Синева

      Сегодня дул ветер — она бы сказала, лёгкий ветерок, — омывающий погребённую в тени деревню, но только не его. Он стоял в отдалении от Листа, без якоря, в окружении древних деревьев, видевших больше, чем тысячи глаз, видевших кровь, слышавших каждый крик. Свет за его спиной распался, как верёвка, разделённая на два длинных обрубка, сияющих на солнце. Он стоял в саду, и её Наруто стоял рядом с ним, и улыбка ярче солнца горела на его губах. — Ты не должен вот так уходить в одиночку, — сказал он. — Что бы они сказали? Саске сорвал с покрытой травой земли фиолетовый цветок, поднял его почти на уровень лица и вдохнул запах, что он источал — сладковатый, даже приторный. Именно так пах цветок, когда она его понюхала — во всяком случае. Быть может, для него вещи пахли иначе, выглядели иначе, ощущались иначе. Всё иначе, подумала она. — И что бы они сказали? — спросил он, не изменившись в лице, которое осталось всё таким же спокойным и невозмутимым, как красота, которой его одарили Ками. — Ты понимаешь, о чём я, — с нажимом ответил Наруто. — О чём ты? — спросил он, и Хината почувствовала, что голос его ничуть не изменился: пустой, ровный, прохладный. — Саске… — Наруто замолчал и больше ничего не сказал, хотя и хотел. Сквозь щели в стенах его дома она почти видела слова, слетающие с его губ, словно детские улыбки, но, как и улыбки, они всё равно ускользали от неё. Она не понимала. Он уходил… куда? Это было странно — он вёл себя странно. Когда же она разгадает его сердце? Чью компанию он искал в другом месте, сокрытом от чужих глаз? Другой женщины? Хината чуть не рассмеялась — нет, он не такой. Как глупо! Она сидела за его столом, смотрела на него, чувствуя дуновения ветра, и наблюдала за его лицом. Терпеть его отстранённость было нелегко, потому что в глубине души она жаждала его общества. Удовольствия, которые он предлагал, она обожала. Мурашки, поселившиеся в ямочках на бёдрах, она лелеяла. Боль, возникающую в его отсутствие... она наслаждалась ею. Ночью она была плотью, лишь плотью, сплошной плотью — ни глазами, ни сердцем, ни духом. Она не любила его, нет, она хотела его плоти. Это было странно, но вполне естественно, поскольку только это он мог ей дать; и она брала от него всё, что могла, — всё по справедливости. В моменты, когда похоть управляла всеми её аспектами, как внутри, так и снаружи, ей нравилось быть свободной, свободной, как пыль, что кристалликами висела в пламени огней его дома. — Почему ты не поговорил с членами совета? — спросил он; за его вопросом скрывался чуть более холодный оттенок. — Я остался здесь не без причины, не так ли? — Я обещал тебе! Почему ты мне не доверяешь? — вскинулся Наруто, растеряв всю весёлость. — Я не доверяю себе. Как я могу доверять тебе? — ответил он, и его слова прозвучали правдивее, чем слова Наруто. Наруто, одновременно потрясённый и удивлённый, рассмеялся, и его глаза под нежной заботой солнца сделались совершенно синими, ярче самого синего, и в них собралась вся любовь на свете, и в их любви, в синеве их оттенков Хината потерялась. Она поймала себя на том, что просто не может продолжать смотреть, поэтому отвела взгляд, услышав, как в воздухе зазвенел смех Наруто, будто колокольчик, тихий, но непрерывный. Мгновения пролетели вместе с тенями на стенах, и он вошёл внутрь в сопровождении улыбающегося Наруто. По привычке он занял место у стола, расположившись точно там же, где и обычно. Наруто сел напротив него; его синий цвет растерял свой блеск на фоне мрачного оттенка этого дома. Чай выпустил в воздух пар, который к потолку становился спокойнее, превращаясь в тонкие ниточки. Он не смотрел на неё, занятый чаем. Наруто спросил её, как она поживает, и она ответила, что с ней всё в порядке — она живёт. Услышав это, он рассмеялся так, что по стенам покатились гласные. Она лишь неуверенно улыбнулась в ответ... Когда небо захмелело от проделок сумерек, Наруто ушёл, а она осталась смотреть на него, и тишина между ними разрослась так же легко, как и сны. Шли часы, а он всё так же тихо сидел, прижавшись спиной к стене. Она сказала ему, что хочет пойти в любимый магазин и купить подарок сестре, он не стал её останавливать, сказав, что она вольна поступать так, как ей заблагорассудится. Не испытав радости от его небрежности, она покинула его дом, его твердыню, его молчание. Звуки голосов снаружи наполняли воздух весельем. Она купила Ханаби маленькую декоративную булавку из золота. Люди толпились вокруг, но она не сводила глаз с булавки и света, который круглыми каплями сиял на её очертаниях. Перспектива возвращения домой приводила её в уныние, но мысль о том, что он может доставить ей удовольствие, радовала: днём ​​он дарил ей тишину, а ночью — восторженное веселье. Да, она возьмёт у него всё, что сможет. Поэтому, вернувшись в дом, оставив позади радости и краски, предлагаемые улицами Листа, Хината увидела, что он всё ещё сидит там, где она его оставила. Она спросила, голоден ли он, он ответил, что нет. Она ела острый рамэн, на языке ещё оставался его вкус, острый и сладкий. Хината почувствовала себя виноватой за то, что не купила такой же и для него, хотя его молчание красноречиво напоминало, что он, скорее всего, не принял бы её дар. Хината нерешительно пошла в онсэн, чисто вымылась; поколебавшись, попросила его лечь с ней в постель. Он поднял глаза, и она заметила, как в их черноте быстро мелькнул отблеск. Он с ней не согласился, но и не отверг. После минутного молчания он поднялся и отвёл её в постель. Несколько месяцев после Великой войны он был заперт здесь, вынужденный нести своё бремя — и её… Она прекрасно видела, что ему... скучно. Всё было как обычно, но после ночной разлуки с его плотью она ощущала его в себе ярче. Его движения не были нежными — они были резкими, но её лоно настолько привыкло к форме его органа, что с готовностью приняло его. Вскоре всё закончилось — для неё все закончилось прекрасно, но она не могла сказать, что чувствовал он после их союза... После она быстро провалилась в сон, но вдруг так же быстро пробудилась. Сев, она запахнула кимоно, разгладила ткань и только потом заметила его, сидящего в дверях в окружении развевающейся серой седины. В небесах зрела гроза, и между короткими промежутками затишься налетал ветер. Она подошла к нему, осмелев, и спросила, о чём он думает. Он вытянул шею, посмотрел вверх, и чернота в его глазах сгустилась. Хината поняла, что ему не понравился её вопрос. Она робко извинилась, и он обратил взор вдаль, в ночь. Она медленно опустилась рядом, но он поднялся и ушёл в свою комнату, чтобы снова писать письма...

***

После Великой войны, когда все радовались, его победа была пустой, поскольку он не получил ничего от триумфа — всё такой же одинокий, он бежал в места, которые никто не мог увидеть, даже она. Свет изо дня в день озарял горизонт, но его утро несло безмолвие, он был заперт в стране, которая давала лишь обещания. Это утро было немного другим, незнакомым, чуть слаще — чуть горче: её возлюбленный, на мгновение озаривший её синевой, стеснялся своих розовых щёк. Сегодня он занял Великое Кресло — теперь он был Хокаге, ей же надлежало до конца оставаться его тенью. В свете огня, где стоял он, высокий и величественный, на ветру развевалось хаори его отца, и пламенеющие края его были подобны крыльям. Гордился ли он? Она не знала... Сегодня в его одеянии было мало синего, потому-то облачение неба было красивее. Он не пришёл, любимый брат её возлюбленного из давно ушедших времён. Саске и он — им суждено было быть вместе всегда, бесконечно. Это он, с волосами цвета сверкающего золота, сказал ей с улыбкой, сияющими глазами, искрящимся духом. Что она значила для Наруто, та, которая должна была стать его возлюбленной? Хината не понимала... В разогретый воздух Листа взвились песни, и она отвернулась. От толпы людей на церемонии разлетался шум, но она не остановилась, чтобы прислушаться. Пришло время вернуться в незнакомые владения забытой деревни по тропе, усыпанной крупными лужами, к молодому человеку, рождённому мёртвым королём. Здешние звуки, забыв о своих обязанностях, ускользали от её чувств — каждый был аномалией, каждый — загадкой; это было жуткое место, прогнившее насквозь, с мертвецами, бродившими по его залам. Цвета стекли с этих стен, покрытых бесчисленными трещинами. Почему он не покинул свои владения? Странный — он всегда был странным. Обогнув священный камень, она оказалась лицом к лицу с мужчиной, который был её мужем. Он не ждал её... нет, он пришёл сюда, чтобы вознести свои молитвы. Как всегда, он боготворил своё молчание, и в облике его прятались маленькие ночи, жестоко заточенные в глазах — чёрные кои в чистых водах, борющиеся с красным, сокрытым под их плотью: сейчас было не их время истекать кровью, ни по милости страсти, ни после неё. Красивый... такой красивый... его лик был похож на настороженную и забытую в осенней буре луну; он снова посмотрел на камень и сложил ладони вместе в молчаливой молитве. Что он шептал им? Она не слышала. Тень камня легла на его тело тусклым одеянием, но он не пошевелился. В ногах у него туда-сюда ходила маленькая кошечка, которую, к удивлению Хинаты, он не прогонял. Она отвернулась, боясь вывести его из этого состояния. Ему нравилось оставаться в одиночестве и делать то, что хочется. Она понимала, как ей казалось. Тень камня мало-помалу ползла к её ногам, а на него ложилась плотнее. Его это не беспокоило. Воздух проносился по деревне за её спиной, аромат расцветал на груди северного ветра. Из сумеречных ям неба явилась ночь, жёлтые цвета потемнели, и Хината прислушалась к возвышенному крику ночной птицы, которая радостно щебетала, поднимаясь ввысь; жительница его деревни, она пела песни только для него, Хината же была чужой в этом доме. Когда её плоть пробудилась, ночь полностью вступила в свои права, и она лежала в её мраке, прижатая сладкой тяжестью его тела. Она двигалась в такт его движениям, радуясь, что он пришёл к ней и этой ночью. Положив руки по обе стороны от её лица, опустив голову, он погрузился в неё; её плоть сотрясалась на фоне его поджарого бледного тела. Раз, два, три — последние его толчки были сильнее, каждый глубже, яростнее и быстрее предыдущего, после чего он излился горячим и вязким в её глубину; и когда он высвободился из неё, она почувствовала, как свидетельство его удовольствия вытекает из неё пузырящимися нитями и спускается вдоль бёдер. Затем он отстранился и, тяжело дыша, лёг на спину весь мокрый от пота. Она смотрела на него и дрожала, желая того, что ещё не было удовлетворено. Удивление исказило его прежде спокойное лицо, когда она глубоко вздохнула и оседлала его, и свет фонаря распался, раздвоился на силуэте её тела. Та часть, где она была раскрыта, коснулась его, и его орган откликнулся, стремясь подняться и расшириться. Погрузив его обратно в себя, она изогнулась и погладила его — странное извращение для её натуры — и её одежда сбилась тяжёлыми слоями на талии. Жёлтый покрывал его шею, перетекая в чёрный, как тюль, и пот мерцающими капельками скатывался во впадины его тела. Её плоть устала от этого танца — её жадность требовала большего. Его тело превратилось в храм, и она пришла к нему, чтобы пасть ниц на ступенях. Имело ли значение, что он позволял только ей танцевать с ним? Нет, не имело. Его письма, тайные и многочисленные, лежали спрятанными в его сундуке, и он заботился о них больше, чем о её существовании. Его чернила, куда более драгоценные, чем её душа, пропитали свитки, и она могла себе представить, какой восторг он испытывал от этого ощущения, от зова мёртвых. Его странность тоже была красива... как и он... Война закончилась для неё шёпотом, а не радостью. Она никогда не была достаточно хороша — ни для отца, ни для сестры. Отец отдал её этому человеку, который говорил меньше, чем луны в зимних туманах — всё к лучшему. Кто бы её взял? Не её возлюбленный, потому что его синий лучше всего подходил весне. Вот что Наруто сказал ей у озера, воды которого текли ручьями, смеясь. Смеясь, по камням и лесам прошлого. Она была его вратами, и однажды он захочет, чтобы его выпустили, и когда этот день настанет, она с радостью освободит его...