Выдумка

— Я знаю, что Вы захотите ответить мне, Mon Roi. Вы скажете, что война — дело мужчин, и не пристало женщине в нее лезть, — голос Марии Терезии чуть подрагивал, но звучал громко и четко, ее глаза горели решительным огнем. — И все же я прошу Вас не просто как женщина. Я прошу как мать. Как дочь. Как королева. Я умоляю Вас прекратить эту бессмысленную войну, ради меня и нашего сына. Мы с ним не должны разрывать родственные узы из-за денег. Никакие сокровища не стоят обрушения семьи. Проходящий на следующий день Conseil du Roi не должен был ничем отличаться от предыдущего. Единственное, Рене надеялась, что в этот раз сможет удержать свое воображение в узде и избежит повышенного внимания к себе. Конечно, она продолжала периодически проваливаться в свои фантазии, и в эти моменты неустанно сочиняла новые сюжеты в ответ на письмо Александра. Долгие часы планирования, споры о тактике и стратегии, опасения по поводу финансирования, сводки о перемещениях испанских гарнизонов, перехваченная тайная корреспонденция вражеского командования и детальные чертежи нового оружия лишь слегка отрывали ее от воспоминаний о прошедшей ночи. Девушка с большим трудом не позволяла счастливой улыбке сформироваться на своем лице, догадываясь, как нелепо и как не к месту стала бы выглядеть с ней, когда обсуждаются такие серьезные темы. Рене оставалось лишь предполагать, какие из сведений, которые попали к ним сегодня, могли быть добыты бывшим губернатором, но она была уверена, что значительная часть. От этого ей хотелось улыбаться ещё и от гордости. Внезапно вошедшая в зал заседаний Ее Величество Королева Мария Терезия нарушила и растоптала привычный порядок вещей. Сейчас она стояла посреди огромного пространства, маленькая и хрупкая, нервно сжав руки перед собой, но ее голова была высоко поднята, грудь прерывисто вздымалась. Многочисленные военачальники, генералы и маршаллы в неловкости взирали на нее. Людовик неодобрительно поджал губы. Его лицо окаменело, но во взгляде сквозило раздражение. — Ваш отец мертв, моя королева, — учтиво, но холодно процедил он сквозь зубы. — У Вас и у Нас теперь есть полное право на испанский трон. Вы — первородная. Не Ваш брат. Не этот четырехлетний юнец. Король чуть ли не выплюнул последнюю фразу. Лицо Марии Терезии дрогнуло. Она перевела блестящие черные глаза на супруга. — И Вы прекрасно знаете, Ваше Величество, что я отказалась от притязаний на престол Испании в тот момент, когда Вы женились на мне, — королева сделала один шаг к Людовику. — Это и было условие нашего брака. Нашего союза. Единения. Король хмыкнул и несколько раз кивнул, опустив голову. В зале повисла гнетущая тишина. Его Величество в досаде закусил щеку и уперся руками о стол. На лице некоторых из присутствующих застыло выражение слабой надежды. Сторонников войны было немного даже среди высшего военного командования. Рене заметила, как король скривил губы. Этого ей было достаточно, чтобы понять, — он не изменит своего решения. Девушка с тоской посмотрела на королеву. — Ценой Вашего отречения было приданное, — Людовик одарил жену твердым, почти жестоким взглядом. — Пятьсот тысяч экю! Он ударил кулаком об стол, и Мария Терезия вздрогнула, как и многие присутствующие. Атмосфера стала еще более напряженной. Конечно, все прекрасно знали, что брак короля и королевы был дипломатическим, основанным на обыкновенном сухом расчете, но Людовик никогда не говорил об этом так открыто. Никогда не называл четкой денежной суммы. Ее Величество опустила свои ониксовые глаза в глубоком унижении. Она сжала руки перед собой с такой силой, что костяшки пальцев побелели. — Если Мы не смогли заполучить через Вас Испанию, у Нас было бы взамен приданное, равное по стоимости Вашей обожаемой родине, — Рене видела, что король начинает терять контроль, его речи становились горькими, злостными, пугающе нечуткими. — Нам так и не выплатили ни монеты! Просто обманули! Бесчестно обвели вокруг пальца, как мальчишку! Это означает, что сделки больше нет, а Вы теперь — королева Франции. И именно ее интересы должны Вас заботить в первую очередь. Или Мы неправы? Мария Терезия продолжила стоять, опустив голову. Рене было сложно представить, что еще нужно было сказать, чтобы поставить королеву в ситуацию большего позора и оскорбления. Сердце герцогини было не на месте, совесть ныла, сочувствие царапалось о стены души, но она молчала, как и все остальные, кто был в зале. Малодушие. Никто бы не посмел перечить королю, когда он был в таком состоянии. Возможно, разве что Александр, но стены Пале-Рояль уже забыли о его присутствии. Ее Величество тяжело сглотнула и подняла глаза на Людовика. Ее губы подрагивали, она из последних сил сдерживала слезы. — Все так, мой повелитель, — чуть слышно прошептала Мария Терезия. Король кивнул, сжав челюсть. В этом жесте не было ни истинного удовлетворения, ни радости. Он просто констатировал факт. Безэмоционально. Отстраненно. — Мы услышали Ваши желания и опасения, Ma Reine, — он попытался смягчить свой тон, но в его глазах застыло безразличие. — И хоть Мы ценим Ваше мнение, наши отношения не должны влиять на политические решения. Мы просим Вас покинуть это собрание, госпожа королева. Людовик посмотрел на жену так, что всем присутствующим было кристально понятно — у нее нет выбора. Мария Терезия вновь кивнула, покорно и приниженно, и, из последних сил приподняв голову так высоко, как только могла, быстро вышла из зала заседаний. Когда она была у дверей, из ее глаз уже катились слезы. Залом вновь овладело безмолвие. Никто не решался первым начать говорить. Жан-Батист растерянно теребил в руках счетную книгу. Мишель, почти не скрывая, издал разочарованный выдох. Генералы переглядывались. Людовик нетерпеливо застучал пальцами по столешнице. — Продолжайте Ваш анализ ситуации по военным ресурсам, виконт, — король раздраженно взмахнул рукой в сторону Анри де Тюренна. Уход Марии Терезии будто бы только сильнее выбил Его Величество из колеи. Он то опускал, то поднимал взгляд, почесывал бровь, запускал пальцы в волосы, скалился и что-то бормотал себе под нос. Казалось, что эмоции переполняли его и он не знал, не только куда их деть, но и куда деть самого себя, свое тело. Когда Анри де Тюренн заговорил о недостаточном финансировании кавалерии и сбое в доставке продовольствия к дальним гарнизонам, терпение короля лопнуло окончательно. — Достаточно! — Людовик рявкнул так, что казалось, затрясся даже хрусталь на огромной центральной люстре. — Хватит на сегодня. Продолжим завтра. Надеюсь, к этому времени Вы отыщете в себе хоть какой-то запал, а не только сплошное нытье! Тишина стала абсолютной. Казалось, присутствующие даже боялись вздохнуть. Анри де Тюренн поджал губы, и в этом жесте сквозило почти неприкрытое раздражение, но он все равно лишь покорно кивнул. — Оставьте Нас, господа, — король вновь уперся руками о стол, его губы тряслись от ярости. — Оставьте Нас все! Его Величество обвел комнату свирепым взглядом, его глаза казались безумными, но пламя в них постепенно угасало. Через несколько мгновений он уже устало опустился в кресло, откинул голову к спинке и прикрыл веки ладонью. Людовик полностью ушел в себя, даже не наблюдая, как советники и генералы поспешно кланялись и покидали зал заседаний. Рене осталась неподвижно стоять у стола, внимательно взирая на короля. Когда дверь за последним из военачальников закрылась, она сделала несколько аккуратных шагов к мужчине. Он поднял на нее голову. На лице Людовика застыла смертельная усталость. — Когда я сказал «господа», то имел в виду и Вас, мадемуазель де Ноай, — строго промолвил он, встав со своего места. — Вы в порядке, Ваше Величество? — пропустив мимо ушей его слишком явное приглашение удалиться, мягко спросила Рене. Конечно, с ее стороны это был скорее вопрос вежливости. Она все видела. И синяки с оттеками под глазами короля, и напряжение в плечах, и дрожь в пальцах. Людовик был сам не свой. Он осунулся и потускнел, даже будто бы стал на несколько лет старше. Мужчина горько усмехнулся. — Нет, я совершенно не в порядке, — честно ответил он, делая несколько шагов к ней навстречу и вглядываясь в ее лицо. — А что насчет Вас, мадемуазель? Брат рассказал мне, что Вы вчера даже не смогли посетить его прием, потому что изнемогли. — Мне стало гораздо лучше, Ваше Величество, — без раздумий промолвила девушка. Она даже не могла назвать свои слова ложью. Мне было хорошо, очень хорошо. Рене почувствовала, как кровь прилила к шее и начала постепенно распространяться выше от мыслей о своих вчерашних действиях. Девушка не могла это контролировать. Письмо Александра. Его строки. Его указания. Свои ощущения. Свои эмоции. Стоны. Движения рук. Этот всепоглощающий оргазм. Второй, еще более сильный. Их единый чувственный опыт. Их нерушимое притяжение, даже когда они так далеко друг от друга. Рене всеми силами пыталась сохранить выражение лица максимально нейтральным, несмотря на пылающие щеки. — Зачем Вы остались, мадемуазель де Ноай? — спросил Людовик, скрестив руки перед грудью. — Хотите еще раз попросить меня вернуть Александра на службу? Возможно, все-таки красных щек было достаточно, чтобы выдать о ее мыслях, если не все, то хотя бы что-то. Или, может быть, король что-то заметил в ее взгляде. Иначе девушка не могла объяснить, как Людовик умудрился упомянуть Александра именно в тот момент, когда она о нем думала. Рене тяжело сглотнула и мрачно хмыкнула. — У меня достаточно разума, Ваше Величество, чтобы не пытаться это делать, когда Вы в таком состоянии, — герцогиня покачала головой. Людовик лишь недобро оскалился. Он отошел к столику с алкоголем. Последние месяцы богатая коллекция вина и еще более крепких напитков сопровождала все собрания, которые они проводили. И редко когда в процессе обсуждений король отказывал себе в спиртном. Рене неободрительно нахмурилась. — Мария Терезия не смеет ставить меня в такое положение, — тихо промолвил Людовик, наполняя бокал красной жидкостью. — Не смеет сомневаться в моих решениях. Не имеет права выносить наши с ней разногласия на всеобщее обозрение. Не при моих генералах. Не привселюдно. Не смеет использовать нашего сына, чтобы манипулировать моими эмоциями. Его Величество повернулся к герцогине и сверкнул глазами, полными злости и обиды. — Королева хотела публичности? — Людовик горько расхохотался, покачав головой. — Она ее получила. Сполна. В следующий раз не посмеет вести такие игры. Он сделал большой глоток вина. — Но смеет ли Ее Величество просить уважения к себе, Mon Roi? — аккуратно спросила Рене, пристально взглянув на него. Людовик отвел взгляд. Несмотря на всю внешнюю браваду, он выглядел пристыженным. Потерянным. Король отпил еще вина и тяжело вздохнул, в досаде прикрыв веки. — Все жены заслуживают уважения. Как и все женщины. Моя мать не одобрила бы ни моего сегодняшнего тона, ни моих слов, — устало пробормотал он. — Но я объявил войну. И я доведу ее до конца. Я не остановлюсь на полпути… как какой-то трус, испугавшийся первых трудностей. В Людовике говорила гордость, уязвленное самолюбие, амбиции, желание вписать свое имя в историю. Казалось, что он создал ситуацию, которую надеялся контролировать, но на деле лишь сам стал подвластен ее течению. И Его Величество не справлялся с этим напором. Не выдерживал напряжения. Люди, которые всегда помогали нести тяжесть Короны, его покинули. Одна была в могиле, другой — в изгнании. Людовик действительно остался один. Король продолжал пить. Когда первый бокал был осушен до дна, он тут же отправился за следующим. Его Величество больше не гнал Рене прочь, а она не знала, зачем остается. Возможно, ей было больно видеть его таким. Девушка чувствовала себя виноватой перед ним, и ей хотелось хоть как-то возместить ущерб, который она нанесла ему, так безнадежно влюбившись в Александра. В его друга. В его слугу. Ей хотелось сделать хоть что-то для Людовика. Предложить ему хотя бы какую-то, пусть молчаливую и бестолковую, но все же поддержку. — Александр очень хорошо поработал в Перпиньяне и Ла-Жункере, — неожиданно сообщил король, отпивая вино уже из третьего бокала. — Он всегда хорошо работает. Где бы ни находился. — Я удивлена, что Вы решили сообщить мне его местоположение, — Рене приподняла брови, пытаясь не обращать внимание на то, как бешено ускорился ее пульс, стоило только вновь прозвучать имени бывшего губернатора. Людовик рассмеялся. Нервно. Отрывисто. Зло. Искренне. — Это уже не имеет значения. Я перевожу его оттуда, — мужчина повернул к ней голову и внимательно заглянул в глаза. — К тому же, есть вероятность, что я разрешу ему вернуться в Пале-Рояль гораздо раньше, чем мы с Вами оба могли подумать. И не благодаря Вашим действиям. Скорее вопреки им. Сердце Рене забилось еще усиленней. Mon Dieu. Она не до конца могла поверить, что ей не послышалось. Александр заслужил прощение? Сведения, которые он накопал, были настолько важны, что король смилостивился? Он все же выгрыз себе назад свое законное место? В ее душе зарождалась надежда, и герцогиня почти презирала себя, насколько сложно ей было ее сдерживать. Она едва подавила в себе порыв подбежать к Людовику и начать вытряхивать из него объяснения. — Что Вы имеете в виду, мой король? — вместо этого спокойно спросила девушка, лишь слегка приподняв бровь. Его Величество подошел к ней. К ее еще большему удивлению, на губах мужчины играла улыбка. Возможно, первая по-настоящему счастливая за последние несколько месяцев. Брови герцогини поднялись еще выше. — Еще летом я дал понять бывшему губернатору, что его возвращение возможно, если его чувства к Вам умрут, — Людовик хмыкнул, испытывающе глядя на нее. — Либо же Ваши к нему. Рене сглотнула. Сердечный ритм лишь ускорился, но теперь казалось, что это происходит где-то в животе. Надежда исчезла, так и не успев толком родиться, на ее место пришел страх. Какое-то ледяное оцепенение. Она почувствовала, что ее мутит. Ощутила, как начинают подрагивать руки. Девушка завела их за спину. — И что же, Вы думаете, такой момент настал, сир? Герцогиня склонила голову набок, с трудом сохранив контроль над своим голосом — она с облегчением обнаружила, что он не прозвучал тонко и испуганно, как она того опасалась. — До меня долетели слухи, что Александр очень сблизился со своей напарницей, — Людовик улыбнулся еще шире. — Кажется, иметь неуставные отношения с коллегами начинает входить у него в своего рода привычку. Хотя, учитывая профессию мадемуазель Барро в прошлом, я вполне могу допустить и такую вероятность, что в этот раз соблазнили его. Сердце Рене упало еще ниже. Не показывай вида. Не показывай вида. Не показывай вида. Девушка сжала челюсть. Король, продолжая усмехаться, сделал новый глоток вина. Кажется, его настроение улучшалось просто на глазах. Герцогиня сверкнула глазами. — Занятно, Ваше Величество, — она всеми силами пыталась удерживать спокойный тон, хотя это с каждой секундой становилось все сложнее и сложнее. — До меня почему-то такие слухи не доходили. А ведь я глава Ваших шпионов. — У меня есть свои информаторы, мадемуазель де Ноай, — пожал плечами Людовик, гордо приподняв подбородок, он уже был заметно пьян. — Верные исключительно мне. Рене тяжело выдохнула и покачала головой. Кажется, я уже тоже слишком трезва для подобного разговора. Она повернула корпус к столику с алкоголем и, не спрашивая разрешения, ни секунды не раздумывая, направилась к нему. Девушка почувствовала на себе пристальный взгляд короля. Он не останавливал ее. Герцогиня взяла графин и налила себе вина. — Вы следите за ним? — спросила Рене, подняв пылающие яростью глаза на Людовика. — Должен же я был убедиться, что он не бросится к Вам, а Вы не броситесь к нему при первой же возможности, наплевав на все мои запреты? — он отвел взгляд. Герцогиня надеялась, что это означает, что ему действительно стыдно. Потому что действия короля выглядели поистине жалкими. Мелочными. Недостойными правителя великого государства. Он уже разлучил их. Запретил видеться. Запретил даже переписываться. Оборвал все связи. Но даже этого Людовику оказалось мало — ему нужно было еще и удостовериться, что они не нарушат его приказ. Рене в очередной раз испытала мрачное удовлетворение, что ей удалось установить с Александром тайную корреспонденцию по своим каналам. Король продолжал ослепительно улыбаться, но больше ничего не говорил. Девушка не хотела задавать следующий вопрос, прекрасно понимая, что Людовик только этого и ждет, но не смогла справиться с собой. — И что же Вам сообщил этот информатор, Ваше Величество? — спросила Рене, отпив большой глоток вина. Король победно отложил свой бокал на центральный стол и запустил руку во внутренний карман роскошного бархатного камзола. Он достал оттуда свернутый в несколько раз лист бумаги. Герцогиня выдохнула, в неверии покачав головой. Он готовился к этому разговору. Он носил этот отчет с собой уже какое-то время. Ждал подходящего момента. Девушка зло сжала ножку бокала. За мысли, которые сейчас проносились в ее голове, она вполне могла бы оказаться в Бастилии. Людовик методично разгладил письмо, прочистил горло и начал зачитывать. — Александр и мадемуазель Барро проезжали сквозь рыночную площадь. Цветочник спросил у девушки, чья она. Мадемуазель же, сначала очень красноречиво посмотрев на бывшего губернатора Бонтана, ответила, чтобы торговец задал этот вопрос «мрачному месье, который ее сопровождает», — король поднял на Рене внимательный оценивающий взгляд. — Александр ничего не сказал, никак не отрицая и не опровергая ее слова. Позже я видел, как на заднем дворе таверны, в которой они остановились, мадемуазель Барро гладила бывшего губернатора по лицу, шее и плечам. Он держал ее за руки. Они стояли очень близко друг к другу. Каждое слово, зачитанное Людовиком, отдавалось болезненными глубокими уколами в ее легких. Рене заставила себя глубоко и медленно дышать, наблюдая, как Его Величество аккуратно сложил письмо и спрятал его назад в кармане камзола. Он вновь улыбнулся, тонко и самодовольно, словно только что доказал ей что-то очень важное, и вновь приник губами к бокалу. — Это ничего не значит. Диалог и ситуация вырваны из контекста, — твердо сказала Рене, подавив дрожь в голосе. — И даже если все произошедшее было именно тем, что Вы думаете, мы не знаем причину, почему эти события состоялись. Они — шпионы. Это могло быть прикрытие. Могла быть шутка. Людовик хрипло рассмеялся, задернув голову к потолку. Он не мог остановиться несколько секунд. В его смехе вновь не было искренней радости. Скорее горечь, даже какая-то глубокая болезненная обида. Когда его хохот, наконец, затих, король еще какое-то время смотрел в одну точку, куда-то на стену. Он медленно повернул голову к герцогине, его глаза горели недобрым огнем. — Вы сразу ищете для него оправдания, Рене. Не способны в это поверить? — Его Величество сделал несколько шагов к ней. — Вы думаете, что Александр как-то отличается от всех? Что он не такой, как другие? Не такой, как я? Лучше меня? Король с силой ткнул себя пальцем в грудь. Его походка была не твердой — он заметно покачивался. Рене не помнила, чтобы хоть когда-либо видела Людовика в таком состоянии. Он выглядел почти пугающе. — Думаете, что Александр может усмирить зов плоти, в отличие от других мужчин, когда возле него денно и нощно крутится красивая женщина? — король приблизился к герцогине почти вплотную, выдыхая пары алкоголя. — Я слышал, что мадемуазель Барро исключительно хороша. Да, я уверена, что Александр — другой. Рене саму испугало, как твердо и как безальтернативно в ее голове прозвучала эта мысль. У нее не было ни единого сомнения. Но как бы ей ни хотелось высказать Людовику свои истинные убеждения, герцогиня прекрасно понимала, что этим взбесит Его Величество лишь сильнее. — Я ничего не думаю, сир, — девушка стойко выдержала пристальный взор короля и даже смогла приподнять подбородок еще выше. — Лишь не делаю поспешных выводов. — Рене, надеюсь, Вы не обманываете саму себя, считая, что Вы его первая и единственная любовница? — прошипел Людовик ей в лицо. — Определенно нет, Ваше Величество, — она ядовито улыбнулась ему. — По поведению Александра в постели это было весьма очевидно. Король удивленно выдохнул и отступил на шаг назад. Он немного пошатнулся. В его глазах промелькнула хрупкая уязвимость и неприкрытая боль. Настолько сырая и сильная, что Рене почти ощутила прилив сочувствия. Она бы даже извинилась, если бы не была так взбешена. — Вы жестоки, мадемуазель де Ноай, — прошептал Людовик. — Как и Вы. Они замолчали. Король потупил взор. Рене тяжело дышала. Все внутри нее горело. Она с трудом сохраняла спокойствие. Это ничего не значит. В голове девушка проговаривала новую мантру. Прошлое Александра не имеет к тому, что происходит между нами, никакого отношения. Она и сама была не святой. Не притворялась непорочной Девой Марией. А то, что зачитал мне Людовик, и доказательством чего-либо назвать сложно. Мысли должны были успокоить, но их эффект был ограничен. Душа продолжалa гореть. Рене сделала еще один глоток вина, чтобы смочить пересохшее горло. Так и не подняв головы, король вернулся к центральному столу и оперся на него руками. — Александр не любил говорить о личном, а потому половина двора считала его чуть ли ни монахом. Но это не так, — тихо промолвил он, ссутулившись. — Я знаю все. Он никогда не мог отказать мне в ответе на мое праздное любопытство. Рене понимала, что он собирается сделать. Она не хотела это выслушивать. Не хотела об этом знать. — Я не испытываю никакого праздного любопытства по этому поводу, мой король, — твердо сказала девушка. — У него было много женщин, — выпалил Людовик, пропустив ее слова мимо ушей. — Кого-то он соблазнял — обычно по долгу службы. Другие дамы, напротив, сами охотно кидались в его постель. Как и Вы. Он вновь хрипло рассмеялся, покачав головой. — Александр, конечно, не король, но все же обладал моим влиянием, — Его Величество обернулся, глаза мужчины нашли ее. — Вы далеко не первая и не единственная, Рене. Не думаю, что вы даже во вторую десятку входите. Прошлое не имеет никакого значения. Девушка вновь пыталась прислушаться к голосу разума. Ей должно было быть все равно, но почему-то не было. Комок застрял в горле и герцогиня ощутила, как в уголках глаз встали предательские слезы. Так больно. Так неприятно. Почему? Рене сделала глубокий вдох. — Не скажу, что мне интересно, что было до меня, — ее голос, несмотря на бушующий внутри ураган, прозвучал жестко, в нем появились стальные нотки. — Или кто. — Очень зря, — Людовик прищурил глаза. — Если бы Вы интересовались, то не наделали бы ошибок. Вы бы поняли, что объединяет всех его любовниц. Рене не знала, почему стоит здесь, почему все еще выслушивает его речи. Король был пьян. Пьян, зол и обижен. Он не отпустил. Не простил. Не прожил эту боль. Назавтра, когда пройдет похмелье, он или не вспомнит о сказанном, или пожалеет о своих словах. У девушки не было никаких иллюзий на этот счет. Ей нужно было уйти. Нужно было оставить его наедине со своими демонами, со своими травмами, со своей горечью. Но она оставалась. Какая-то беспокойная, раненная, темная часть ее разума ухватилась за речи Людовика, осознавая, что он сейчас дает ей ответы на многие вопросы, которые долгое время крутились в ее сознании, но она боялась задать их — себе или кому бы то ни было. Страшилась разрешить их, но одновременно так хотела. Король подошел к ней и одним пальцем прикоснулся к выбившемуся рыжему локону у щеки. — Их всех объединяет одна ночь с ним. Как и у Вас, — он заправил прядку ей за ухо и печально улыбнулся. — У нескольких счастливиц была еще пара возможностей. Но это всегда конечная история. Людовик покачал головой и вновь направился к столику с алкоголем. На этот раз его рука потянусь к флакону с прозрачной жидкостью. Jenever. Рене обреченно смотрела, как король, отложив бокал, наливает в широкий граненый стакан еще более крепкий напиток. — Когда Александр мне сказал, что влюблен в Вас, я действительно испугался, — признался Его Величество, поднеся стакан к губам. — Дело было даже не столько в его предательстве, хотя даже оно казалось немыслимым. Король горько хмыкнул, яростно оскалившись. Воспоминания об этом, по всей видимости, все еще приводили его в бешенство. Людовик сильнее сжал стакан, явно пытаясь взять себя в руки. — Эти внезапные чувства к Вам противоречат его должности, его долгу, его обязательствам, — продолжил король, искоса посмотрев на Рене. — Я знал, что не могу позволить ему оставаться главой моих шпионов, когда его приоритеты будут настолько смещены и искажены, несмотря на все его заслуги и мою искреннюю нужду в нем. И он это тоже понимал. Кристально ясно. Людовик залпом выпил весь алкоголь в бокале и скривился. Он повернулся к девушке. — Но чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что Александр обманывал не только меня. Он врал самому себе, — король подошел к ней. — Он никогда не любил. Он не знает, что это такое. Как это чувство вообще выглядит. И в случае с Вами он просто перепутал обычное сильное физическое влечение, жажду, желание — называйте, как хотите, — с любовью. Как вам моя похоть, герцогиня? Выдержите? Строчки Александра из его первого письма громом раздались в ее голове, а сердце кольнуло так, что Рене показалось, словно она сейчас упадет. Она резко выдохнула. Все его фантазии, его сюжеты — такие страстные, такие яркие, такие прекрасные, но такие телесные. Девушка стиснула зубы. Людовик взирал на нее, почти обеспокоенно и сочувственно. От этой эмоции в его взгляде герцогиня разозлилась лишь сильнее. Вы — причина моей боли. Вы и он. Ей хотелось, чтобы король перестал так смотреть на нее. Это было лицемерно. — Зачем Вы говорите мне это? — из последних сил сдерживая слезы, прошептала Рене, глядя на него. — Просто сделать больно? Отомстить? Поковыряться в моей ране? — Господи, нет! Я хочу, чтобы у Вас открылись глаза, Рене, — Людовик аккуратно дотронулся до ее локтя. — На что? — На его суть. На его сущность, — прошептал он. — Александр всегда будет убегать. Всегда будет ускользать. Он не умеет любить. Прекратите обманывать себя. Рене вырвала руку из его некрепкого захвата и сделала несколько резких шагов назад. Как он смеет? Она в неверии покачала головой. — Эти слова очень интересно слышать от человека, который сам же изгнал его со двора, — выпалила она, с трудом ухмыльнувшись, голос уже дрожал. — И прилагает все усилия, чтобы мы с ним никогда не встретились. Даже следит за ним! — Он сам выбрал уйти! — рявкнул король, кажется, окончательно потеряв терпение. — Я предлагал ему возможность остаться. Он отверг ее! А вместе с ней и Вас! — Он отверг ее, потому что Вы поставили его перед невозможным выбором. Рене на остатках благоразумия удерживала себя от того, чтобы и самой не повысить голос — она и так не до конца понимая, откуда в ней взялось столько дерзости, чтобы говорить с королем Франции в подобном тоне. — Александр сделал это, потому что я дорога ему, — прошептала девушка, с трудом проглотив комок в горле. — Дороги…, — прошипел Людовик, сверкнув глазами. Он зло поставил пустой стакан на стол. Громкий звон раздался по всему залу. Король хмыкнул. — Так дороги, что он просто отказался от Вас. Без раздумий, без колебаний. Я бы все сделал, чтобы удержать Вас при себе! Чтобы Вы были моей! — он вновь ткнул себя пальцем в грудь, в его глазах тоже стояли слезы. — Черт возьми, я даже одарил Вас титулом, землей, поместьем — все это в надежде, что Вы меня простите. После Вашего предательства виноватым себя чувствовал я! Думал, что сам толкнул Вас на это. Думал, что причинил боль. А это просто оказалось очередной ложью Александра... Голос Людовика сорвался. Он раздраженно зажмурил веки, словно заставляя себя замолчать. Самоконтроль сегодня давался ему с большим трудом. Его руки устало опали по бокам. Он тяжело дышал. — Чувства нельзя купить, Ваше Величество, — прошептала Рене, коря себя за то, что вообще приняла этот проклятый титул. Король резко открыл глаза и посмотрел на нее. — Вы презираете мои методы? — он склонил голову и горько улыбнулся. — Но мои намерения были чисты. Я хотел вернуть Вас. Я боролся за Вас. Я старался для Вас. А что сделал он? Что он сделал для Вас, Рене? Людовик пригладил волосы и растерянно провел ладонью по лицу. Его речь становилась все более и более неразборчивой, эффект крепкого алкоголя был все заметнее. Герцогиня видела, что королю доставляет большого труда даже просто сфокусироваться на ней. Но он изо всех сил пытался. Его Величество вновь подошел к ней и взял за руку. — Где его борьба за Вас, мадемуазель? — спросил он, почти нежно, и наклонился к девушке, выискивая что-то в ее глазах. — Ее нет. Он просто покинул Вас. Толкнул назад ко мне. Я не могу такого понять. Не могу осознать, как после этого Вы все еще можете считать, что нужны ему. — Прекратите! — Рене хотела вырвать руку, но он держал ее на этот раз крепко. Она не вынесла. Слезы покатились тихими ручейками из ее глаз. Сердце нещадно саднило. Герцогиня старалась отрицать, старалась опровергнуть все, что Людовик наговорил ей, в своей голове, но не могла не видеть в его словах частицу правды, семена истины. Ей не хотелось в это верить, и пока что она действительно скорее не верила, но небольшой росток сомнения подтачивал ее изнутри, медленно разрушал все защиты. Воздух поступал в легкие с большим трудом. Рене судорожно вдохнула. — Простите, я не желал расстроить Вас, мадемуазель, — Людовик провел рукой по ее щеке и утер дорожку слез. — Но Вы должны увидеть и принять правду. От этого будет легче всем. В том числе и ему. И он сможет вернуться. Он сможет вернуться. Он сможет вернуться. Он сможет вернуться. Эхо слов короля отдавалось в ее голове. Это было именно то, чего она так страстно хотела. К чему она стремилась. Его возвращение. Но не такой ценой. Не так. Не сквозь такую дикую боль. Слезы продолжали литься из глаз. Король отпустил ее и уткнулся взглядом в пол. — Я просто желаю, чтобы время откатилось назад. Хочу вернуться в прошлый год. Я хочу, чтобы у меня все еще была мать, — его язык заплетался, казалось, что Людовик был уже фактически в бреду. — Хочу, чтобы у меня вновь был мой главный советник. Чтобы у меня был друг. Я хочу, чтобы у меня вновь были Вы. Он поднял на нее глаза, и девушка увидела, что по его щекам тоже текут слезы. — Боже, вопреки всему, что Вы сделали, что продолжаете делать, я все еще хочу вернуть Вас, — чуть слышно промолвил король, борясь со всхлипами. — Я смотрю на Вас сейчас, и все еще вижу ту юную нимфу, что подобно потерянному олененку брела меж придворных перед сценой. Я все еще помню наш танец. Первое прикосновение своей руки к Вашей нежной коже. — Прошлого не вернуть, Ваше Величество, — с болью глядя на него, выдавила из себя Рене. — Как и ту девушку. Людовик кивнул. Затем еще раз. Он зажмурил веки и стиснул зубы. Из его горла вырвался сдавленный рык. Он страдал, это чувствовалось даже без слов. Это была боль от принятия. — Я одинок. Я один, — прошептал король, открыв глаза. — Сейчас я по-настоящему один. Его Величество, пошатываясь, сделал шаг к ней и наклонился. Ее вновь окутали пары алкоголя. Опасаясь худшего, Рене опустила голову, но он положил ладонь на ее лицо и силой поднял его назад, к себе. Девушку окутала паника. Людовик, не отрывая от нее мутного взгляда, преодолел последние сантиметры и поцеловал ее в щеку. Долго, тягуче. Так, словно боялся выпустить. Рене лишь всхлипывала. Сил не было больше ни на что. Ни отойти, ни оттолкнуть его. Она дрожала, не понимая, что чувствует. Где правда, а где вымысел. Где факты, а где воображение. Где жизнь, а где просто глупые наивные мечты. Король отпустил ее и, в последний раз глянув на герцогиню с пронзительной грустной улыбкой на устах, неловко зашагал к выходу. Рене не оборачивалась. Стояла неподвижно, все еще сжимая пустой бокал с вином в руках. Дверь за Людовиком захлопнулась. Только сейчас девушка позволила себе двигаться. Она боялась, что если сделает хотя бы шаг, то просто упадет. Герцогиня не хотела оказаться на полу перед королем. Она не была пьяна, но ее тоже шатало. На нетвердых ногах Рене дошла до центрального стола и опустила на него трясущиеся ладони. Физическая опора каким-то образом заземляла, добавляла сил. Девушка глубоко вздохнула и, стиснув зубы, заставила себя подавить рыдания. Всхлипы из ее рта вырывались все реже и стали гораздо тише. Поток слез превратился в отдельные редкие скатывающиеся капельки. Дыхание восстанавливалось, пульс замедлялся. Герцогиня позволила себе выйти в коридор Пале-Рояль только тогда, когда дрожь осталась лишь в ее пальцах.

***

Поздним вечером Рене сидела за письменным столом и, не отрываясь, вглядывалась в пустой лист. Перо так и лежало перед ней, банка с чернилами была даже не открыта. За окном падал первый снег. Белые пушистые льдинки оседали на окнах. Сквозь приятное монотонное потрескивание дров в камине иногда прорывались высокие завывания ветра. Рене положила ладони на колени и чуть выгнулась в спине, зажмурившись и задрав голову к потолку. Девушка пыталась собраться с мыслями. Тяжелая кашемировая шаль съехала с ее плеч, оголяя ночную сорочку. Ей моментально стало зябко, кожа покрылась мурашками. Рене закуталась плотнее в мягкую теплую ткань и, закусив губу, вновь опустила взгляд на чистую бумагу. Еще утром, на пути в Пале-Рояль, она обещала себе, что обязательно напишет ответ Александру сегодня перед сном. Когда герцогиня тряслась в карете, у нее даже были какие-то мысли. Очень фривольные, очень непристойные, очень смелые мысли. Такие, от которых щеки моментально розовели, а живот сладко тянуло. Эти мечты формировались в что-то цельное и весьма раскованное даже в те редкие мгновения, когда она ненадолго выпадала из реальности на военном совете. Более того, Рене в какой-то момент позволила себе предположение, что когда Conseil du Roi закончится, у нее будет уже почти готовый текст в голове. Появление Марии Терезии в зале заседаний поставило крест на ее попытках вновь уйти в мир своих фантазий. Последующий разговор с Людовиком стер даже те мысли, которые уже успели зародиться. Герцогиня не знала, что написать в ответ. Превзойти письмо Александра в степени чувственности, откровенности, бесстыдности, распутства и эротизма было просто невозможно. Рене могла бы вновь описать свои действия. Рассказать, что она делала, что чувствовала, как ублажала себя, как ласкала свое тело, читая его строки, как терзала свой самоконтроль, на какую высоту вознесла свои эмоции, какой экстаз испытала. Дважды. Но предыдущее ее письмо уже было об этом же. Рене не хотела повторяться. Боялась, что он заскучает. Ей казалось, что нужно постоянно повышать планку, но Александр уже задрал ее так высоко, что она не знала, как туда дотянуться. Как придумать сюжет, хотя бы приблизительно подобный его выдумке? Как сделать свой текст таким же живым? Как сделать его таким же сенсорным? Как заставить своими словами его испытывать такие же яркие эмоции, такое же сильное чувство, такое же дикое притяжение, такое же сковывающее волю и все мысли томление? Как подогревать огонь его страсти, его влечения, его… похоти? У нее не было такого опыта. У меня не было нескольких десятков любовников. Рене раздраженно тряхнула головой, отгоняя непрошенные мысли. Она несколько раз потянулась к перу, но в конечном итоге вновь его отложила. Девушка продолжала прожигать взглядом чистый лист, в голове было упорно пусто. К концу следующего часа на бумаге появилось лишь одно слово: Александр Девушка, обреченно вздохнув, встала и принялась мерить шагами комнату, кутаясь в шаль. Возможно, не было смысла пытаться превзойти его в том, где она априори находилась в позиции догоняющей. Чуть ли не ученицы. Почему-то от этой мысли в животе скрутило очень сильно, между ног разливалось тепло. Я горжусь Вами. Вы вновь прекрасно справились. Представлять, как он говорит это своим бархатным голосом ей на ухо, было до неприличия просто. Рене улыбнулась. Возможно, нужно писать о том, в чем сильнее она. О чувствах, об ожиданиях, об образе будущего, о мечтах, но не только телесных. О том, как она ждет его возвращения. Как верит в то, что оно произойдет. Как это убеждение и эта надежда помогают ей проживать каждый новый день, наполненный похожими, уже слившимися в одну сплошную неузнаваемую полосу событиями. Он никогда не любил. Он не знает, что это такое. Как это чувство вообще выглядит. Слова Людовика абсолютно без приглашения ворвались в ее голову. Рене застыла посреди комнаты и обхватила себя руками. Ее вновь начало трясти. Она пыталась не думать обо всем, что ей наговорил король сегодня днем. Блокировала эти воспоминания на пути назад в Марли, силилась вытеснить их из своего сознания за тихим ужином с Бонной, упорно игнорировала, пока Элиза помогала ей раздеваться, и обходила стороной, когда неотрывно смотрела на пустой лист бумаги. Рене вновь пыталась вытолкать их из своего разума, но они зацепились за рваный порез в ее душе от совсем другого отрывка памяти и теперь не желали уходить. Александр всегда будет убегать. Всегда будет ускользать. Он не умеет любить. Прекратите обманывать себя. Она уже писала ему о чувствах. Уже было письмо, где оказалось меньше телесности и больше ее эмоций, ее признаний, ее души. Ее самой. Самое первое ее послание. То, на которое он не ответил. Потому что, возможно, ответить было нечего. Сердце укололо так, что Рене резко выдохнула. Боль не прекращалась. Казалось, что острый тонкий кинжал разрезает ее надвое. Она не помнила, когда в последний раз чувствовала себя так же плохо. Возможно, лишь когда Александр делал вид, что больше ничего к ней не чувствует после их первой ночи. Или не делал. Девушка обняла себя еще крепче. Их всех объединяет одна ночь с ним. Как и у Вас. Голос Людовика в ее голове был почти издевающимся. Ком вновь стоял в горле, слезы снова скопились в уголках глаз. Но он ответил. Он ответил, в конце концов. И продолжал отвечать. Узел в груди стал чуть свободнее, Рене смогла вдохнуть. Потом еще раз. Дышать было легче. Девушка устало провела руками по лицу — от подбородка до лба. Зачесала назад волосы. Он ответил совсем на другое письмо. На письмо с оскорблениями, на письмо с обвинениями. На письмо, которое его разозлило, если верить отчету мадемуазель Барро. На письмо, которое его, по всей видимости, возбудило, если вспомнить, что он написал ей в ответ. Как Вам моя похоть? Выдержите? Живот вновь сладко скрутило. Пульсация между ног все усиливалась. Становилось жарче. Желание. Рене вновь была объята обжигающим неконтролируемым желанием. Почему эта фраза так действует на меня? Герцогиня сдавленно всхлипнула. Она хотела не этого — она хотела совсем другого. Чего-то более глубокого, более осмысленного, долговечного. Но ты сама согласилась на это. Ты сказала, что выдержишь. Рене сжала кулаки. Она чувствовала досаду, печаль, панику, отчаяние. Кажется, это все, что он может мне дать. Она чувствовала возбуждение. Притяжение. Желание. Несмотря ни на что. Пускай. Девушка кинулась к письменному столу и дрожащими пальцами открыла ящик, где хранила письма Александра. Она выхватила последнее и вновь начала его читать. Принялась выполнять все, что он писал ей. Разделась. Повалилась на кровать. Представляла его. Его глаза, его кривую усмешку, его приподнятую бровь. Его торс, широкие плечи, узкие бедра, плоскую грудь и подтянутый живот, эти невероятно красивые мышцы. Она вновь изучала свое тело, даже еще более внимательно, чем в первый раз. Более старательно. Умница. Его голос в ее голове. Она ласкала свое лицо, шею, ключицы, плечи, живот. Раскрыла ноги, поглаживала внутреннюю поверхность бедер. Сжимала свою шею. Терзала набухшие от возбуждения соски, сдавливала грудь. Было хорошо. Даже великолепно. Голос Людовика был заглушен. Его слова забыты. Рене купалась в удовольствии и блаженстве. В невероятной силе, которые оказывали на нее строчки Александра. Девушка посасывала пальцы, ласкала свое лоно, свои складки, чувствовала их горячую влагу. Входила в себя в агонизирующе медленном темпе, вымучивала из себя наслаждение, как он бы того желал. Доводила себя до грани, до предела, пока не могла больше терпеть, пока промедление казалось подобным смерти. Она наращивала темп, входила в себя все сильнее и глубже. Добавляла третий палец. Были стоны, были крики, было его имя. Снова и снова. Александр. Александр. Александр. А потом была резкая острая сладкая вспышка. И безвременье. Невесомость. Подпространство. Еще интенсивнее, еще ярче, еще длительнее, чем в прошлый раз. Рене с трудом хватала ртом воздух, пытаясь прийти в себя, ожидая, когда сквозь белый шум ее разума она начнет ощущать то невыносимо прекрасное чувство наполненности и абсолютного удовлетворения, как и в прошлый раз. Он перепутал обычное сильное физическое влечение к Вам с любовью. Вместо такого долгожданного, такого искомого ею ощущения в ее сознание опять вернулся голос Людовика. Девушка чувствовала лишь пустоту. Слезы катились из глаз. Ей было страшно. Она провалилась в тревожный рваный сон. Рене провела с письмом Александра и последующие несколько ночей. Ее жизнь словно разделилась. Расщепилась на две половины. Она сама будто бы раздвоилась. Днем была холодной спокойной и величественной герцогиней Марли — всегда с вежливой улыбкой и достойными безукоризненными манерами. Вечером же становилась раскованной свободной девушкой. Женщиной. Просто Рене. Кем-то, кто не стыдится своих желаний, своей жажды, своих порывов, порой балансирующих на грани настоящего распутства и вседозволенности. Ее руки становились все более умелыми, она лучше понимала, чего хочет ее тело, изучила его. Подчинила его. Она тоньше чувствовала границу, когда удовольствие начинало переходить в боль, ей удавалось дольше держаться на этом тонком лезвии. Ее экстаз с каждым разом становился все более и более интенсивным. Кульминация была настолько прекрасной, что Рене почти убедила себя, что ей этого достаточно. Что большего ей и не надо. Но потом неизменно наступала она. Пустота. Пропасть. Бездна. Девушка так и не нашла в себе слов, чтобы ответить на письмо Александра. Герцогиня все еще не могла понять, что ему написать. Рене не знала, что он ждет от нее, что хочет прочитать. Пустота продолжала затягивать. Приемы, собрания, театры, работа с информацией своих многочисленных агентов сливались в одну кучу, в единый бесконечный поток. Дни были похожи один на другой, с той только разницей, что она теперь лучше разделяла свою дуальность. Не позволяла вечерним фантазиям заполонить ее дневные мысли. Conseil du Roi проходили слаженно и размеренно — ее лицо окаменело, больше ни единый мускул не мог выдать эмоций. Рене часто чувствовала взгляд Людовика на себе. Несколько раз ей казалось, что он хочет подойти, хочет поговорить. Возможно, извиниться за свои алкогольные излишества в начале недели. Или, напротив, наговорить ей еще больше слов о сущности Александра. Герцогиня не хотела проверять. Она каждый раз покидала совет одной из первых и с трудом доживала до вечера, чтобы вновь оказаться наедине с письмом и все повторить. Снова стоны, снова крики, снова уверенные умелые ласки. Она научилась медлить, натренировалась затягивать время, продлевать удовольствие, достигать таких вершин чувствительности и остроты, о которых раньше даже не мечтала. Это были, наверное, единственные моменты, когда девушка чувствовала себя действительно счастливой. Сегодня она ублажала себя даже дольше обычного. Умница. Вновь хриплый низкий голос Александра звучал в ее голове. Вновь его образ — со вздернутой бровью и кривой усмешкой. Он стоит над ней, полностью обнаженный, притягивает ближе к себе за талию, ее ноги обвивают его торс. Он смотрит на нее, как на произведение искусства, его глаза пылают. Этой фантазии было достаточно, чтобы перенести ее за край. Сегодняшний оргазм вновь казался ярче всех предыдущих. Рене уже давно не сдерживалась, но от громкости своих стонов и криков сейчас стало стыдно даже ей. Герцогиня долго приходила в себя, постепенно восстанавливала дыхание. Она была абсолютно изнеможена. В душе поселилась настолько сосущая, затягивающая пустота, что девушка не смогла сдержать всхлипа. То невероятное в своей красоте чувство наполненности после изначального раза, когда она впервые читала его письмо, так и не вернулось. Рене не понимала, как его вернуть. Слезы вновь стояли перед глазами, но она отчаянно их сдерживала. Девушка закутала свое обнаженное тело в покрывало и, свернувшись калачиком, попыталась заснуть. Время шло, ее сердце надрывно стучало, ком продолжал стоять в горле, но такое необходимое забытье не наступало. Она несколько раз меняла положение тела, пыталась расслабиться — ничего не получалось. В конце концов, не выдержав, Рене резко села на кровати и свесила с нее ноги. Она встала и в догорающем пламени камина нашла на полу свою ночную сорочку. Девушка быстро облачилась в нее и вновь достала из гардероба темно-фиолетовый халат, расшитый пионами, накинув его на плечи. Обычно после этого ей сразу становилось легче, но не сегодня. Сегодня была какая-то странная неправильная ночь. Герцогиня покинула свои покои. Коридоры погрузились в тишину, поместье уже спало. Свечи догорали, отбрасывая тусклый умирающий свет. Было холодно — начало декабря выдалось на редкость морозным. Рене плотнее прижала к себе ткань халата, пожалев, что не накинула сверху еще и кашемировую шаль. Она спустилась на первый этаж и добралась до кухни. Там все еще стоял слабый аромат специй и жареной утки, которую сегодня подавали на ужин. Рене растопила печь и поставила над огнем котелок с чистой водой. Она уже представляла себе удивленный шепот слуг, если бы они увидели хозяйку поместья, занимающуюся черновой работой. Открыв один за другим несколько шкафчиков, девушка отыскала склянку с листьями черного чая и железную банку, где хранилась перетертая корица. Через несколько минут Рене сидела с ароматным напитком возле печи, греясь о все еще пылающее там пламя. Теплота фарфоровой чашки ласкала ладони. Чай вышел не таким крепкий, как делал Александр, но его вкус все равно навевал ностальгию. Девушка чуть улыбнулась, вспоминая окончание Версальского лета год назад. Его комнату, их разговоры, его взгляды. Свою ложь. Как громко и быстро стучало сердце. Тогда все ощущалось неким началом. Сейчас же над ней зависло ожидание конца. Рене глубоко вздохнула и поднесла чашку к губам, сделав еще один глоток. Ее рука чуть дрожала. Из коридора начали доноситься какие-то приглушенные невнятные возгласы. Герцогиня нахмурилась, прислушиваясь. С каждой секундой слова становились все отчетливее. — Дарий, стой, — в коридоре раздался громкий женский шепот. — Вернись сюда немедленно. Ну, что за поведение? Еще через пару мгновений девушка услышала быстрый ритмичный шелест собачьих лап о деревянный пол. Вскоре к этому присоединилось и громкое сопение. Пес Бонны на всех парах вбежал на кухню и принялся обнюхивать ее ноги. Его мокрый нос щекотал лодыжку. Рене хихикнула, выпуская с этим смехом и часть напряжения. Дарий смешно фыркал и радостно вилял хвостом, продолжая изучать пространство. Вскоре в помещение, запыхавшись, влетела и его хозяйка. Она в удивлении застыла. — Рене? — брови подруги приподнялись. — Бонна, — герцогиня слабо улыбнулась ей. Брюнетка пересекла кухню и подхватила сопротивляющегося пса на руки, крепко прижимая к себе. — Простите, что так ворвалась, — мягко промолвила она, внимательно разглядывая блюда с остатками еды. — Дарий сегодня совсем обезумел. Запах утки не давал ему никакого покоя. Скребся в дверь, не переставая. Я хотела выйти, чтобы принести ему что-то с кухни, но он вырвался и убежал сам. Бонна выцепила с одной из тарелок сочный кусок мяса и поднесла его к мордочке пса. Тот без промедления схватил еду и принялся радостно пережевывать ее с громким чавканьем. Улыбка Рене стала немного шире. — Могу его понять, — склонив голову, хмыкнула девушка, отпив еще глоток чая. — Мясо на ужин сегодня было действительно на редкость хорошо сделано. Подруга кивнула, выловив еще несколько кусочков утки с тарелок и угостив ими Дария. Вытерев жирные пальцы о лежащее на столешнице кухонное полотенце, она вернулась назад к Рене и встала перед ней, продолжая поглаживать пса по мордочке. Он самозабвенно облизывался. — Что Вы здесь делаете, милая? — мягко спросила Бонна, обеспокоенно глядя на девушку. — Сейчас уже так поздно. — Сон не идет, — честно ответила герцогиня. — Пытаюсь его поймать. Она мягко указала головой на чашку с крепким чаем в своих руках. Бонна кивнула и, еще несколько раз потрепав Дария за ушами, отвела взгляд. Ею будто бы внезапно овладели странные смущение и неловкость. Возможно, это была лишь игра огня, но Рене показалось, что подруга покраснела. — Это из-за…, — неуверенно протянула девушка, а потом, словно найдя в себе силы, посмотрела герцогине в глаза. — Из-за Вашего нового любовника? Рене от неожиданности чуть было не выпустила чашку из рук. Она крепче вцепилась в нее и осушила чай несколькими большими глотками. Горячая жидкость обожгла горло. — Я не хотела говорить об этом, — Бонна понизила голос до чуть слышного шепота. — Но Ваши стоны удовольствия слышало все поместье на протяжении этой недели. Герцогиня громко выдохнула и опустила голову. Дрожащими руками Рене поставила фарфоровую емкость на стол рядом и сцепила ладони перед собой в замок. Конечно, окружающие все слышали. Иначе и быть не могло. Она не сдерживала себя, как он и просил. И если в моменте эти действия дарили ощущение пьянящей свободы и освобождения, то теперь стало стыдно. Что я натворила? И ради чего? Сердце, казалось, сейчас вырвется из груди. Душа возгоралась все сильнее с каждой секундой. Ради фантазии. — Не переживайте милая, прошу. Я не буду спрашивать, кто он, — Бонна подошла к ней и мягко прикоснулась к ее локтю. — Если за все это время мы ни разу его не видели, думаю, что на то есть какая-то причина. Я не осуждаю Вас. Я рада, что Вы счастливы. Чувство, которое пронеслось сквозь Рене, было похоже на удар под дых. Боль оказалась настолько невыносимой, что девушка громко всхлипнула и, сколько бы сил не пыталась приложить, чтобы сдержаться, чтобы на этом все и ограничилось, она не смогла. Ее плечи затряслись, из глаз бурным потоком покатились слезы. Мощные неконтролируемые рыдания вырывались из горла. Казалось, что все чувства, которым она долгое время не давала выхода, решили извергнуться наружу разом и одномоментно. Это разрывало ее. Это ее разрушало. Герцогиня вцепилась в свои колени и протяжно завыла, надеясь, что так ее тело покинет хотя бы часть этой муки. — Рене, в чем дело? Господи! — глаза Бонны в шоке расширились, она поспешно опустила Дария на пол и ласково положила свои ладони на плечи герцогини, в немой поддержке. — Боже! Девушка в исступлении отчаянно схватилась за ее руки своими, пытаясь найти хоть какую-то опору. Ей казалось, что она просто летит вниз и все никак не может достичь дна. Тело продолжало содрогаться. Рене пыталась глубоко дышать, пыталась собраться, но все было впустую. Слезы никак не заканчивались. Герцогиня подняла голову на подругу. Та смотрела на нее глазами, полными боли и сочувствия. — Вы… Вы не счастливы? — тяжело сглотнув, спросила брюнетка. — Я не знаю, — сдавленно прохрипела Рене, с трудом отыскав свой голос. — Не знаю, Бонна. И она действительно не понимала, каков правильный ответ. Как объяснить, что ее жизнь расщепилась? Как описать, что она уже месяц живет в мираже? Как описать чувства к мужчине, который заставляет ее ощущать самое сильное удовольствие и самую мучительную боль почти одновременно. Друг за другом. Практически без остановки. Без передышки. Рене вновь судорожно всхлипнула. Новый поток слез вырвался из глаз. Девушка выпустила ладони Бонны и закрыла лицо руками, желая спрятаться ото всех в момент такой невыносимой беспомощной слабости, хотя и понимала, что это бесполезно. Подруга продолжала молча поглаживать ее по плечам. Герцогиня чувствовала, что должна что-то сказать. Не для того, чтобы объясниться. Это нужно было ей самой, чтобы не развалиться окончательно от силы этого внутреннего напряжения, от тяжести этих чувств. Она резко отняла ладони от лица и вновь посмотрела на Бонну. — Он возносит меня к самой вершине небес. Даже выше. Это рай, — из горла Рене вырвался не то смех, не то новый всхлип, она горько улыбнулась. — На несколько десятков минут, может, даже на часы. Это рай. Но потом так больно падать. Глаза подруги были полны грусти. Она склонила голову и нахмурилась. — А почему Вы падаете? — спросила девушка, ободряюще сжав плечо герцогини, этим словно побуждая ее говорить дальше. — Потому что он изменчив. Непостоянен, — Рене опустила голову, глядя на свои руки, она заламывала пальцы. — Он никогда не говорит о чувствах. Скрывает их. Либо их и вовсе нет. Она впервые сказал это вслух. Подозрение, которое не давало ей покоя уже почти неделю. Сомнение, которое на самом деле уже очень давно снедало душу, задолго до тех ужасных речей Людовика. Вместе с ее признанием из души начал вырываться и все более яростный огонь, который сжигал на своем пути все, включая страхи, включая слезы. Притуплял даже боль. Рене глубоко вздохнула. — Он отталкивает меня от себя, а потом вновь притягивает магнитом. Купает то в холодной воде, то в горячей смоле, — она утерла лицо тыльной стороной ладони, оно пощипывало от соли. — Доставляет удовольствие, равного которому я не знала и никогда, наверное, не узнаю. Но после я остаюсь всегда одна. С пустотой внутри. До следующего мгновения, когда он вновь решит, что я заслужила удовольствие. От собственных слов ее мутило, но почему-то, чем больше она говорила, тем меньше слез оставалось. Рыдания угасали. Тело переставало трястись. Ею почти овладело оцепенение, окаменение, онемение, как в начале осени. — И я не могу остановиться, Бонна. Не могу отказаться от этого. Потому что, несмотря на всю боль, которая наступает после, удовольствие настолько сильно, что я хочу испытать его вновь и вновь. Каждый раз возвращаюсь за новыми ощущениями, — Рене сжала кулаки, чувствуя себя маленькой, ничтожной и жалкой. — И только в эти мгновения я чувствую себя живой. Только тогда. Она подняла голову на подругу. Одинокая слеза скатилась по щеке. — Что со мной не так? — взмолилась девушка. — Почему я позволяю ему делать все это со мной? Бонна громко выдохнула и грустно улыбнулась. Она еще раз нежно провела по ее плечам. — Вы любите его? — мягко спросила брюнетка. Сердце еще сильнее ускорило свой ритм. Рене открыла рот, но застыла, не зная, что сказать. Только было успокоившаяся боль вернулась с былой силой. Девушка усиленно заморгала, не давая новым слезам вырваться из глаз. — Я не знаю. Думала, что да, — наконец, смогла выдавить из себя герцогиня. — Наверное, все еще думаю, что люблю. — А он Вас? — Бонна аккуратно положила ладонь на щеку Рене. В огромных глазах подруги было только тихое понимание, легкая грусть и истинная искренняя теплота. Никакого осуждения. Возможно, это и заставляло герцогиню говорить дальше. Продолжать выглядеть ранимой и уязвимой. — Он никогда не говорил о чувствах. Я надеялась…, — ее голос сорвался. — Даже почти верила… Но сейчас… Рене замолчала и покачала головой. Она совсем запуталась. Дуальность ее жизни, двойственность его натуры, неоднозначность их ситуации. Девушка не знала, что думать. Выдумка сливалась с реальностью, уже почти невозможно было понять, где начиналось одно и заканчивалось другое. Герцогиня отвернула голову к окну, глядя как снег падает вниз мягкими хлопьями. — Мне часто кажется, что это просто желание с его стороны, — прошептала Рене, голос прозвучал неожиданно твердо, уверенно. — Очень сильное, всепоглощающее желание. Просто… похоть. — И эта… похоть, — Бонна прошептала это слово чуть слышно, словно ей было неловко его произносить. — Она Вас устраивает? — Нет, — девушка, не раздумываясь покачала головой из стороны в сторону, продолжая смотреть на снег. — Я хочу большего. Гораздо большего. — Вы должны сказать ему об этом, — Бонна сильнее сжала ее плечо. Рене горько рассмеялась и взглянула на подругу. Та стояла, плотно стиснув челюсть, ее глаза решительно блестели в тусклом огне печи. Герцогиня поджала губы. — Он никогда не говорит о чувствах. — Так заставьте его, — Бонна почти тряхнула ее. — Вы должны понять, что это. И если это не то, чего Вы желаете, то прекратить отношения, которые не делают Вас счастливой. От ее слов Рене похолодела. Стало еще тоскливее, еще больнее. Да, все, что происходило в последнее время, совершенно ее не устраивало. Но это было хотя бы что-то. Крупицы. Отголоски. Эхо. Александр присутствовал в ее жизни хоть как-то. Как призрак. Как фантом. Как образ. Мысль о том, чтобы самостоятельно, своими руками оборвать последнюю нить, была настолько невыносимой, что девушку вновь начало трясти. — Я не могу прекратить, Бонна, — лихорадочно замотав головой, прошептала она, голос дрожал и срывался. — Это сильнее менее. Сильнее моего разума. Я буду возвращаться раз за разом, если он вновь поманит меня. В глазах брюнетки впервые промелькнул страх. Неужели все так плохо? Сердце Рене упало. Она даже не хотела думать, как звучат ее слова. Безумно. Герцогиня вновь рассмеялась. Нервно. Отчаянно. Слезы снова катились из глаз. Бонна порывисто обняла ее, и герцогиня ухватилась за ее хрупкий стан, как за спасительную соломинку. Рене уткнулась носом в ее густые черные волосы, вдыхая аромат фрезий и ландышей. Он почти успокаивал. Лишь слезы продолжали тихо стекать по щекам. — Милая, обычно такая сильная страсть, не подкрепленная никакими глубокими чувствами быстро сгорает, — печально прошептала Бонна ей в ухо. — И сжигает людей, охваченных ею, вместе с собой. — Я знаю, — Рене судорожно вздохнула, но вновь покачала головой в упрямом отрицании. — Знаю, но не могу остановиться. Бонна отстранилась от нее и внимательно посмотрела ей в глаза. Девушка не помнила, когда она в последний раз видела ее настолько же серьезной и настороженной. Она снова положила обе руки на ее плечи и крепко сжала. — Тогда попросите остановиться его, — твердо сказала подруга, ее тон был почти яростным. — Если Вы хоть немного ему дороги, и он не может дать Вам то, что Вы хотите, он обязан положить этому конец. Ему необходимо защитить Вас от этого огня. И от себя. Брюнетка не отрывала от нее своего взгляда. Она смотрела так пристально, словно пыталась внушить ей эту мысль. Это было необязательно. Рене и так понимала, что Бонна права. Кто-то должен был остановиться. Кто-то должен был прервать целостность этого заколдованного круга. Остановить этот бесконечный танец, полный лжи, недомолвок и уклончивых ответов. И сделать это так, чтобы не осталось ни единого нетронутого моста. Все они должны были сгореть. Герцогиня никогда бы не смогла на это пойти. Оставался только он. Александр. Девушка закусила губу и кивнула. Один раз, но твердо. Лишь тогда Бонна позволила себе выпустить ее плечи из своего захвата. Подруга наклонилась и подняла с пола трущегося у их ног Дария. — Вы очень много сделали для меня, Рене. Вы спасли меня. От отца. От нежелательного замужества, — тихо промолвила брюнетка и посмотрела на герцогиню почти с мольбой. — Я не хочу, чтобы Вы сгорели. — Не сгорю, — девушка выдавила из себя улыбку. — Обещаю. Уголки губ Бонны тоже чуть дрогнули вверх. Она прижала Дария к груди и направилась к выходу с кухни. — Спокойной ночи, Рене. Я надеюсь, что сон и умиротворение все же найдут Вас сегодня. С этими словами подруга растворилась в темноте коридора. Вскоре затихли и ее шаги. Герцогиня осталась одна. Она еще какое-то время посидела в тишине пустой кухни, прислушиваясь к вьюге за окном и пытаясь восстановить дыхание. Спать все еще не хотелось, покой тоже был пока недостижим. Но в душе поселилось что-то похожее на принятие. Девушка стиснула челюсть. Она встала и аккуратно потушила огонь в печи. Обратный путь до своей спальни казался ей вдвое темнее и холоднее. Возможно, он был отражением того, что творилось у нее на душе. Когда Рене поднималась по лестнице, ей казалось, что она всходит на эшафот. В ее покоях было также мрачно и промозгло — огонь в камине догорел. Девушка не потрудилась вновь его развести. Рене зажгла свечу возле кровати, стащила висящую возле изголовья шаль и закуталась. Тело постепенно переставало дрожать от холода. Девушка подняла подсвечник, прошла к письменному столу, села за него и достала из ящика бумагу, где красиво и аккуратно было выведено единственно слово. Александр. Герцогиня взяла в руки перо, обмакнула в чернила и занесла над полупустой страницей. Это необходимо было сделать и чем быстрее, тем лучше. Именно сейчас, пока она не успела испугаться и передумать. Ее рука начала порхать. Слезы вновь катились из глаз.