Выдумка

Александр никогда доселе не проводил зимы на юге. Эта неделя была первой, которую можно было бы назвать по-настоящему холодной. Сильный средиземноморский ветер безжалостно налетал с побережья и резкими, пронизывающими до костей порывами, обжигал лицо и руки. На улицах Перпиньяна стало заметно меньше людей — горожане предпочитали пересиживать непогоду дома. Многочисленные трактиры и кабаки посворачивали свои летние террасы после нескольких беспросветных мрачных дней с продолжительными ливнями и грозами. Казалось, что город постепенно погружался в зимнюю спячку. В таверне «Убежище кочевника» тоже сильно поубавилось посетителей. Александр, оторвавшись от бумаги с почти законченным отчетом о его последней вылазке в Ла-Жункеру, некоторое время смотрел, как косой дождь наотмашь бьет в запотевшие окна заведения. В Париже в такое время, скорее всего, уже должен был бы выпасть первый снег. Бывший губернатор грустно улыбнулся, вспоминая покрытые белым ледяным искрящимся покровом сады Пале-Рояля и изрисованные изморозью стекла. Здесь, на юге, снега он, вполне вероятно, не дождется. Следующие несколько месяцев обещали быть сырыми, серыми и дождливыми. Александр придвинулся еще чуть ближе к горящему камину, где звонко потрескивали угли и дрова. Я что же, всерьез скучаю по Парижу? Тепло ласкало тело, проникая сквозь все слои кожи и замши его одежды. Тоска по прошлой жизни с каждым днем становилась все заметней, жгла и ранила душу еще сильнее, занимала все больше мыслей. Именно из-за этого он пытался оставлять себе как можно меньше свободного времени, почти все минуты бодрствования уделяя работе. Бывший губернатор опустил голову назад к бумаге, готовясь завершить отчет. Он успел вывести лишь несколько слов, когда сверху на стол прямо перед ним упал ворох конвертов. Мужчина вздрогнул и прострочил длинную кривую линию почти до самого края листа. Через секунду на скамью напротив него плюхнулась мадемуазель Барро. Девушка безуспешно попыталась спрятать широкий зевок за самодовольной улыбкой. Она бесцеремонно положила свои ноги в, без сомнения, грязных сапогах на его колени. Александр окинул ее раздраженным взглядом. — Какого черта, Бьянка? — он опустил перо в чернильницу и приподнял брови. Руки бывшего губернатора, несмотря на вспыхнувшее в душе возмущение, на автомате принялись собирать раскиданные на столе конверты в опрятную стопку. Спустя пару мгновений он отодвинул ее в сторону. — И Вам доброе утро, месье Бонтан! — улыбка девушки стала шире, она плотнее закуталась в свою замшевую куртку и перекинула длинный золотистый хвост через плечо. — Доброе утро, — буркнул Александр, аккуратно сняв ее ноги со своих колен. — Спасибо, что хоть не пнули в этот раз. Бьянка заливисто рассмеялась. Бывший губернатор лишь покачал головой. Он потянулся к верхнему из сложенных в одну пачку конвертов, надеясь увидеть на нем короткую, но очень желанную надпись, выведенную филигранным воздушным почерком: «А. от Р.». Взгляд бывшего губернатора остановился лишь на небрежно нацарапанном: Мунсье Бонтану Александр вздохнул, сразу отметив несколько вопиющих орфографических ошибок в первом слове. Отчет от информатора. Он уже неделю собирал по крупицам сведения от своих старых агентов, расположенных недалеко от других военных лагерей испанцев по всей границе. Бывший губернатор вскрыл печать и погрузился в чтение, чувствуя на себе внимательный взгляд Бьянки. — Вы что, опять не спали всю ночь? — расслабленно откинувшись на спинку стула спросила девушка, вновь упрямо водрузив свои ноги на его колени. — Как Вы догадались? — Александр удивленно приподнял глаза от письма, и их взгляды встретились. — Я так плохо выгляжу? — О нет, выглядите Вы…, — Бьянка сделала многозначительную паузу, присвистнула и облизала губы. — Вам лучше не знать, какие мысли меня посещают от Вашего вида. Александр хрипло рассмеялся, опустив голову к бумаге. Все шутите, мадемуазель Барро. Тем не менее отрицать, что ему было приятно услышать из уст красивой женщины этот провокационный комплимент было бы глупо. Он хмыкнул, отложил на секунду письмо в сторону и, скрестив ладони в замок, вернул к ней свой взор. — Я польщен, как Вашей оценкой, Бьянка, так и тем фактом, что Вы начинаете демонстрировать определенные успехи в соблюдении такта, — Александр изогнул бровь. — Но что же все-таки Вам выдало мое предполагаемое ночное времяпрепровождение? — Почта под вашей дверью, — девушка указала головой на конверты, на ее губах все еще играла тонкая улыбка. — Если бы Вы ложились, то не я бы ее Вам принесла, а Вы сами бы ее забрали. — Может, я просто не хотел ее сегодня читать? Бывший губернатор склонил голову набок и криво усмехнулся. Он испытывал ее. Бьянка фыркнула. Так громко, что обернулись даже несколько гостей за соседними столиками. — Учитывая, что Вы вчера утомили даже меня своими рассказами, как сильно ждете отчеты информаторов и как недовольны скоростью их написания, — девушка закатила глаза. — То я и вовсе не собираюсь брать такое предположение во внимание. Александр удовлетворенно кивнул. Похвальная наблюдательность и проницательность. В его душе опять невольно поднялась смесь гордости, восхищения и даже некого соперничества. Мадемуазель Барро всегда была прекрасной шпионкой, но он, кажется, упустил момент, когда она стала настолько хороша. Нужно убедиться, чтобы Бьянка оставалась на службе как можно дольше. Вновь возвращая свое внимание к написанному, бывший губернатор достал перо и подчеркнул ключевые моменты, уже мысленно готовя себя к тому, что придется составлять еще один отчет на основе новой информации. Мужчина отложил бумагу и взялся за следующий конверт, присланный от очередного агента. Бьянка продолжала пристально на него глядеть, явно ожидая ответа. Александр стиснул челюсть. — Да, вы правы, мадемуазель Барро. Я совсем не спал, признаю, — тихо пробормотал он, не отрывая внимательного взора от своего занятия. — Заработался. — Вы так себя угробите, — в голосе девушки странным образом смешались нотки насмешки, беспокойства и кокетства. — Хотя, скажу честно, эти синяки под глазами и некоторая изнеможенность придают Вам какой-то дополнительный шарм и шик. Александр обреченно выдохнул и вновь поднял на нее глаза. Даже после его прямого отказа поведение Бьянки совсем не изменилось. Не сказать, что я удивлен. Бывший губернатор покачал головой. Девушка продолжала его с интересом осматривать. Она закусила губу и в задумчивости накручивала золотистую прядь на палец, явно намереваясь выглядеть соблазнительно. И у нее, черт возьми, получалось. Мужчина склонил голову набок, опустив на секунду перо в чернильницу. — Я вижу, Вы опять взялись за свое? — Александр криво усмехнулся и во второй раз снял ее ноги со своих колен, теперь чуть более небрежно. — Не надоедает, мадемуазель Барро? Бьянка отвела взгляд и лишь неопределенно пожала плечами. Уголки ее губ растянулись еще шире. Девушка обвела своими хитрыми глазами таверну. Завидев хозяина заведения, она изящно взмахнула вверх рукой, привлекая его внимание. Пожилой мужчина за стойкой с алкоголем повернулся к ней, и его морщинистое усталое лицо тут же посветлело. Бьянка слишком легко умела распоряжаться своей красотой. — Эгей, Огюст! — пропела девушка, кокетливо ему подмигнув. — Можно попросить тебя поднести сюда две больших чашки с крепким черным чаем и две тарелки с завтраком? Месье Бонтан заплатит. Старик добродушно хохотнул. Александр стрельнул в Бьянку еще одним полным неверия взглядом. Он не помнил, когда разрешил ей распоряжаться содержимым его кошелька. Мужчина был фактически уверен, что такого момента в их общении не было. Девушка с напускным сожалением поджала губы, но ее глаза полыхали нахальными озорными искорками. — А я все ждал, когда же Вы попросите, мадемуазель Барро, — не замечая их невербальный диалог взглядами, хозяин таверны облокотился о столешницу и одарил девушку мечтательной улыбкой. — Сейчас все будет. — Ты — душка, Огюст! — Бьянка послала старику воздушный поцелуй. — Скажите ему, чтобы еще корицу в одну из чашек добавили, — буркнул Александр, возвращая свое внимание к письмам. — И добавьте корицу в оба чая, пожалуйста! — громко распорядилась девушка. Из горла бывшего губернатора вырвался короткий смешок. Огюст отвесил Бьянке неловкий угловатый поклон и удалился на кухню. Девушка же с довольным видом вновь откинулась на спинку стула. Пока они ждали завтрак, Александр продолжал просматривать конверты. Большинство из них были отчетами информаторов. В стопке также оказалось одно письмо от Робера. Мужчина улыбнулся — он скучал по старому слуге. В отличие от тоски по Парижу, это чувство его совсем не удивляло. Он решил прочитать его послание позднее, когда закончит с работой. Бьянка вновь положила свои ноги на его колени, и в этот раз Александр даже не потрудился их снять, лишь устало вздохнув. Все равно она опять это сделает, если доходчиво ей не пояснить, чтобы перестала. Для этого у него сейчас не было ни сил, ни энергии. Им вынесли завтрак. В нос тут же ударил запах яичницы, зелени, лука, бекона. Аромат терпкого чая наполнял пространство вокруг. Александр, не глядя, потянулся за чашкой и сделал небольшой глоток. Тепло начало растекаться по телу. Он дошел до последнего конверта. Мужчина взял его в руки и перевернул. Бывший губернатор застыл. Бьянка тут же обратила внимание на его реакцию. — Что, опять Марли? — насмешливо спросила она, вскинув брови. — Нет, Пале-Рояль, — Александр лишь на секунду посмотрел на нее, прежде чем вернуть свое внимание к письму и безукоризненному каллиграфическому почерку Людовика. — Вы будто бы расстроены, — задумчиво протянула девушка, не переставая испытывающе прожигать его своим хитрым взглядом. Вы безусловно правы. Либо мадемуазель Барро уже слишком хорошо его чувствовала, либо он так устал, что все его защиты начали давать сбой. Александр еле подавил разочарованный выдох. Ответа от Рене не было уже заметно дольше, чем обычно. Он ожидал, что ее письмо прибудет еще на прошлой неделе, и от его отсутствия на душе у бывшего губернатора было неспокойно. Тоскливо. Даже хуже. Чувство, которое им овладело, очень-очень сильно походило на панику, почти граничащую с отчаянием. И оно становилось все более и более засасывающим с каждым проходящим днем без ее ответа. Это была вторая причина, почему он настолько глубоко ушел с головой в работу. Что угодно — лишь бы отвлечься от этого постоянного навязчивого и оглушительно громкого вопроса, который безостановочно крутился в его голове. Почему она не пишет? Александр стиснул губы в тонкую линию. Я пережал. Пережал — и она испугалась. Его последнее письмо было слишком откровенным, слишком распутным, слишком бесстыдным. Положите одну руку на свою шею. Надавите на нее, Рене. Ему хотелось закрыть лицо руками. Он попросил ее о недопустимых вещах, требовал слишком многого, его указания граничили с безумием. Слишком интенсивно, слишком рискованно, слишком доминантно. Весь его текст целиком и полностью был слишком. Его фантазия — слишком темная, желания — слишком непростительные. Александр не мог ее винить. Для него стало откровением и ошеломлением даже то, что Рене ответила на первое письмо. И как ответила. Без того ее послания он бы, безусловно, никогда бы не написал все, что оказалось во втором. Я излил семя на себя, а хотел бы на Вашу изящную спину. Или Вы бы желали, чтобы я сделал это в Вас, как в нашу с Вами единственную ночь? Александр почувствовал, как кожа вспыхнула жаром, и тут же отвернул голову к камину, надеясь, что оранжевый свет, который исходил от него, скроет красноту его щек. Это просто ужасно. Зачем ты ей такое написал? Три недели назад ему казалось, что Рене достаточно недвусмысленно дала ему сигнал расширить границы своей фантазии. Возможно, ты неправильно считал ее желания. Возможно, она не хотела, чтобы ты зашел так далеко. Бывший губернатор сейчас был настолько недоволен и разочарован в себе, что если бы Бьянка не сидела в этот момент прямо напротив и не сверлила бы его своими серо-зелеными глазами, он бы точно издал стон досады. Нужно извиниться. Мужчина решительно сжал челюсть. Даже если Рене все равно после этого откажется с ним разговаривать, он был обязан по крайней мере попросить у нее прощения за эту своевольную дерзость. Объясниться. Возможно, даже признаться, что как бы ему ни было приятно и как бы его ни возбуждала картина, где она без сопротивления подчиняется всем его указаниям, для него это не главное. Александр, не раздумывая, был бы готов пойти даже на нарушение правил придуманной им же самим игры, лишь бы ее письма возобновились. Лишь бы вновь увидеть этот воздушный красивый почерк на бумаге. Лишь бы вновь прикоснуться к отголоску ее души. Лишь бы она была в его жизни хоть как-то, лишь бы дотронулась до края его судьбы — и плевать, что лишь по касательной. Пусть даже Рене будет писать ему о самых банальных бытовых вещах или отчитывать за недостойное поведение. Он был бы готов прочитать и пересказ финансовых отчетов Жана-Батиста, если бы он вышел из-под ее пера. Лишь бы это была она. Мечта. Мысленно пообещав себе обязательно написать Рене после завтрака, Александр повернул голову к Бьянке и криво усмехнулся. — Вы все еще не умеете меня читать, мадемуазель Барро, — спокойно солгал он, расслабленно откинувшись на спинку стула, тем самым отзеркаливая позу девушки. Бьянка недовольно скривила губы, кажется, немного расстроившись из-за его слов. Она разочарованно опустила голову и принялась ломать вилкой свою яичницу. Бывший губернатор облегченно выдохнул. Удивительная способность мадемуазель Барро бить своими догадками в непосредственной близости от правды начинала его порядком пугать. Он отпил еще глоток чая и, вскрыв королевскую печать, вытащил письмо Людовика из конверта. Его глаза забегали по строкам, а в душе начала крутиться бешеная карусель эмоций. Удивление, надежда, разочарование, недовольство собой за преждевременные выводы, принятие. — Ну? И что там? — невнятно спросила Бьянка, ее рот был полон хлеба и бекона. — Меня переводят. Девушка резко подняла на него голову. Она прищурила глаза, словно пытаясь определить, шутит ли он. Александр лишь внимательно на нее смотрел. Бьянка быстро переживала еду и с трудом ее проглотила. — Куда? — быстро спросила она, подавшись вперед всем корпусом. — К границе с Испанскими Нидерландами, — ответил мужчина, засовывая письмо назад в конверт. — Наше вторжение все ближе. Нужны глаза. Нужны уши. — Вы поедете? — Это не просьба, мадемуазель Барро, — Александр вперился в нее вкрадчивым проницательным взглядом. — Это приказ. — Но ведь и Вы не раб, — девушка поджала губы. — Я поеду, Бьянка, — твердо и четко произнес мужчина. Они не прерывали зрительного контакта, взгляд бывшего губернатора был как никогда пронзителен. Я бы отправился и в саму Преисподнюю, если бы это помогло мне вернуться к ней. Воспоминания о Рене придавали ему решимости. Мадемуазель Барро тяжело вздохнула и, закатив глаза, покачала головой. — Почему Вы настолько преданы человеку, который поступил так с Вами? — неверяще прошептала она. — Я предан стране, — Александр сделал еще один глоток чая. — В первую очередь. И ей. По его телу продолжало разливаться тепло — и вовсе нет от горячего напитка. Это была сила мечты. Сила надежды. — Иногда нужно думать и о себе, месье Бонтан, — мадемуазель Барро скрестила руки на груди. — Что это, Бьянка? — бывший губернатор склонил голову набок. — Вы что же, всерьез беспокоитесь обо мне? — Нет, — тут же ответила девушка, приосанившись, но через секунду отвела взгляд. — Ну, может, немного. От этого признания ее щеки чуть порозовели — это не смогло скрыть даже пламя от камина. Она поспешила спрятать свое неожиданное смущение, запихнув в рот несколько особенно больших кусков бекона и принявшись яростно их пережевывать. Картина была почти умилительной. Александр с трудом сохранял нейтральное выражение лица. — А про меня что-то в письме говорится? — явно стремясь как можно быстрее сменить тему, спросила мадемуазель Барро. Она потянулась к конверту, но Александр успел перехватить его, когда ее пальцы были в нескольких миллиметрах. Девушка стрельнула в него взглядом. Она пыталась выглядеть обиженной, но уголки ее губ слишком явно дрогнули. Александр издал хриплый смешок, пряча письмо в стопку к остальным. — Король пишет лишь то, что Вы вольны либо остаться здесь, либо вернуться в Париж, — небрежно ответил бывший губернатор, не глядя на девушку. — Либо присоединиться ко мне, если я того пожелаю. — А Вы желаете? В голосе Бьянки появились знакомые соблазнительно-дерзкие нотки. Александр искоса на нее посмотрел. Девушка улыбнулась и облизала губы. Она слегка провела одной ногой по его колену. Мужчина нахмурился. — Что, даже не рассмотрите вариант остаться на юге? — бывший губернатор изогнул бровь, пытаясь игнорировать то, что в его штанах внезапно стало гораздо теснее, чем всего секунду назад. — Я думал, Вам нравится в Ла-Жункере. — Вы желаете, месье Бонтан? — не обратив на его слова никакого внимания, вновь спросила Бьянка, теперь с еще большим нажимом. В этот раз никаких манипуляций ногами она не изобразила, и Александр был ей за это благодарен. Он много, что мог контролировать, но не примитивные плотские реакции, а мадемуазель Барро умела их вызывать, как никто другой. Весьма профессионально. Ему бы все-таки хотелось оставить за собой возможность свободно встать из-за стола, не выдавая слишком явно, насколько она успешна в своем ремесле. Девушка не отрывала от него своих лисьих глаз, все еще ожидая ответа. Александр вздохнул. — Вы действительно хотите заставить меня проговорить это? — Видимо, хочу, — ухмыльнулась Бьянка, сверкнув глазами. Бывший губернатор отрывисто рассмеялся и покачал головой. Уже в третий раз скинув ее ноги со своих колен, Александр привстал и, оперевшись на стол двумя руками, перегнулся через него, склонившись над девушкой. Мадемуазель Барро подняла на него голову и, кажется, чуть ли ни впервые выглядела поистине удивленной. Он нагнулся к ней. — Я бы хотел, чтобы Вы поехали со мной, Бьянка, — низко прошептал Александр ей в ухо, вдыхая исходящий от нее аромат удового дерева и свежей малины. — Мне нравится работать с Вами. Он тут же отстранился и сел назад, любуясь выражением лица девушки. Ее рот был приоткрыт, а сама она казалась чуть дезориентированной. Мужчина хмыкнул. В эту игру можно играть вдвоем, мадемуазель Барро. К чести Бьянки, она быстро пришла в себя и с весьма довольным видом устроилась поудобнее, расслаблено отпив еще чая из своей чашки. — Эх, Хавьер расстроится, наверное. Мне показалось, что еще чуть-чуть — и я дождалась бы предложения руки и сердца, — она мечтательно посмотрела в потолок, улыбаясь. — Меня так возбуждало, когда он называл меня ricitos de oro. Так нежно, так чувственно. Александр тяжело вздохнул. Он был бы рад отбыть в Испанские Нидерланды хотя бы потому, чтобы перестать слышать абсолютно ненужные для него интимные подробности общения мадемуазель Барро и коменданта Гальдо. — Я так понимаю, это означает, что Вы присоединитесь ко мне? — бывший губернатор изогнул бровь. — А вот Вы умеете читать меня, как никто другой, месье Бонтан, — Бьянка рассмеялась и принялась дальше разламывать вилкой свою яичницу. Александр криво усмехнулся, возвращаясь к последнему отчету. Мадемуазель Барро громко и с упоением чавкала, возможно, специально. Это отвлекало. Бывший губернатор пытался взять в толк, как она умудрилась продержаться в Доме Удовольствий мадам Бове на протяжении долгих лет с такими манерами. Это заведение славилось именно своей изысканностью. Впрочем, что тут думать? Все и так очевидно. Мужчина подавил громкий смешок, потянулся к тарелке и взял оттуда два ломтика бекона. Они оказались остывшим, но все еще вполне неплохими на вкус. Либо же Александр просто уже был настолько голоден. Его глаза опустились к недописанному абзацу. Неаккуратная кривая, тянущаяся к самому краю листа и появившаяся там по вине Бьянки, портила всю безупречность страницы. Переписывать весь текст не хотелось. Бывший губернатор решил, что Его Величество переживет одну небрежную линию. Он вздохнул и обмакнул перо в чернила. Последние несколько предложений были составлены за несколько минут. Мужчина как раз подписывал отчет своим именем, когда Бьянка резко и громко чертыхнулась, а после, устало вздохнув, застыла с вилкой у рта, глядя куда-то за его плечо. — Боже, Клови что-то зачастил..., — девушка в досаде закатила глаза. Рука Александра дрогнула, и он чуть было не вычертил еще одну кривую линию на бумаге. Он быстро обернулся. Клови действительно стоял возле входа и в этот момент с весьма недовольным видом как раз снимал с себя свой насквозь промокший плащ. Парень ожесточенно мотал головой — капли с его волос разлетались в разные стороны, словно от отряхивающегося дворового пса. Бывший губернатор застыл. Кажется, даже задержал дыхание. Месье Боден вытянул шею и обвел взглядом таверну. Его карие глаза нашли Александра и тут же переместились к Бьянке, которая не отрываясь, смотрела на него с самым скучающим выражением лица, на которое только была способна. Губы Клови тут же растянулись в лучезарной улыбке, словно это не он провел долгие часы под проливным дождем и прорывался сюда сквозь буйный ветер. Он быстрым шагом пересек полупустой зал и оказался возле них. С его приближением сердце бывшего губернатора стучало все быстрее и быстрее. — Ты теперь будешь приезжать сюда по нескольку раз в месяц? — насмешливо спросила мадемуазель Барро, уткнувшись локтем в стол и опустив подбородок на ладонь. — А что мне остается делать, когда Вы не приезжаете ко мне, Бьянка, — продолжал мечтательно улыбаться Клови, отвесив девушке шуточный поклон. — И не приеду, — тут же хмыкнула она и, одарив его приторным оскалом, отпила большой глоток чая, специально держа чашку так, чтобы театрально и аристократично отставить мизинец. Парень покачал головой и хрипло рассмеялся. Александр гораздо резче, чем ему бы хотелось, встал со своего места, перетягивая внимание бывшего подчиненного на себя. Клови по привычке поклонился и ему. Бывший губернатор, раздраженно махнул рукой, чтобы тот перестал. Бьянка вновь закатила глаза, чуть было не подавившись чаем. — Вы вновь с письмом для меня, месье Боден? Нетерпение Александра было настолько сильным, что он даже не хотел дожидаться, когда парень сам объявит о цели своего визита. К своей досаде, бывший губернатор совсем не смог избавиться от страстной заинтересованности в голосе. Мадемуазель Барро это тут же уловила и прищурила глаза. Клови быстро закивал и без промедления принялся рыться в дорожной сумке. — Да, из Марли, — сообщил он, сосредоточенно нахмурившись. — Ее Светлость очень просила меня в этот раз мчаться так быстро, как только могу. Месье Боден, наконец, выловил письмо и протянул его Александру. Оно вновь оказалось идеально ровным и даже не промокшим. Из Клови курьер явно вышел гораздо лучше, чем из Бьянки. Бывший губернатор, с трудом удостоверившись, что его пальцы не подрагивают, бережно принял конверт. Низ живота уже пульсировал. Кажется, ждать было сложно не только мне. Александр не смог подавить удовлетворенной улыбки. Его дыхание сбилось от мысли, по какой же причине Рене испытывала такую острую нужду, как можно быстрее доставить ему свой ответ. Клови небрежно плюхнулся на скамейку возле Бьянки и тут же принялся, к явному неудовольствию девушки, смотреть на нее полным обожания взором. Бывший губернатор же так и продолжил стоять, глядя на аккуратно выведенные несколько букв на конверте. Для А. — Марли? Господи, да сколько можно? — протянула Бьянка, вздернув брови, и подняла глаза на Алесандра. — Что Вы там так часто пишете друг другу? Александр повернулся к ней. Кажется, его состояние сейчас было настолько шатким, что он не смог скрыть какую-то слишком откровенную, абсолютно точно выдавшую его с головой эмоцию, которая проскочила в его взгляде. Либо все дело было в этой кривой усмешке, которая все-таки предательски сформировалась на устах, вопреки его воле. Или в том, что он неосознанно и подозрительно нежно провел пальцами по конверту. Глаза мадемуазель Барро в ошеломлении расширились. — Ясно. Ничего не говорите. Не надо, — пробормотала она, ее губы дрожали от едва сдерживаемого смеха. — Не надо, я все поняла. И больше ничего знать не хочу. Пока что. Клови озадачено нахмурился, переводя взгляд то на Бьянку, которая спрятала полную неверия усмешку за очередным глотком чая, прикрываясь чашкой, то на Александра, который в некотором замешательстве и заметной неловкости взирал на нее. — А я что-то ничего не понял, — покачал головой месье Боден. Бьянка сочувственно посмотрела на него и провела по лицу парня ладонью. В ее жесте не было ни грамма эротизма или флирта, скорее какая-то чуть ли не материнская участливость, но месье Боден все равно густо покраснел и зачарованно застыл. — Именно поэтому, милый мой, дорогой Клови, у нас с тобой и была только одна ночь, — ласково прошептала девушка, ткнув его пальцем в кончик носа. — Так все-таки ночь? — парень вновь лучезарно улыбнулся. — А раньше Вы, кажется, утверждали, что это были всего несколько часов. Бьянка громко фыркнула и отвернулась от него, чтобы доесть свою яичницу. Клови продолжал дерзко скалиться, с восторгом за ней наблюдая. — Я оставлю Вас ненадолго, — пользуясь тем, что о нем на время забыли, быстро сообщил Александр. — Кажется, вам двоим есть, что обсудить. Он аккуратно, словно самую большую драгоценность в мире, положил письмо Рене во внутренний карман плаща и принялся собирать вещи со стола. Бывший губернатор свернул последний отчет и быстро покидал письменные принадлежности назад в свою сумку. Сверху отправилась вся утренняя почта. — Месье Бонтан, Вы не против, если я доем Ваш завтрак? — Клови с тоской смотрел на остывшую яичницу и остатки бекона. — Не против. Ешьте. Почти не обращая внимания ни на что вокруг, Александр закинул сумку на плечо, быстро достал из кармана несколько экю и положил на стол. — Мадемуазель Барро, проследите, пожалуйста, чтобы Огюст получил оплату за нашу сегодняшнюю трапезу, — он остановил свои серые внимательные глаза на Бьянке. Девушка подняла на него голову и послушно кивнула, пожав плечами. Она закусила щеку и на секунду отвела взгляд, словно размышляя, насколько уместно сказать то, что было у нее на уме. Александр приподнял бровь. Мадемуазель Барро снова вернула свой взор к нему. Кажется, ее природа в очередной раз победила. — Месье Бонтан, я больше в Вашей комнате не сяду ни на одну горизонтальную поверхность, включая пол, — губы Бьянки растянулись в кривой насмешливой улыбке. — Мало ли, что там происходило во время Вашего чтения писем. Александр хмыкнул и покачал головой. Он уже предвкушал сотни провокационных вопросов в ее исполнении о характере его отношений с герцогиней Марли, на которые ему придется найти ответы разной степени обтекаемости и размытости. Ну и, конечно, теперь уж точно некуда будет скрыться от еще большего количества дерзких шуток. Бывший губернатор решил, что нужно морально подготовиться к этому заранее. Работа в Испанских Нидерландах обещала быть совершенно незабываемой. — Буду иметь это в виду, мадемуазель Барро, — Александр учтиво склонил голову. Получив от Бьянки в ответ кокетливое подмигивание, он, улыбаясь, направился в сторону лестницы на второй этаж, возможно лишь в чуть более быстром темпе, чем обычно это делал. — Что-то я опять не понял, — услышал он за спиной недоуменный голос Клови, парень явно говорил с набитым ртом. — Что не так с горизонтальными поверхностями в комнате месье Бонтана? — Господи, за что мне все это? — устало пробормотала Бьянка. Александр не сдержал легкого смешка. Наконец, не надо было никого расталкивать. Наконец, никто не мешался под ногами. Письмо Рене во внутреннем кармане, казалось, излучало волны тепла. Его должно было бы пугать, насколько сильно улучшилось его настроение с момента, как оно у него оказалось, но почему-то страха не было. Напротив, им овладели легкость и приятное, почти вызывающее мурашки, предвкушение, какая-то плохо контролируемая чуть ли ни детская радость. Когда мужчина закрыл за собой дверь своей комнаты, он уже улыбался во все зубы. Бывший губернатор остановился перед кроватью и положил письмо Рене на покрывала. Мужчина опустил сумку на пол, следом отправился его темный тяжелый плащ, который он порывисто стянул с плеч. Его дрожащие пальцы принялись расстегивать пуговицы рубашки. В комнате было зябко — промозглый воздух за окном уже успел остудить и ее, но кожа Александра все равно пылала. Он был даже благодарен за прохладу — она казалась облегчением. О чем бы Рене ему ни написала, какие бы сюжеты ни придумала — сегодня бывший губернатор не был намерен сдерживаться. Он ждал слишком долго. Уже фактически изнывал. Терпение было на исходе. Каким бы юным и глупым Александр ни чувствовал себя в момент самоудовлетворения, он уже не мог отказать себе в новой возможности испытать то, что с ним произошло три недели назад. Эту наполненность, эту целостность, эту возвышенность. К черту. Здесь — его комната, пусть еще и совсем ненадолго. Никто его не увидит. Возможно, лишь услышат, но он постарается контролировать себя, как бы сложно это ни было. Александр скинул рубашку на пол и расслабил пояс брюк. Ему нужна была она. Рене. Ее слова, ее строчки. Те ощущения, которые вспыхивали в нем, когда он их читал. Бывшему губернатору было уже совершенно все равно, как он будет выглядеть в своих же собственных глазах. Александр снял штаны, оставшись лишь в исподнем. В его паху уже пульсировало, член топорщился, образовывая заметный бугор на ткани. Мужчина лег на кровать и перевернулся на бок. Дыхание начало сбиваться. Он взял конверт в руки, сорвал сургучную печать и через несколько секунд развернул лист бумаги. Александр, Целую неделю я проводила ночи вместе с Вашим письмом. Доставляя себе удовольствие. Лаская себя. Испытывая себя. Отказывая и награждая себя, как это делали бы Вы. Представляя Вас. Ваше тело. Ваши руки. Ваши прикосновения. Ваши губы. Ваши поцелуи. Снова и снова. Я не могла остановиться. Не могла противостоять этому наваждению. Этому притяжению. К Вам. К Вашим словам. Не могла не подчиняться Вашим желаниям. Вашим фантазиям. Они исключительны — эти сюжеты. Вся Ваша выдумка. Чувства, которые они во мне будят, ощущения, к которым Вы меня подводите — божественны, и какое-то время, я думала, что мне этого достаточно. Что я счастлива. В моменты, когда я читала Ваши строки, — так и было. Но я ошибалась. Я обманывала себя, Александр. Раз за разом после пика наслаждения начиналась пустота. Темная и засасывающая. И чем выше было удовольствие — тем больнее становилось после, тем мучительнее казалось падение в бездну, тем невыносимее было вновь оставаться одной. И что самое страшное — я уже не вижу выхода из этого мрака и вакуума, в котором пребываю. Может, его найдете Вы и поможете мне выбраться. Я не хотела в этом признаваться, но я знаю. Теперь мне известно, что Вы наговорили Людовику. Я ведаю о Вашей чудовищной лжи. Как Вы соблазнили меня, как я на самом деле не желала этого, как Вы воспользовались моим доверием. Ужасная, абсолютная ложь. Ложь, которая никогда бы не позволила Вам остаться при дворе. Я понимаю, почему Его Величество изгнал Вас — у него не было и не могло быть другого выбора. Вы все для этого сделали. Я понимаю, почему Вы так поступили. Я понимаю, что Вы хотели защитить и обезопасить меня, но мне все равно больно. Так невыносимо и мучительно больно. Вы прекрасно осознавали, на что шли. Я ведь хорошо знаю Вас, Александр. Вы не могли не взвесить все риски, все исходы. Вы поступили так, как посчитали нужным, вполне догадываясь, что мы можем больше никогда не встретиться. Вы даже не поговорили со мной, не спросили моего мнения. Словно я — не более, чем побочная мысль. Никто. Словно у меня нет ни голоса, ни права влиять на Вашу судьбу. Просто решили все сами, без меня, потому что так Вам твердила Ваша честь. Ваше благородство. Они для Вас оказались важнее меня. Мы с Вами лжецы, Александр. Ложь – это наша жизнь. Я не безгрешна. Я тоже обманывала Вас. Мне пришлось лгать, что у меня нет к Вам никаких чувств целый год. Я была вынуждена притворяться, что желала лишь одну ночь с Вами. Скажите, Вы ведь понимаете теперь, почему я так поступала? Почему шла на весь этот обман? Почему поддерживала нашу шараду? Я делала это, чтобы Вы остались, чтобы Вы не убежали, чтобы Вы не закрылись, чтобы Вы навсегда не отрезали меня от Вашей жизни. Я лгала, чтобы сделать нас — Вас и меня — более реальными. Ваша же лучшая ложь всегда была направлена на то, чтобы держать нас порознь. Чтобы убедиться, что мы невозможны, чтобы толкнуть меня к другому мужчине, чтобы застолбить меня за ним. Моя репутация тоже в какой-то момент стала для Вас важнее меня самой. Идеей фиксом. Одержимостью. Но каждое Ваше ухищрение все равно оказалось бессмысленно, Александр. Людовик все понял. Он знает, что я его не люблю. Знает, что Вы солгали ему и об этом. Знает, что я была с Вами по собственному желанию. Знает, что я по-прежнему хочу быть лишь Вашей. Я все для этого сделала. Ради нас. Думала, что и ради Вас. Но что, если и мои действия были бессмысленны? Я постоянно размышляю, почему Вы так себя ведете. Почему Вы с такой легкостью отказываетесь от меня. Почему Вы никогда не боретесь за то, чтобы быть рядом. Вы много о чем написали мне в своих письмах, Александр. Но знаете, чего в них никогда не было? В них не было чувств. Не было истинной эмоции. Не было настоящей близости. В них не было Вас. Вашей души. Было только Ваше тело. Ваши желания. Лишь Ваша похоть. Возможно, я попала слишком точно в цель, когда в сердцах, в постыдной попытке оскорбить Вас, написала об этом. Возможно, я была права. Возможно, Вы так и не смогли мне рассказать о Ваших чувствах, потому что их никогда и не существовало. Или они были когда-то — но умерли. В моих ушах все еще стоят те Ваши слова. Что я неверна. Что я многое, но не это. Что Вы желаете верности и преданности, как того, вероятно, не желают другие. Возможно, Вы не можете мне простить ситуацию с Людовиком. Но Вы никогда и не позволили мне доказать, что я могу быть той, кого Вы ищете. Вы не дали мне ни единого шанса, Александр. Я так устала. Так запуталась. Я пишу это письмо и понимаю, что Вы можете на него не ответить. Как сделали и с предыдущим, в котором я открывала Вам свое сердце. От этого я начинаю думать, что интересую Вас лишь тогда, когда раскрываю перед Вами ноги. Поэтому Вы продолжаете мне писать? Что мы делаем, Александр? Что это? Что между нами происходит? Вы просто используете меня ради собственного удовольствия? Вам нужна лишь моя чувственность? Моя готовность подчиниться Вам? Это Ваше наказание за мою неверность? Это все, чего, Вы считаете, я теперь достойна? Это действительно лишь похоть? Это все, что от нас осталось? Или всегда была лишь она? Или Вы прикрываете ею то, что боитесь продемонстрировать миру? Мы опять скрываемся у всех на виду? Мне кажется, что этих пряток было уже так много, что мы потеряли самих себя. Во мне все еще горит пламя, Александр. Трепетное. Нежное. Пламя глубоких чувств к Вам. Но если Вы не даруете мне ветра, если Вы перекроете весь воздух — оно умрет. Я не смогу удержать его. У меня много сил. Я готова ждать. Готова терпеть. Ваши письма натренировали мой самоконтроль больше, чем двадцать лет жизни. Но без хоть какой-то определенности от Вас, без хотя бы одного четкого, понятного, непротиворечивого сигнала этот огонь во мне когда-нибудь погаснет. Я вновь врала Вам, Александр. Я не выдержу Вашу похоть. Я не вынесу, если это единственное, что осталось. И я прошу Вас, искренне и отчаянно, не пишите мне больше, если это только физическое влечение. Только плотское желание. Пусть даже такое сильное, страстное и прекрасное. Я не хочу быть всего лишь Вашей тридцать третьей любовницей. Не хочу быть маленькой пометкой на полях в огромной книге Вашей жизни. Не хочу, чтобы Вы свели меня к этому, но я слишком слаба. Я не смогу остановиться, если Вы вновь втянете меня в свои исключительные сюжеты. Я отвечу Вам — я вновь упаду в Вашу пропасть, в Вашу трясину. В Ваш ад, в свой рай. Потому я прошу остановиться Вас. Ради меня. Ради остатков той теплоты, которую, я надеюсь, Вы все еще ко мне испытываете. Если это всего лишь похоть, то отпустите меня, Александр. Умоляю.

Рене

Его тело окаменело. Разум застыл. Душу, казалось, просто выпустили наружу. Внутри была зияющая беспросветная пустота. Дыра. Только сердце больно и громко билось в грудной клетке. Оглушающе. Нестерпимо. Александр не мог вспомнить, как перевернулся на спину. Возможно, просто упал. Он был потрясен. Привычный мир со всеми его правилами и законами, казалось, рушился прямо перед глазами. Его мысли, будто бы в попытке самосохранения, тут же обратились к прошлому. Отец как-то рассказывал ему историю моряка, который чуть было не утонул в холодных водах океана, но его смогли вытащить и вернуть к жизни. Ледяные волны обволакивали того несчастного, брали в тиски, проникая в каждую фибру его существа. Дыхание давалось с трудом: казалось, что пронизывающий мороз проникает в легкие с каждым вдохом. Нещадные объятия стихии грозили похитить саму его сущность. Тот моряк чувствовал себя крошечным и ничтожным в бескрайних просторах бушующего шторма. Пока он отчаянно цеплялся за обломки своего судна, вокруг него ревел океан, оглушительная какофония которого перекрывала все остальные звуки. Водяные стены возвышались над ним — их громадные формы обрушивались вниз с силой, от которой душа содрогалась и отчаяние овладевало всем естеством. От каждого удара по телу пробегали мурашки. Пальцы онемели и не слушались, мышцы были охвачены судорогами от непрекращающейся борьбы со штормом. Океанские брызги попадали в глаза, затуманивая зрение, а вкус соленой воды наполнял рот при каждой попытке восстановить дыхание. Он захлебывался. Время, казалось, растянулось в вечность. Моряк боролся за то, чтобы остаться на плаву, но силы его убывали с каждым мгновением. Неумолимый холод пробирал до костей, грозя утянуть в пучину. Александр сейчас чувствовал себя так же. Но он не был уверен, что хотел бы, чтобы его спасли, как мужчину в той истории. Он не мог с уверенностью сказать, что был достоин суши, а не забвения на дне океана. В каком-то полубреду бывший губернатор поднялся и принялся спешно натягивать на себя все раскиданные предметы гардероба. Он с трудом фокусировался на окружающих его предметах. Его мутило. Уже полностью одетый, Александр поднял с простыней письмо Рене и перенес его на письменный стол. Он пересек всего несколько метров, но его нещадно пошатывало. Мужчина резко задержал дыхание и попытался вернуть себе хотя бы какое-то подобие контроля. Он с нажимом провел руками по лицу, зачесал назад волосы. Ладони нещадно тряслись, как и все тело. Легкие жгло так, что бывший губернатор не понимал, как от них еще хоть что-то осталось. На их месте должен был бы уже тлеть лишь пепел. Возможно, я был не прав. Возможно, я ошибался. Он прорывался сквозь эту дикую боль, заставляя себя глубоко вдыхать и медленно выдыхать. Через несколько минут неутомимой борьбы с собой Александр смог выйти в коридор. Он все еще пребывал в полнейшей прострации. Ноги сами понесли его на первый этаж. В главном зале таверны людей не прибавилось, наоборот, — будто бы стало еще меньше. Бьянка и Клови так и продолжали сидеть за дальним столиком. Парень, оживленно и страстно жестикулируя, что-то без устали рассказывал, а мадемуазель Барро смотрела на него со смесью сочувствия и снисходительности. Она обернулась на звук шагов и, заметив бывшего губернатора на лестнице, приподняла брови. — Месье Бонтан, Вы забыли что-то? — бесцеремонно крикнула ему девушка через весь зал. Александр проигнорировал ее вопрос. Тело самостоятельно вело его к стойке с алкоголем. Разум все еще пребывал в спячке. Его глаза остановились на Огюсте. Хозяин таверны, мыча под нос какую-то мелодию, протирал пивную кружку. Бывший губернатор облокотился на столешницу. Он пытался вспомнить, как говорить, как формировать звуки в слова, как составлять предложения. — Огюст, что у Вас тут есть самое крепкое? — прохрипел Александр, не узнав своего голоса. Добродушный старик оторвался от своего занятия и ошеломленно посмотрел на мужчину. Его можно было понять. Обычно к нему с таким вопросом подходила исключительно Бьянка — Александр за все недели пребывания здесь обращался только за чаем и водой. — У меня есть несколько бутылок портвейна, месье Бонтан, — осторожно ответил хозяин таверны, внимательно разглядывая мужчину. — Хорошо, несите сразу две, — бывший губернатор кивнул, а потом неожиданно даже для самого себя добавил. — А еще крепче что-то есть? Брови Огюста поднимались все выше. — Кажется, завалялись где-то бутылки женевера, — старик поджал губы. — Но я бы не советовал Вам его брать, месье Бонтан. Он не пользовался спросом у посетителей. Слишком горчил, как они мне говорили. — Не важно, — Александр нетерпеливо мотнул головой, доставая из кармана монеты. — Несите тоже, пожалуйста. Он положил экю на стол. Огюст окинул его еще одним неуверенным взглядом, но все же поклонился и, забрав деньги со столешницы, энергичной походкой удалился в подсобное помещение в поисках нужного алкоголя. Бывший губернатор тяжело вздохнул и прислонился спиной к стойке, ожидая его возвращения. Он обреченно смотрел, как Бьянка поднялась со своего места и начала плавно идти к нему, покачивая бедрами. На губах мадемуазель Барро играла легкая улыбка, но она быстро опала, как только девушка лучше рассмотрела его лицо. Александр отвел взгляд. В легких по-прежнему происходил настоящий ад. Он сжал кулаки. — Месье Бонтан, — тихо промолвила Бьянка, остановившись возле бывшего губернатора на расстоянии вытянутой руки, ее тон был на редкость сдержанным. — Клови спрашивает, нужно ли ему дожидаться Вашего ответа или он может отбыть сразу, как закончится непогода? Александр еле сдержался, чтобы не скривиться. Ответа. Что я вообще могу ей ответить? Его сердце саднило так, словно его только что туда ударили тупым клинком. Ему казалось, что он контролирует свое выражение лица, но, видимо, это было не так. — Месье Бонтан, — Бьянка осторожно прикоснулась к его локтю. — С Вами все хорошо? Бывший губернатор повернулся к ней, заметив, что в ее глазах было искреннее беспокойство и даже чуть ли не испуг. Он сглотнул. — Клови может возвращаться, не ориентируясь на меня, — безэмоционально ответил Александр, отметив, что его голос, к счастью, не дрожал. — Я отправлю ответ отдельно. Позже. Правда, не знаю, когда. Бьянка медленно кивнула, отпуская его руку, и мужчина тут же отвернулся, не в силах больше выдерживать ее внимательный взгляд. Как раз в этот момент за стойку вернулся Огюст, держа три темно-зеленых бутылки, одна из которых была заметно пыльной. — Ваш заказ, месье, — учтиво промолвил хозяин таверны, но в его позе и тоне голоса сквозило замешательство. Он поставил алкоголь на стол и тут же вернулся к своему предыдущему занятию, принявшись вновь протирать кружку. Александр, пряча глаза, взял бутылки за горлышко двумя руками, больше всего на свете желая оказаться вновь в одиночестве своей комнаты. Он все еще чувствовал на себе испытывающий взор Бьянки. — Я думала, Вы говорили, что пить так рано — это моветон. Бывший губернатор поднял на нее глаза. Мадемуазель Барро стояла, скрестив руки на груди. Она, почти не мигая, смотрела на него, ее брови были нахмурены. Девушка обеспокоенно закусила губу. Из горла Александра вырвался хриплый смешок. Нервы сдавали. — Я говорю очень много глупостей, Бьянка. А пишу — еще больше. Непростительное количество ерунды, — он горько усмехнулся и покачал головой. — Вам нужно меньше меня слушать, мадемуазель. — Обычно Вы утверждаете обратное, — грустно прошептала девушка. Александр вновь лишь рассмеялся, не зная, что ответить на этот выпад. Он принялся идти назад, к лестнице наверх. Его кожа покалывала — он понимал, что Бьянка провожает его тяжелым взглядом. Это ощущение сохранялось на протяжении всего пути, пока он не скрылся на втором этаже. Бывший губернатор не оборачивался, пытаясь лишь убедиться, что его плечи расправлены, а голова высоко поднята. Он захлопнул за собой дверь спальни. С громким стуком поставил бутылки на стол. Рука потянулась к женеверу, но мужчина остановил себя. Кажется, какие-то остатки благоразумия в нем все же сохранились. Александр откупорил вино и прильнул к стеклянному горлышку. Он пил залпом, большими отчаянными глотками, пытаясь как можно быстрее залить в себя как можно больше. Он задыхался, воздуха не хватало, внутренности жгли. Бывший губернатор прерывался от своего занятия только для того, чтобы немного отдышаться — и тут же продолжал. Через пару минут с первой бутылкой вина было покончено. Может, я просто не совсем правильно ее понял? Мысль сразу же показалась глупой, но он все равно ухватился за нее. Судорожно, бездумно. Вытерев губы тыльной стороной ладони, Александр сел за письменный стол. Он вновь взял письмо Рене в руки и пробежался глазами по строчкам. Затем еще раз. Он читал и перечитывал, надеясь, что все не так плохо, как ему показалось изначально. Но с каждым новым прочтением становилось только хуже. В ее словах чувствовалось столько отчаяния, столько осязаемой неприкрытой боли, такое острое страдание. Бывшему губернатору было тошно, но он никак не мог остановиться и читал по кругу. Это была пытка. Возможно, он чувствовал, что заслужил ее. Александр провёл ладонью по лицу. Что ты наделал? Он довел ее до этого состояния. Он сломал ее. Ранил ее. Рассек ее душу. Разрушил спокойствие. Запутал, так сильно, что она, кажется, перестала понимать саму себя. Это был прямой результат его речей, его желаний, его фантазий, всех этих бесстыдных сюжетов. Он безжалостно и грубо вторгся в ее голову, разбередил сердце, поджег эмоции. Своей несдержанностью в вопросах плотских удовольствий и своей скрытностью во всем остальном. Он просто растерзал ее. Как волк. Как зверь. Как чудовище. Ненамеренно, но от этого было не легче. Мужчина сжал кулаки. Но она отвечала мне. Она просила меня продолжать. От этой жалкой попытки оправдания у него все болезненно сжалось внутри. Теперь его мутило от самого себя. Александр зажмурил веки, чувствуя неистовый огонь, которым горели его легкие. Как много выбора ты ей оставил? Что она должна была тебе написать, когда ты сначала проигнорировал ее, а потом втянул в свою извращенную игру? Ты начал этот цикл. Ты его инициировал. Ты его создал. Он был манипулятором — держать свою природу в узде всегда невероятно сложно. Мадемуазель Барро это прекрасно доказывала изо дня в день, будучи не в силах перестать провоцировать его и флиртовать с ним даже после долгих недель отсутствия позитивных сигналов с его стороны. Это была ее натура. Возможно, бывший губернатор тоже играл чувствами других людей так долго, что это вошло у него в привычку. Возможно, теперь у него это получалось так естественно, что он даже сам не замечал, когда начинал манипулировать. Даже теми, кого любил. А любовь ли это вовсе? Почему ты решил, что это любовь? Тревожный вопрос тут же вспыхнул в сознании — так быстро и так ярко, словно только и ждал возможности сформироваться в его разуме. И у Александра не было на него ответа, зато появилось еще больше сомнений. Разве может любовь приносить так много боли? Разве можно от любви быть настолько несчастной? Разве любовь способна заставить женщину чувствовать себя использованной? Мужчина откинул голову на спинку сидения и хрипло рассмеялся. Алкоголь уже охватил его сознание — он ощущал физическую легкость, расслабление, но мысли стали лишь тяжелее. Его отец всегда говорил, что слова — пусты. Важны только поступки, только реакция других людей на них. Бывший губернатор был с ним согласен и не согласен одновременно. Сказанное имело большое значение, огромный вес — но лишь до тех пор, пока подкреплялось действиями. И все же какие слова он мог ей предложить, если даже его поступки стали для Рене такой эмоциональной пыткой? Отозвались в ней таким неистовым мучением? Все пошло не так еще несколько месяцев назад. Александр резко стиснул зубы, подавив раздраженный рык. Идиот. Неисправимый болван. Он должен был либо ответить на первое ее письмо, либо не отвечать вообще. Ни на какое. Отпустить ее, как она его и просила сейчас, если он не мог найти в себе ни сил, ни готовности писать о чувствах, а не только о желаниях. Он точно не должен был отвечать так, как ответил. Как Вам моя похоть, герцогиня? Справитесь? Бывший губернатор закрыл лицо ладонью. Рене уже второй раз обвиняла его в отсутствии глубины, в поверхностности его эмоций, в исключительно телесном характере его привязанности к ней. Александр и тогда, в середине осени, злился на нее за эти слова. Сейчас его ярость была еще острее. Настолько сильной, что ему хотелось закричать. Хотелось разбить оставшиеся бутылки. Но бывший губернатор сдержался, как сдерживался всегда. Мужчина стиснул челюсть и отчаянно покачал головой из стороны в сторону. Рене неправа. Все не так. Она ошибается. Разве она не видела? Разве не понимала? Он не мог бы признаться ей ни в чем, пока они в разлуке. Он никогда не позволил бы себе причинить им обоим еще больше боли. Почему она не смогла, как обычно, заглянуть за границы его слов или их отсутствия? Почему она оказалась неспособной вновь распознать то, что скрывалось за всей окружающей их недосказанностью? Возможно, потому что за ней ничего и не было спрятано. Что, если ты просто придумал красивую легенду? Ты — лжец. Ты всегда врал. Себе в том числе. Все это время Александру искренне казалось, будто он знал, что происходило в его душе. Ему хотелось верить, что он кристально ясно отдавал себе отчет, почему на него производит такой эффект ее близость, почему он теряет всякий контроль, почему она занимает все его мысли, почему он скучает по ней, почему он мечтает о ней, почему он готов не спать ночами, почему пошел бы практически на все, лишь бы заслужить прощение. Чтобы вернуться к ней. Либо тебе было просто приятно так думать. Хочешь сказать, что не хотел бы вернуться ко двору, если бы никогда ее не встретил? Язвительный внутренний голос разрывал черепную коробку изнутри. Александр закусил губу, чувствуя, как сердце проваливается вниз. Хотел бы и сделал бы все для этого. Это была правда — он не мог отрицать, не мог скрывать. В Париже его ждало дело его жизни, десятки потраченных лет, его гордость, его наследие. Его государство, его король. Просто такая причина звучит не так романтично, верно? Такая мотивация не заставляет чувствовать, что ты хоть как-то отличаешься от отца. Александр отчаянно замотал головой из стороны в сторону, стискивая веки. Я — не он. Не он. Не он. Но почему-то его действия приносили столько же боли. Бывший губернатор вновь поднес письмо к глазам и еще раз перечитал предложение, которое оставило на его языке самое горькое послевкусие. Я не хочу быть всего лишь Вашей тридцать третьей любовницей. Не хочу быть маленькой пометкой на полях в огромной книге Вашей жизни. Как Рене вообще узнала о десятках других женщин? Это не была фигура речи. Это было утверждение, это была глубокая боль, основанная на твердом знании. Александр сдавленно сглотнул и опасно оскалился. Лишь один человек мог рассказать об этом. Внутри него, возможно, впервые за всю его жизнь поднялась волна возмущения к королю. Людовик не имел права говорить о его личной жизни — бывший губернатор поделился с ним этой информацией, надеясь на конфиденциальность. В знак своего нерушимого доверия к Его Величеству. Он не гордился своими поступками, не считал из некими достижениями и не хотел, чтобы о них было кому-то известно. Король имеет право на все — на тебя, на твою жизнь, на твои секреты. Внутренний голос в его голове резко оборвал ход мыслей Александра. Мужчина тяжело вздохнул. Рано или поздно он все равно должен был бы поделиться с Рене своим прошлым. Но не так. Не через преломленное видение ситуации другим человеком, не оставляя столько пространства для неправильных толкований. А есть другие интерпретации? Правильные? Внутренний голос продолжал издеваться над ним. Александр сжал кулаки так, что ногти прорвали верхний слой кожи его ладоней. Хорошо, теперь Рене знает. Пусть и таким образом. Но разве она не видит, что стала для него первой настоящей любовницей? Разве не понимает, что все женщины, с которыми он проводил ночи до нее, были лишь партнершами. Либо работой, либо мимолетным удовольствием, либо способом убежать от одиночества, попыткой расслабиться. Он никогда так не страдал по ним, никогда так не терзался. Его душа не горела, сердце не болело, легкие не разрушались. Он был откровенен с ними, он ничего не утаивал, ничего не обещал. Рене ты тоже ничего не обещал. Почему ты решил, что с ней все по-другому? На чем основывается твоя уверенность? Александр до боли закусил губу. Ни на чем. Он вновь отрицательно замотал головой. Чувства в нем были. Должны были быть. Иначе как объяснить этот пожар, пожирающий его до остатка? Бывший губернатор не хотел сомневаться — ни в себе, ни в природе своей привязанности к Рене, но неприятные вопросы царапали его изнутри. Болезненное осознание кромсало все естество. Никакому мужчине не было бы приятно узнать, что он делает несчастной женщину, которую, как он сам для себя решил, любит, и даже не замечает этого. Ни для кого бы такое откровение не прошло бы бесследно. Почему ты вообще решил, что любишь ее? Может, это просто самообман. Может, он действительно просто хотел верить в то, во что ему было приятно верить. В возвышенность, в чистоту своих переживаний. В то, что он лучше своего отца. В то, что в его желудочках и предсердиях нашлось место для такого сильного и огромного чувства, как любовь. Возможно, Рене действительно понимала его гораздо лучше, чем он сам. По крайней мере, раньше всегда было именно так. Может, она замечала то, что Александр самостоятельно не желал увидеть. Возможно, бывший губернатор все это время просто искал оправдания. Возможно, он не мог ей признаться в чувствах не из-за того, что хотел убедиться, что его откровения не прозвучат не вовремя, не произойдут в момент их безвременной разлуки, не ранят их обоих еще сильнее, если он никогда не сможет вернуться. Возможно, чувств и правда не было. Возможно, поэтому ему так сложно о них говорить. Возможно, мост — это просто прикрытие. Возможно, его — нет, а Александр лишь упрямо пытается выехать в пустоту. Выводы выглядели пугающе логичными. Боль в легких была настолько сильной, что мужчина больше не мог сидеть на месте. Бывший губернатор так аккуратно, как только мог в этом своем состоянии, сложил письмо Рене, спрятал в конверт и отложил. Он порывисто встал. Ноги казались ему ватными. Мужчина подошел к столу, где все еще стояла бутылка с женевером. Он смотрел на нее несколько секунд, но все же, решившись, открыл. Александр сделал большой глоток — его горло тут же обдало огнем. Бывший губернатор почти закашлялся. Огюст не шутил — пойло было на редкость горьким. Привкус можжевельника запоздало раскрывался на языке. Все еще держа бутылку в руках, мужчина прошел в дальний угол комнаты, к сундуку, где хранилось большинство его вещей, которые он перевозил за собой с одной точки Франции в другую. Самое основное: несколько комплектов одежды на разные случаи жизни, пара книг, глупые мелочи, которые имели для него сентиментальный или символический смысл. Здесь же, прислоненный к стене, покоился плоский крупный прямоугольный сверток, закутанный в плотную темную парчу. Александр бережно поднял его и перенес на кровать. Его пальцы дрожали, когда он развязывал ленты, которыми он был скреплен. Бывший губернатор раскрыл мягкий материал — на него тут же взглянули ее изумрудные яркие глаза. Резкий выдох вырвался из его горла. Он не смотрел на портрет, подаренный ему Рене, с того самого дня, как покинул Версаль. Знал, что от этого будет только хуже. Не знал, что настолько. Александр отпил еще женевера, в этот раз почти не скривившись. Шарль де Лафорс действительно был гениален. Она смотрела на него почти как живая. Бархат кожи, огонь волос, робкий румянец, манящая спелость губ, деликатные черты лица, его почти ангельское сияние, длинная нежная шея, изысканная линия ключиц, пышность и великолепие груди. Но главное — взгляд. Мужчина будто бы даже сейчас видел в нем эти искры, этот огонь знания, острого разума, дерзости и неповиновения. Произведение искусства, запечатленное в произведении искусства. Он пытался понять, что чувствует, глядя на нее. Мысли путались, голова уже казалась чугунной. Бывший губернатор хотел ее — в этом не было никаких сомнений. Желал приникнуть к этим полным губам, вкусить ее как когда-то. Хотел зарыться пальцами в ее волосах, хотел ласкать каждый сантиметр кожи, целовать ее до исступления, хотел срывать ее стоны, хотел видеть в этих ее огромных изумрудных глазах то первобытное желание, что она дарила ему этим летом. Он возбуждался просто от своих мыслей об этом. Живот тянуло невыносимо, сильнейшая пульсация стояла в паху. Все давило, все кололо. Александр попытался абстрагироваться. Что еще я чувствую? Восхищение и уважение. Просто глубокое преклонение перед ее природой, перед ее создателем. Они сотворили что-то совершенное. Идеальное. Рене была таковой для него. Достаточно ли этого, чтобы превратить телесность в высокие чувства? Чтобы из похоти появилась, проросла любовь? Герцогиня занимала все его мысли. Разлука с ней оставляла внутри Александра сосущую беспросветную пустоту. Она была важна ему — ее счастье стало его высшей ценностью. Когда Рене описывала ему вершины удовольствия, которые она постигала благодаря его письмам, бывший губернатор и сам чувствовал себя счастливейшим мужчиной на земле. Это ведь любовь? Это уже она? Как вообще можно понять, где заканчивается одно и начинается другое? Как другие люди различают такую грань для себя? Возможно, это были единственные вопросы, на которые у него не было ни ответа, ни даже предположения. Признаться честно, раньше они никогда и не занимали его разум. Он ни разу в своей жизни не чувствовал настоящей любви — ни сам, ни к себе. Бывший губернатор думал, что она была ему не нужна. Он не был взращен в ней. Его мать страстно любила отца — она отдавала все это чувство лишь ему одному. Ее никогда не хватало на Александра. Быть может, никто и вовсе не задумывался о грани между любовью и влечением. Возможно, он один застрял в чертогах своего разума, запутался в паутине сомнения. Возможно, люди просто называли свои ощущения так, как им казалось удобным. Любовью, когда хотели, чтобы это было любовью. Похотью, когда желали иного. Возможно, правды не было. Возможно, было лишь ее восприятие. Лишь ее преломление в каждый отдельный момент времени. Александр тяжело вздохнул и покачал головой. Но я должен найти истину. Рене ждала от него именно этого. Откровенность — самое меньшее, что он мог ей сейчас даровать. Она хотела ответа, четкого и определенного. Она хотела выйти из этого цикла удовольствий и страданий — и лишь он мог помочь ей найти выход. Бывший губернатор не имел права на относительность правды. Мужчина вновь посмотрел на ее портрет. Все его фантазии, все его сны, вся его выдумка оказались о телесном. Это невозможно было отрицать. Они предавались физической любви — часто и вовсе просто грубо сношались. Он не мечтал о том, чтобы просто невинно взять ее за руку, не представлял, как нежно спрячет выбившуюся прядь рыжих волос за ухо, как просто заснет рядом и останется до утра, не рисовал в своей голове варианты будущего с ней. Был только момент, только импульс, только настоящее. Здесь и сейчас. Александр не мог позволить себе большего. Просто боялся. Но это не значит, что не хотел. Или значит? Бывший губернатор устало сел на кровать, сжимая пальцами виски. Мигрень стояла невыносимая. В мыслях становилось все меньше и меньше смысла. Как понять наверняка, что это? Где эта чертова грань между физическим влечением и любовью? Как найти правильный ответ? Он упал на простыни, его глаза слипались. Через несколько мгновений Александр погрузился в тревожную темноту.