался взять контроль над разом навалившимися на него эмоциями.
Драко выпустил голову из хватки и смял письмо в потных ладонях.
— Нет-нет-нет... не может этого быть, — захныкал Драко. Чтобы полностью осознать, что же произошло и начать думать связно, ему пришлось себя успокоить, но чувство всеобъемлющего страха никак не желало его оставлять. Он попробовал глубоко дышать, попробовал сжать ладони так сильно, что, если бы у него были ногти, то он точно поранил бы себя до крови. Дышать стало тяжело, и ему захотелось куда-нибудь сбежать: в этой маленькой камере он чувствовал себя словно взаперти и просто-напросто задыхался.
Что же он натворил?