Кое-что о доме. Лето 1922

– Рассел, что с ним такое? – обеспокоенным шёпотом поинтересовался Ал у старшего Трингама. Тот, хмуро взглянув на него исподлобья, кивнул в сторону двери. Альфонс поджал губы, но покорно последовал на лестницу, а затем и на кухню. И лишь когда они остались за закрытыми дверьми тет-а-тет, Рассел круто обернулся к Алу и в лоб спросил, скрестив руки на груди: – Слышал про эту семью? – Какую ещё семью? – младший Элрик в недоумении вздёрнул брови. – Я вообще в последнее время за новостями не слежу… что случилось? – Вчера по радио объявили, – отрывисто бросил Рассел. И такими же отрывистыми фразами продолжил: – Семья. Сделали прививку. Первый компонент. Всё было хорошо. На следующий день четыре человека умерли. Осталась одна девочка двенадцати лет. Хроническое было только у отца. Почки. Что с остальными – неизвестно. После затяжной паузы Альфонс с присвистом выдохнул: – Господи… Какой кошмар… – ещё немного помолчав, он сглотнул. – И Флетчер… конечно… – Конечно, – старший Трингам горько усмехнулся. – Конечно, он винит во всём себя. Я говорил, что ему будет сложно быть врачом с таким подходом. Но раньше он справлялся с тем, что он не всемогущ. Только одно дело, когда ты не можешь спасти уже смертельно больного человека – если ты это сделаешь, ты сотворишь чудо, не сделаешь – ты человек, это можно принять. А другое – когда от вакцины, созданной твоими фактически руками, умирает сразу несколько человек. В один день. С ничего. – Может, не с ничего, – Ал умоляющими глазами смотрел на Рассела исподлобья, хоть и был выше его. – Вы ведь ещё не знаете результатов вскрытия. А если и вакцина… ведь не именно вы сделали эту партию. Что если там напортачили с составом?.. В чём же виноваты вы? А скольких вы спасли этой вакциной?.. Рассел молча опустился на стул, спрятал лицо в ладонях и, посидев так, коротко нервно хмыкнул. Правда, смешок этот был больше похож на всхлип. – Да, Ал… Да. Ты думаешь, я этого не понимаю? Ты думаешь, я не говорил об этом брату? Думаешь, я не пробовал ему доказать, что мы не боги, вакцина не панацея, а все люди уникальны?.. Да вот только разве он станет меня слушать?.. – он отнял ладони и взглянул на Альфонса. Того от этого взгляда пробила дрожь – тяжёлый, тусклый, отчаянный… и просящий? Белки глаз у Рассела немного покраснели, словно он плакал. А может, и плакал. Слишком уж это было непросто. – Ал, скажи, что мне делать? Как мне помочь Флетчеру? – он опустил подрагивающие ресницы, и Ал угадал, что он изо всех сил действительно старается не расплакаться. – Как мне не дать ему сломаться? Помоги, прошу. Я не знаю, как мне быть. Я так за него боюсь. Тех людей к жизни уже не вернуть, а Флетчер… – голос у Рассела пресёкся, и он вынужден был на секунду отвернуться. – Ал, сколько же людей он может спасти, ты хоть представляешь? А даже если не о людях… – он снова вскинул на Альфонса синие глаза. Во взгляде была уже не просьба – мольба. – Что же мне делать, Ал?! – Что у вас тут за шум, а драки нет? – донёсся от двери весёлый голос Эда. Рассел снова резко мотнул головой, отворачиваясь. Ал, присевший было перед ним на корточки, чтобы успокоить, обернулся, чтобы попросить Эда быть помягче и поосторожнее – но этого уже и не требовалось. Кажется, старший если не с первого, то со второго взгляда понял, что произошло что-то серьёзное, и теперь в его карих глазах не было и намёка на насмешку – только тепло и искреннее беспокойство. – Что-то случилось? Рассел, что такое? Тот съёжился, не поднимая головы и не глядя на лучшего друга. То, что Эд обратился к нему по имени, означало, что он ужасно обеспокоен, и эта забота зацепила и без того измученное сознание. Эдвард почти испуганно взглянул на Альфонса. Тот, встав на ноги, кивнул ему. – Эд, побудь, пожалуйста, с Расселом. Я попробую поговорить с Флетчером, – и он выскользнул мимо старшего брата в приоткрытую дверь. Эд справится. Он умеет быть невероятно чутким, когда дело касается близких ему людей. А Рассел, безусловно, был очень ему дорог. А вот Флетчер… Когда Ал скрылся за дверью, Эд, прикусив губу, решительно подошёл к другу, подвинул стул, сел рядом и, немного поколебавшись, опустил ладонь ему на плечо. – Рассел… что случилось? – его голос звучал как никогда мягко и осторожно. Он вообще мало напоминал сейчас того ершистого и задиристого Эдварда, к которому Рассел привык, – и это уж совсем добило его. – Эд, я… я просто… – старшего Трингама мелко трясло. Он чувствовал острый ком в горле и жжение в глазах. Усилием воли он заставил себя поднять голову и заглянуть в глаза Эду. – Я… – Эй, эй, что ты?.. всё хорошо, – Эд часто заморгал. Если у Рассела в глазах стоят слёзы и он не пытается их прятать от Эдварда… Старший Элрик после секундного раздумья опустил вторую ладонь ему на плечо, таким образом полностью поворачивая лучшего друга к себе. – Расскажи мне, что такое?.. – он постарался, чтобы это прозвучало ещё мягче и осторожнее – и у него получилось. Так получилось, что Рассел, не выдержав, со всей силы уткнулся Эду в плечо носом и разрыдался в голос. – Эд… Эд… Эд! – Рассел, что ты, дружище, всё хорошо, я с тобой рядом, всё будет хорошо, обязательно, – Эд испуганно одной рукой гладил его по макушке, а другой крепко прижимал к себе за плечи. – Рассел, слышишь, всё будет в порядке, обещаю… Эд был вторым человеком после Флетчера, которому Рассел не боялся доверить свою истерику. После всего, через что они вместе прошли.

***

– Флетчер, поговори со мной. Тишина. – Флетчер, пожалуйста, не игнорируй меня. Снова молчание. – Ладно, молчи. Только я всё равно никуда не уйду, – Ал, тяжело вздохнув, с ногами взобрался на кровать и так замер, уставившись перед собой на окно, завешенное шторами. Сгущались душные летние сумерки, не приносящие с собой ни облегчения, ни прохлады – только тревогу. Даже лёгкий ветерок, вздымающий прозрачную тюль, добавлял почему-то нервозности. Красное солнце опускалось за крыши домов. Небо медленно темнело, превращаясь из золотистого в сиреневое, горы вдали расплывались туманной дымкой и сливались с облаками. Где-то неподалёку тоскливо заходился угуканьем филин – не Панчо, тот обычно в это время вместе с Бишей летал немного дальше, в окрестностях Централа. Часы на стене громко тикали, отсчитывая секунды. Лето длилось – и затягивалось. Альфонс и Флетчер молчали. Первый больше не делал попыток заговорить и, кажется, с головой ушёл в свои мысли, потому что его карий взгляд даже не блуждал по комнате в поисках чего-то занятного – напротив, младший Элрик смотрел прямо перед собой, словно видя что-то скрытое за обычными очертаниями вещей, от которых и остались-то только силуэты. Флетчер лежал на кровати, отвернувшись лицом к стене, и крепко обнимал плюшевую подушку-сову, которую ему ещё на Новый год подарил Ал. Взгляд у него был потерянный и пустой – он перед собой, в отличие от лучшего друга, не видел ничего – ни того, что было перед ним, ни того, что могло бы быть за этим – то есть, за стенкой. Наконец, Ал, утомлённый целым долгим и непростым днём, который он как обычно провёл на ногах, не выдержал и, зевнув, опустил голову на подушку рядом с Флетчером и прикрыл веки. Младший Трингам на это никак не отреагировал – то есть, он, вероятно, даже этого не заметил. Но вот когда Альфонс задремал и, немного повернувшись, случайно прижался своей горячей щекой к холодной спине друга, тот вдруг вздрогнул, дёрнулся и, резко обернувшись, едва не всхлипнул. Ал… был здесь всё это время?.. Почему?.. Ведь он сам молчал и даже не замечал, что творится вокруг… Младший Элрик, спавший очень чутко, отреагировал моментально – он распахнул веки и встревоженно уставился в синие глаза Флетчера, очевидно, пытаясь вспомнить, что происходит. И прежде, чем сообразил, чуть не на автомате выпалил: – Как ты, Флетчер? В его голосе было столько тепла и искренней заботы, что Флетчер больше не мог игнорировать реальность. Там, в его мыслях, были трупы – люди, в чьей смерти он был виноват. Здесь, рядом с ним, был Ал – его лучший друг, который – по глазам видно – жутко за него переживает. Выбор очевиден. Но притворяться не было ни сил, ни желания – и на грани депрессии Флетчер понимал, что ему жизненно необходима помощь. – Честно, Ал?.. – он перевернулся на спину и уставился в потолок, по-прежнему обнимая сову. – Хреново. Даже хуёво. Я не знаю, как мне это принять. Я не знаю, как мне это пережить. Я не просто нарушил клятву Гиппократа – я убил людей. Я этого не могу себе простить. Я думал, я уже привык, в Ксенотайме-то… Оказывается, нет. Это даже хуже, чем первое тело, которое мне пришлось вскрыть. После короткого молчания Ал поднял руку и осторожно, даже немного нерешительно, коснулся пальцами плеча Флетчера. Тот, кажется, ничего против не имел – и Альфонс в итоге крепко сжал плечо лучшего друга. Он заговорил – а это уже много. – Флетчер, я не хочу говорить тебе то, что ты и сам знаешь и что говорят в таких случаях. Если я тебе скажу, что ты не виноват, ты кивнёшь, но в глубине души себя не простишь. Если я скажу, что нужно подумать о людях, которые ты уже спас и ещё спасёшь, это не обесценит жизней умерших от этой вакцины. Если я скажу, что мы тебя любим вне зависимости от произошедшего и что тебе стоит отвлечься, ты вправе спросить меня, зачем я обесцениваю твои мучения. Правильно? Флетчер изумлённо повернул голову и оказался с Алом глаза в глаза. После непродолжительного молчания он кивнул. Так. Всё так. Хоть у Альфонса не было образования психолога, он обладал потрясающей эмпатией и чувствовал людей – особенно близких – до крайних мелочей. Его сочувствие и сопереживание никогда никого не оскорбляли – это не была жалость. Ал не жалел – он просто до крайности остро ставил себя на место другого человека. И это было… потрясающе. Тупая боль в районе сердца у Флетчера будто немного ослабла – словно кто-то развязал руки и стало легче дышать. А ему ведь на самом деле нужно было сейчас только понимание. И до конца его понять мог только Альфонс. – Я не хочу тебе говорить, что бы делал я на твоём месте, – это глупо, я ведь не ты. И всё же… наверное, мне было бы так же больно. Наверное, я бы тоже винил себя. Наверное, я тоже не мог бы этого принять, – Ал сглотнул, не отводя светлого грустного взгляда от лица Флетчера. – Поэтому я буду с тобой просто честен. Я не знаю, как тебе помочь, хотя очень этого хочу. Я боюсь сделать или сказать что-то не то, что заденет или даже оскорбит тебя. Я говорю сейчас наугад, причём говорю, будучи уверенным, что любая моя попытка убедить тебя в чём-то будет казаться глупой и наивной. Что я тебе могу сказать – что мы на войне? Что поражения неизбежны? Что нужно уметь это принимать? Ты и сам всё это знаешь не хуже меня. У тебя на плечах – не сейчас, но вообще – майорские погоны. Ты медик, ты видел столько бессмысленных смертей в мирное время, что страшно подумать, как у тебя крыша не поехала. Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю, это даже не метафора – это правда война. И потому… я не знаю, зачем и что я говорю, потому что каждым своим словом рискую ранить тебя и потерять. Поэтому лучше я замолчу – договорю и замолчу. И всё же… мне кажется, что быть сейчас искренним – лучшее, что я могу для тебя сделать. И я сделаю. Флетчер, я не знаю, как тебе помочь, не понимаю, что мне говорить и делать, я боюсь навредить тебе – и потому не решаюсь даже тебя обнять, но… Флетчер?.. Тот, не говоря ни слова, внезапно довольно резко подался вперёд и ощутимо уткнулся лбом в грудь Ала. Тот, растерявшись на секунду, растроганно улыбнулся. Это могло значить только одно: «Помоги». Что Альфонс и сделал и, крепко сжав теперь лучшего друга в объятиях, закончил: – Но я всегда рядом с тобой, что бы ни случилось. Я всегда на твоей стороне – точно так же, как Рассел и Эд. Мы не можем прожить и принять что-то за тебя – но обещаю, что мы ни за что не позволим тебе упасть. Мы слишком тебя любим, Флетчер, – и потому я обещаю. – Спасибо, – со свистом выдохнул Флетчер в рубашку Алу, смаргивая, наконец, горячие слёзы. Было больно и хорошо, словно из тела вытащили огромную занозу. – Тебе, Флетчер, спасибо. За доверие, – Альфонс мягко гладил Флетчера по отросшим по плечи светлым волосам. – Помнишь, когда умирала бабушка, я сказал Эду: «Ты можешь плакать?» Так вот, Флетчер, я повторю это для тебя – ты тоже можешь плакать. Столько, сколько нужно. Я не могу сказать, что всё хорошо. То, что произошло, ужасно. Но это нужно пережить. А это будет больно. Но мы рядом. Мы всегда с тобой.

***

– Флетчер?.. – Рассел, ещё изредка судорожно всхлипывая, торопливо вытер глаза рукавом рубашки и резко встал на ноги. Эд, тяжело вздохнув, тоже моментально подорвался и придержал его за плечи, потому что старший Трингам не очень твёрдо стоял на ногах. Но тот, не моргая, смотрел прямо перед собой. – Братец, ты… как ты? – Уже лучше, – Флетчер немного болезненно, но вполне искренне ему улыбнулся. Его, тоже заплаканного и слегка шатающегося, поддерживал со спины Ал. – Не могу сказать, что хорошо. Хреново – но уже лучше, – короткая пауза, и он, виновато опустив глаза, тихо добавил: – Простите, что заставил вас за меня так переживать. – Дурак ты, Флетчер, – едва слышно возразил ему Эдвард. Никто из них в полной мере не мог видеть лиц других – до того уже стемнело. Но можно было догадаться по голосу, что все они за сегодня пережили что-то очень непростое. – Ты же наш друг. А для Рассела ещё и брат. Что бы ни случилось – хорошее ли, плохое ли – мы будем переживать за тебя. Как ты переживаешь за нас. Разве я не прав? – Прав, – горько усмехнулся на это Флетчер. – И всё же… – И всё же ты точно дурак, братишка, – прервал его Рассел, решительно шагая к Флетчеру и крепко стискивая его в объятиях. – Я же тебя люблю. И Ал тебя любит. И Эд. И никуда от этого не деться. – Да уж, с подводной лодки не сбежишь, – тихонько хмыкнул Ал, проскальзывая в темноте к Трингамам и обнимая Флетчера со спины. – Без вариантов, – ёмко подтвердил Эд, каким-то странным образом оказываясь рядом с братом и притягивая к себе за локти и его, и Рассела. – Капуста, ребятки. Вот так вот. – И правда – капуста… – у Флетчера на ресницах снова задрожали слёзы, но он точно знал, что никто их не видит. Разве что чувствует – но это не страшно. Этим троим он доверял больше, чем самому себе. И они снова его вытащили.