Под подозрением

И без того серые пейзажи на сей раз были необычайно бесцветными. Антон очень не хотел идти в школу, но и оставаться дома наедине с сестрой не горел желанием. Его разрывало между этими двумя возможностями, но поняв, что одноклассники хотя бы не знают о его «наклонностях», все же свершил усилие и поднялся утром пораньше. Тем более с Наташей пересекаться не хотелось. Стыдно было смотреть в глаза тому, кто хотел тебе помочь, а ты его послал куда-подальше. Снег — и тот был противен, мокро хрустел под ногами. Дупла косых деревьев с подозрением пялились на Антона. И не только они: окна домов, дворняжки, люди, наконец — все его в чем-то подозревали, пытались прожечь голову взглядом и вытряхнуть оттуда все грязные мысли, уличить Антона во всевозможных мерзостях. Только сейчас он понял, насколько влип. Нельзя было позволить окружающим догадаться, узнать, дать хотя бы повод подозревать Антона в чем-то неладном. Нужно было покурить. Срочно. Встав недалеко от парадного входа школы, Антон трясущимися руками достал свежую пачку сигарет из кармана куртки. Пленка чуть слышно зашуршала и полетела на землю. Антон делал глубокие затяжки, метая нервные взгляды по сторонам, выискивая недоброжелателей, которые могли бы заподозрить его в обмане. Его глаза зацепились за перешёптывающихся у дверей школы девочек: они о чем-то хихикали, посматривая на Антона, но стоило ему глянуть в их сторону, как они тут же отворачивались, делали вид, что вообще в нем не заинтересованы. Звук шипения сигареты был до боли громким и мерзким, в то время как звуки голосов детей, окружающих здание школы становились все тише, словно отдаляясь. Звенящий ужас окутал разум пеленой страха, не давая нормально соображать. Антона передернуло. Неужели правда? Кто-то знает? До этого самого момента он принимал своё поведение за паранойю, но сейчас... Неужто стоит ему перейти порог, как на него накинутся? Разорвут? Убьют? Наконец группа школьниц выплюнула из своего тесного круга одну девушку, которая робко поглядывала на Антона и, словно невзначай, проходя мимо, решила поздороваться: — Привет, — тихонечко пискнула она, останавливаясь рядом. Это была Олеся — одноклассница. — Привет, — ответил Антон, с подозрением приглядываясь к ней. Он паниковал. Не знал, что ответить. Пытался разглядеть в ней хоть намек на усмешку, но тут же себя отдергивал, понимая, как сильно начинала разыгрываться его фантазия, но он никак не мог себя успокоить, не мог угомонить и свой собственный голос, который с отдаленных краев сознания кричал: «Она знает!», «Все знают!» Лишь тугие затяжки сигаретного дыма, позволяли сохранять ему что-то похожее на спокойствие. — Я-я, — пыталась подобрать слова Олеся, — хотела спросить, может у тебя есть время после школы? — ее маленькие ручки тряслись то ли от холода, то ли от волнения. Она робко поглядывала на Антона, поднимая взгляд через свои густые темные ресницы. Антон еле заметно округлил глаза. Сейчас он в последнюю очередь ожидал услышать что-то подобное, но это и успокаивало. Всего-то влюблённая девчонка ему не помеха. Но это и заставляло задумываться: а что, если Олеся и есть лекарство? Девушка. Что если «инцидент в туалете» был не больше, чем сигналом о том, что Антону не хватает женского внимания? — Да, конечно, — изображая безразличие, бросил Антон. Олеся распахнула глаза от радости. Она поспешила убрать с лица очевидный восторг и откашлялась: — Может тогда сходим куда-нибудь? Погуляем? — начала предлагать она, смущаясь. Антон не хотел ходить вокруг да около со всеми этими прогулками, цветочками и ухаживаниями. Его тошнило от мысли о подобном. Одна мысль об отношениях со всеми этими нежностями была противна. Хотелось побыстрее разобраться со всем и забыть. — А может в подсобку детского блока? — улыбаясь, прошептал Антон на ухо Олесе. По ее спине прошлись мурашки от таких неприкрытых намёков. Коленки тряслись, а дыхание спирало, лицо окатил румянец. Не зря эту подсобку старшеклассники ласково называли «траходромом». Все было ясно и без соблазняющего шепота. — Д-да, м-можно… — робко ответила Олеся, упорно смотря себе под ноги. — Вот и славно, — сказал Антон, возвращая на лицо маску безразличия. На самом деле он был в восторге, но не от Олеси и от их совместных планов, а от мысли, что наконец странные фантазии на пару с паранойей его покинут и Антон сможет вернуться к своей обычной жизни. Просто замечательно. Стараясь слишком сильно не светиться от радости, Антон сидел на задней парте и ловил кроткие взгляды Олеси. Последний урок. Последний урок и он наконец будет свободен. Антон уже представлял как все вернется в прежнее русло с привычными ему перекурами и прогулками с друзьями. Но его радость омрачал лишь Миша. Он как обычно сидел рядом с Антоном и о чем-то рассказывал: — …И вот хер проссышь, что там у неё в башке варится, — грубо объяснял Миша, пока Антон ловил каждое его слово, каждый рассерженный вздох и каждый резкий взмах руки, — Тох, — резко оторвал от мыслей Миша, — ты че поплыл-то? Только сейчас Антон понял, как выглядит со стороны, рассматривая явно чем-то недовольного друга прикрытыми глазами, натянув при этом глупую улыбку. Он расслабился от предвкушения скорой победы над мерзкими фантазиями. Этого нельзя было допускать. Нужно было продержаться еще чуть-чуть. — Да, прости, я просто, — придумывал на ходу причину своего поведения Антон, — сегодня с Олесей на траходром иду. — Опа, — гордо выдал Миша, забыв про свои проблемы со Светой, — вот это по-нашему. С передней парты подтянулись Саша со Славой: — С Олеськой? — воскликнул голос друга, который явно даже не задумывался о тактичности. — Да не ори ты, дятел, блядь, — поспешил утихомирить Сашу Антон и глянул на девушку за первой партой, что внимательно слушала учителя. Кажется, не заметила. — Ой, — обернулся Саша, выглядывая Олесю, — извиняй. — Наконец-то у тя вкус к телкам появился, — обрадовался Слава, — а то все доски какие-то беспонтовые… — Да-да, — раздраженно ответил Антон. Он вообще не хотел ничего рассказывать про Олесю и спокойно провернуть дело без лишнего внимания, но сам же себя переиграл. Не удивительно было получать одобрение со стороны друзей. Олеся была девушкой фигуристой, хоть и до ее подружки Светы ей было далеко, все равно хороший претендент. Свет из коридорных окон пробивался сквозь дверную щель. В нем пылинки, словно под софитами, кружились в незамысловатом танце. Старый матрац подпирал стенку прогнившего шкафа, на котором лежали кипы ненужных бумаг: какие-то отчеты за прошедшие года, детские рисунки с уроков изо и прочая макулатура. Под потолком висели длинные лианы пыльных паутин, качавшихся от малейшего дуновения ветерка, а унылая швабра облокачивалась ручкой о стену, с которой сыпалась старая желтая краска. Одним словом — подсобка детского блока. Она довольно часто принимала гостей, о чем точно не следовало знать взрослым, но стоило им хотя бы раз туда зайти и поднять потёртый матрац, то они бы сразу все поняли по валяющимся под ним засохшим использованным презервативам и шприцам. Мерзкое зрелище, но старшеклассникам не привыкать. Олеся осторожно открыла дверь, впустив в каморку свет, от чего пыль стало видно намного четче. Девушка кинула брезгливый взгляд по сторонам. — Ты тут никогда не была? — чуть удивлённо спросил Антон, ведь обычно каждый старшеклассник бывал в подобных местах хоть раз, на что Олеся поспешила возмутиться: — Нет, конечно, — но тут же вернула в голос скромность, — я по таким местам не гуляю. — Понял, — Антон улыбнулся и с манерами настоящего джентльмена расстелил свою олимпийку на матрац, — прошу, — указал он на роскошное ложе рукой, приглашая даму прилечь. Ему не хотелось затягивать долгие разговоры и задушевные беседы, перерастающие в тягомотный прелюдии и поскорее разобраться со своей проблемой. Олеся придвинулась к олимпийке и аккуратно, чтоб не задеть ничего грязного, легла. Антон разместился сверху, прижимая ее к матрацу. Решив не тянуть время, Антон втянул девушку в грубый поцелуй: ее маленькие горячие губки не могли сдержать сладких девичьих стонов. Олеся прикрыла глаза растворяясь в жгучем удовольствии, от чего ее стоны становились только громче, но Антона они только раздражали. Ему хотелось закрыть уши, чтоб не слышать этого ужасного писка. Антон начал торопливо расстегивать пуговицы блузки, стараясь не обращать внимания на стоны Олеси. Он пододвинулся ближе, пуще затягивая девушку в страстный поцелуй: ее сбивчивое горячее дыхание ласкало губы Антона. Он становился все грубее и напористее, после чего поднял недоуменный взгляд, и вернулся обратно. Антон словно все никак не мог распробовать девушку, никак не мог понять ее вкуса. Он будто пытался в чем-то убедиться, но не выходило — он ничего не чувствовал, настолько ничего, что сердце скукожило от обиды. Может нужно было просто пойти дальше? Ее аккуратные ручки сжимали крепкую спину Антона, а тот продолжал снимать блузку, высвобождая из под одежды хрупкое тело, пылающее возбуждением. Тени мягко обрамляли ее шею, круглые плечи и ключицы. Вторая рука тянулась к колготкам и была готова их снять, как вдруг Олеся тоже решила проявить инициативу и, скользнув ладонью под футболку, прикоснуться к груди Антона. Маленькая тёплая ручка дотронулась до горячей кожи. Антону не нравилось все это изящество, все эти кроткие вздохи, тонкие пальчики, хотелось чего-то другого, чего-то уже знакомого, но он все не мог понять чего же именно. Мысль была быстрее разума. Его словно прошибло током, он отлетел от Олеси, переводя сбитое дыхание, и смотрел на неё глазами полными испуга и отчаяния. — Антош, — недоуменно спросила девушка, привстав на локтях, и посмотрела на перепуганного Антона, — ты чего? Я что-то не так сделала? Нет, делала она все хорошо, вот только сам Антон сплоховал — на мгновение он представил на месте изящной ручки Олеси грубую ладонь Миши. И от этой мысли стало хорошо. Слишком хорошо. Зачем он пустил это в свою голову? Антон никак не мог понять, как, видя такую красотку, он все еще может думать о друге? Как можно хотеть кого-то другого в присутствии Олеси? Как? Длинная белая шея, что так ярко смотрелась на фоне черных волос, которые аккуратно стекали по ее аккуратным нежным плечам, упругая пышная грудь в конце концов! Все при ней! Ну, почему сердце так издевательски молчало? — Нет-нет, — начал объяснять Антон, отходя от шока, — ты молоток, просто, — начал он искать в голове подходящее оправдание, отбрасывая фантазии, — я вспомнил, что мне нужно идти. Извиняй. Судорожно он выхватил олимпийку из под девушки и, распахнув дверь, поспешил убежать подальше. Скрыться. Антону было стыдно перед Олесей, он не хотел оставлять ее наедине с недоумением, но и продолжать ему было противно. Мысль о возвращении фантазий корила его больше, чем стыд. «Я че терь даже потрахаться не могу?» — рассерженно думал Антон. Как же неприятно осознавать, что один из сильнейших источников удовольствия тебе был не доступен, что ты не мог даже прикоснуться к девчонке, не испытав очередного потока фантазий. Это было словно проклятье, скребущее изнутри, подло врывающееся в самый неподходящий момент. Антон бежал в сторону выхода, снова бежал от своих дурных мыслей, будто это бы его спасло. Его сковал страх, он из последних сил перебирал ногами, только бы не остановиться, только бы не обернуться назад, не вернуться мыслями в подсобку к Олесе, к прикосновению. Антон вылетел из школы через парадный вход, не надев ни куртки, ни шапки. Было холодно, но холод отрезвлял. Делал мысли чище. По коже пробежался морозный ветерок, только он и нужен был сейчас Антону. Он пытался отдышаться, выпуская изо рта тёплые клубы пара. Горло и нос щипало, кончиков ушей Антон уже не чувствовал. — Э, дебил, — послышалось из-за деревьев, обеспокоенные друзья вылетели к Антону: — Ты че ебанулся так на улицу переться? — Слава положил руку ему на плечо, — минус сорок — дубаря в конец дашь. Антон не смотрел на друзей, не слышал их. Его внимание приковал белый снег, что выписывал круги в воздухе, прежде чем упасть на землю. — Братан совсем потек, кажись, — заключил Миша и положил руку на грудь Антону, чтоб затолкать обратно в школу, но тот резко отпрянул. — Не трожь, сука, — крикнул он, чем явно удивил и Мишу, и Сашу со Славой. Поняв, как странно он себя ведёт, Антон, тут же опомнился, — я и сам дойти могу. — Ладно-ладно, — ответил Миша, пятясь назад. Антон шмыгнул обратно в стены школы и тут же прильнул к горячей чугунной батарее. Он в конец запутался. Не мог понять даже собственных действий, не то что мыслей. Батарея ошпарила пальцы и Антон тут же отдернул руку. — Ты чего, Тох? — заботливо спросил Слава, тормаша Антона за плечо. — Греюсь, — буркнул он в ответ, не отлипая от батареи. — Да мы не об этом спрашиваем, — пояснил Саша, — на общаге наорал, сейчас вон, вылетел резко, как понос. Че случилось-то? Ребята сверлили Антона обеспокоенным взглядом в ожидании ответа. Нужно было что-то срочно придумать. Нельзя же было просто сказать правду, в противном случае, Антона бы отпинали прямо у этой батареи. Он встал на ноги, отряхнул колени, приводя себя в человеческий вид. — Все нормально, просто, с Олеськой сорвалось. А на общаге вы сами обосрались — неча учителей шугать. — В смысле? — вопросила Саша, то ли на ответ про Олесю, то ли про преподавателя. — В прямом, Сань. Мозги не еби, — раздраженно ответил Антон, уходя в гардеробную за курткой. Хотелось поскорее уйти, чтоб не участвовать в допросе друзей, чтоб случайно не наткнуться на ошарашенную Олесю. Антон сейчас был не в состоянии с кем-то обсуждать случившееся, даже с самим собой. Хотелось просто оказаться дома, где никто ничего не будет спрашивать. Куртка резким движением слетела с петли и оказалась в руках Антона. Он быстро оделся и пошёл к выходу. И лишь удивленные друзья смотрели ему в след. Антон не хотел больше появляться в школе, не хотел появляться дома. В его голове даже проскочила мысль просто убежать в Тайгу и переждать бурю там, но понял, что буря шла за ним — от нее нельзя было убежать ни в лес, ни домой, ни в школу. Она бы преследовала его, пока он не сдался бы, пока не начал бы в слезах умолять оставить его в покое и все равно потом поглотила бы. Ужасное чувство, казалось, что однажды оно правда возьмет верх над Антоном, сожрет его сердце, убьёт. Он остановился посреди дороги, смотря в глубь умиротворенного леса, который сам себе на уме нашёптывал какую-то песню: выл ветром и скрежетал ветками. Наверное, эти звуки должны были напугать Антона, но они не пугали, а напротив успокаивали его. Звуки не были даже приблизительно похожи на голоса людей, от того и радовали. Лес не стал бы спрашивать, осуждать, он даже не заметил бы твоего присутствия: лишь глянул приоткрытыми глазами, а потом забыл, продолжив играть свою незатейливую мелодию. «Может все таки лес?» — умоляюще спросил себя Антон, но нет. Как бы ему ни было стыдно перед сестрой — нужно было вернуться домой до темноты. *** Дверь с тяжелым скрипом открылась, впуская в прихожую холодный ветер. Антон поспешил ее закрыть, чтоб не выпускать тепло из дома. Из зала послышались голоса: — Да где этот провод? — возмущалась Наташа. — Кажется, за тумбочку завалился, — отвечала мама. Антон не удивился: скорее всего телевизор опять выдавал помехи и Наташа решила его починить. Разувшись, он принялся снимать верхнюю одежду. Ему не хотелось даже здороваться с домочадцами, хотелось просто прошмыгнуть незаметно в свою комнату и лёжа страдать на кровати, вспоминая свои беспомощные попытки совладать с мыслями, но его выловила выходящая из зала мама: — Эй, стой, а руки помыть? Антон лишь раздраженно закатил глаза и поплелся в ванну. Ржавый кран, скрипя, начал выплевывать воду, окутывая руки приятным теплом. На сей раз даже кряхтения старого крана успокаивали Антона, хоть он и вечно возмущался, что тот не может подавать воду равномерно. Но сейчас этот голос предсмертной агонии заглушал перешептывания мамы с Наташей. Антон даже не пытался в них вслушиваться, думая, что те вновь обсуждают его «психи». Наконец он стряхнул воду с рук, и вытерев их о штаны, поспешил вернуться в комнату, но теперь его путь преградила Наташа: — Ты как? — серьезно спросила она. На ее лице проглядывалось смятение — она не знала, как начать разговор после вчерашнего. Наташа даже не до конца понимала, кто виноват в случившемся: она, слишком сильно надавив на брата, или он, не предпринявший попытки угомонить свой пыл. — Нормально, — раздраженно буркнул Антон. Его бледная рука опиралась о дверь, стараясь удержать изможденное тело, которое хотело просто рухнуть и не вставать, пока все бы не закончилось. — Ну, ты овощ, конечно, — ответила Наташа, провожая грустным взглядом Антона. Ей трудно было смотреть на истязающего себя брата, не видавшего сна и отдыха последние пару дней, истощенного собственными мыслями до такой степени, что даже живые некогда глаза, были похожи на очи какой-то фарфоровой куклы. В этих стекляшках не было даже боли или обиды. Лицо осунулось, а кожа была бледной, несмотря на то, что он пришел с мороза. — Че? — резко развернулся Антон. Ему еле хватало сил на эту дерзость, но неуемная даже в самые мрачные дни гордость, не давала ему оставить без внимания оскорбление. — Выглядишь, говорю, хреново. Опять случилось че? — Наташа пыталась придать разговору резвости приподнятой интонацией. Вдруг удастся зарядить этой энергией Антона? Вдруг получится вдохнуть в него хоть немного жизни? Наташа никак не могла успокоится: ей очень хотелось помочь брату, но она боялась сделать все только хуже. — Нет, — коротко ответил он, грубо закрыв перед лицом Наташи дверь. Она была готова расплакаться, не в силах поддержать Антона, разделить с ним его чувства. В детстве было проще: дети были куда более открытые, особенно в тяжкие времена, их не сковывали предрассудки, никто не велел им быть «сильными» и не поддаваться эмоциям, детям не было запрещено плакать и грустить в объятьях близких. Но Антон вырос — у него появились свои принципы, не дающие так же, как в детстве с простотой и любопытством смотреть на мир, принимать заботу, ведь для него это проявление слабости, в которой он и так погряз с головой. Тот откровенный разговор в день приезда Наташи, вероятно, был последним. Больше Антон не позволил бы себе открыться и эта мысль саднила ее изнутри. Наташа сверлила взглядом закрытую дверь, не решаясь постучать. Почему она не могла соврать тогда? Почему не могла сказать, что все можно исправить и повернуть время вспять? Почему не обнадежила, лишь бы не оттолкнуть своей прямотой Антона? Но сейчас уже было поздно сокрушаться. Наташа лишь шмыгнула носом и вернулась в зал.