Под подозрением

Поезд замедлял свой ход, со скрипом останавливаясь у перрона, на котором уже ожидали своих детей, друзей и знакомых люди: матери, что уже начали махать в окна вагонов, обливаясь слезами радости, ворчащие мужики, что пытались их оттянуть от края платформы, дети, весело бегающие друг за другом, и Антон, пустыми глазами смотрящий на своё отражение в замыленом окне поезда. Хотелось курить. Очень. Может едкий привкус жженого табака мог хоть немного привести в его чувства? — Та-ак, — протянула мама, смотря на какую-то бумажку в руке и сверяя запись на ней с номерами вагонов, — это не тот, и этот, а вот! — радостно воскликнула она, — двенадцатый! Идем скорее! — Ага, — пусто ответил Антон и смиренно поплелся за ней. Из вагона выходили люди с чемоданами. Их останавливали в проходе счастливые родственники, не давая пройти следующим пассажирам, отчего проводница недовольно закатывала глаза и прогоняла столпившихся людей. Вдруг в узком проходе показался знакомый Антону старый серый чемодан с ярко-желтыми заплатками. Он выкатывался в сопровождении женской руки и каких-то бранных слов, доносящихся из глубины вагона. — Да погодите вы, еб вашу мать, — послышалось оттуда, — у меня лямка зацепилась! Наконец в проеме показалась молодая девушка, которая, увидев Антона и маму, изменилась в лице: раздражение сместил бойкий восторг и радость. Она вылетела из вагона и крепко обняла маму, чуть ли не отрывая ее от земли. Девушка распахнула сщурившиеся от радости глаза и посмотрела на Антона через мамино плечо. Отлипнув от матери, она резко подхватила брата и тоже стиснула его в объятиях. Антон был высоким и весьма крепким, но не на фоне своей сестры: высоченная девушка с широкими, как у пловца, плечами, но тем не менее весьма женственная для своего роста. Правда сейчас всю эту женственность скрывали многочисленные слои одежды, защищавшие девушку от сухого холода, поэтому со спины ее можно было перепутать с мужчиной. Антон вяло ответил на объятия и мягко улыбнулся. — Приве-ет, — протянула Наташа, опуская брата на землю, — ты как, малой? — Нормально, — буркнул Антон, пряча с лица улыбку. Ему и так не нравилось, что на фоне сестры он казался таким хилым, он не хотел к этому добавить еще и чрезмерную эмоциональность. Но тем не менее сестру он был рад видеть. — Ты че несчастный такой? — спросила Наташа, увидев грустные глаза Антона. — А он со школы еще таким пришёл, — отвечала из-за спины Наташи мама. — Да-а? Ну ничего, — она положила руку на плече Антона, — щас развеселим. Я вам столько вкусностей привезла! *** Тихий дом окатил громкий глубокий женский хохот. Наташа впустила чемодан в прихожую, с размаха прокатив его по хлипким скрипучим доскам. Следом зашла и сама девушка: она встала посередине комнаты и, вскинув руки по сторонам, потянулась. Наташа нашла переключатель, щелкнула им один раз, но за эти щелчком ничего не последовало. — Так и не починили? — вопросила Наташа, глядя на свисающую с потолка на тонком синем и черном проводах лампочку. — Нет, — угрюмо вздохнул Антон, пока мама метнулась на кухню разогревать пирожки. — Ну, ладно, — шмыгнув носом сказала Наташа, ей явно хотелось продолжить фразу очередным вопросом «что случилось?», но она решила не давить на брата и дать всем хотя бы зайти в дом. Тяжелая дверь со скрипом захлопнулась, сторожа спину Антона, который неспешно разувался в проходе. Наташа уже давно скинула с себя всю верхнюю одежду, оставив ее на полу, на что брат лишь что-то буркнул под нос и принялся поднимать ее. Наташа никогда не отличалась особыми манерами. Да, Антон тоже не был особо послушным и правильным, но в сравнении со своей сестрой походил на весьма приличного человека. Ему часто приходилось вот так убирать за сестрой вещи, но не смотря на это Антон Наташу любил, ведь когда отец умер, оставив их без денег, мама начала «пахать за двоих» и совсем не появлялась дома, поэтому сестра стала для маленького Антона единственным другом и собеседником. Будучи еще совсем маленьким, просыпаясь по ночам, чтоб попить воды, он слышал тихие женские всхлипы. Антон тихонечко подглядывал в мамину комнату из-за дверного косяка и видел, как Наташа крепко обнимала уставшую от работы и вечно возвращающихся плохих воспоминаний об отце, плачущую маму. Тогда маленький Антон думал, какая же у него хорошая сестра — обо всех заботиться и всех поддерживает, но сейчас он понимал, что и ей было не легко разрываться между горюющей семьей и утратой папы, с которым они были так близки. Оттого воспоминания из детства становились только грустнее: пятилетний Антон, плачущий под одеялом, и Наташа, сдерживающая слёзы, чтоб хоть немного отвлечь брата от печальных мыслей какой-нибудь шуткой или веселой историей. Но спустя время все это превратилось в далекий страшный сон, не имеющий ничего общего с реальностью — будто совсем другая жизнь. Антон почти не помнил отца, ему больше запомнилось, как все по нему горевали, но все же в голове был один четкий образ. Грозный силуэт, на фоне светлого окна, в которое бились теплые лучи солнца. Мужчина с чуть поседевшими усами, насупившись читал газету, пока маленький Антон воровал со стола конфеты. Отец невозмутимо продолжал читать, делая вид, что не видел этой бессовестной кражи, а потом наигранно удивлялся и говорил: «Ого, Антон, молодец! Настоящий мужчина должен много кушать! Только давай в следующий раз это будет мамин суп?» Все помнили его, как добродушного, но стойкого человека. Жаль, что не удалось узнать его получше. Антон приземлился на лязгающую койку: ее пружины были совсем ржавыми, а матрац промятым. Он шумно выдохнул и опустил взгляд на тёплые вязаные носки, которые когда-то ему подарила мама. Антон рассматривал переливающиеся шерстяные узоры, которые зигзагом вились по его ступне, словно плющ. Он бы ещё долго смотрел на эти узоры, если бы его не отвлек стук в дверь: — Тош, к тебе можно? — глухо послышался голос Наташи. — Да, — недовольно буркнул Антон. Дверь со звонким скрипом открылась: ее давно нужно было смазать, но у Антона все никак не доходили руки. В проходе показалась Наташа, ее взгляд был таким же обеспокоенным, как и тогда — двенадцать лет назад. Она привыкла к тому, что Антон был наигранно холоден к ней — не обижалась, но Наташа всегда понимала, когда с ее братом правда что-то происходит. — Я тебе журналов про самолёты привезла. Свежие совсем, — пытаясь приободрить брата, она протянула шуршащие запечатанные целлофановые пакеты, за которыми переливались глянцевые обложки с самолетами. — Спасибо, — выдавил грустную улыбку Антон, стараясь не тревожить сестру своим плохим настроением, но только больше ее обеспокоил. — Что произошло? — с искренней заботой произнесла Наташа. — Ничего, — бодро вздохнул Антон, подчеркивая незначительность своей апатии и начал распаковывать журналы, — Ого, они ж почти завтрашние! — Антон, — серьезно сказала Наташа, — ты кого надурить пытаешься? Я ж вижу, что че-то не так. Антон снова осунулся. И вправду, кого он пытался обмануть? Человека, с которым живет всю жизнь? Которому в детстве плакал и жаловался о всех своих проблемах? С мамой бы такое прошло, но не с сестрой. — Ну, короче, я, кажись…, — медленно начинал Антон, придумывая на ходу причину, — из-за меня братан свою телку бросил. — Миша что ли? Он встречался? — удивилась Наташа. — Не долго. Неделю где-то, — начал пересказывать Антон, — я ей рассказал, как мы одного пацана прижали, а она давай мозги Мише клевать, мол он херовый парень. — И Миша разозлился на тебя? — недоверчиво спросила Наташа. Она была знакома с друзьями Антона, в особенности с Мишей, ведь он начал ходить к ним в гости ещё с первого класса. И она знала его, как относительно спокойного и рассудительного мальчишку, не смотря на все их с Антоном хулиганства. — Нет, — замялся Антон, понимая, что его версия сыпется, — он сказал, что все нормально. — И чего тогда хандрить? — Ну, когда мы руки пожали, я-, — Антон осекся, начав на инстинктивном уровне говорить правду. Не мог он с Наташей по-другому. — Так… И? — продолжала сестра. — Я-я… — Антон не знал, как это выговорить. Сами мысли не давали ему четкого ответа на вопрос «что случилось?», потому неудивительно, что и обличить в слова случившееся было сложно, — мне понравилось, — наконец выдал хоть что-то Антон, съежившись, словно ждал, что вот-вот за такие слова его испепелит молния. — Тебе понравилось рукопожатие? — недоуменно уточнила Наташа. — Не ебу, — начал суетиться Антон, — эта херня, р-рука его эта и она была на моей и- и-… такая теплая и-, — он говорил быстро и беспорядочно, дополняя неразборчивый рассказ рваными жестами. Сердце начинало выстукивать новый ритм: быстрый и хаотичный. Мысль о том, что сестра может узнать, может заподозрить его в чем-то неправильном, пугала сильнее, чем свора бешеных злобных собак. Наташа наконец поняла, что происходит. Она лишь спокойно выдохнула: — Тише-тише, — сестра села рядом и приобняла Антона, успокаивающе поглаживая по плечу, как в детстве. И он правда начал успокаиваться: дыхание выравнивалось, а ритм сердца приходил в норму. — Че за хуйня со мной творится, Натах? — со злой обидой спросил Антон, глядя в пол. Дрожь в голосе не покидали его. — Не знаю, Антош, — заключила Наташа, — но если тебе нужно поговорить об этом — я рядом, хорошо? — Это ж так не должно быть, — со злостью процедил он. — Знаешь, я пока в универе была, столько разных людей повстречала, — тихо, но ободряюще объясняла Наташа, — и поняла, что никак это быть не должно. Как есть — так есть. Антон обратил удивлённый взгляд на сестру: «В смысле?», «Что значит “как есть — так есть”?» «Пускать болезнь на самотёк?!» — Ты…Ты че мелешь-то? — тихо начал возмущаться Антон. Сестра отвечала лишь серьезным молчанием, подтверждая свои слова, но не переставала поглаживать плечо брата, — Хочешь сказать, что это нормально? Что можно вот так течь, как сучка, по парням? — Я хочу сказать, что есть вещи, которые, как ни старайся — не изменить, — с серьёзным спокойствием отвечала на возмущение брата Наташа, — помнишь, как мама перестирывала и переглаживала отцовские вещи, чтоб потом их снова на полку сложить? Антон молча кивнул, стараясь дать шанс сестре объясниться. Он искренне пытался ее понять — пытался вдуматься в слова и в их значение, но было сложно переспорить, так туго застрявшие в голове принципы. Он пытался слушать, а не злиться, но терпение было на исходе, гнев закрывал глаза красной пеленой. — Вещи всегда были готовы к тому, чтобы их надели, но отца это не воскресило, понимаешь? В памяти Антона всплыли смутные воспоминания о папе. Порой, ему казалось, что это все выдумка и папы у него на самом деле никогда и не было, но он четко помнил, как мама плакала, гладя очередную рубашку, помнил, как однажды в кипу его чистых вещей случайно попала огромная отцовская перчатка, помнил как лежал с ней в обнимку, чтоб лучше спалось. Но Антон не понимал, причём тут его недуг. Наташа говорила о нем, как о чем-то бесповоротном, неумолимом и однозначном, словно огромная клякса чернил, на листке бумаги, которую ничем не сведешь, как смерть близкого человека, которого не вернуть к жизни. — В смысле? — так и не поняв слов сёстры, спросил Антон. — Я не хочу тебя пугать, — сказала Наташа, чем явно напугала Антона, — но, возможно, так оно все и останется. И как не барахтайся — ты ничего не изменишь. «Не изменишь? Так и останется?» — эти слова громом прокатились в голове Антона. Они противоречили всему его существу, доставляя жуткую боль. Одно только допущение о неотвратимости этих неправильных чувств вызывало в душе приступ ярости и гнева. — Нет, — крикнул Антон, вскочив с кровати, — не надо мне тут лепить! Херня все это собачья! — Хорошо-хорошо, — пыталась успокоить его Наташа. — Расскажи ещё, что это нормально! Гомики эти налеплят на себя бирюльки всякие и в юбке скачут! Я не такой! — Ладно, — грустно вздохнула Наташа, не пытаясь переубедить брата и надеясь, что осознание придет к нему позже, встала с кровати, — но если что случится — зови. Я помогу. — Да иди ты нахуй с такой помощью, — со злой обидой кинул Антон в спину Наташе. Та лишь остановилась в дверном проеме, грустно улыбаясь, и, переступив порог, закрыла за собой дверь. Комната погрузилась во тьму и тишину, только знакомый звук скребущихся об окна веток ее нарушал, к нему присоединились завывания ветра, который подхватывал светящиеся снег, закручивая его в изящный танец. Молчаливый свет Луны падал на истоптанный «бабушкин» ковёр, омывая его белым сиянием сквозь щели в занавесках. Но даже эта густая ночная безмятежность не могла смирить гнев Антона. За дверью приглушенный голос обеспокоенно что-то спрашивал, а другой поспешил его успокоить, уговаривая оставить Антона наедине, но сам Антон их будто не слышал. Разум кричал ему не думать о всех этих мерзостях, заставлял забыть о словах сестры, придать их огню! Возмущение, гнев и желчь переполняли сердце Антона: хотелось ломать, рушить, доказывая свои слова: «Я нормальный! Я не такой!» Первым в стену полетел черный школьный пакет, жалобно хрустя что-то на неведомом Антону языке, шаткая табуретка в щепки разлетелась от удара пяткой по сидушке, треща прогнившим деревом. Рука потянулась к целлофановой обертке журналов и жестоко кинула их в потолок. Хлипкий пластик разорвался, вместе с ним надорвалась и одна из глянцевых обложек, прежде чем стукнутся крепким переплетом о потолок, а следом приземлиться в ноги Антону. Он кинул злобный взгляд на глянцевую картинку с самолетом и поспешил ногой со всей силы, словно пиная футбольный мяч так, чтоб он долетел до другого конца огромного стадиона, зашвырнул журнал под шкаф. Тот глухо стукнулся о стену, предвещая очередной эпизод тишины, но уже без скрипа веток или воя ветра — Антон слышал только свое шумное дыхание, которое начало успокаиваться после мелкого погрома. Гнев стих, а за ним оказались лишь горькая обида, страх и сомнения. Разум уже не так уверенно, а скорее тихо боязливо откуда-то из-за угла, словно робея показаться на свет, твердил: «Я ведь нормальный? Я ведь не такой..?» Антон вновь не знал, что себе ответить. С каждой попыткой что-то понять, разобраться, становилось только хуже. Ведь на каждый вопрос маленькими робкими шажками сознание таки находило ответ, ведя к неизбежному пониманию того, что Антон так страшился узнать. Больше всего он боялся, что узнают о его секрете окружающие. И как они поступят? Что они с ним сделают? Сколько Антону осталось до момента, когда его поднимут на вилы собственные друзья? Он не знал, что делать. Мог только тщетно биться в истерике, ломая все на своем пути. Антон лёг на кровать и посмотрел в потолок, тот отвечал ему тем же осуждающим молчанием, которым отвечала и дверь туалетной кабинки, и ряд раковин в школе. Он натянул одеяло на голову и завернулся в кокон, как тогда в далёком сне, где он — малыш не понимал, почему Папа не пришёл с работы вчера вечером? И почему не пришёл сегодня? Почему мама говорила с какими-то странными дядьками в белых халатах? И почему мама плакала? Почему рыдала, захлебываясь слезами, сидела на полу, закрыв лицо тонкими ладонями? Антон уснул. Быстро, почти мгновенно. Он не видел снов, не видел красочных картинок. Только густую чёрную пустоту.