***
Следующие дни Хёнджин старательно избегает Феликса, а тот так же старательно пытается выцепить его и поговорить. Это какая-то особая форма мазохизма: стремиться быть ближе с тем, кто тебе противен. Либо же Феликс больной садист и желает продлить мучения Хёнджина. До конца неясно. Теперь приходится быть сильно осмотрительным и не попадать в ситуации, где их с Феликсом могут оставить наедине. Поход в гримёрку вообще превращается в настоящий квест, с которым ему помогает Крис. Он всё ещё не настаивает, не выпытывает, лишь на второй день говорит, что Хёнджин может рассказать ему всё. Но он не рассказывает ни ему, ни Минхо. Обнажать своё кровоточащее изнутри тело слишком сложно, слишком интимно, и Хёнджин терпит, залатывая раны, склеивая их упорным трудом. — Хёнджин, потрясающе! Можешь даже добавить немного игривости. Фаррелл проходится комментариями по каждой модели после очередного прогона. До показа три дня, а некоторые до сих пор умудряются лажать — Фаррелл сначала громко вздыхает, затем повышает голос. Хёнджин разделяет его недовольство: ну правда, как можно ошибаться спустя полторы недели? Фаррелл доходит до Паскаля, отмечая целый список ошибок, из-за чего тот раздувает ноздри и стискивает кулаки, но молчит. Хёнджин замечает, как Феликс закатывает глаза и шепчет что-то на ухо Филиппу — они вдвоём начинают тихо посмеиваться. Наверное, Феликс точно так же смеялся над ним — Хёнджином — с другими. Обида заполняет собой грудную клетку, но Хёнджин продолжает выжигать взглядом дыру в Феликсе, тем самым продлевая свою собственную пытку. Будто почувствовав на себе пристальный взгляд, Феликс оглядывается и сталкивается с ним глазами. Он выглядит таким… Обеспокоенным? Хёнджин хмурит брови — это всё очередная маска — и, показав ему средний палец, отворачивается. На душе теплеет. — Феликс, — Фаррелл поджимает губы и качает головой, — что с тобой происходит в последние дни? Ты невнимателен. Сосредоточься. Ты выходишь, как только Паскаль доходит до середины, не позже. Замечания в сторону Феликса как мёд на душу — улыбка сама собой растягивается на лице. Ну и кто тут теперь не справляется со своими рабочими обязанностями? Да таким образом это Хёнджин поедет в Сеул, а не Феликс. Так и надо этому говнюку. Перекличка подходит к концу, и все разбредаются на получасовой перерыв перед очередным прогоном. Хёнджин спешит в столовую, где его уже должен ждать Крис. Народу в помещении не так уж и много — в основном это сотрудники, моделей же практически нет: многие из них практикуют голодание в периоды показов. Глазами Хёнджин находит макушку своего менеджера и спешит к столику, на котором его уже поджидает бокс с овощами и курицей. — Ну, как прошло? — интересуется Крис, как только они принимаются за еду. — Фаррелл меня похвалил, — отвечает Хёнджин, пережёвывая кусочки курицы. — Значит, едем осенью в Сеул? — Крис чуть ли не светится от восторга и предвкушения, широко улыбаясь: мотаться по странам ему доставляет нереальное удовольствие. Еда застревает в горле. Как бы ошибки Феликса ни радовали, Хёнджин уверен, что тот к моменту показа соберётся и выступит, как и всегда, потрясающе. А это значит, что с огромной долей вероятности им придётся лететь в Корею вместе. — Возможно, мне не стоит ехать, — подумав, всё же говорит он. — Это как-то связано с Феликсом? Хёнджин кивает и замирает, с опаской поглядывая на менеджера, который уже хмурит свои густые брови. Этот разговор, конечно, должен был состояться рано или поздно, но хотелось, чтобы как можно позже. Пока Хёнджин пытается выстроить в своей голове связную и объясняющую речь, Крис добавляет: — Слушай, я понимаю, что у вас сложились особые отношения, но это уже переходит все границы. Вы оба остались без кучи контрактов из-за своих перепалок, а сейчас ты заявляешь мне, что не поедешь в Сеул? Что у вас там такого случилось? — Он сказал, что я непрофессионален, — Хёнджин начинает жевать губы, прекрасно понимая, как это глупо звучит. Но… — И ты обиделся? — приходится кивнуть головой. — Ты серьёзно? Он напоминает тебе об этом несколько раз в неделю. — Да, но… — Хёнджин перебирает вилкой овощи, как и свои мысли в голове, — он всегда говорил мне это в лицо. Я думал, что это просто способ побесить меня, — он отрывает взгляд от бокса, наконец переключая внимание на Криса. — А он правда так думает и не хочет со мной работать, не хочет, чтобы я ехал. — Ну так пусть сам не едет, — пожимает плечами Крис. Ноздри его носа раздуваются — кажется, совсем чуть-чуть и менеджер взорвётся. — Хёнджин, ты на пике карьеры. Поездка в Сеул — это отличный шанс зарекомендовать себя как модель. Сейчас не время отказываться от такой возможности из-за детской обиды. Хёнджин знает, что менеджер прав, но Крис не понимает, каково в начале своего карьерного пути слышать на протяжении нескольких лет, что ты всего лишь красивая мордашка без каких-либо модельных навыков. Казалось, Хëнджину удалось изменить мнение других о себе, стать выдающейся востребованной моделью и оставить в прошлом гнетущие воспоминания. Но Феликс… Феликс сковырнул старые раны, заставил сомневаться в себе; он испепелил Хёнджина дотла, обнажив самое слабое и ранимое — его душу. — Я не уверен, что справлюсь, — признаётся Хёнджин. — Если я не дотягиваю до уровня Феликса, то… — Вы лучшие в нашем агентстве. Да, чёрт возьми, во всей Франции. Фаррелл не склонен к лести, и если он тебя похвалил, значит, ты отлично справляешься, — Крис наклоняется ближе, почти шепчет. — Я решил работать с тобой не за красивые глаза. Ты мастер своего дела, в тебе огромный потенциал, — он поднимается из-за стола, прихватывая с собой стаканчик кофе. — Но если ты решил заняться самобичеванием, я тебе в этом помогать не буду. Крис оставляет его наедине со своими мыслями, удаляясь по делам. Кажется, это был намёк на поиск нового менеджера. Аппетит пропадает, и Хёнджин лениво тыкает остатки уже остывших овощей и курицы. В голове перекликаются слова Феликса и менеджера, каждый наперебой гнёт свою линию, а Хёнджин хочет лишь залатать себя. Как же это всё чертовски сложно. Он постоянно твердит себе о профессионализме, но в итоге ломается из-за слов всего лишь одного человека. Остатки получасового перерыва Хёнджин проводит в метаниях: одна часть убеждает, что нужно сдаться и быть простой моделью, другая же хочет вгрызться зубами в любую возможность и доказать Феликсу, что он не прав. Сквозь большие окна пробиваются лучи солнца, они скользят по рукам, согревая кожу и добираясь до самого сердца. Хёнджин вздыхает и наполняется решимостью: однажды он уже смог всем доказать своё мастерство — докажет и Феликсу. Станет лучше, увереннее. Он затмит своим светом чужую холодность, даже если придётся сгореть. В конце концов, на смену самой тёмной ночи всегда приходит утро.***
В последний день перед показом все переходят в режим максимальной готовности. Хёнджин приходит на час раньше: опаздывать сейчас не время. Повсюду мельтешат встревоженные сотрудники, о чём-то тихо переговариваясь; атмосфера царит весьма гнетущая. Что-то явно не так, Хёнджин чует это нутром. До слуха долетает знакомое имя, но конец предложения не слышно. Не выдержав, Хёнджин останавливает одну из сотрудниц, надеясь узнать причину воцарившегося хаоса: — Что происходит? — Феликс не сможет быть на показе, ему срочно ищут замену, — отвечает та и в спешке убегает в сторону главного зала. Новость очень неожиданная. Что бы ни случалось, Феликс всегда выполнял свою работу. Хёнджин направляется в их гримёрку, надеясь, что всё же найдёт своего коллегу там. Однако в комнате его встречает лишь Крис, выглядящий мрачнее тучи. — Что с Феликсом? — с порога спрашивает Хёнджин. — Не знаю. Сынмина тоже нет, мне ничего не сообщают. Говорят, что Фаррелл обо всём в курсе, но причин не называют. — Уже завтра показ. Кто его сможет заменить? Крис лишь качает головой, что-то печатая в телефоне. — Возможно, поставят тебя или Пьера. Мы можем только ждать объявления. Странно, но это совершенно не радует. Всё же Хёнджин хотел доказать Феликсу, что он ничуть не хуже него, а теперь и доказывать-то некому. Остаётся надеяться, что он всё равно придёт: до начала рабочего дня почти целый час. Хёнджин усаживается в кресло и каждый раз дёргается, слыша приближающиеся к комнате шаги, но Феликс так и не приходит, даже за пять минут до начала, что — в его системе мировоззрения — считается опозданием. А Феликс никогда не опаздывает. Ровно в девять приходит визажистка, сразу же принимаясь за работу. Хёнджин уже открывает рот, чтобы спросить у неё насчёт Феликса, но она отвечает первее: — Я не знаю, что с ним. В голову лезут самые страшные мысли: что, если Феликс серьёзно болен? Из-за обычных соплей или температуры он бы явно не отказался от такого важного показа. Вдруг он попал в аварию или что ещё похуже? В груди тревожно ноет израненное сердце. Хёнджин не волнуется за этого говнюка, просто… Просто Феликс должен быть здесь. Через полчаса конструирования самых ужасных и невероятных прогнозов дверь в гримёрку открывается, а на пороге показывается причина гнетущих мыслей. Выглядит Феликс, мягко говоря, не очень: под глазами огромные круги, которых Хёнджин у него никогда не видел, сами глаза красные и опухшие, на лице щетина, на голове настоящее гнездо из спутанных волос, футболка вся в пятнах, а от него самого исходит резкий запах перегара. Этот человек не имеет ничего общего с Феликсом — которого знает Хёнджин, — что всегда одет с иголочки и выглядит так, словно только что вышел из салона красоты. Не говоря ни слова, Феликс усаживается в соседнее кресло; за ним по пятам семенит его визажистка. Все в комнате замирают, сверля этих двоих взглядом. В воздухе можно нащупать десятки витающих вопросов, которые никто не спешит задавать. Постепенно все возвращаются к своим обязанностям, будто бы ничего и не произошло, но уже через несколько минут дверь вновь открывается и в неё влетает Сынмин. — Что ты здесь делаешь? У тебя вылет через два часа, — тихо шипит он, останавливаясь около кресла с Феликсом. — Я никуда не полечу. У меня завтра показ, если ты не забыл, — голос такой хриплый и надломленный, что Хëнджину самому становится не по себе. — Ты должен быть там, должен полететь, — настаивает на своём Сынмин. — Одумайся, тебя ждут… — Они справятся и без меня. Вопрос закрыт, Мина. Судя по нахмуренным бровям и напряжённой челюсти, Сынмин явно недоволен таким положением дел, но всё же сдаётся: — Сообщу Фарреллу, — говорит он и покидает гримёрку. Вслед за ним подрывается и Крис, видимо, желая узнать подробности происходящего. В комнате воцаряется тишина, прерываемая лишь действиями визажисток, что возвращаются к своей работе. Хёнджин косится в сторону Феликса, изнутри разрывает интерес: куда должен был лететь Феликс? Кто его ждёт? Что за срочные дела, раз даже его менеджер настаивает на отказе от работы? Однако задать он их не может: не чувствует, что имеет на это право. — Ты во мне дыру просверлишь, — хрипло выдавливает из себя Феликс, сидя с закрытыми глазами. Хёнджин от замечания тушуется и отводит взгляд. — Больно ты мне нужен, придурок. Вот и поговорили. Хочется врезать себе по лицу. Пусть Феликс и последний уëбок, которого Хёнджин знает, но всё же у него явно что-то случилось, а подобные перепалки вряд ли сделают ему лучше. Как только с волосами и макияжем покончено, они вдвоём отправляются к подиуму, где уже собрались практически все модели. Феликс тут же отходит к Филиппу, который сжимает его плечо и о чём-то шепчет на ухо. Бесит. Почему он обо всём знает, а Хёнджин — нет? Через пять минут подходят остальные сотрудники и Фаррелл, который бросает взгляд в сторону Феликса, и между ними словно происходит немой диалог, в завершение которого оба кивают. Модельер выступает с напутственной речью, призывая всех не нервничать, выложиться на все сто и обязательно хорошо отдохнуть ночью перед завтрашним показом. Хёнджин ухмыляется: он прекрасно знает, как модели перед показом загоняются и проводят бессонную ночь, репетируя дома походку. Кто-то даже остаётся спать в свободных подсобках и гримёрках, до утра вышагивая по подиуму. Финальный прогон проходит очень даже неплохо. Лажает лишь Паскаль, скрипя зубами и бросая злобные взгляды на окружающих. То и дело Хёнджин наталкивается взглядом на Феликса — под вечер он выглядит немного лучше, чем утром, но всё равно в его глазах прослеживается какая-то надломленность. Рядом с ним постоянно крутится Сынмин, переговариваясь то с самим Феликсом, то с кем-то по телефону. Хёнджин ещё никогда не видел его таким взвинченным: обычно менеджер Феликса — само спокойствие, словно его ничто не может вывести из равновесия, но сегодня они оба не похожи на самих себя. — Тебе удалось что-то узнать? — интересуется Хёнджин у Криса, переодеваясь в свою одежду. — Ким сказал, что это не моё собачье дело. — Два заносчивых ублюдка, — бурчит Хёнджин, застёгивая молнию на толстовке. — Подбросишь меня? Крис вздыхает, но соглашается, покидая вместе с ним модный дом. — Решил насчёт Сеула? — спрашивает он, внимательно следя за дорогой. — Поеду. Если Феликсу не нравится со мной работать, то это его проблема. — Вот это уже мой Хёнджин, — Крис гордо выпячивает грудь, расплываясь в широкой улыбке. Да, Феликс прошёлся по больному, задел самое уязвимое место, оставив в груди выжженную дыру, но Хёнджин не должен поддаваться собственной неуверенности и отступать. Он переехал в Париж не для того, чтобы так позорно сдаться из-за обиды на какого-то мудака, даже если этот мудак — лучшая модель в стране. Хёнджин не хуже и готов доказать это всему миру, Феликсу и самому себе.***
День показа превращается в ад: модели бледными тенями бродят по коридорам, портные пристально следят за костюмами, Фаррелл носится по залам, Хёнджин следит за Феликсом, а Феликс, кажется, держится. Эти два дня он словно в воду опущенный: непривычно серьёзный, не шутит, практически не разговаривает с другими, лишь изредка перекидывается парой фраз с менеджером, но всё так же потрясающе выполняет работу со всем своим мастерством, как только приходит время выйти на подиум. Это не может не восхищать. Хёнджин тоже выкладывается основательно, полностью концентрируясь на поставленных задачах: прямая дерзкая походка, лёгкий разворот в конце с игривой улыбкой и ни одной запинки — выкусите, светильники. Когда он спускается со сцены, в груди творится настоящий хаос, смешанный из радости и восторга, а глаза всё ещё слепит от ярких фотовспышек. — Научился двигать своими длинными ногами, каланча? Сердце начинает биться быстрее, заслышав знакомый басистый голос, который пусть и звучит довольно безжизненно, но в нём проскальзывают игривые нотки. Уголки губ предательски ползут вверх, и приходится постараться сделать снисходительное лицо, перед тем как обернуться к Феликсу. — Надеюсь, такого коротышку, как ты, сумели разглядеть с задних рядов. — Идиот, — пухлые губы растягиваются в улыбке, обнажая идеально ровные белые зубы с заострёнными клыками. — Говнюк, — отвечает ему тем же Хёнджин. Грудная клетка наполняется тягучим теплом: ощущение, словно Хёнджин наконец вернулся домой — так хорошо и привычно. В этот момент кажется, будто бы ничего не происходило все эти недели: не было молчаливого игнорирования, не было глубинной обиды, не было выжженной души и с Феликсом ничего не случалось. Лишь острые льдинки в глазах коллеги и ноющая обугленная дыра в груди Хёнджина напоминают, что что-то не так. Постепенно к ним присоединяются остальные модели, и все огромной гурьбой принимаются ожидать модельера для последней совместной проходки. Коллеги теснят их ближе друг к другу, из-за чего в лёгкие забивается знакомый запах сандала. Кто-то сзади наваливается на спину Хёнджина, и теперь он может разглядеть каждую веснушку на лице Феликса. Слишком близко. Горячее дыхание коллеги щекочет кожу, разнося по всему телу жар до выступающих капель пота на пояснице. Феликс удерживает его за талию на месте, чтобы они вдвоём не свалились от этой толкучки, и вертит головой в разные стороны, постоянно задевая кончиком носа щёки Хёнджина. — Не вертись, — шипит он, отмечая странные реакции своего организма. Феликс перестаёт крутиться, замирая прямо лицом к нему. Карие глаза, подчёркнутые золотистыми тенями, переливаются восторгом и болью — такое странное сочетание, но оно так отчётливо пробивается сквозь наращённые Феликсом айсберги. Он скользит взглядом по лицу Хёнджина, будто бы изучая — уголки губ дёргаются вверх, как только Феликс, видимо, замечает виднеющиеся сквозь смывающийся макияж родинки. И что он в них находит забавного? Сам вот Хёнджин родинки свои обожает и считает их изюминкой ничуть не хуже веснушек Феликса. Очередной толчок сбоку заставляет схватиться за его плечи, чтобы не упасть. Да уж, сблизились они сегодня с Феликсом в самом прямом смысле этого слова. — Не упади на меня, шпала. И без того низкий голос Феликса звучит ещё ниже, отдаёт лёгкой хрипотцой, что выбивает из Хёнджина весь дух. Жар становится совсем невыносимым: пот струится теперь по лицу и шее, волосы мокнут, как и костюм. Плохо дело. Нервозность постепенно растёт — не хватало ещё выйти на поклон сырым до нитки. По всей видимости, заметив его тревожность, Феликс сжимает пальцы на талии Хёнджина сильнее, притягивая к себе внимание: — Ты в порядке? Или на грани обморока? Выглядишь бледным, — густые брови хмурятся, глаза обеспокоенно смотрят на него. — Просто ужасно жарко и душно. Хёнджин опускает взгляд ниже, натыкаясь на розовые губы и маленькую веснушку на одной из них. Мило. И как этот ублюдок умудряется сочетать в себе несочетаемое? Вот вроде прекрасная внешность, которая не оставит никого равнодушным, но ужасно говнистый характер, совершенно не подходящий этой самой внешности, всё портит. Интересно, встречается ли Феликс с кем-нибудь? Или встречался? Как его терпели вообще? Были ли это парни? Или девушки? Стоп-стоп-стоп. Мысли утекают в совершенно ненужное русло, а облизывающий свои губы Феликс ситуацию лучше не делает. В голове зудит противный голос Минхо, настаивающий на каких-то там чувствах, которых у Хёнджина, конечно же, нет. Просто губы у Феликса красивые. И глаза. И острые скулы с подбородком. И кадык. Список можно продолжать бесконечно и от этого хочется взвыть во всё горло. Где этого Фаррелла черти носят? У них тут последний выход на поклон, а Хёнджин от скуки залипает на красоту коллеги, которого, вообще-то, ненавидит. Словно услышав его мольбы о помощи, к ним за сцену влетает довольный Фаррелл, явно выпивший уже пару бокалов шампанского. Он счастливо улыбается, оглядывая своих моделей, и взметает руки вверх, указывая в сторону сцены. Феликс отпускает талию Хёнджина, а он перестаёт цепляться за его плечи — жар отступает, вместо него по телу проходится неприятная дрожь от холода. В мозг впивается навязчивая мысль вернуть руки Феликса обратно, но Хёнджин одёргивает себя. Не нужен ему этот ублюдок: ни его руки, ни едкие комментарии, ни веснушчатое лицо. Толпа приходит в движение, модели выстраиваются в две шеренги, стоя по обе руки модельера. Феликс встаёт справа, делая серьёзное лицо и обрастая слоями льда. Потрясающий профессионализм. Включается финальная музыка, ровными рядами они выходят на подиум, следуя за Фарреллом. Зал заходится аплодисментами, глаза озаряют яркие вспышки фотоаппаратов. Хёнджин стоит прямо, почти не шевелясь, позволяя запечатлеть себя и свой образ для разворотов журнальных статей. Такое внимание к собственной персоне растекается удовольствием по венам и заставляет сердце работать усерднее, учащая его биение. Как только с поклоном покончено, они переходят в зал для сотрудников, где Фаррелл зачитывает список моделей, которые отправятся с ним в Сеул осенью. Феликс ожидаемо оказывается среди приглашённых моделей, а когда Хёнджин слышит собственное имя, гордость собой заполняет с ног до головы: справился. Теперь остаётся лишь афтепати в главном зале, где его уже ожидают Крис с Минхо. Но, перед тем как отправиться к ним, приходится дать короткие интервью для сторис нескольким журналистам и перекинуться парой фраз с гостями. И вроде бы Хёнджин любит чужое внимание, а трепаться о собственной персоне на интервью — истинное удовольствие, но в эту минуту хочется просто глотнуть шампанского и отдохнуть с друзьями. Поэтому он старается как можно быстрее выполнить все свои социальные обязанности, чтобы наконец расслабиться. — Ну что? Едем? — первое, что говорит менеджер, когда Хенджин добирается до их столика. — Едем, — он счастливо улыбается, принимая бокал шампанского от официанта. — А Феликс? — хитрый прищур Минхо заставляет вспомнить недавние события перед финальным выходом. Щёки начинает печь. — Едет. — Вы помирились или как? Хёнджин неуверенно ведёт плечом: сказать сложно. Не то чтобы они вообще ссорились, Феликс ведь даже не в курсе его обиды, а сам Хёнджин не дал ему и шанса объясниться, избегая любого контакта. Да и после последних дней, когда его постоянно нахваливал Фаррелл, собственная неуверенность немного поутихла вместе с кровоточащими ранами, оставленными Феликсом. Возможно, Хёнджин слишком близко к сердцу принял его слова, но теперь постепенно приходит в норму. Крис переводит тему на осенний показ, предвкушая, как хорошо они проведут время в Сеуле, Минхо даёт ему советы, куда можно сходить, если найдётся пара свободных часов, а Хёнджин осматривает зал, выискивая своего коллегу. Феликс обнаруживается в нескольких столиках от них в компании Сынмина и Ирен. Выглядит он довольно грустно для человека, который прекрасно выступил и был выбран для показа в Корее. Однако впасть в размышления о нём не даёт Минхо, предлагающий немного потанцевать и выпить ещё пару бокалов шампанского. Что ж, от алкоголя Хёнджин никогда не отказывается, а раскрутить его на танцы под градусом проще простого. За общим весельем время незаметно приближается к полуночи. — Я всё, не могу больше, — запыхавшийся Хёнджин останавливается посреди зала, утомлённый активными танцами. — Пойду переоденусь и домой. — Заказать такси на тебя? — интересуется Крис, открывая нужное приложение на телефоне. — Давай, я быстро. Хёнджин спешит к гримёрке, уже планируя, как вернётся домой и растянется в горячей ванне перед сном. Радость так и выплёскивается изнутри: он отлично выступил, был приглашён в Сеул и вообще прекрасно провёл время, а впереди несколько выходных дней. Не жизнь — сказка. Правда, всё быстро заканчивается, стоит ему открыть дверь в гримёрку. Комната освещается лишь тусклыми лампами с зеркал, а у свободной стены, упёршись в неё руками, стоит Феликс. Становится неловко, оттого что Хёнджин так нагло прерывает чужое уединение, но он же не виноват, что это их общее место. Стараясь быть как можно тише, он уже начинает двигаться к вешалке со своими вещами, как слышит странный всхлип. Глаза впиваются в спину коллеги, которая мелко подрагивает под сопровождение жалобного стона. Феликс что, плачет? Эта догадка заставляет врасти в пол: Хёнджин ещё никогда не видел его в таком состоянии. В голове загорается красная лампа, призывающая покинуть помещение. Повинуясь своему порыву, Хёнджин разворачивается к двери и уже хватается за ручку, как в груди начинает неприятно щемить. Да, их нельзя назвать даже приятелями и Феликса он считает настоящим говнюком, но бросить в таком состоянии не может. Не по-человечески как-то. С тихим вздохом Хёнджин закрывает дверь на замок и оборачивается обратно к Феликсу. — Ты в порядке? Плечи Феликса вздрагивают — кажется, он совсем не слышал, что находится в комнате уже не один. — Чего тебе? Пришёл поиздеваться? — Нет, — Хёнджин подходит ближе, останавливаясь недалеко от своего коллеги. — Я могу тебе чем-то помочь? Он замечает, как Феликс, отрываясь от стены, вытирает ладонями лицо и только затем поворачивается к нему. На щеках видны разводы косметики от слёз, глаза припухли, нос покраснел. Выглядит неважно. Феликс недоверчиво смотрит на него, словно решает что-то для себя в голове. — Мне нужно отсюда как-то выйти. Я не могу показаться в таком виде, — он указывает рукой на своё лицо. Хёнджин кивает и снимает с крючка свою толстовку, а из сумки достаёт тёмные солнцезащитные очки, протягивая ему. — Спасибо, — шепчет Феликс, принимаясь переодеваться в его одежду. — Можешь взять мою куртку. Они быстро сменяют костюмы на повседневные вещи, Феликс натягивает на голову капюшон, а на лице устраивает очки, скрывая следы своей слабости. Хёнджин быстро печатает Крису, что у него появились неотложные дела, и аккуратно выглядывает в коридор — никого. Крадучись, они вдвоём добираются до чёрного хода, встретив на пути лишь пару сотрудниц. Оказавшись на улице, Феликс устремляет свой взор в небо, где красуются звёзды с луной, и делает глубокий вдох. Хёнджин молчит, боясь прервать тишину. Хочет ли вообще Феликс, чтобы он был здесь? Или Феликс принял помощь просто потому, что иного выбора не было? Неловко переступая с ноги на ногу, Хёнджин косится в сторону коллеги, который, кажется, совсем пропал в своих мыслях: выглядит отрешённым. Хёнджин же не знает, что ему делать: остаться здесь или, может, уйти?.. — Ещё раз спасибо за помощь, — из раздумий вырывает тихий голос, что слегка подрагивает: то ли от опять подступающих слёз, то ли от волнения — неясно. В ответ получается лишь буркнуть что-то похожее на «не за что». Хёнджин и сам от себя не ожидал такого сострадания, но совесть не могла дать поступить иначе. — Тебя там, случайно, не потеряли? — продолжает Феликс. — Видел, Минхо был на показе. — Нет-нет. Я их предупредил, что ушёл, — ну, практически. Сейчас не время для обсуждения всех тонкостей. Возможно, ему только кажется, но в следующей фразе Феликса он слышит отголоски надежды: — Сходишь со мной кое-куда? Хёнджин слишком быстро кивает. Феликс сворачивает с главной улицы в узкие мрачные переулки Парижа, что тускло освещаются фонарями, скрывая всю ту грязь и мусор, коих полно в подобных закоулках. Не говоря ни слова, они движутся между домов — Хёнджин понятия не имеет, куда его ведёт Феликс, но решает довериться. Не убьёт же он его, верно? На их пути появляется небольшой магазинчик, который выглядит как пристанище для алкоголиков всего Парижа. Феликс просит его подождать, пока сам заходит внутрь, чтобы через несколько минут вернуться оттуда с парой бутылок вина. Хёнджин выгибает бровь, но никак это не комментирует, лишь смиряется с тем, что сегодня ванны ему явно не видать. Феликс продолжает свой путь, двигаясь вглубь закоулков пятиэтажных домов, и останавливается около одного из них через десять минут, вводя на кодовой панели две тройки и единицы. — Откуда ты знаешь код? Жил здесь когда-то? — спрашивает Хёнджин, следуя за ним по лестничным пролётам. — Я многое знаю об этом городе, Хёнджин. Собственное имя из его уст звучит непривычно, но до странного приятно. Поднявшись на последнюю лестничную клетку, Хёнджин уже думает, что они зайдут в какую-то из квартир, но Феликс проходит в углубление, где находится дверь, ведущая на крышу. Он достаёт из кармана джинсов связку ключей и, открыв замок, пропускает Хёнджина внутрь. Приходится зажечь фонарики на телефонах, чтобы увидеть хоть что-то в кромешной темноте — чердак завален кучей какого-то хлама, а ближе к середине помещения расположена вертикальная лестница, ведущая на саму крышу. — Откуда у тебя ключи, ты мне тоже не скажешь? — Угадал. Бутылки в сумке начинают стучать друг об друга, как только Феликс принимается забираться по лестнице. Хёнджин поднимает голову вверх, следя за его сохранностью, но натыкается взглядом на плотно обтянутую тканью задницу, которая выглядит довольно привлекательно. Кончики ушей загораются, Хёнджин опускает взгляд, чувствуя, как сердце устремляется в глотку. — Ну ты чего там? — лицо Феликса появляется в окошке. Надеясь, что его смущения не будет видно в темноте, Хёнджин поднимается следом. Крыша практически прямая, с совсем небольшим наклоном; выходит прямо на Эйфелеву башню, что в ночи горит тёплым светом. Вокруг виднеются крыши других домов, десятки огней уличных фонарей и бескрайнее звёздное небо, простирающееся над головой. Дыхание сбивается, прямо под кожу проникают всепоглощающая свобода и лёгкость. Грудь распирает желание закричать во всё горло. — Давай, — говорит Феликс, словно прочитав его мысли. Хёнджин поворачивает голову к нему и видит блеск в чужих глазах, что уже не скрываются за тёмными линзами очков. — На счёт «три»? — предлагает Хёнджин. Они вместе отсчитывают и на последнем счёте кричат, раскидывая руки в стороны. Ночной Париж заполняется их голосами, что сплетаются звуками, становясь цельным проявлением истинной свободы. Хёнджин чувствует себя таким невесомым, кружась на крыше пятиэтажки, его переполняет искренняя радость от такого, казалось бы, простого действия. Через крик он отпускает себя, отпускает обиды и неуверенность, просто растворяясь в моменте, что возвращает в него жизнь с новой силой. Как только воздух в лёгких заканчивается, оба стихают, пытаясь отдышаться. Улыбки расползаются по лицам, парни переглядываются и заходятся хохотом. Они словно сбрасывают всё напряжение и негатив, зарождая между друг другом нечто незримое, но очень важное — близость. — Как ты собираешься её открывать? — спрашивает Хёнджин, когда Феликс достаёт бутылку вина из сумки. — У меня есть ключи. Хёнджин выгибает бровь и подсвечивает телефоном бутылку, чтобы было видно хоть что-то. Феликс так спокойно вставляет ключ в пробку, медленно прокручивает и тянет на себя, выдёргивая, словно делал это десятки раз. Не прошло и минуты. Хёнджин считал. Феликс протягивает ему открытую бутылку — красное вино оседает сладостью и вяжет терпкостью язык. Голова самую малость мутная после нескольких выпитых на вечеринке бокалов шампанского, теперь же она наливается тёплым свинцом от каждого сделанного глотка нектара. Хёнджин передаёт бутылку Феликсу, между ними вновь повисает тишина, в которой можно услышать проезжающие вдалеке машины, редкие голоса людей и дыхание друг друга. Крыша пятиэтажки, мерцающая в ночи Эйфелева башня, яркие звёзды на небе, бутылка вина и густая темнота, что иногда освещается загорающимися дисплеями телефонов, создают особую романтичную атмосферу. Хёнджин наполняется любовью к этому городу, он влюбляется в него очередной раз, всё больше убеждаясь, что это место — его. И даже сидя здесь — на грязной холодной крыше — рядом с человеком, который ему совершенно не нравится, который прошёлся по самым больным точкам, Хёнджин чувствует себя по-настоящему счастливым. — Красиво, — голос сиплый после длительного молчания, приходится прочистить горло. — Часто здесь бываешь? — Время от времени. Не самая удобная крыша, — Феликс вытягивает свои ноги вперёд, опираясь спиной на стенку трубы, — но вид отсюда потрясающий. — Так это не единственное место, которое ты знаешь? — Есть ещё парочка. В Париже хуй найдёшь нормальную свободную крышу, — хмыкает он. — Так что считай, что я тебе доверяю. Последнее слово отдаёт тянущей грустью в груди. Хёнджин уже пытался довериться Феликсу, а получил удар прямо в сердце. — Разве? — А? — лениво тянет Феликс. — Разве ты мне доверяешь? — Хёнджин закусывает губу в ожидании ответа, который Феликс не спешит давать. Он делает несколько больших глотков — острый кадык разрезает воздух, приманивая собой взор. Хёнджин вновь одёргивает себя и поднимает взгляд на лицо Феликса. Тот выглядит таким умиротворённым, спокойным, словно не он совсем недавно захлёбывался слезами после показа. Как же быстро он умеет брать себя в руки, скрываясь за ледяной маской безразличия. — Если бы не доверял, не привёл бы сюда. Разум кричит, что верить словам Феликса нельзя, но Хёнджин всё равно верит. — Настолько, чтобы рассказать, что у тебя случилось? Из дворов соседних домов раздаются взрывы: прямо в тёмное небо взлетают яркие огни, что рассыпаются на сотни мелких частиц, образуя разноцветные пятна. Свет от фейерверков липнет к лицу Феликса, подчёркивает красивые черты и отражается в стеклянных глазах, что скрывают за собой нечто большее, чем ледяные айсберги. — Мои родители умерли, — тихо отвечает он, как только вспышки стихают и они вновь погружаются в темноту. Что? Ощущение, будто алкоголь испаряется из тела за считанные секунды, а в уши забивается вата, заглушая все звуки вокруг, кроме тревожно бьющегося в груди сердца. Почему Феликс вообще здесь? Почему не на родине? Почему остался? Вопросы наполняют мысли и срываются с языка: — Почему ты не… — Не осуждай меня, ладно? — просит Феликс, поворачиваясь к нему лицом. В его глазах больше не видно айсбергов, лишь океан боли и бушующие волны. — Я не… — Хёнджин запинается, пропитываясь чужими переживаниями. — Я не осуждаю. Просто почему? — Я не хочу в это верить, — шепчет в ответ он. — Если бы я поехал, то всё стало бы реальным, понимаешь? Я не хочу возвращаться домой, туда, где их больше нет. Не хочу видеть фото и знать, что больше никогда не обниму их, не услышу. Я… — тяжёлый вздох срывается с розовых губ. — Мне так хочется, чтобы время просто замерло, остановилось в моменте, когда они живы. И пока я здесь, мне всё ещё кажется, что они ждут меня дома. Хёнджин замечает, как из уголка тёмных глаз появляется слеза; она стекает по щеке, смачивая веснушки, которые видно даже в полумраке улиц. — Но ты не попрощался. — И со временем я об этом пожалею, а сейчас не могу иначе. Феликс такой разбитый, что Хёнджин разбивается сам. Отделив всю свою неприязнь, он протягивает руку вперёд и сжимает ладонью чужое плечо. Феликс прижимается к костяшкам щекой и разрешает слезам вырваться наружу, словно через прорванную дамбу. Хёнджин больше ничего не говорит, позволяя горячей влаге скользить по своей коже. Он молчаливо разделяет чужую боль, рассыпаясь на мелкие частицы вместе с Феликсом. Пусть их и нельзя назвать даже приятелями, в этот момент Феликс кажется даже ближе, чем Минхо. Когда первая бутылка вина пустеет, Феликс успокаивается. Он либо действительно приходит в себя, либо натягивает очередную маску непроницаемости — Хёнджин не знает, но надеется на первое. — Ты уже в курсе, что нам предложили совместную съёмку на следующей неделе? — интересуется он, открывая вторую бутылку. — Чего? Какую? — Мсьё Бан тебе не говорил? — Феликс выгибает бровь и, сделав пару глотков, протягивает вино Хëнджину. Вот же чёрт. Он ведь так и не поговорил с Крисом, оставив отказ работать с Феликсом — который, по всей видимости, ещё не в курсе — в силе. Хёнджин медлит, не зная, стоит ли рассказывать об этом, как и о причинах его отказа. Феликс открыл ему душу, может, и ему стоит? — Я отказался с тобой работать ещё недели полторы назад, — всё же признаётся ему Хёнджин. — Это ещё почему?! — недовольно восклицает Феликс, хмуря свои брови. — Я подслушал ваш разговор с мсьё Кимом и… — Какой ещё разговор? — Тогда в гримёрке ты сказал, что я непрофессионален, и ты не хочешь ехать со мной в Сеул. Феликс выглядит так, словно прокручивает в своей голове воспоминания. Он молчит некоторое время, а затем его глаза заметно округляются. — Ты действительно идиот! Мы говорили тогда о Паскале. Этот мудак шёл передо мной на показе и постоянно то опаздывал, то спешил. Я несколько раз с ним ругался из-за этого, нас даже застукали и донесли Фарреллу. Он нас выгнать хотел, но менеджерам удалось сгладить ситуацию, — Феликс заметно морщится, будто от отвращения, и тихо бубнит себе под нос что-то наподобие «asshole». — Лишь бы слухи об этом не расползлись, но раз даже ты не в курсе, то пока всё в порядке. Хёнджин неверяще смотрит на своего коллегу и чувствует себя конченым кретином, который принимает любую критику на свой счёт из-за неуверенности и событий в прошлом. — Вот же блять. — Это поэтому ты на меня взъелся тогда и бегал, будто я тебя замуж зову? Щёки краснеют от собственной глупости. — Поэтому. — Ну точно весь мозг в ноги у тебя ушёл, — бурчит Феликс. — Да что ты до них доебался? Завидуешь их длине? — Хёнджин демонстративно тянет носок и любуется своими ногами. Классные же. — Завидую. Это шутка или откровение? Хёнджин отрывается от лицезрения своих ног и переводит взгляд на Феликса — выглядит он серьёзным. — Быть этого не может. Феликс фыркает и пожимает плечами. — Когда я пришёл в модельное, мне все говорили, что у меня ничего не получится — рост не тот. Ты не представляешь, сколько мне пришлось услышать отказов и как много я трудился, чтобы попасть на подиум. Хёнджин задумывается и понимает, что ему это ужасно знакомо. Да, ситуации у них разные, но, по всей видимости, они оба прошли через сотни оскорблений и издёвок. В них никто не верил, но они продолжали работать, вгрызаясь в любую возможность и достигая своей мечты. Стена в собственной голове расходится трещинами и начинает сыпаться. — Так что да, я тебе завидую. Ты красивый и высокий, сомневаюсь, что тебе приходилось выслушивать подобное. Тебя наверняка в первом же агентстве к рукам прибрали. Огромные куски откалываются, с грохотом разбиваясь о мысли. Ему всегда говорили: «Красивый, больше ничего и не нужно. Просто улыбайся». А он хотел доказать, что является чем-то большим, чем милой обёрткой. — Извини, что всё время тебя этим поддеваю. Это мои тараканы, но я работаю над этим с психологом. — Ты ходишь к психологу? — Хожу. Судя по твоей реакции на мои слова, тебе тоже стоит, — Феликс жмёт плечами, смотря на него без доли насмешки. — Наверное, ты думаешь, что я тебя ненавижу, но это не так. Точнее, раньше я тоже так думал, но после нескольких сеансов понял, что это просто мои собственные комплексы прорываются. «Защитная реакция психики», — он показывает в воздухе кавычки, меняя голос на более высокий, — так говорит мой психолог. Даже при нашей первой встрече я на тебя взъелся из-за этого. — В смысле? — Хёнджин не может понять, как это связано, картинка в голове никак не складывается. — Ох, ну представь глубоко закомплексованного девятнадцатилетнего пацана, который уже три года пытается доказать всем и каждому, что его внешние данные не помеха для моделинга, — Хёнджин кивает, ожидая продолжения. — Он много трудится и пытается быть идеальным на каждом контракте, что ему перепадает, и тут приходит нереально красивый парень. Парень, который опаздывает и даже не извиняется. Ты не представляешь, как я завидовал тебе тогда. Хотел быть просто красивым, чтобы мне всё прощали. Феликс со всей силы бьёт по его стене, позволяя дотянуться до истины. Всё ведь было на виду: банальная зависть к такому уверенному в себе Феликсу, который всегда выглядит совершенным, непоколебимым, компетентным, а на деле, как и сам Хёнджин, погряз в собственных комплексах, взращённых излишне суровой индустрией. Оказывается, у них так много общего. — Видимо, я тоже тебе завидую, — выдаёт свою гипотезу Хёнджин. — Ты всегда такой идеальный. Настоящий профессионал, в отличие от меня. Я постоянно слышу от других, как они восхищаются твоими навыками. — Спасибо, конечно, но до идеала мне далеко, — весело хмыкает Феликс. — А ты даже не думай сомневаться в себе. Если бы ты не был так хорош, я бы не стал с тобой работать. Похвала растекается по телу, согревая своим теплом. Услышать подобное от Феликса слишком важно: его оценили, признали, заметили. Своими словами Феликс затягивает выжженную дыру, формируя новые ткани из уверенности в себе. — Кажется, я тоже тебя не ненавижу. — Ты ещё сомневаешься? — Феликс широко улыбается, обнажая белые зубы с заострёнными клыками. — Ты такой дурак, Хёнджин. — Иди нахуй, говнюк, — без толики злобы отвечает Хёнджин, расплываясь в улыбке. Они вместе встречают рассвет на крыше Парижа, наблюдая, как угасает Эйфелева башня и загорается яркое солнце. Внутри что-то меняется.