Even if I’m dreaming (I’m dreaming of you)

Чонвон думает много. Непозволительно много для того, кто столько месяцев стойко держался под натиском чужого флирта и внимания. Он так долго отращивал невидимую броню, чтобы защищать себя от непрошенных флюидов, но кажется, его оборона где-то дала брешь. И сейчас она медленно расходится по швам, что по-настоящему плохо. Стоит чувствам, что усиленно подавлялись длительное время, освободиться, и их напор снесёт с ног не только их обладателя, но и сам объект, который эти самые чувства и вызвал. Сону не представляет, что его ждёт, если Чонвон поддастся. И от этого Яну ещё страшнее, ведь он уже давно не позволяет никому увидеть свои слабые стороны. Обид и сожалений из-за насмешек в детском саду, преследующих его и в школе, хватает для того, чтобы рана на душе оставалась зиять кривым шрамом на долгие годы. Но Чонвон пообещал, что больше не позволит никому оставить новый след. Лучшей тактикой становится нападение, поэтому теперь для всех, кто знает нового Чонвона, он — бойкий гибрид, имеющий несгибаемый стержень внутри. И только одному человеку удалось пробить эту выстраиваемую годами стену — для этого даже не потребовалось применять лисьи уловки и отправлять в качестве презента Троянского коня. Сону научился камушек за камушком разбирать чонвонову оборонительную крепость, умудряясь даже не запачкать руки. «Это исключение. Только на один раз, понятно?» Сейчас эти слова Чонвон адресует именно себе. После того, как он дал Сону призрачную надежду, потребовалась неделя, чтобы всё грамотно взвесить и обдумать ещё раз. И вот теперь его голова раскалывается, а чаша весов готова рухнуть под тяжестью эмоций, что клокочут в душе Чонвона. Потому что больше отталкивать Сону он не станет. Поздними вечерами Чонвон забирается с головой под одеяло, и, стоит закрыть глаза, его сознание сразу уносит в тёплые объятья Сону. Чонвон представляет, как они гуляют по парку, взявшись за руки, или обедают в столовой. Сону бы его обязательно попытался кормить своей ложкой, а Чонвон бы отворачивался и тыкал в рёбра, потому что «дурак, на нас все пялятся», конечно же, для виду, а потом, стоило бы старшему потерять бдительность, Чонвон обязательно ухватил бы предлагаемое лакомство. Чонвон по-настоящему беспомощен перед Сону, стоит ему ослабить контроль и дать мыслям возможность уходить в то самое, нужное его сердцу, русло. Чонвон хочет всего, что приходит в его фантазии по ночам. Он мечтает проводить с Сону столько времени, сколько старший бы ему позволил. Он хочет ходить с ним в кино, засыпая где-то на середине на твёрдом плече Сону. Хочет, чтобы тот умилялся с него, потому что Чонвон понимает, что выглядит очаровательно милым во сне (поэтому ранее никогда не засыпал при посторонних). Желает, чтобы Сону сдувал с его лба мешающие прядки волос, пока сам бы прижимался к его руке всем телом. А однажды, когда Сону в очередной раз предложит без надежды на положительный ответ, Чонвон, наконец, согласится переночевать у него. И тогда, в запертой на ключ комнате при приглушенном свете на широкой кровати Чонвон хотел бы разделить с Сону самые невероятные ощущения — становлением одним целым, когда начало твоих чувств является продолжением того, что испытывает партнёр. Чонвон имел опыт в сексе, но он уверен: с Сону всё будет иначе, привычные вещи будут ощущаться острее, а удовольствие — в стократ ярче. Всё это Чонвон хочет испытать с Сону, и более скрывать этого нет сил. Чонвон решается между второй и третьей парой по социологии. У старшего как раз должно быть окно в это время (да, Чонвон знает наизусть его расписание, кого этим теперь можно удивить?). Поэтому Ян, понимая, что, вероятно, задержится, а то и вовсе не придёт на следующее занятие, заранее мысленно извиняется перед профессором. Вероятность того, что после он получит от учителя выговор, приравнивается к ста процентам, но Чонвон сознательно идёт на этот шаг. Сегодня утром он встал слишком рано даже для своего режима жаворонка; сосед по комнате недовольно бурчал, что его разбудило гудение фена, раздающееся из их общей ванной, за что Чонвон обещал ему купить ведёрко самой дорогой курочки. Потребовалось несколько часов, чтобы подобрать одежду и привести себя в удовлетворительный вид (Ники, увидев вошедшего в кабинет друга, разинул рот и несколько раз подколол, не перепутал ли Чонвон их скромное учебное заведение с рестораном). Возможно, Ян и переборщил с подбором образа для какого-то признания (а согласие на свидание для него приравнивалось именно к этому), однако отступаться уже поздно. Чонвон знает, что во время окон Сону всегда сидит в комнате отдыха вместе со своими друзьями, и морально готовится к тому, что несколько пар любопытных глаз будут провожать их любопытными взглядами, когда он попросит Сону отойти для разговора наедине. Пусть подшучивают над ним, если им так хочется, — Яну уже почти всё равно. Главное, чтобы один лис оставался на его стороне. Конечно, в Чонвоне всё ещё живы переживания о том, как семья Сону и некоторые другие блюстители традиций отреагируют на их союз, но сейчас они немного притупляются и позволяют своему обладателю переступить порог комнаты отдыха. Но тут телефон в его джинсах внезапно вибрирует и издаёт короткий звук уведомления из инстаграма, и что-то движет Чонвоном изнутри, нет, он точно знает что это может быть — сигнал об обновлениях у него стоит только на один аккаунт, поэтому он достаёт телефон и нажимает на экран. Новый пост на личном профиле Сону успевает буквально за минуту набрать пятьсот лайков. Ким популярен в университете, благодаря чему имеет несколько тысяч подписчиков в соцсетях. Чонвон же ограничивается закрытым профилем с точкой вместо никнейма. Именно такой точкой он себя сейчас и ощущает — маленькой, незначительной; почти кляксой на идеально отполированном мерседесе Ким Сону. Глупым, наивным котёнком, которого обвести вокруг пальца не составляет никакого труда. Ян забывает, какого это — чувствовать себя по-настоящему жалким. Чонвон замирает в проходе, хватаясь пальцами за дверной косяк, чтобы удержать равновесие. В его глазах что-то начинает отчаянно щипать — или же это в его сердце? Кажется, на старой ране отрывается корочка. Жжётся больно. Глупо, ведь сам себе давал обещание, что такого больше не повторится. Чонвон считает себя сильным, пускай и котёнок, но зато с когтями, которые не позволят никому причинить вред. Оказывается, всё это было фальшью. Чонвон царапает ногтями подушечки пальцев в надежде, что это остановит первый грозящийся раздаться на всю аудиторию всхлип. Он прячет глаза под чёлкой до того, как кто-то заметит в них скопившуюся влагу, и за секунды добегает до ближайшего туалета, прячась в первой свободной кабинке. Уже там он позволяет себе тихонечко заскулить, утыкаясь лбом в стенку. Даже если в помещении кто-то есть, Чонвону плевать — он не собирается выходить отсюда в ближайшую вечность, так что его никто не увидит. Дрожащие пальцы продолжают сжимать телефон с треснутым в углу стеклом. Тоже самое происходит и с его наивной влюбленностью. На экране по-прежнему открыт пост, количество лайков которого уже переваливает за тысячу. На фотографии, где Чонвон успел распознать всех близких друзей Сону, в самом центре стоит сам старший, обнимая за плечи четверокурсницу Чан Вонён. И подпись, режущая затуманенный взгляд: «С самой лучшей девушкой на свете». Чонвону даже смешно. Он улыбается, больно царапая выступающими клыками обветренные губы и ощущая во рту металлический привкус. Это и вправду комично, ведь Чонвон думал, что у него есть шанс, он поверил, что Сону с ним был серьёзен всё это время. Но куда Чонвону тягаться с чистокровной лисой, которой является Вонён. Ему следовало сдаться с самого начала.

***

— Отстань от меня. Последний посетитель покинул кафетерий примерно десять минут назад, и Чонвон с облегчением вздыхает, позволив себе отдохнуть немного за прилавком перед тем, как приступить к традиционной уборке перед закрытием. В последнее время у него нет сил на банальный подъём по утрам, не говоря уже о трудоёмкой подработке, после которой нужно ещё и ехать в общежитие (осенняя прохлада в преддверьях декабря не благоволила более пешим прогулкам) и делать объёмную домашку. Одним словом, под конец рабочей смены в среду, когда проходит лишь половина недели, а усталость давит на плечи, словно он работает месяц без выходных, настроение Чонвона становится безжалостно затоптанным, подобно их милому плюшевому коврику у входной двери с надписью «Welcome». Чонвон считает, что коврик давно пора отдать в химчистку, — себя бы он тоже туда сдал. Хочется пройти все этапы очищения, чтобы после блестеть как новенький, позабыть про старые раны и чувства, которые смыла бы вода с чистящим средством. Жаль, что его сердце и мысли отбеливанию не подлежат. — Подожди, мы должны поговорить. Точно, в этот и без того неприятный вечер ещё одна проблема возникает прямо в дверях кафе, когда Чонвон перевешивает табличку на «закрыто». — Я тебе ничего не должен. Чонвон устало трёт виски и пытается ретироваться в подсобку, чтобы взять моющее средство для предстоящей уборки. Появление Ким Сону только усугубляет проблему, а внутри Чонвона борются одновременно злость и жалость к самому себе. Хочется дать слабину и расплакаться прямо перед старшим, чтобы тот знал, до какого состояния он его довёл. Но Ян ненавидит, когда его жалеют, ведь жалость, по его мнению, проявляться может исключительно к слабым созданиям — он не такой. Поэтому Чонвон решительно собирается игнорировать нахождение Сону рядом, даже когда в кафетерии, кроме них, никого нет. — Стой. Сону наглым образом преграждает путь, и Чонвону требуется множество усилий, чтобы не дать понять старшему, как внутри болезненно сжимается его сердце. — Что случилось? Пользоваться моментом, когда противник захвачен врасплох, — это то, что у Сону всегда получается хорошо. — Ты игнорируешь мои сообщения три дня. И в универе тебя никак не удаётся поймать. Ты меня избегаешь? — Всего лишь свожу к минимуму нежеланное общение. Голос Чонвона даже не дрожит — он долго тренировался у зеркала, как и с каким выражением лица он будет говорить с Сону, когда тот вновь к нему пристанет. И сейчас Ян гордо может повесить себе медальку на грудь, с заученными репликами он справляется (только отчего внутри всё так оглушительно воет — от боли?). — Почему ты так жесток? Что произошло? Я же ничего не сделал. — Конечно, не сделал. Всего-то пытался меня одурачить, запудрив голову своими двуличными признаниями, пока сам всё это время развлекался с другим человеком. — О чём ты? Я не… Сону выглядит растерянно — так, словно он не понимает, к чему ведёт Чонвон, и от этого становится только сквернее; желания продолжать перепалку совершенно отсутствует. — Остановись. Мне ни к чему твои жалкие оправдания. — Я не совсем даже понимаю, за что должен оправдываться, — в смятении бормочет старший. Его голос неуверенно дрожит, а уши прижимаются к макушке. Чонвон знает, что скрывает этот жест: Сону опечален. Но останавливаться поздно, градус их диалога уже повышен. — Действительно. Зачем оправдываться перед каким-то наивным котёнком? Он же маленький и потешный, над ним так весело смеяться за спиной. Так вы говорили обо мне вместе с Вонён, я прав? — Что за бред ты несёшь? Чонвон, это не правда! — А что правда? Хочешь сказать, весь твой флирт и слова о том, что я тебе нравлюсь, — это правда? — Да, я никогда тебе не лгал. В глазах Сону гаснет огонёк, и Чонвон, возможно, это замечает, но его безграничная обида на старшего мешает мыслить здраво. — Не знаю, откуда в тебе столько бесстыдства, чтобы говорить всё это мне в лицо. Но я устал. С меня хватит. Чонвон вкладывает в толчок все свои силы, и это работает — Сону отшатывается в сторону, путь оказывается свободен. По его лицу проскальзывает тень отчаяния, словно слова Чонвона его не на шутку задели, только вот младшему всё равно. Это он — тот, кого ранили по-настоящему. Оправдываться он не станет. Только не перед предателем, которому он чуть было не доверил своё сердце. Теперь он точно позаботится о том, чтобы этот жалкий влюблённый орган больше не посмел туманить разум, склоняя на поступки, которые в дальнейшем закончатся только слезами и болью. Чонвон делает первый шаг, за ним — ещё один, оставляя безмолвного старшего за спиной. Он чувствует, что тот даже не шелохнулся, чтобы обернуться ему вслед, поэтому и он не собирается поворачиваться. Чонвону даже не нужно прилагать усилий, чтобы выплеснуть бурлящий внутри него гнев, твердь и холод сами собой скользят в его голосе: — Не смей больше ко мне подходить.