Я люблю тебя, я убью тебя

      Клыки пронзили лопнувшую кожу, цепляясь за плоть как два гарпуна. От боли перехватило дыхание, время замедлилось. Или он замедлился, впав в анабиоз. По телу разливался животный страх, разрушающий каждую клетку организма. Он горел изнутри и не мог шевельнуться, тело ломалось, билось, запутывалось. Он попался в сети. Рыбаки вот-вот вытащат на поверхность. Отчаянно, изо всех сил, он бьёт хвостом, но тщетно – сеть сдавливает, врезаясь в чешуйки, выдёргивая несколько с корнем. Одна рука вывернута, застряв в переплетениях невода: если сейчас его резко потянут наверх, кость выломается.       В нём слишком много страха и недостаточно силы, ярости и агрессии: свернуться в клубочек и заплакать, жалея себя, - единственное, на что он способен. Глупая рыба, тупее осётра, недальновидный и невнимательный. Самый младший – и всегда последний в строю стаи, всегда отстающий. Лёгкая добыча, удобная мишень. Развлечение для старших братьев, честно пользующихся его доверчивой глупостью.       Как же хочется распасться на миллион маленьких пузырьков и раствориться в солёной воде. Стать частью чего-то сильного, невозмутимого и необъятного, прекратив своё жалкое существование. Умереть - проще, чем ежедневно и еженощно пытаться, сгорать на грани своих возможностей и всё равно унизительно проигрывать. Он устал, он безумно устал. В нём не разочаруются – никогда и не верили.       Сеть поднимается на поверхность. Длинные волосы, запутанные в леске, из-за безуспешных попыток освободиться застревают намертво. Феликс пытается в последний раз - и оставляет клок волос на стенках невода, кожа на руках режется о леску.       Рыбаки не верят своим глазам, шумят и восторженно ругаются. Феликс не сопротивляется. Его тычут, раскладывают на палубе, как на разделочной доске, лапают за хвост, прокалывают чем-то плавник. Неизвестно, что с ним сделают – продадут на аукционе, сдадут на опыты, убьют. Вариантов множество и ни в одном ему не будет больше покоя.       В лодку врезается что-то сильное и мощное. Мир накреняется, и Феликс падает в воду, становящуюся малиново-красной, словно во время заката.       - Ты, - шипят в лицо, пронзают трелью ругательств. – Сколько можно?!       Отец зол. Очень зол. В таком гневе он страшнее рыбаков. Феликс сворачивается, удерживая в руках раненный хвост, но его бьют по лицу – множество морских звёзд скачет перед глазами, ресницы дрожат, словно лес водорослей. Он прокусывает язык и покорно терпит в ожидании, когда отец устанет хлестать по стремительно опухающим щекам.       - Не возвращайся в гнездо без добычи, - тот шипит ему в лицо. - Принеси хоть капельку пользы, безмозглое создание!       Феликс не в силах ответить – челюсть свело. Он стремительно поплыл прочь от отца, направляясь к одному из самых рыбных мест – Акульему гроту. Изобильное охотничье угодье, где за добычу приходится воевать и расплачиваться ранами. Место, где охотник сам легко может стать жертвой.       Раненный хвост плохо слушается и путь занимает много времени, все силы уходят на борьбу с течением, безжалостно сталкивающим с выбранного направления. Феликс понимает, что оставляет за собой кровавый след – если не повезёт, его выследят акулы. Но не всё ли равно?       Горло сжимается, но времени на слёзы нет. Нужно принести стае еду, искупив свою ошибку, получить очередные заслуженные оплеухи и тогда можно будет уплыть в свой укромный одинокий уголок. А сейчас – изо всех сил работать уставшим хвостом и не засматриваться на целые миры коралловых рифов, украшенные множественными скоплениями цветных водорослей, не смотреть на плавно танцующие актинии и снующих туда-сюда забавных маленьких рыбок.       Он нырнул в лес водорослей и припал ко дну, затаившись. Хвост остался в напряжении – нельзя расслабляться: в любую секунду надо будет сорваться и кинуться на добычу. Пара томительных минут ожидания и когти вспороли брюхо большого толстого лосося. Радуясь, что удалось с первой попытки поймать достойный ужин, Феликс не заметил движения справа от него. Когда обернулся, было уже слишком поздно: длинная вытянутая фигура направлялась к нему и уплыть он не успеет. Маленькие острые зубы и чёрные отметины на чешуе. Барракуда. Проворный и прожорливый полутораметровый хищник. Феликсу не спастись от множества рванных и очень болезненных ран. Он выпустил лосося в надежде, что хищная рыба заинтересуется лёгкой добычей, но та, видимо, планировала более плотный ужин.       Феликс рванулся в сторону, но раненный хвост подвёл – не хватило мышечной силы, и его мотнуло прямо в пасть хищника. Зубы вгрызлись в плоть. Феликс задохнулся от боли, попытался вырваться, но барракуда впилась крепко. Клубы крови, растворяющиеся в воде, напоминали алые цветы. Такие же, как в его укромном уголке. Кто будет за ними ухаживать? Он ведь больше не вернётся.       Барракуда, довольная отсутствием сопротивления, разжала челюсти, стремясь следующим укусом положить конец жизни жертвы. Это был единственный шанс. Еле соображая, почти не дыша, Феликс нырнул вниз и попытался когтями вспороть чешуйчатое брюхо так же, как до этого лососю. Он никогда не нападал на кого-то столь крупного и не знал, как правильно наносить смертельные раны.       Хватило бы ещё одной раны, всего одной, но он, как обычно, слишком медлителен, слишком неповоротлив. Барракуда выжила и разъярилась. Хвост вспарывался кусок за куском, укусом за укусом - Феликс стремительно превращался в плавающий ошмёток изодранного мяса. Сил сопротивляться не осталось.       Барракуда замедляется, испуская новые кровавые клубы, смешивающиеся с кровью Феликса в одно алое облако. Счёт на минуты. Феликс впивается когтями в жёсткие рыбьи глаза, толком не понимая, что делает и куда именно попал. Нос напрочь забит запахом железа, режущим горло и скрипящим на языке.       Феликс не сразу понимает, что его никто больше не кусает. Боли столько, что невозможно соображать. Барракуда медленно опускается на дно, преследуемая кровавыми разводами.       Ему очень повезло.       Феликс оглядывается по сторонам, боясь увидеть приближающихся акул, которые не могли не учуять такое количество крови, и плывёт за убитой рыбой-хищником. Если дотащит до семейного гнезда, его обязательно простят!       Четыре килограмма ощущались как вес всего океана – его уставшее тело тут же потянуло ко дну, разодранный хвост не справлялся с нагрузкой. Он либо дотащит рыбу, либо умрёт по дороге от потери крови.       - И почему тебя не сожрали, безмозглая креветка?! – старший брат отнимает добычу и толкает в спину. – А если бы ты привёл в наш дом хищников?! Да лучше бы ты сдох, от тебя одни проблемы!       Другой брат старательно отпихивает Феликса подальше, сбивая с пути. Феликс совсем ничего не видит, в глазах – чёрные океанские глубины и пляски солнечных бликов. Он разбит и вымотан до состояния выброшенной на берег медузы. Хвост болит так, будто его раздавило камнями.       - Не смей возвращаться, пока не перестанешь кровоточить! – шипит третий брат. – Как можно быть таким идиотом?! Отец не убил тебя только потому, что ты ценишься красотой как рыба-бабочка и за твою мордашку можно торговаться с другими стаями.       - Ты всё ещё здесь?! – четвёртый брат наплывает на него и клацает острыми зубами у лица. – Поплыл вон!       Феликс уплывает, стараясь держаться ровно, но его шатает в разные стороны, а в спину прилетают надменные смешки. Уплыв достаточно далеко, он отпускает контроль и падает на дно. Плотный песок встретил ударом, но Феликсу уже безразлично. Не было сил даже свернуться в защитный клубок, чтобы спрятать нежный живот. Песок забьётся в раны, заставив их загноиться. Но ему всё равно.       Он просыпается, чувствуя на себе вес тела Хёнджина. Вампир насыщен и расслаблен глубоким сном. Феликс же – высушенный океан, огрубевшая ракушка на морском берегу. Песок забился в горло и глаза, скребёт желудок и натирает кожу. Хочется скулить, но Феликс терпит. Это не худшее, что с ним случалось.       Собравшись с силами, он заскользил по шёлковым простыням, выползая из-под Хёнджина. Он настольно ослаблен, что не чувствует ног – будто у него снова хвост, такой бесполезный на суше. Кости хрустят, и страшно, что этот звук слишком громкий и способен разбудить вампира.       Кое-как добравшись до двери, преодолев будто миллионы километров, Феликс вываливается в коридор и там распластывается высушенной рыбой.

🫧𓇼

      Мясо, мясо, мясо, вкусненькое мясцо. Рот полон слюны, желудок скручивает голодными полуночными позывами. Если он не поест сейчас, то не уснёт. А спать надо. И хорошо и много кушать тоже надо.       Кухонную кладовую заливает родным любимым лунным светом, жемчужно обнимающим контуры мебели и кухонной утвари. Столько оттенков чарующе синего, загадочного индиго, глубинной океанской синевы – и всё принадлежит палитре ночи. Ночь не одноцветна, она полна полихромных историй.       Среди гор баночек и склянок со специями, солонок, сахарниц, пиалочек, плошек, между этажами коробочек с чаем и кофе, на поляне деревянных подставок высится пизанская башня из лунного золота. Сгорбленный Феликс неподвижно сидит за столом: голова, словно отрубленная, повисла на тоненькой ниточке шеи. Белоснежный, как замороженный труп, синеватый, как окоченевший обрубок, безжизненный, будто мёртв уже несколько лет.       Чанбин замирает и задерживает дыхание: Феликс так сух и бестелесен – страшно, что можно сдуть его одним резким неосторожным выдохом. Парень вяло чешет забинтованную шею: на нём, помимо одежды, половина рулона туалетной бумаги - хризантемовый ароматизатор не перебивает густого аромата венозной крови.       - Он укусил тебя.       Феликс вздрагивает и встревоженно оборачивается. Слишком резко – шейные позвонки хрустят, и он будто марионетка с деревянными сухожилиями. От одного взгляда на него занозы скребут сердце. Чанбин стискивает зубы, пытаясь сдержать вздымающуюся бурю чувств. Никто не заслуживает такого отношения к себе, никто добровольно не стал бы живой миской с кормом, а Феликс кажется особенно уязвимым, но держится стойко, будто и не переживает самый страшный в своей человеческой жизни кошмар.       - Я знаю, насколько больно и страшно в первый раз. Потом привыкнешь.       Хочется самому себе вскрыть горло, чтоб не произносило больше таких бесполезных и обесценивающих слов поддержки.       - Как к такому можно привыкнуть? – шепчет Феликс, кусая сухие губы.       - Это как наркотик. Ломает, но в то же время воскрешает.       - Ты мазохист, - Феликс выдаёт укоризненную полуулыбку, и трогает подушечками пальцев губы, будто проверяя их на целостность.       - Возможно. Но это правда, Ликс: потом станет легче. Как безумно это не звучит.       Чанбин подходит к лунно-золотой башне фантиков и сгребает в более ровную кучу. Феликс хмурится и теребит край бумажного самодельного бинта.       - Я, наверно, съел все запасы, - булькает горлом. – Меня накажут?       - Нет, конечно, - тепло улыбается Чанбин. – Тебя никто не накажет. Ты можешь делать всё, что захочешь. Хёнджин не умеет быть благодарным, но он ценит тех, кто делится с ним кровью. Ты действительно будешь жить роскошной жизнью, как он и обещал.       - А какой жизнью живёшь ты?       - Я всем доволен.       Феликс улыбается и Чанбин не знает, куда ему деться. Мяса не хочется так же сильно, как сейчас обнять этого малыша, назвать нежно, укутать заботой, спрятав от всего мира. Но он может только говорить тупыми прозаичными фразами. Нежно называть ужасы. Очевидно пытаться искажать реальность. Читать нравоучения.       Всё равно что без просьбы и позволения читать вслух Стивена Кинга у кровати больного.       - Это большая привилегия: твою кровь пьёт вампир из королевской семьи. Ты должен ценить это.       - Я понимаю, - Феликс смиренно принимает его слова, и Чанбин ёжится, чувствуя себя моральным уродом.       Сейчас нужно совсем не это. Но как ему вести себя? Раньше он заботился только о Хёнджине, но тот предпочитает отдыхать и восстанавливаться, страдая или заставляя страдать других. А Феликс сейчас – рассыпающееся кружево, нетерпящее грубого отношения; пустой сосуд, испещрённый трещинами – если надавить, останутся одни осколки. Плотные синяки под его глазами и лунные тени превращают глазницы в глубокие гроты. Диафрагму покалывает, когда они пересекаются взглядами: в глазах Феликса – вся мощь бессмертной надежды, сияющей лунными бликами на тёмной поверхности океана. Его глаза единственный живой участок тела – искренний, доверчивый и хрустальный. Кажется, ничто не способно убить в них жизнь. Чанбин промаргивается, понимая, что неприлично долго пялился.       - Ты пил воду?       Феликс качнул головой и смял фантик.       - Я ел конфеты. Голова кружилась.       - Ты потерял много крови. Надо восстановить баланс.       Чанбин схватил кувшин с водой и заносился по кладовой в поисках стаканов: они где-то были, но сейчас он слишком рассеянный. Сметя на пол золотые фантики, поставил на стол кувшин и наполненный до краёв гранённый стакан, потянул себя за мочку уха, пытаясь сообразить, что делать дальше.       - Я спущусь в погреб, посмотрю что можно взять из еды. Подожди, пожалуйста.       Феликс кивнул и припал губами к стакану.       - Вот, - вернувшись из погреба, Чанбин плюхнул перед ним на тарелку кусок отборной мраморной говядины. - Тебе надо поесть мяса.       - Оно сырое, - неловко улыбнулся Феликс, рассматривая подношение.       - Оу, да, прости, - Чанбин почесал шею. - Ты же не ешь сырое, я забыл.       - Ну, только если рыбу.       - Да, точно. Суши, кажется, я правильно помню? Я тогда пойду приготовлю для тебя это мясо.       Феликс остался сидеть, провожая широкую спину благодарной улыбкой. Не прошло и пяти минут, как с кухни запахло горелым. В кладовую, чуть не упав со ступенек, ворвался Джисон, босой и в пушистой пижаме, ноздри раздувались, яростно втягивая воздух.       - Что случилось?! Где горит?!       - Чанбин готовит, - неловко улыбается Феликс.       - Чанбин готовит?!       Выпучив глаза, Джисон мчится на кухню, и Феликс проходит за ним. На сковороде что-то дымится по-чёрному.       - Всё под контролем, я сейчас потушу! – бодро заявляет Чанбин, хватая кувшин с водой.       - Нет, стой!       Джисон хватается за голову, видя мигом вспыхнувшие на сковороде языки высокого пламени.       - У тебя сардельки вместо мозгов! – взвыл он, схватив Чанбина за плечи. – Кто горящее масло тушит водой?!       Феликс тем временем, отыскав полотенце и рукавицы, вооружился ими и накрыл горящую сковороду крышкой.       - Бог ты мой, хвала луне, небеса послали нам умного человека! – Джисон, перестав тормошить Чанбина, обнимает Феликса. – Теперь я спокоен за Чанбина: он не убьётся своими тупыми идеями, ты за ним проследишь, когда меня нет рядом.       - Ликс, вернись на стул, не напрягайся, - Чанбин кладёт руку на плечо.       - Я в порядке, - Феликс улыбается сердечно, но послушно идёт обратно в кладовую.       Под руководством Джисона Чанбину удалось приготовить съедобное мясо на всех троих. Джисон сразу же принялся уплетать за обе щёки, но Чанбин, глядя на Феликса, медлил.       - О, принеси ещё миндального пива! – крикнул ему Джисон, когда тот подорвался куда-то. – Ни фига. Ты чего в аристократы подался? И где моё пиво?       Чанбин положил на стол три набора вилок с ножами и зарядил Джисону подзатыльник.       - Обойдёшься без пива на ночь, а то не разбудить будет. И пользуйся приборами, ты в приличном обществе.       - Но руками вкусней! – заныл Джисон. – Мы же не на королевском приёме.       - Всё в порядке, мне не важно, как вы едите, - мягко улыбнулся Феликс. – Спасибо, что позаботился обо мне, - он притянул к себе вилку.       Феликс медленно пережёвывал пищу, слушая разговоры оборотней: те обсуждали ночные дозоры, работу камер ночного виденья, параллельно перемывая косточки вожаку и тупым одноотрядникам.       - Я так и не понял, откуда ты в замке, Ликс-и? – когда тема подошла к обсуждению великих навыков Чанбина в готовке, Джисон, ловко увиливая от возмущений, переключил внимание на Феликса.       Феликс, не готовый к такому вопросу, подавился водой. Его рука непроизвольно поднялась к забинтованной шее. Джисон нахмурился, тут же осознав всё.       - И ты это позволяешь? – он посмотрел на Чанбина, иронично выгнув бровь.       - А что я должен делать?       - Защитить того, кто нравится.       - Нравится?       - Конечно, нравится, - упрямо сжимает рот Джисон, скрещивая руки на груди. – Тебе напомнить, что ты боишься огня и готовки, но при этом добровольно вызвался жарить мясо, совсем ничего не умея? И ради кого?       - Заткнись, - когти Чанбина царапнули столешницу.       - Да-да, «мне нравится только Хёнджин и я должен защищать только его», - процитировал Джисон противным голосом и закатившимися глазами выразил вселенскую усталость. – Сто раз уже слышал. Хёнджин тебе не нравится. Верней, нравится, но по-другому. Ты путаешь настоящую любовь с обычной привязанностью. Постоянно говоришь «должен», «обязан», «положено», но где в этих словах любовь?       - Мы дружим с детства. И мы соулмейты.       - Дааа, ещё одно искусственно исковерканное понятие, - оскалился Джисон. – Эй, Ликс-и, расскажешь, что у людей значит это слово?       Феликс сидел, уткнувшись взглядом в тёмную воду в своём стакане, и вздрогнул, услышав своё имя. Чанбин сжал кулак, увидев, что блики в его увлажнившихся глазах дрожат так же, как и вода в стакане, сияющая в лунном свете.       - Оу, - пробормотал Джисон.       - Мне, наверно, надо вернуться к Хёнджину, - сглотнул Феликс. – Он не знает, что я ушёл.       - Хёнджин не проснётся до завтрашнего вечера, я уверен, - Джисон бодро вскакивает из-за стола. – Ты не обязан возвращаться к нему прямо сейчас. Давай сегодня поспишь у меня?       - А Минхо его не задушит от ревности? – рыкнул Чанбин.       - Сам себя не задуши от ревности, - нагло высовывает язык Джисон, но виновато поворачивается к Феликсу. – Слушай, правда, я не подумал… мой хозяин иногда бывает не слишком терпимым…       - Ничего, я тогда вернусь к Хёнджину, - слабо улыбнулся Феликс. – Спасибо, что покормили.       Чанбин сглотнул, видя удаляющуюся спину в просвечивающейся смятой кофте. Белый призрак, плавно, с каждым шагом, растворяющийся в темноте. Отпустить его – и ему придётся остаться одному, выживать в темнице, общаться с голосами мёртвых, пока не сойдёт с ума и не станет одним из них.       - Три, два, один… - в ожидании загнул пальцы Джисон.       - Феликс, стой!       Чанбин догнал парня и развернул к себе за плечо, на секунду испугавшись, что сейчас пальцы пройдут сквозь него как через мираж.       - Если хочешь, можешь пойти ко мне, - выпалил скороговоркой и закусил губу в ожидании ответа.       – Чего и следовало ожидать, - смеётся Джисон.       Феликс опускает голову.       - Я хотел бы, но…       - Пойдём, тебе надо обработать укус, - перебивает Чанбин, хватая за запястье. – И отдохнуть тоже.       Он потащил Феликса вперёд, сопровождаемый доставучим хихиканьем Джисона. Иногда мелкий умел выводить из себя. Но злится на него не было времени: все мысли были только о тонком запястье Феликса, что сжимал под пальцами. Кожа нежнее бисквита, клокочущий пульс, маленькая выпирающая косточка. Чанбин боялся случайно проломить хрупкие кости и оцарапать кожу грубыми рубцами, мозолями и вмятинами своей ладони, поэтому ослабил хватку, оставив лёгкое сжатие, совсем забыв про то, что можно как бы и отпустить и не тащить за собой, как щенка за поводок.       - Хочешь, сделаю так, чтобы Хёнджин приказал тебе защищать и Феликса тоже? Не будешь больше раздираться муками совести, что тебе приходится возиться с тем, кто нравится, но не Хёнджин, - Джисон снова напомнил о себе, по-клоунски шагая рядом, сложив руки за спиной.       - Не вмешивайся, хуже сделаешь, - рыкнул Чанбин и беспокойно оглянулся на Феликса, почувствовав, как дрогнул его пульс в этот момент.       Насмешливо улыбаясь, Джисон исчез под шторой из цветущих лиан.       - Куда делся этот шкет? – Чанбин завертел головой.       - Наверно, там проход под лианами.       Феликс протянул руку, но Чанбин схватил его, дёрнув на себя.       - Эти растения опасны, не трогай. Нет здесь никакого прохода, сколько раз здесь мимо ходил.       - Вас долго ждать? – голова Джисона вынырнула из-под лианных стеблей.       - Ты что, сквозь стены ходишь? – вылупился на него Чанбин.       - Здесь проход, тупица! Можно срезать путь до наших комнат и не выходить на улицу.       Феликс раздвинул руками лианы, но перед Чанбином они сомкнулись, выпустив шипы.       - Тише, тише, - Джисон погладил одну из веток. – Этот большой и тупой волк с нами.       Чанбин хотел рыкнуть на него, возмутившись, но чихнул из-за попавшей в нос пыльцы. И продолжил чихать на протяжении всего туннеля, будто аллергик со стажем.       - Ты уже виделся с Минхо, да? – поинтересовался Джисон у Феликса. – Видимо, ты ему понравился, раз лианы признают тебя. Теперь у тебя преимущество: можешь гулять по замку сколько вздумается и не бояться заблудиться, растения всегда помогут тебе найти путь. Да хорош чихать, стены обрушатся! – подпрыгнул он из-за очередного громогласного чиха Чанбина. – Это тебе наказание за твёрдолобость и упрямство.       Они вышли через очередную лианную занавесь и оказались в узкой галерее с высоким потолком.       - Ты хоть представляешь, сколько я ждал? – раздалось сверху капризное, и с потолочной балки на мозаичный пол спустилась тёмная изящная тень.       - Минхо!       Джисон чуть ли не вприпрыжку мчится к нему, не тормозит, подбегая, и врезается со всей дури – Минхо покачивается, но остаётся на месте: непоколебимую статую так просто не свалить с пьедестала. Джисон стискивает Минхо в объятьях. Феликс не знает, что его шокирует больше: такое восторженное отношение к пугающему Минхо, или вылезший из-под шипастого ремня чёрных джинсов Джисона хвост и заострившиеся уши, покрывшиеся лёгким пушком, или же то, что Джисон самым кончиком языка лижет Минхо прямо в губы, как счастливый пёс, радующийся появлению избаловавшего его хозяина.       - Джисон у нас совсем ещё щенок, - снисходительно улыбается Чанбин. – Легко теряет контроль, поддавшись эмоциям.       Феликс понимающе разевает рот.       - У вас с Хёнджином так же?       - Чего? – недоумённо сводит брови Чанбин и морщится, глядя на Джисона, запрыгнувшего на бёдра Минхо: те продолжали целоваться. – Нет, конечно. Не все соулмейты такие.       Феликс затеребил рукав кофты.       - Так всё-таки… кто такие соулмейты?       - Хозяин и пёс, между которыми особая связь.       - Связь? – Феликс выглядит растерянным.       - Преданная непоколебимая любовь. Благодаря этому чувству мы подчиняемся и выполняем приказы хозяев. Даже если нам прикажут убить себя – мы покорно выполним. Такова природа оборотней.       Феликс выглядел погрустневшим, и Чанбин поспешил увести его.       Комната Чанбина напоминала хорошо обустроенную пещеру: совсем без обоев и какой-либо отделки, стены – голый известняк, по углам свисают сталактиты. Люстра под кривым сводчатым потолком висит на цепях, но в ней не зажжены свечи, свет дают множество канделябров, расставленных на узких досках, прибитых к стенам. Единственное окно – дырка в стене, сквозь которую видно круглую луну. Мебель – только самая нужная: широкий платяной шкаф с приоткрытой дверцей, узкая кровать-койка, две тумбочки. У двери свален целый отряд из ботинок-тяжеловесов, гриндерсов, берцев – на высокой шнуровке, с цепями, с шипами, ледоходами, металлическими молниями и заклёпками.       - Садись, - Чанбин кивает на кровать.       Феликс кладёт ладонь на койку, напоминающую обычную доску, накрытую простынёй. Присаживается на самый край, действительно ощущая под собой дощатую поверхность, шершавость которой не скрывается грубым хлопковым волокном.       Чанбин тем временем рыщет в тумбочке у кровати и достаёт на поверхность спирт, мази и бинты. Феликс, морщась, разворачивает прилипшую к коже, обёрнутую вокруг шеи, туалетную бумагу и комкает в руках в серо-бурый ком. Задерживает дыхание, когда Чанбин садится рядом.       - Больно не будет, - Чанбин по-своему трактует его смущение.       Феликс прикрывает глаза, позволяя взять себя за подбородок и наклонить голову, чтобы удобней было добраться до маленьких ранок. Чанбин провёл медицинской салфеткой, смоченной в спирте, по двум глубоким точкам, выглядящим, как мелкие рубиновые крошки, вшитые в нежную бисквитную кожу. Кожа вокруг ранок опухла и покраснела, сами ранки при близком рассматривании напоминали кратеры. Чанбин стиснул зубы: Хёнджин укусил очень глубоко, влив большое количество яда. Это был первый раз Феликса и в первый же раз он получил максимально болезненное прозрение. Чанбин мягко помассировал кожу у края челюсти, надеясь, что сделал хоть капельку приятно, чтобы расслабить, и прижёг раны одну за другой. Феликс лишь рвано выдохнул, но не издал ни звука. На всякий случай Чанбин легонько подул, вспомнив, как этим успокаивают раненных щенков.       - А у тебя есть что-нибудь из одежды под горло? – спросил Феликс, поглаживая пальцами намотанный на шею медицинский бинт.       - Я посмотрю.       Чанбин открывает платяной шкаф. Феликс не успевает вскрикнуть, как оборотень уже оказывается погребён под огромным комом многорукавного, многоштаниного разнотканевого монстра. Чанбин выныривает под тихий смех Феликса, неловко выгребая из месива одежды.       - Я просто хотел убраться, - бурчит уязвленно. – Забыл, что всё сюда засунул.       - А мне кажется ты всегда так убираешься, - Феликс лучезарно улыбается, игриво склонив голову набок.       - Подловил, - Чанбин стаскивает с головы носок. – Но я нашёл хорошую водолазку, - он вытягивает из-под себя серую кофту. - Она мне мала, думаю, тебе как раз будет в самый раз.       Феликс с благодарной улыбкой принимает одежду.       - Хочешь остаться здесь на ночь? Поспишь спокойно на кровати. Я буду спать на полу.       Сказал – и прикусил язык. Но поздно, он говорит быстрее мыслей, будто кто-то делает это за него. Можно ведь, если Хёнджин не узнает?       - Хочу, - шепчет Феликс, скромно опустив пушистые ресницы. – А у тебя нет одеяла?       - Одеяла? А, точно. Тебе, наверно, слишком жёстко…       Чанбин огляделся по сторонам и взобрался по горе одежды к верхним полкам шкафа. Достал оттуда пухлый рулон свёрнутого одеяла. Вернувшись к кровати, раскрыл и обернул им Феликса.       - Достаточно мягко?       - Да, спасибо, - Феликс стянул на себе края одеяла, забравшись в него, как в кокон.       - Оборотни очень крепко спят, - прикусил губу Чанбин. - Это наша особенность, поэтому мы спим на жёстких поверхностях, чтобы сделать сон чутким и всегда быть наготове. Извини за неудобства.       - Ничего. Извини, что заставляю тебя спать на полу.       - Да мне без разницы, - Чанбин достал тонкое шерстяное покрывало и постелил себе между кроватью и шкафом.       Задув все свечи в канделябрах и пожелав спокойной ночи, Чанбин устроился на полу. Заснул практически сразу же, а Феликс долго ворочался. Погасший свет пробудил ледяное дыхание ночи, всё вокруг разом остыло, из окна задувало, массивные цепи люстры пугающе позванивали, будто цепи узников. Феликс подоткнул под себя одеяло, натянул повыше рукава чанбиновской водолазки, но сквозняк с неутомимым упорством пробирался во все щели и безжалостно убивал тепло.       - Чанбин, - робко бросил в темноту. – Мне очень холодно. Можно к тебе?       - Нет, на полу будет холодней, - Чанбин резво поднялся, будто и не спал вовсе, хотя Феликс слышал его тихое сопение. – Прости, я постоянно забываю как сильно люди отличаются от оборотней. Встань пока ненадолго.       Чанбин взобрался на кровать и сел, прижавшись спиной к известняковой стене.       - Иди ко мне. Ну, если хочешь, - добавил, почувствовав себя смущённым щенком.       Феликс, путаясь в одеяле, забрался на кровать, дополз до него и неловко развернулся, устроившись между ног. Спиной прижался к груди Чанбина. Руки оборотня опустились вокруг одеяла, смыкаясь, будто праздничная лента вокруг упаковки подарка.       - Так теплей? Удобно? Сможешь уснуть?       Феликс промычал задумчиво, завозился с одеялом, разворачиваясь, перекинул ноги через бедро Чанбина, садясь к нему боком, и положил голову ему на плечо, лбом утыкаясь в шею.       - Так можно?       Его тёплое дыхание щекотало кожу. Чанбин поджал губы, но кивнул, позволяя. Сегодня он не уснёт, зато сможет оберегать сон Феликса.       Феликс, казалось, уже крепко спит, но спрашивает внезапно:       - Хёнджин часто убивает?       - Редко. Он этого не любит. Да и зачем, если есть я.       Феликс сжался, втянув голову в плечи.       - Теперь ты меня боишься?       - Нет. Ты хороший.       Чанбин вздохнул и обнял крепче. Феликс очень безрассудно его не остерегается. Он всего лишь человек, но кажется, будто и глазом не моргнёт, увидев, насколько страшен он в волчьем обличии, и заботливо погладит по загривку, если мощные челюсти клацнут возле самого лица.       - Хёнджин не тронет тебя, Феликс. Обещаю.       Феликс выдохнул и, вытянув голову, прижался щекой к его шее. Потёрся, как о бок матери.       - Что ты увидел, когда он тебя укусил? Если хочешь, можешь поделиться.       Чанбин мысленно дал себе оплеуху: с таких вопросов нужно было начинать ещё на кухне, позволяя выговориться и отпустить, а не вновь, спустя время, бередить кошмары.       Но Феликс отвечает.       - Семья. Они никогда меня не любили. Я для них был баластом, самым слабым и бесполезным. Они были бы рады, если б со мной что-нибудь случилось и я бы не вернулся домой.       - Мне жаль, - Чанбин сглотнул с трудом. - Ты очень сильный, Феликс, - прошептал, взъерошил волосы на затылке парня: тот прикрыл глаза, мягко улыбнувшись.       - А ты? Что увидел ты в свой первый раз?       - Как я перегрызаю горло Джисону. Он мой лучший друг, и как младший брат мне. Он даже не успел перевоплотиться, чтобы защитить себя…       Чанбин замолкает, почувствовав тёплую мягкую ладонь на щеке. Освежающее заботливое прикосновение, возвращающее в реальность. Раньше так действовали только пощёчины Хёнджина.       Первая мысль – оттолкнуть, сейчас же скинуть с себя. Но вместо этого Чанбин обнимает крепче, позволяя маленькой тёплой ладони гладить его щеку. Сердце сжимается до размера жемчужины и трепетно дрожит. Феликс точно что-то с ним сделал – за это ему хотелось откусить ухо или поцеловать, еле касаясь губами нежнейших лепестков губ. А ещё лучше – создать среду, позволяющую цветку раскрыться, показав себя во всей красе. Ведь Феликс правда как цветок – прозрачный, нежный и очень хрупкий, но с сильным стеблем, прочно вросшим корнями в землю. Хотелось вдохнуть его аромат, хотелось дышать им.       - Джисон сказал у вас соулмейты означают что-то другое.       - Если коротко – это родственные души, - Феликс спрятал подбородок в завороте одеяла. – Соулмейт – кто-то, кому ты доверяешь больше всего, и кто так же доверяет тебе, кому можно отдать на хранение собственное сердце и не переживать о том, что ему навредят. Кто-то, за чьё существование ты благодарен, потому что он делает тебя лучше. Не из-за того, что он заставляет тебя меняться – это подразумевает насилие, просто рядом с ним ты становишься другим, самым вдохновлённым и счастливым, наполненным желаньем жить. Вообще, мне кажется, каждый понимает соулмейтов по-своему, поэтому то, как ты определяешь вас с Хёнджином – тоже может быть правильным… А для меня соулмейт – это тот, в кого влюбился с первого взгляда, кого почувствовал сердцем.       Чанбин не успел среагировать прежде, чем Феликс поднял на него взгляд. Отвернуться сейчас казалось предательством. Да и отворачиваться на самом то деле и не хотелось. Сейчас в серебряных глазах Феликса – звёзды, цветы, все мыслимые и немыслимые дары и подарки, всё волшебство мира. Он будто ребёнок, сидящий под ёлкой, восторженно задыхающийся, с лопающимися бабочками в животе, готовый обменяться подарками, отдав своё – очень ценное, над чем долго корпел, куда вложил всю душу. Тяжело выдержать такую доверительную искренность.       - Спи. Тебе надо выспаться.       Прозвучало как удар под дых: звёзды в глазах Феликса разбились, цветы завяли, волшебство и подарки оказались никому не нужны.       - Мне лучше уйти. Если Хёнджин узнает, он наверно тебя накажет…       Во рту пересохло. Чанбин не чувствовал силы в руках и не смог остановить сразу. Спасло только, что Феликс запутался в одеяле и не смог выбраться сам.       - Останься, - Чанбин обнял со спины, ограничив в движениях. – Мне плевать, что сделает со мной Хёнджин. Останься. Я хочу узнать тебя получше.       Феликс согнулся, как от удара в живот, и прижал руку к груди.       - Всё в порядке, слышишь? Всё будет хорошо.       - Я не думаю, что для тебя это будет безопасно… и я хуже, чем кажется на первый взгляд, я не… - Феликс задохнулся в собственных словах.       - Позволь мне самому решить, что делать и как к тебе относиться. И я уверен, что бы ни было в твоём прошлом, оно всё оправдано. Это нужно было, чтобы ты стал таким, какой есть сейчас. Сильным, бесстрашным и при этом способным на искренние чувства.       Из груди Феликса вырвался дрожащий вздох. Он опустил руку с груди на руку Чанбина, обвивавшую талию. Будто передал сердце, позволив принять его.       - Я не могу обещать, что спасу тебя, но я обещаю, что постараюсь стать для тебя тем, кому можно довериться. Кто станет для тебя комфортом и безопасностью.       Феликс выпутал руки из его объятий и, развернувшись, обнял за шею, снова прижавшись щекой. На его ресницах дрожала россыпь блестящих слёз.